В середине XIX века на грязных улицах Нью-Йорка, изрядную часть которого составляли трущобы, шла постоянная война – местных жителей против ирландских иммигрантов, протестантов против католиков, бандитов и воров против всех остальных. Как раз в это сложное время мэр города принял решение о создании полиции Нью-Йорка – из числа крепких и решительных мужчин разных национальностей и вероисповеданий, готовых любой ценой охранять закон. Одним из них стал Тимоти Уайлд, бывший бармен, прекрасно знающий местный уголовный мир и его правила. И тут же ему поручили очень сложное дело. В городе начал действовать маньяк, режущий малолетних ирландцев. В округе стали поговаривать, что в городе объявился сам дьявол…
Глава из книги:
Когда я появился в кабинете шефа Мэтселла в Гробницах, он был занят, писал. Я присел на указанный стул и принялся с интересом разглядывать комнату, которую этот удивительно впечатляющий человек подогнал под себя.
Восточную стену занимала, разумеется, карта Нью-Йорка, огромная и аккуратно вырисованная, с четко обозначенными округами. За столом виднелось одно из бесконечно высоких окон Гробниц, из которого в комнату сочился избыток вялого и пресного света. На столе не было ни единого документа. Похоже, одна задача за раз, однако вряд ли. Может, это связано с его небрежной, но напористой манерой сосредотачиваться на цели. Я узнал несколько заглавий на высоких книжных полках, они подтверждали слухи. Он читал обществоведческие труды радикалов и тексты, порожденные женщинами. Южная стена была посвящена политике: флаг, портреты отцов-основателей (Мэтселл начал с Вашингтона, своего тезки), висящее чучело орла, печать демократов. Я так увлекся, что когда он заговорил, я едва не свалился со стула.
– Мистер Уайлд, полицейское расследование в отношении девятнадцати тел закрыто.
– Что?
Я вскочил на ноги, едва сдержав какой-то ядовитую реплику.
– Утренняя статья лишила нас возможности продолжать. Не было никаких мертвых птенчиков. Нет никаких мертвых птенчиков. Вы патрульный Шестого округа, мистер Уайлд, и, пожалуйста, отныне заступайте на дежурство вовремя.
Неверие билось в моей голове, как церковный колокол над ухом. «Нет», – подумал я, потом: «Я защищал его, я говорил, что такого не случится, и вот…» А потом – пустота. Должно быть, со стороны мое глубочайшее потрясение выглядело на редкость уродливо: я стою, задыхаюсь, три четверти лица и все попытки, усилия, о которых он ничего не знает. Мальчишки-газетчики, бесчисленные люди, с которыми я говорил, Птичка, живущая у миссис Боэм. Он продолжал писать. Я чувствовал себя уличным псом – сначала поманили куском свежего мяса, а потом вышвырнули из мясной лавки.
– Держите, – сказал я, снимая медную звезду, положил ее на стол и направился к двери.
– Подождите.
– Я говорил нью-йоркцам, что до такого мы никогда не докатимся. Вы сделали меня лжецом, и…
– Мистер Уайлд, сядьте.
Мэтселл говорил негромко, но с властностью, насквозь пробившей мне голову. Потом посмотрел на меня, подняв бровь. Не знаю, почему, но я сел. Этот огромный, полный достоинства, свиноподобный человек, лицо которого прорезали, как железнодорожные пути, морщины, собирался мне что-то сказать. В зависимости от того, что он мне скажет, я решу, что ему ответить.
– Я пришел к выводу, мистер Уайлд. – Джордж Вашингтон Мэтселл нарочито положил перо рядом с листом бумаги. – Думаю, его содержание вас удивит. Знаете, что я пишу?
– Откуда мне знать?
Едва заметный намек на улыбку, но ее тут же унесло ветром в Баттери.
– Я пишу лексикон. Вам известно, что это такое?
– Словарь, – отрезал я. – Всего час назад я помогал спасти человека, которого собирались сжечь на костре, и все из-за безумного письма про двадцать мертвых птенчиков, которые теперь останутся неотомщенными. А вы рассказываете мне, что пишете словарь.
