Писатель и журналист Ричард Бернстайн тридцать лет работал иностранным корреспондентом, культурным репортером и книжным критиком в журнале Time, а потом в газете New York Times. В начале 1970-х он учил китайский язык на Тайване, в середине 1980-х был специальным корреспондентом Time в Гонконге, потом – первым корреспондентом журнала в Китае. Естественно, его первая книга была посвящена Китаю. Бернстайн объехал весь мир от Южной Африки до Ливии и от Новой Каледонии до Польши, но сохранил интерес к Азии. В 2006 году он оставил штатную работу в СМИ и переключился на написание книг. Его ставшая бестселлером и вызвавшая волну дискуссий книга «Восток, Запад и секс» исследует связь между сексом и властью. Западные путешественники и завоеватели, попадая на загадочный Восток, погружались в мир чувственных наслаждений, недозволенных в Европе. То, что на Западе считалось грехом, на Востоке воспринималось иначе, и этим трудно было не воспользоваться. Прошли века, но секс-туризм по-прежнему процветает, и люди с Запада продолжают ехать на Восток в поисках сексуальных наслаждений. Почему западные мужчины ведут себя именно так? И почему восточные женщины позволяют им так себя вести? Об этом и о многом другом – провокационная книга Ричарда Бернстайна.
Отрывок из книги:
Первые морские пехотинцы, получившие боевое задание во Вьетнаме, высадились на берегу Дананга 8 марта 1965 года, и с этого момента война, происходившая там, стала превращаться из вьетнамского конфликта в почти исключительно американский. До того влажного, душного дня, когда произошла высадка подразделений Девятой экспедиционной бригады морской пехоты, американские военные советники – а их насчитывалось около двадцати трех тысяч – теоретически лишь консультировали южновьетнамских военных, которые силились подавить разраставшееся коммунистическое восстание, опиравшееся на помощь Северного Вьетнама. Но, к великому раздражению американцев, южные вьетнамцы воевали плохо, часто вовсе отказываясь от сражений, и к тому году, когда произошла первая высадка морской пехоты в Дананге, восемьдесят тысяч вьетконговцев уже контролировали около 40 % территории Южного Вьетнама.
Позднейший анализ этой войны показал, что правительство Южного Вьетнама во главе с американским ставленником, президентом Нго Динь Зьемом, не желало идти на риск и нести большие потери в схватках с мятежниками-вьетконговцами, агрессивными и искусными бойцами. Вместо этого правительство Зьема хотело использовать местные силы для подавления других противников диктаторского режима, например буддистов, выступавших против диктаторских замашек президента, и для устранения потенциальных заговорщиков среди других южно-вьетнамских клик, боровшихся за власть. Так или иначе, Зьем и его родственники – скрытные, двуличные и деспотичные – рассчитывали на то, что американцы в конце концов напрямую вмешаются в борьбу с вьетконговцами и выполнят за них эту работу – подавят коммунистический мятеж. На начальном этапе войны, до 1965 года, пока количество американских советников все возрастало, американцы действительно вступили в схватку с вьетконговскими силами, а в феврале 1965 года истребители, размещавшиеся на авианосцах в открытом море, бомбили позиции вьетконговцев. К тому времени, когда в Дананге высадились морские пехотинцы Девятой бригады и американцы вступили в открытую войну, начавшую быстро набирать обороты, Зьема и его сторонников уже свергли противники, устроившие именно такой государственный переворот, которого те опасались, – все-таки, пускай и посмертно, они, можно сказать, добились своего.
Этот шаг, разумеется, не остался незамеченным врагом. Мятежники быстро привели в действие свою пропагандистскую машину и принялись штамповать статьи о разрушениях и страданиях, которые причиняют местному населению американские войска. “Радио освобождения Вьетконга” сообщало, что американцы захватывают земли, выгоняют людей из домов и крадут еду у простых людей. Американские войска “уничтожают наших соотечественников самым жестоким образом”. А вскоре наряду с такими обвинениями в адрес США, как беспорядочные бомбежки и истребление гражданского населения, пропаганда начала обрисовывать другие подробности сложившейся общей картины. В тайном радиосообщении, перехваченном американской разведкой в ноябре 1965 года, говорилось: “Широко распространилась и уже отравляет умы нашей молодежи порочная и непристойная ковбойская культура США. Унизительным бичом наших дней стала проституция. В Сайгоне появилось бродяжничество, ежедневно происходят изнасилования. Американские агрессоры серьезно подорвали наши обычаи, попрали нашу национальную традиционную мораль и втоптали в грязь наше человеческое достоинство”.
Эту тему Северный Вьетнам будет муссировать непрерывно – и в течение войны, и позже, после триумфа коммунистов в 1975 году. “Совместная политика США и клики их марионеток, поощряющая проституцию, вынудила множество порядочных и чистых женщин сделаться проститутками, – заявляло “Радио Ханоя” в июле 1975 года. – Проституция стала открытым бизнесом для сайгонской марионеточной клики, она ежегодно получает от него огромную прибыль”.
Последствия катастрофичны, утверждал Ханой: полмиллиона детей-полукровок – потомство американцев и проституток-вьетнамок, около трех миллионов случаев заболевания сифилисом в Южном Вьетнаме, сто тридцать тысяч наркоманов, а также смежные проблемы – “грабежи, кражи, шантаж и прочие напасти, в которых виновна послушная США марионеточная клика”.
Вполне вероятно, что цифра “три миллиона сифилитиков”, учитывая, что в 1975 году общая численность населения составляла пятьдесят миллионов, завышена (к тому же болезнью, косившей американские ряды, была гонорея, а не сифилис). Кроме того, нельзя сказать, что северовьетнамская пропаганда оказывала большое воздействие на общественное мнение в Южном Вьетнаме. Действительно, трудно было обнаружить явные указания на то, что пресловутая порочность американцев и их “марионеток”, как выражался Ханой, так уж тревожила большую часть местного населения.
И все-таки пропагандистская машина была, безусловно, права в главном: все эти сотни тысяч американских солдат и других американцев действительно дали толчок к настоящему взрыву проституции в Южном Вьетнаме. А это в свою очередь наводит на мысль, что вьетнамская война была не просто трагической, но еще и очень странной авантюрой. Странным, почти сверхъестественным было то сочетание невинности и порочности, какое наблюдалось в отношениях между полумиллионом американцев – по большей части юных и неопытных, – и вьетнамским народом, с чьей древней культурой американцы соприкасались, – главным образом в лице девушек из баров, любовниц и сутенеров. Если сама война поражала странным контрастом между бездумными “благими намерениями” американцев и теневым порочным, безжалостным миром вьетнамской политики, то для рядовых солдат этот странный контраст состоял в смешении смертельной опасности с эротическими удовольствиями.
Для тех армейских служащих, кто не участвовал в боях, – писарей, снабженцев, членов санитарных бригад и разведгрупп, техников, водителей, слесарей по ремонту грузовиков и вертолетов, – а также для тысяч других штатских, строивших казармы, базы, аэродромы, та часть “уравнения”, которая выражала смертельную опасность, была уменьшена, зато вторая часть, выражавшая эротические удовольствия, означала бо́льшую доступность и более высокое качество, если сравнивать с условиями задач для участников боевых отрядов. “Американцы в Южном Вьетнаме сделались сексуально привилегированными самцами, – писал Нил Шихан, который побывал там в начале 1960-х молодым репортером. – Обычно они заводили любовницу под видом домохозяйки… или приводили к себе женщину вечером, или задерживались после работы с секретаршей-вьетнамкой из офиса (у этих женщин не оставалось выбора – они боялись лишиться рабочего места). Все это считалось совершенно нормальным”. Но даже тем военным, кто патрулировал горы, джунгли и рисовые поля, повсюду подворачивались возможности заняться сексом. Авторы одной книги, в которой политика США подвергается суровой критике, обратили внимание на такой феномен: если направление во Вьетнам стоило многим американским матерям тревожных бессонных ночей, то для юных солдат, которых туда посылали, срок армейской службы становился “длительным загулом за государственный счет”.
“Тут повсюду творится разврат, и самый низкопробный, и изысканный, но, пожалуй, все это только на пользу нашей войне”, – сказал на какой-то стадии конфликта посол США в Сайгоне Эллсуорт Банкер, тем самым подтвердив правдивость коммунистической пропаганды. Дэвид Лэм, американский журналист-ветеран из “Лос-Анджелес таймс”, который находился во Вьетнаме с 1968 по 1970 год, сказал в одном интервью: “Наверное, половина американских солдат из числа самых молодых потеряли девственность во Вьетнаме”.
Секс и сражения, как насилие и грабежи, всегда сопутствовали друг другу во время войны – или, как говорилось в одной статье в “Тайме” за 1966 год, задавшейся целью преуменьшить важность секса во Вьетнаме, “когда Иисус Навин явился под стены Иерихона, за цевницами шли блудницы”. Возможно, так оно и было, и все-таки размах сексуальных возможностей, а также бешеный спрос на них, – учитывая, что дело происходило не в XII веке до н. э., а в XX веке, – вьетнамская война породила совершенно иную ситуацию. Никогда раньше секс не становился таким вездесущим элементом театра военных действий. Он присутствовал повсеместно – и в Сайгоне, и на полях, и даже в самых опасных фронтовых зонах, где девушки на мотоциклах зазывали солдат прямо из-за границы укреплений, и в тех определенных местах Азии – в Таиланде, на Тайване и на Филиппинах, – куда солдат отправляли в отпуск для “отдыха и развлечений” (“спирт и флирт” – так называли это сами джи-ай). Вряд ли излишествам предавались поголовно все солдаты, дипломаты и журналисты. Конечно, никто не отправлялся во Вьетнам специально для того, чтобы распутничать. Но для подавляющего большинства американцев, служивших в Индокитае (включавшем Лаос), секс становился такой же естественной составляющей тамошней жизни, как обеды в армейской столовой или пиво в офицерском клубе.