Шэф Мэтселл улыбнулся и стукнул гусиным пером по губам. Только раз.
– Такой большой город вмещает все виды людей. К сожалению, именно те, кто меньше всего уважает закон и порядок, создали свой особый язык, истоки которого теряются в тумане британской истории. То, что вы видите перед собой, – зачатки лексикона брызгального наречия. Если хотите, бандитский лексикон.
– Вряд ли вам понадобится моя помощь, вы слишком основательно знаете образ действий жуликов.
Он рассмеялся. Я посмотрел на его записи, уверенные, немного заносчивые и перевернутые вверх ногами. Записать язык преступников – вдохновенная идея, неохотно признал я. Но что толку знать брызги, если фактическое расследование преступления не совпадает с повесткой дня демократов?
– Мистер Уайлд, мне не нужна ваша помощь с лексиконом. Вообще-то я предпочту занять ваше время другими делами. Теперь я знаю, насколько сильно вы переживаете об этом деле. Знаете, мне было интересно. Что вы чувствуете.
– Именно то, что должен чувствовать человек, когда речь идет о мертвых птенчиках, – холодно ответил я.
– Я вас понимаю. Но мне бы хотелось, чтобы и вы поняли, как непрочна наша организация. Скажите, из вашего собственного опыта, людям нравятся «медные звезды»?
Я неохотно помотал головой. На каждого человека, благословляющего нашу бдительность, приходился другой, разглагольствующий о свободных улицах и духе революции.
– Полиция Харпера была бесполезна, – продолжал Мэтселл, – и именно поэтому она провалилась. Дело не в том, что наш город не понимает, насколько сильно нам требуются правоохранительные органы. А в том, что нью-йоркцы едят некомпетентных на завтрак, а наши преступники приправляют свои аргументы языком патриотизма. Я компетентен, мистер Уайлд, но нахожусь в очень сложном положении: чрезвычайно трудно расследовать преступления хоть сколько-нибудь заметной давности. Практически невозможно. Проходит день, неделя, и все следы, оставленные преступником, исчезают. Сейчас мы говорим о серии преступлений, которые раскачивают весь город и могут подорвать основу избирателей всей Демократической партии. И если мы не раскроем эти преступления, если покажем, что так же беспомощны, как и те синесюртучные пустозвоны, которых мы заменили, меня ничуть не удивит будущая победа вигов и роспуск «медных звезд». Они предпочитают вливать свои деньги в банки и промышленность.
– Вы все думаете только о проклятой партии, – прошипел я.
– Она дала вам эту должность, верно?
– Не велика честь. Вам подойдет любой негодяй, который умеет махать дубинкой со свинцом.
Джордж Вашингтон Мэтселл нахмурился и побарабанил пальцами.
– Мы оба знаем, что это не совсем так. Есть разные виды полицейских, как в любой группе людей. Некоторые хотят охранять улицы, а некоторые – пользоваться на тех же самых улицах преимуществами медной звезды. Я первым признаю, что среди моих полицейских есть негодяи, но тут уж ничего не поделаешь, это ради партии. Я утверждаю, что лучше терпеть нескольких полезных жуликов, чем лишиться всей полиции. А значит, у нас есть мертвые кролики, есть порядочные люди, и все они патрулируют улицы. А еще есть вы.
– И что же есть я?
Я даже не пытался скрыть гримасу. Казалось, она уже прилипла к моему лицу.
– Видите ли, все остальные предотвращают преступления. Патрульные и капитаны. Но одно дело – предотвращать их, и совсем другое – расследовать уже совершенные. Подозреваю, мистер Уайлд, что это как раз ваша работа. Расследование свершившегося факта. Видите ли, не каждый на такое способен. И ей-богу, вы этим и займетесь. Отгадайте загадку и доложите мне, и только мне.
– Какую именно загадку? – спросил я.
Он дружелюбно развел руками и опустил их на стол.
– Вам известна другая?