Доказательством этого утверждения служат данные о распространении венерических болезней. Ни один другой военный конфликт с участием США не давал цифр, хоть сколько-нибудь приближавшихся к показателям заболеваемости, зафиксированным во Вьетнаме. Согласно армейской статистике, в ходе Второй мировой войны за год на тысячу человек приходилось восемьдесят два случая заболевания венерическими болезнями. В Корее эта цифра достигала ста сорока шести. Во Вьетнаме же на тысячу солдат приходилось триста двадцать пять больных. Стоит задуматься: эти цифры обозначают, что ежегодно треть американских солдат, служивших во Вьетнаме, заражались заболеваниями, передающимися половым путем. А раз треть военнослужащих подхватывали триппер или еще нечто подобное, то общий процент американских солдат, посещавших проституток, должен был быть гораздо выше. Ведь легко предположить, что многие из этих мужчин все-таки следовали широко оглашавшимся предписаниям пользоваться презервативами (а может быть, им просто везло и они вступали в связь со здоровыми проститутками), так что они не попадали в число заразившихся.
Согласно данным Министерства обороны США, во Вьетнаме прошло службу 2 719 908 солдат, а это значит, что около девятьсот тысяч из них в то или иное время перенесли ЗППП в ходе войны. В самом деле, речь шла о масштабном разврате, низкопробном и изысканном, и это явление отразилось в солдатском жаргоне. Среди американских солдат было в ходу понятие pussy cutoff date, или PCOD, что означало крайний срок, когда солдат, чей срок службы подходит к концу, еще может заниматься сексом с местной девушкой (для них на этом жаргоне тоже имелась аббревиатура – LBFM, little brown fucking machine, “маленькая смуглая машина для секса”), так, чтобы на излечение от венерической белезни до возвращения на родину еще оставалось время. Для тех же, кто любил подвергаться опасностям, существовала рискованная APCOD – absolute pussy cutoff date, еще более отдаленная дата.
“Поскольку предстояло возвращение домой, то не хотелось подцепить какую-нибудь штуку, от которой потом не избавишься”, – объяснял Фрэнк Магуайр, который отслужил три срока во Вьетнаме, в основном в качестве советника при армии Республики Вьетнам – южновьетнамской армии. Однако не все строго придерживались этой крайней даты, PCOD, добавлял Магуайр, когда давал интервью у себя дома, в Коннектикуте: “В 1965 году в нашей команде был один морпех – отличный солдат, такой честный, порядочный парень. Не знаю уж, где он эту штуку подхватил – может, в солдатском борделе, а может, в Сайгоне, куда его посылали развлечься, но он подцепил такую форму гонореи, которая практически неизлечима. А ему предстояло лететь в Гонолулу на свидание с женой. Наверно, его командир написал ей, что его присутствие требуется в части”.
В Индокитае больше, чем в каком-либо другом месте на Востоке, где размещались тысячи американских и других солдат между окончанием Второй мировой войны и окончанием вьетнамской войны, случайные и не очень случайные связи с местными женщинами становились одним из элементов некоей общей культуры, пропитанной порочной экзотикой, которая представляла собой более “крепкий” вариант той замешенной на рок-н-ролле, сексе и наркотиках культуры, что на родине, в Америке, парадоксальным образом сопутствовала антивоенному движению. Очень многим солдатам, оказавшимся во Вьетнаме, было по девятнадцать-двадцать лет. Секс был дешев и легкодоступен. Повсеместно предлагались наркотики. Возникало ощущение морального отчуждения от официальной политики, рождалось скептическое отношение к мнимой цели этой рискованной, опасной для жизни затеи, и такие настроения среди военных только усиливались, по мере того как год за годом тянулся дорогостоящий и сомнительный конфликт. Такие настроения были тесно связаны с моральным разложением, символами которого стали секс и наркотики. Ты носил с собой винтовку и в бою убивал из нее врага, а мог погибнуть сам. Или спрыгивал с вертолета на поляну среди джунглей, попадая под обстрел партизан, засевших в ближайшей “зеленке”, а потом эвакуировался в лагерь при базе, и там, прямо за проволокой, можно было наскоро перепихнуться с туземкой – сами девушки из баров называли это “бум-бум”, – а может, даже побывать в настоящем традиционном азиатском опиумном притоне. Словом, ты вел максимально независимую жизнь, свободную от ограничений и запретов, бытовавших на родине, и при этом тебе не грозил арест.
“Азия была очень романтична, а Индокитай был самым романтичным местом в Азии, – рассказывал Ричард К. Холбрук, который в молодости, с 1963 по 1965 год, служил во Вьетнаме сотрудником иностранной миссии, а впоследствии сделал блестящую карьеру на дипломатическом поприще и в мире финансов. – Там был абсолютный рай на земле: война, драма, политика и секс. Что может быть лучше?”
Разумеется, Холбрук, давая это интервью, отчасти шутил, но лишь отчасти. Экзотическое приключение, каким становился Вьетнам для многих американцев, тот образ жизни, что стал там возможным во время войны, отведенная Вьетнаму роль “площадки” для буйного молодежного разгула, – все это слишком живо в памяти многих ветеранов.
Одной особенностью такого вида “спорта” – вьетнамского секса пополам с романтикой – был его повальный характер: занимались им представители абсолютно всех чинов и званий. Мелкие сошки развлекались где-нибудь в поле, снимали девиц в барах на улице Ту До или получали свою порцию орального секса в одной из множества саун с массажными кабинетами, работавших специально для иностранных солдат, которые называли эти заведения “минетными саунами”. Недолгое время правительство Зьема пыталось навязать Вьетнаму режим сексуального аскетизма и даже запретило танцклубы, хотя, по-видимому, такие меры никак не повлияли на контакты между солдатами и девушками из баров. И все же из уважения к идеологии Зьема генерал, командовавший силами США, Пол Д. Харкинс, запретил солдатам целоваться со своими подружками-вьетнамками, когда те прощались с ними в аэропорту.
Но между социальными уровнями имелись различия. Мелкие сошки в основном ограничивались девушками из баров с улицы Ту До. Офицеры, дипломаты, журналисты и штатские строители часто находили себе постоянных подруг из приличных семей – девушек, которые ни за что и никогда даже близко не подошли бы к Ту До, хотя высокопоставленные, “породистые” американцы во Вьетнаме не чурались вдобавок и баров, и массажных салонов. Многие представители этой последней, “аристократической” категории – люди, для которых Вьетнам стал ступенькой многообещающей карьеры в сфере дипломатии или бизнеса, – жили на виллах в колониальном стиле, возможно, ранее принадлежавших каким-нибудь французам – плантаторам или старшим администраторам, которые, конечно, имели в своем распоряжении автомобиль, шофера, прислугу и подругу из местных, чтобы не скучать в одиночестве.
Не одни только девушки делали Вьетнам особенным местом, хотя они и выступали в роли важного “аксессуара” определенного образа жизни. Особым колоритом обладала вся тамошняя атмосфера некоторого упадка и вместе с тем роскоши, особенно в первые годы, когда Сайгон еще оставался вполне безопасным городом. Там можно было заказать себе кофе с молоком и рогалики не хуже, чем в Париже, и завтракать, проглядывая “Сайгон пост” в саду отеля “Континенталь” и любуясь павлинами, гулявшими между столиками. Днем можно было поиграть в теннис в “Серкль-Спортиф” – очередном пережитке французского правления. А завершить день можно было, слушая сплетни и попивая французское вино в “Ля Сигаль” в квартале Чолон или, может быть, в дневном и ночном клубе “ Ту До”, который рекламировал своих “обворожительных старлеток” в той самой газете “Сайгон пост”, что читалась по утрам.
Дэвид Халберстам, прославленный репортер “Нью-Йорк таймс”, впервые оказался в Сайгоне в 1962 году, когда война была еще в начальной стадии и все военное присутствие США состояло примерно из десяти тысяч советников, – и ему сразу же бросилось в глаза, что почти каждого американского журналиста сопровождала красавица вьетнамка. Как выяснилось, Халберстам прибыл как раз вовремя и попал на прощальную вечеринку в честь Франсуа Сюлли – французского корреспондента “Ньюсуик”, которому правительство Зьема велело покинуть страну. Красивые вьетнамки, которых Халберстам увидел в тот вечер, совсем не походили на девушек из баров, ведь те едва ли не все приехали из нищих вьетнамских деревень, у них почти не было образования и уж точно не имелось никакого положения в обществе. Спутницы же репортеров, а также дипломатов и других высокопоставленных служащих, работавших во Вьетнаме, были представительницами среднего класса, которых влекло к симпатичным и щеголеватым молодым американцам, и роман с кем-нибудь из них казался блестящим приключением.
В этом смысле Вьетнам служил наглядной иллюстрацией того, как иностранцы в Азии часто становились привилегированной “кастой” просто потому, что они иностранцы. В частности, Сайгон лишь незадолго до того освободился от французского колониального правления, одной из характерных особенностей которого было активное межнациональное общение в высших социальных кругах. Теперь же, когда французы уходили и их место занимали американцы, все связанное с США приобретало особенно волнующий ореол: деньги, косметика из гарнизонных лавок, захватывающий быстрый темп жизни, семейство Кеннеди, власть и эти бесстрашные молодые люди в костюмах “сафари” цвета хаки, днем воевавшие, а вечером ходившие по модным клубам и ресторанам.