Я взглянул на карту Мэтселла; в моей голове сверкали и метались мысли, как ножи в драке. Я смотрел на ту точку, где заканчивался город, где под бессловесными деревьями спрятали птенчиков. Я хотел знать, как они там оказались. Я мало что так хотел и никогда еще не испытывал подобных чувств к головоломкам. Отчасти из-за Птички, наряду с остальными, но на деле все было еще проще. Присматривать за баром – бесконечная череда дней, одних и тех же разговоров, снова и снова, а на закуску – мечты о собственном пароме и куске земли на Стейтен-Айленд. Чтобы не потерять интерес к работе, тебе приходится разгадывать клиентов, основываясь на здравом смысле. Но неважно, правильно ли ты угадал – через час после закрытия ты все забудешь, а на следующий день новый клиент сотрет в памяти все следы вчерашнего. Но сейчас у меня была единственная цель – гора, на которую можно забраться и увидеть вершину собственными глазами. И я хотел знать.
И, кажется, шеф тоже пылал желанием узнать. Несмотря на демократов.
– Верно, я думаю только об одной, – тихо сказал я.
– Тогда вам лучше взять это, – ответил он, протянув мне медную звезду и ухитрившись скрыть самодовольство.
– Вы вернули меня в патрульные, просто чтобы посмотреть, как я поступлю?
– Все оказалось намного яснее, чем я ожидал.
Я прикрепил звезду к лацкану. И почувствовал себя заметно лучше.
– Мне нужно немного денег, – признался я. – Для дела, даю вам слово. Подмаслить газетчиков.
– Очень умно с вашей стороны. Если требуется, берите средства у вашего брата. На завтрашнем собрании он получит партийные пожертвования, наличные, еще не занесенные в приходные книги. Не говорите об этом деле никому, за исключением капитана Уайлда и мистера Писта, если вам вдруг понадобится еще один союзник. Человек, который написал в газеты, – безумец. Никаких мертвых птенчиков нет и не было. Вы меня поняли? И если за этим позорным куском дерьма стоит кто-то из «медных звезд», я возьму его за яйца. Прежде чем уйти, напишите отчет о той пороховой бочке, которую вы сегодня успели потушить.
– Удачи вам с лексиконом, – примирительно сказал я от двери, касаясь полей шляпы. – Это и вправду очень полезная идея.
– Это самая полезная идея, которая когда-либо приходила мне в голову, не считая идеи привлечь определенного полицейского к расследованию конкретного преступления, – спокойно ответил он. – Выметайтесь из моего кабинета, мистер Уайлд. И никому ни слова.
Я написал отчет. Тщательно выписав «нападение с целью убийства», «угроза жизни», «хулиганство в общественном месте в состоянии опьянения» и многое другое. Честный способ рассчитаться за репу. Затем, раз уж я не располагал средствами для подкупа газетчиков и очень хотел поговорить с Птичкой, я пошел домой, на Элизабет-стрит, отражая полями шляпы тяжелые копья позднего августовского солнца. Не доходя двадцати ярдов до своей двери, я повстречал сюрприз.
У моей двери ждал прекрасный экипаж, какие никогда не останавливаются у пекарни миссис Боэм. От дорожной пыли безупречная черная краска казалась матовой.
Я остановился, изучая объект. Черный возница сидел на козлах, обратив ко мне залитый потом затылок. Я привстал на цыпочки, вытянул шею и заглянул в экипаж. Возможно, ожидая увидеть докторский саквояж Питера Палсгрейва, как по волшебству явившегося нам на помощь. Или брошенные на сиденье записи к завтрашнему выпуску, оставленные владельцем газеты, который захотел вытащить из меня подробности сегодняшнего происшествия.
Но внутри было пусто. Только намек на фиалки, смешанный с запахами улицы и нагретых кожаных сидений. Похолодев, я развернулся и нырнул в пекарню.
Ни миссис Боэм. Ни Птички, если уж на то пошло. Мои мышцы сдавило спазмом. Внутри сидела Шелковая Марш, улыбающийся ангел с пустой душой, и пила за пекарским столом остывший чай. Аромат фиалок и платье самого чарующего из оттенков зеленого.