“У всех были красивые подружки-вьетнамки”, – писал Уильям Прохноу, который вел хронику жизни и приключений группы американских репортеров, освещавших события во Вьетнаме на начальной стадии войны. Репортер, который впоследствии стал ближайшим другом Халберстама в Сайгоне, Нил Шихан, в ту пору – красивый гарвардский выпускник, работавший на “Юнайтед-пресс Интернешнл”, – как было широко известно, имел привязанность – модную молодую красавицу по прозвищу Голубой Лотос. Это была “ошеломительная Saigonnaise, плотно вписанная каждым изгибом своего тела в дорогое парижское вечернее платье” – так описывал ее Прохноу. Вскоре Голубой Лотос познакомила Халберстама с некоей Рики, замужней школьной учительницей, и Халберстам встречался с ней в течение примерно года, рискуя навлечь на себя гнев ревнивого мужа, к тому же иногда имевшего доступ к оружию. “Фам стесь понравится, Дэвид. Тут так фасхитително!” – сказал Халберстаму на той вечеринке в честь отъезда Сюлли немецкий фотограф Хорст Фаас и кивнул в сторону Голубого Лотоса. Пожалуй, единственным журналистом, кого в тот вечер не сопровождала местная красавица, был главный соперник Шихана по цеху Мэлколм Браун, начальник “Ассошиэйтед-пресс бюро”, да и то лишь потому, что его подруга Ле Льё, которая бросила свою должность замдиректора информационного отдела при правительстве Южного Вьетнама, чтобы быть вместе с ним, временно находилась в отъезде. Браун и Ле Льё поженились и живут в Нью-Йорке, по сей день состоя в браке.
Всех репортеров обскакал один лихой американский солдат, который оказался их лучшим “источником”. Это был подполковник Джон Пол Ванн, легендарный военный советник при 7-й дивизии АРВ, который любил до поздней ночи засиживаться за разговорами в штабе в дельте Меконга, рассказывая Шихану и Халберстаму, что вьетконговцы одолевают коррумпированных южных вьетнамцев, которые часто избегают сражений. Ванн, мужчина не очень крупного телосложения, был при этом неординарной личностью и обладал совершенно фантастическим сексуальным аппетитом. У него остались на родине жена с детьми, а еще было две постоянные подруги в Сайгоне. Каждую он поселил в отдельном доме, и каждая не подозревала о существовании второй. Ванн совершил обряд бракосочетания с обеими, главным образом для того, чтобы их семьи остались довольны. Но двух подруг ему было недостаточно. По словам Шихана, который написал о Ванне книгу, нередко бывало, что тот в течение дня занимался сексом с обеими своими содержанками, а в придачу еще с одной или двумя девицами из баров на улице Ту До.
Разумеется, такая жизнь была немыслима на родине. Побывав в Сайгоне в 2002 году – а к тому времени многие американцы из числа отставных военных снова приехали в эту страну для работы или просто на отдых, – я познакомился с одним из ветеранов, и тот похвалялся, что с ним в одном доме жили две жены, причем они все спали в одной постели. Он с гордостью рассказывал, что, когда пришла пора уезжать домой, накануне победы коммунистов в 1975 году, ему удалось посадить обеих “жен” на военные самолеты, улетавшие из Вьетнама, так что он продолжал жить с обеими и в США. Всех детей, которых они ему родили, он отправил учиться в колледж.
Ванн отличался от большинства – он не только четко анализировал недостатки сайгонского режима, но и понимал, какое впечатление (а оно было далеко не благоприятным) производит на самих вьетнамцев такое “братание”. Он рассказывал Халберстаму, что всякий раз, когда он посещал кого-нибудь из окружных начальников в зоне, патрулировавшейся 7-й дивизией, ему предлагали женщину на ночь. Это был просто обычный знак азиатского гостеприимства. Но, отмечал Ванн, он всегда отклонял такое предложение. “Это роняет наш престиж в их глазах, – пояснял он. – Они вечно пытаются чем-то заманить нас, услужить. И черт возьми, слишком многие американцы в этой стране спят с вьетнамками. Это вредит нашей репутации. Вьетнамцам это не нравится. Это вызывает у них возмущение”. А еще, конечно, это создавало ощущение коррумпированности и ставило американцев в один ряд со многими продажными вьетнамскими офицерами, что было для американцев крайне нежелательно.
Такое мнение Ванна особенно примечательно, учитывая, что сам он переспал с бесчисленным количеством вьетнамок, хотя явно не в тех округах, где работал и где строил какие-либо отношения с местными жителями. Ванн был одним из тех немногих людей, кто понимал, что южновьетнамское правительство с его несметными полчищами коррумпированных чиновников, которые пекутся прежде всего о собственной выгоде, неспособно будет бороться на равных со своим упорным, целеустремленным, нравственно чистым врагом. “Мы проиграем по причине морального разложения Южного Вьетнама, потому что нам противостоит отличная дисциплина Вьетконга”, – писал он в письме другу на родину. Отчасти это моральное разложение носило сексуальный характер. Ванну стало известно, что один американский чиновник позволил вьетнамскому подрядчику украсть стройматериалы из американской оперативной миссии в обмен на женщин, причем в их числе была и жена того подрядчика. Конечно же, не секс стал причиной поражения Южного Вьетнама и США в той войне, но он являлся симптомом общей деморализации общества, за спасение которого боролись американцы. Сложно одержать победу в трудной войне, если одновременно купаешься в эротических удовольствиях.
“Прямо рядом с офисом ЮПИ находился бар “Мелодия”, и он стал постоянным местом встречи для журналистов”, – вспоминал Дэвид Лэм. Он говорил о более позднем этапе войны, когда Шихан и Халберстам уже уехали, а число солдат и репортеров резко увеличилось, поэтому сексуальная активность тоже возросла. “У многих парней из ЮПИ появились постоянные подружки из бара, с которыми они жили. Иногда я звонил туда и никак не мог дозвониться, потому что все они торчали по соседству и развлекались со своими зазнобами… В Америке нигде нельзя было с такой легкостью снять девушку. Это была просто фантастика – попасть в какое-то параллельное пространство, о существовании которого ты раньше и не подозревал”.
“Это был очень печальный опыт, но лично для меня он оказался чудесным, – объяснял Фрэнк Магуайр, отвечая на вопрос, почему такой человек, как он, – в ту пору он был холостяком слегка за тридцать – добровольно отслужил три срока на войне, которая, если вдуматься, была трагедией и для Вьетнама, и для США. – Я иногда ощущал чувство вины оттого, что мне было там так хорошо. Все смеются, когда я говорю, что возвращался туда из-за девушек и еды, но не такая уж это и ложь”.
Местом действия был Китайский пляж – настоящий Китайский пляж, куда американцы и прочие иностранцы ездили для отдыха на море во время вьетнамской войны, однако само действие было такого свойства, что вряд ли его включили бы в одноименный телесериал, снимавшийся в более поздние годы. Элисео Перес-Монтальво, сержант военно-воздушных сил, который проводил с пилотами технические разборы полетов на Данангской военно-воздушной базе, вспомнил характерную сцену, которая проливает свет на некоторые особенности тогдашней сексуальной вакханалии во Вьетнаме.
“Там, на Китайском пляже, была протянута проволока, отделявшая наш пляж от вьетнамского, – рассказывал он. – А прямо над водой, на невысоком обрыве, росли колченогие сосны”. Перес-Монтальво вспоминал об этом в интервью, которое давал в 2003 году для проекта “Устная история” Центра и архива Вьетнама при Техасском технологическом университете. “Ну и что же делали вьетнамки? Для джи-ай, для морпехов, они были, так сказать, отдыхом и развлечением. Они ехали туда, снимали койку, могли купить пиво. Там для них имелась специальная армейская лавка… Предприимчивые вьетнамки брали простыни, которые джи-ай приносили из своих казарм, и привязывали их наподобие загородок к соснам, так что получался четырехугольный домик-кабинка… И было видно, что морпехи даже ботинок не снимают, даже штанов. Видно было, как из-под такой простыни торчат их ноги”.
Подобная сцена пока что свидетельствует всего лишь о том, что молодые люди стремились получать удовольствия где угодно и в любых условиях, а удовольствия во Вьетнаме предлагались в самых разных условиях. А вот то, что, как рассказывал Перес-Монтальво, происходило после секса, свидетельствует о том, в каком тяжелом положении находились вьетнамцы: “Потом они выбрасывали презервативы, и можно было видеть, как маленькие вьетнамские мальчишки подбирали их, бежали к океану, прополаскивали в морской воде, а потом снова скатывали, засовывали в маленькие коробочки и пытались перепродать”.
Интервьюер поинтересовался: неужели их кто-нибудь покупал? Это казалось просто невероятным, ведь они стоили гроши, и джи-ай без труда могли купить их в армейских лавках. Можно было предположить, что морпехи, которые предусмотрительно захватывали с собой простыни на пляж, могли бы заранее подумать и о презервативах, но, может быть, кто-то из них и забывал об этом маленьком необходимом предмете и, не желая откладывать свидание с девушкой, вынужден был покупать то, что предлагали ему вьетнамские мальчишки. “Наверное, – отвечал Перес-Монтальво, – кто-то покупал. Не знаю. Морпехи тогда вели себя просто как ненормальные. Я их не виню. У них очень тяжелая работенка была – не то что у нас! И когда они возвращались в город, то отрывались по полной. Никто ведь не знал, что ждет его завтра”.
Я тоже их не виню. Я ведь был когда-то молод и понимаю, насколько сильными могут быть плотские желания. Вряд ли шесть миллиардов жителей на земном шаре появились благодаря умеренности, осторожности и воздержанию из моральных побуждений. Они появились точно так же, как в годы вьетнамской войны появились те полмиллиона детей-полукровок, о которых кричала коммунистическая пропагандистская машина. Теоретическая позиция армии США и американского правительства по данному вопросу состояла в порицании отношений, которые называли пресноватым словцом “братание” и которые обычно сводились к сексу с проститутками. На деле же правила соблюдались не слишком строго.
“В город уходить нам запрещалось, но никто за этим не следил, – вспоминал Перес-Монтальво. – Уйти было легко. Ты просто выходил за ворота. За воротами находилась наша гарнизонная лавка. Ты заходил в лавку, а потом шел себе дальше, смешивался с толпой, ловил попутку”.