– Прошу прощения за неожиданный визит, мистер Уайлд, – сказала она с отработанной застенчивостью. – Надеюсь, вы не сочтете меня бестактной, но я… Я очень расстроена. Ваша хозяйка ушла разносить товар, но была так любезна, что сначала приготовила мне чай. Налить вам чашечку?
«Помни, тебе не нужно выглядеть дружелюбно, – подумал я, – и вполне естественно казаться удивленным. Расценивай разговор как возможность, не раскрывай карты и моли Бога, чтобы Птичка оставалась наверху».
– У меня мало времени, мадам Марш. И признаюсь, я несколько удивлен. Я полагал, что вы захотите увидеть моего брата, если чувствуете себя… расстроенной.
Шелковая Марш налила мне чаю, печально выгнув розовые губы. К своему ужасу, я понял, что аккуратно сложено и лежит на стуле у нее за спиной, рядом с мешками муки. Тщательно выстиранная миссис Боэм ночная рубашка Птички. Ее следовало либо сохранить как улику, либо сжечь, но вместо этого она пала жертвой рачительной хозяйки, уступив известняку и щелочи. У меня не было ни единого способа узнать, заметила ли ее Шелковая Марш, не выдав при этом себя.
– Когда-то при подобных обстоятельствах я первым делом побежала бы к нему. Но вы, должно быть, заметили, что это… болезненная тема.
Она вздрогнула, сейчас – по-настоящему. Притворство заключалось только в том, что она сознательно не смогла скрыть от меня свою дрожь.
– Вал – любитель новизны, мистер Уайлд. Боюсь, моя привязанность к нему остается незамеченной.
– Он не замечает привязанности большинства людей.
Страдальческое выражение ее лица сменилось понимающей усмешкой. Подношение. Наш секрет.
– Конечно, вы знаете его лучше, чем я. Я ужасно огорчена нехваткой его внимания, и вы совершенно правы – он заслуженно привык к всеобщей привязанности.
– Я не специалист в его заслугах. Скажите, что же вас волнует?
– Я читала утренние газеты, – приглушенным шепотом призналась она. – Это довольно… Я очень расстроена, мистер Уайлд. Напугана.
Если любитель резать детей, человек в черном капюшоне, регулярно увозил их из ее публичного дома, я не мог винить ее за страх. Особенно, если она имела к этому непосредственное отношение.
– Мадам Марш, так чего же лично вы боитесь?
Она в притворном разочаровании поджала губы и похлопала пушистыми ресницами.
– Для нашего города, мистер Уайлд? Возможно, бунтов. Хаоса на улицах. Для ирландцев и Демократической партии, которую я безоговорочно поддерживаю? Конечно, провала на следующих выборах. Или вы полагаете мои интересы более личными, раз уж я нанесла вам визит, хотя мы оба чувствуем себя неловко?
Признание, пусть даже частичное – смелый ход. Но люди склонны рассказывать мне разное. Я отпил чая, оценивая тишину. В течение всего разговора я балансировал на острие ножа, но одно хорошо: Шелковая Марш откуда-то прознала, что если говорить ярким и сильным голосом, она будет звучать убедительнее. Птичка наверняка слышала нас сверху. Я надеялся на Господа, что Птичка нас слышит.
– Вы нанимаете птенчиков в качестве мэб, я заявился с Валом и выдал вам печальные новости о Лиаме, а потом увез двух самых юных звездочетов, – подвел я итог. – И теперь вы хотите узнать, как же это вышло.
Она решительно покачала белокурой головой.
– Что прошло, то ушло. Я хочу знать, должны ли мы опасаться за свою жизнь: я, мои сестрички, мои работники, все, кто живет в моем доме.
– Птенчики, которым не повезло жить под вашей крышей, и так уже достаточно боятся за свою жизнь. За ту жизнь, которая у них есть.
Синие глаза вспыхнули. Но в их блеске не было расчета, только горечь и усталость. Глубокая и затвердевшая обида, которую уже не скроешь.