Однажды, вспоминал он, в Дананге возле рынка он увидел телевизионщиков с одного новостного канала, они что-то снимали на камеру. Ему пришлось отвернуться, пока они не прошли мимо. “Мне не хотелось попасть в переплет, – пояснил он. – Мы тогда частенько ходили в отель “Дананг”, там был массажный кабинет с сауной. Я парился в сауне, а потом нанимал девицу, и она растирала меня, а потом делала минет” – за четыре доллара или за пять, насколько он помнил. Однажды он подхватил венерическую болезнь в том же отеле, и ему пришлось солгать о том, где он заразился, чтобы не сознаваться, что он ходил в город. Он сказал военному санитару, который лечил его (“он хотел меня повесить”), что заразился в одном из бункеров клуба для военнослужащих во время контакта с девушкой, которая там работала. Уже то, что такая история могла сойти за правду, красноречиво свидетельствовало о повсеместной доступности сексуальных услуг.
Это подтверждается и другими историями с вьетнамских фронтов. Одним из самых известных мест во Вьетнаме военных лет был Город греха, как называли его джи-ай, – кольцо баров в городе Ан-Кхе, в провинции Бинь Динь. Этот город находился ближе всего к разраставшемуся лагерю Кэмп-Рэдклифф, где размещались сменявшие друг друга военные подразделения, включая прославленную Первую конную дивизию, 173-ю воздушно-десантную бригаду и Первый батальон 50-й пехотной (механизированной) дивизии. В 1966 году “Тайм” рассказывал о Городе греха в статье, которая называлась “Восточный Диснейленд”. Сначала, после того как в Кэмп-Рэдклиффе разместилась Первая конная, американским солдатам причиняла вред “страшная нищета и алчность местного сброда”, по выражению “Тайма”. Главным образом это выражалось в быстром распространении венерических болезней. Тогда командующий Первой конной, генерал Гарри У. О. Киннард, запретил солдатам бывать в Ан-Кхе. Неудивительно, что солдаты приуныли. Они целыми неделями вели кровавые бои в джунглях, а когда возвращались на базу, “то и заняться-то было нечем”. Тогда к Киннарду явилась группа вьетнамских старейшин и предложила решение проблемы: пусть армия построит квартал борделей, и туда придут работать вьетнамки (официально род их деятельности будет называться “сферой развлечений”, и каждой сотруднице выдадут соответствующую карточку), им в обязательном порядке будут колоть пенициллин и устраивать еженедельный осмотр.
В итоге было выстроено в виде кольца около сорока бетонных строений, обнесенных проволокой-гармошкой, которые джи-ай называли “салоны бум-бум”, а посередине кольца помещалась клиника. Строения эти принадлежали вьетнамцам или даже иностранцам (один ветеран, с которым я разговаривал, вспоминал, что по крайней мере одно принадлежало индийцу), и в каждом находился бар, а позади него восемь маленьких кабинок, где и подавалось плотское угощение. Заведения эти носили названия “Каравелла”, “Парадиз”, “Золотая лань”, “Приятель с холма” и “Скромная чайная”. Девушка стоила от двух с половиной до пяти долларов в зависимости от запросов, хотя в статье из “Тайма” приводились слова одного не названного по имени джи-ай, который жаловался, что пять баксов – это неслыханная, грабительская цена, возмутительный пример того, как монополисты извлекают выгоду из своего положения, и предлагал Киннарду установить единый тариф на услуги – три доллара за сеанс. Зато показатели заболеваемости венерическими болезнями резко упали – отличный результат. Впрочем, американское армейское начальство продолжало испытывать некоторые нравственные сомнения по поводу принятых мер. “Руководство дивизии, поставленное перед выбором между моралью и боевым духом своих подчиненных, явно обеспокоено выросшим “Диснейлендом”, – говорилось в “Тайме”. Чего нельзя было сказать о солдатах.
“Города греха были публичными домами, санкционированными армейским начальством, – писал один ветеран в воспоминаниях, выложенных в Сеть. – Днем снаружи была выставлена военная полиция, которая следила за тем, чтобы все посетители уходили до наступления ночи. Джи-ай ходили туда выпустить пар и развлечься с “мамами-сан”. Пиво там стоило пятьдесят пиастров, а секс – триста. “Мама-сан” говорила: “ Ты джи-ай номер один”. Это значило – парень что надо. Номер десять означал минет, а секс называли “бум-бум”. А занимались этим обычно в комнатушке за баром”.
Сам Ан-Кхе, как рассказывал мне Фрэнк Магуайр, советник при АРВ, был “типичным городишкой в горах”. Он представлял собой полосу из домов и лавок, вытянувшихся вдоль извилистого шоссе: “Город греха стал дополнительным отростком, выросшим чуть в стороне от всего остального. Там стояло кольцом десять, а может и двадцать, маленьких баров, где сзади имелись каморки для уединения с девушками. Мне казалось, это чертовски здорово придумано. Парни торчали в джунглях по три-четыре дня подряд, а то и дольше, и порой они были до смерти напуганы и даже сами не понимали, где находятся. А когда они возвращались, то могли вот так расслабиться. Все заведения находились под надзором правительства, к ним и врач приставлен был, чтобы девушек проверять”.
Магуайр вспоминал и то, что, пожалуй, можно назвать самым привлекательным моментом: женщины, которые там работали, почему-то совсем не походили на проституток. Такой взгляд противоречит утверждению из статьи в “Тайме” о том, что именно “алчность местного сброда” во Вьетнаме приводила к созданию злачных мест вроде Города греха. Сколько же нужно высокомерия, чтобы осуждать бедняков за то, что они силятся получить хоть немножко денег от богатых иностранцев. К тому же, учитывая расценки, трудно представить, чтобы эти женщины сильно обогащались, во всяком случае по американским меркам. Некоторые из бывших посетителей Города греха вспоминали, что там работал вовсе не “сброд”, а довольно милые женщины, испытывавшие искреннюю симпатию к тем джи-ай, с которыми познакомились.
Это самое частое замечание по поводу секса по найму в Азии. Женщины там кажутся более милыми, свежими, готовыми угождать, чем их западные товарки. Они более нежные и не имеют ничего общего с теми грубоватыми, циничными дамочками, торгующими собственным телом, каких можно встретить, скажем, в Нью-Йорке или на рю Сен-Дени в Париже. Это бедные девушки, мечтающие о лучшей жизни для себя и порой искренне привязывающиеся к американцам, с которыми познакомились. Во Вьетнаме завязывались и относительно прочные связи, иногда заключались браки – правда, часто они распадались вскоре после приезда супругов в США. “Я никогда не смотрел на них как на проституток, – вспоминал Магуайр. – Они не вели себя так… деловито, что ли. Ну, знаете, типа: “Твое время истекло, все, следующий!”
Не было ли это просто самообманом, новым перепевом старых басен о шлюхах с золотым сердцем из вьетнамской глубинки? Безусловно, отчасти это было так. Ведь молодежи вообще и молодым американцам в частности свойственно желание нравиться. В любом случае Город греха – не столько сама проституция, сколько преходящий характер завязывавшихся там отношений – наводит на грустные мысли о том, что изначально печальными были свидания молодых людей, имевших деньги в кармане и дом на родине, куда они собирались вернуться, и нищих, обездоленных женщин, чьи дома разрушила война. “У тебя нет жена-сан, у тебя нет дети-сан. Кто плакать по тебе, когда тебя убивать?” – так, по воспоминаниям Магуайра, говорила одна женщина солдату, уговаривая его жениться на ней.
“У меня было такое ощущение, что американцы не относились к проституткам с каким-то презрением, – рассказывал Нгуен Нгок Луонг, который работал переводчиком и репортером сайгонского бюро “Нью-Йорк таймс” в последние годы вьетнамской войны. – Они ведь жили вдали от родины, без семьи, поэтому нуждались в этих женщинах. А те были очень милыми и брали недорого”.
Луонг, у которого я брал интервью в 2008 году в Хошимине, обычно сопровождал Глорию Эмерсон (одну из корреспонденток, с которыми работал) в аэропорт Тан Сон Нхат: они провожали джи-ай, отбывавших на родину. Многие из них увозили с собой жен-вьетнамок. В ту пору американское консульство вело бойкую торговлю визами для таких новоиспеченных супруг. “В Японии мало кто женился, – говорил Луонг, имея в виду редкость браков между американскими солдатами и их подругами-японками. – А во Вьетнаме это происходило часто. Почему? Не знаю”.
Возможно, это объяснялось тем, что ко времени вьетнамской войны межрасовые браки стали для Америки более привычным явлением, чем в годы оккупации Японии, поколением раньше. А может быть, причина была в другом: вьетнамки охотнее расставались со своей страной. Япония уже потерпела разгром и отстраивалась заново, а Вьетнаму – стране гораздо более бедной, чем Япония, – грозила реальная опасность захвата коммунистами. К тому же Япония была враждебной США страной, а Южный Вьетнам считался страной дружественной. Как бы то ни было, несмотря на широкое распространение самой грубой, низменной проституции во Вьетнаме, там зарождались и настоящие, глубокие, длительные отношения. “Мне кажется, многие девушки не становились проститутками в строгом смысле этого слова, – говорил Луонг другому интервьюеру. – Большинство из них жили в маленькой комнатке неподалеку, где все им оплачивал один конкретный джи-ай. То есть у них имелся постоянный парень из солдат, а когда его убивали или он уезжал домой, они заводили нового дружка. Им очень нравились джи-ай. Большинство американских солдат хорошо обращались с девушками, очень приветливо. Это надо было видеть своими глазами! Девушки держались тепло с джи-ай, а те были при них все равно что малые дети. Девушки по-матерински заботились о них”.
 | Ричард Бернстайн. Восток, Запад и секс. История опасных связей |
Электронные книги: Ричард Бернстайн. Восток, Запад и секс. История опасных связей