– Мистер Уайлд, вы не единственный, кто плохо обо мне думает. Но я живу хорошо, и мои домочадцы – не хуже. Я богатая и независимая женщина. Я не стану высказываться ни о преимуществах сдельного шитья в голоде или холоде, ни о радостях работы на фабрике, где за услуги не платят, а берут их силой. Но я владею собственным предприятием. Кроме того, я владею собственным временем, что намного ценнее. И меня не удивит, если кто-то из моих подопечных тоже будет процветать, когда вырастет. Ведь я сейчас сижу перед вами, а в девять лет была такой же хрупкой, как и они.
Я моргнул, конечно. Если это правда, если она пережила то же самое, если знает все о том, что заставляет Птичку швырять посуду… тогда любые мои слова ни к чему не приведут. Некоторые шрамы так глубоки, что их не разглядеть, если у тебя нет своих. А если она лжет, ну, тогда с ней просто незачем говорить.
Казалось, ее огорчило то, куда зашел наш разговор. Шелковая Марш выпрямилась и покрутила чайной ложечкой в чашке, будто размешивая неподатливый кусочек сахара, хотя явно ждала меня с этим чаем не меньше четверти часа. Когда она встретилась со мной взглядом, губы ее вновь оживились, а щеки закраснели лепестками розы.
– Пожалуйста, скажите, что на самом деле случилось с Лиамом? – спокойно спросила она. – И, если уж на то пошло, как вы узнали, кто он и где живет?
– В конце концов его опознал один человек, который занимается благотворительной деятельностью.
– Ага. Полагаю, это была мисс Мерси Андерхилл.
От неожиданности меня тряхнуло. Скорее всего, очень заметно, поскольку Шелковая Марш неожиданно показалась очень довольной. Она наклонила голову, копируя мою ошарашенную позу.
– А кто, кроме нее, мистер Уайлд? Я нечасто ее вижу, но она много времени посвящает детям. Не могу представить себе кого-то другого, способного узнать Лиама после короткой встречи.
Странная гладкость ее голоса еще сильнее сбила меня с толку. Но как только до меня дошло, что они знакомы друг с другом – конечно, знакомы; не могла же Мерси ухаживать за птенчиками-мэб, не встречаясь с их хозяйкой, – я перестал удивляться глубокой неприязни Шелковой Марш к красивой и образованной дочери преподобного. Это отношение просачивалось темными нотками сквозь слабую улыбку.
– Можете ли вы сказать мне что-нибудь еще? – уговаривала она. – Вы же видите, я очень хочу помочь.
– Из-за моего брата?
– Думайте обо мне, что пожелаете, вы уже явно дали себе волю, но вам не следует считать, будто я не забочусь о своих братиках и сестричках.
В этом заявлении было намеренное тепло, я должен был услышать его в потрескивающих, оборванных согласных.
– Не я строила Нью-Йорк, мистер Уайлд, не просите меня переделать его по вашему вкусу. Могу ли я чем-нибудь помочь?
– Нет. Но спасибо. Вы пришли сюда выкачивать из меня информацию и предлагать сделку – очень мило с вашей стороны.
Я думал испугать ее, сбить с этого белого личика возмущенную улыбку. Но улыбка только стала шире.
– Возможно, Валентайн говорил вам, что я очень справедлива. Но мне кажется, вы не умеете ни прислушиваться к брату, ни ладить с ним.
– Ну да, я видел, как хорошо вы с ним ладите.
Этим словам удалось то, с чем не справились прямые оскорбления. Ну конечно. Какое бы сердце у нее ни осталось, она явно отдала его неподходящему человеку. Я пожалел о своих словах, когда понял, что сейчас она видит вместо меня Вала, видит, как он впервые так бесчувственно обошелся с ней. Ее губы на мгновение дрогнули, а потом она вновь овладела собой и улыбнулась, будто от этой улыбки зависела вся ее жизнь. Похоже на то. И, наверное, не раз.
Изящно, шурша зеленым шелком, она поднялась на ноги. Взглянула на свои перчатки, лежащие на прилавке. И заметила ночную рубашку. Чуть повернула голову, всматриваясь в меня.
– Не мог же я отправить Нила и Софию в церковь в этих тряпках, – брезгливо сказал я.
– Ну конечно, нет, мистер Уайлд, – согласилась она, сплошь кипящий сахар и яд. – Но все же надеюсь, вы заплатили им должное за… проведенную здесь ночь. Раз уж они, очевидно, неплохо вас развлекли. В своем заведении я всегда тщательно слежу за тем, чтобы проведенное время было должным образом возмещено.
– Если я найду среди ваших домочадцев еще одного птенчика-звездочета, Христом Богом клянусь, любое звездочетство в вашем доме сразу станет возмутительно незаконным.
Я и раньше знал: женщины способны вывести убийство на своих веках, а потом сладко подмигнуть парню. Но еще ни разу такого не видел. Здорово пугает, когда хорошо проделано.
– Трудно, должно быть, идти по жизни братом-коротышкой Валентайна Уайлда? Не удивительно, что вы столь озлобленный человек, – любезно заметила с порога Шелковая Марш.
– Так мне передать Валу ваши наилучшие пожелания?
Дверь захлопнулась.
К этому времени я чувствовал себя изрядно выжатым. Облегченным, рассерженным, возбужденным и измочаленным быстрыми и ловкими кулаками. Как только миссис Боэм вернется домой, решил я, мне придется очень вежливо сообщить ей, что этой женщине ни при каких обстоятельствах нельзя разрешать заходить в наш дом. Сейчас даже пекарский стол, за которым сидела Шелковая Марш – а ведь он уже становился для меня совсем домашним, – казался искривленным. Даже воздух изменился, и я не знал, как вернуть назад наш. Поэтому я снял шляпу, подошел к шкафу, где держал несколько полезных вещей, и плеснул в свой чай бренди.
Сзади послышались шаги – босые, призрачные.
– Я никогда не прячусь, – объявила Птичка.
Я обернулся. Вокруг талии повязан тряпичный поясок, распущенные волосы подчеркивают, какая она маленькая, в глазах ужас, а нью-йоркский акцент плавнее Гудзона.
– Конечно, нет, – усмехнулся я. – Господи, нет. Я думал – на самом деле, даже надеялся, – что ты подслушиваешь. Хорошенько спрятавшись, как настоящий платный нюхач.
Насколько мне удалось ухватить картину, сейчас был мой черед честной лжи. Ручки моей подружки дрожали. Устало кивнув, Птичка побрела к столу.
– Да, так и есть. Я разнюхивала. Как вы навешали ей оплеух.
– А я навешал?
– Я знала, вы ей вровень, а сейчас сообразила, почему. Я никак не могла въехать, с чего я сразу решила, что вы крутой парень. Но я вас узнала, она мне подсказала. Теперь я вспомнила.
Погрузившись вместе с чашкой в кресло, я оперся о колени и нагнулся к ней.
– Но ты же никогда меня раньше не видела.
– Не вас, – поправила она меня. – Всякий раз, когда там бывала вечеринка, я одевалась как служанка и разносила кроликам выпивку. Мистер Вэ. Он дал мне апельсин, вытащил из кармана. Я бы сообразила быстрее, если бы вы были одного размера.
Я мрачно вздохнул.
– Ну, и как он?
– Высший класс. А вы прямо вылитый он. Братья, да? Это все объясняет.
– Нет, не объясняет. Но для начала сойдет.
Какое-то время мы прислушивались к немцам в соседнем доме. Они не то дрались, не то плясали. Я давал пятьдесят на пятьдесят, судя по равномерному стуку, крикам и, временами, дикому смеху. Но я совершенно не представлял, кто берет верх, потому пил чай и смотрел, как Птичка выводит свое имя – ирландское имя – на белой пыли стола.
– Если бы ты могла мне все объяснить, – мягко спросил ее я, – ты бы объяснила, верно?
Птичка серьезно кивнула. Но не ответила. Только проводила линию за линией, зачеркивая свое имя, пока от него не осталось и следа – только чистое дерево, на котором никогда ничего не писали.
 | Линдси Фэй. Злые боги Нью-Йорка |
Электронная книга: Линдси Фэй. Злые боги Нью-Йорка