В самый разгар Тридцатилетней войны, огнем пожирающей Европу, к Магдебургу – оплоту протестантской веры – подступила огромная армия кайзера. Древний город взят в кольцо осады, и его падение – лишь вопрос времени, если на помощь не подоспеет непобедимая армия шведского короля. Тем временем отряды наемников из католической армии рыщут по окрестностям, грабя мирные городки и села, отнимая у людей последнее и убивая всех тех, кто осмеливается им противостоять. Группа молодых горожан во главе с Маркусом Эрлихом решает отомстить солдатам за их бесчинства. Так некогда тихие бюргеры становятся охотниками за головами. Мир, который был так дорог Маркусу и его товарищам, рушится прямо у них на глазах, и обратной дороги нет ни для кого…
Глава из книги:
Община собралась на третий день после похорон Якоба Эрлиха. Был полдень, солнце стояло высоко, и дома почти не отбрасывали тени. Вся площадь была залита жарким солнечным светом, от которого негде было укрыться. Флюгер над ратушей замер на месте. В воздух поднималась пыль от десятков башмаков. На карнизе дома Хассельбахов лежал большой рыжий кот – лениво щурясь, он разглядывал всех, кто проходил мимо.
По приказу бургомистра в зале ратуши были открыты все окна. Сделано это было с двойным умыслом: чтобы избежать духоты и дать возможность тем, кто остался на улице, слышать и видеть все, что происходит внутри.
Один за другим люди заходили в зал, занимали положенные места. Курт Грёневальд – высокий, седой, едва ли не на голову выше всех остальных; рядом с ним – хитрый Карл Траубе, избранный накануне новым старшиной цеха. Справа от него – Маркус Эрлих, одетый в черное. Да, теперь он получил право находиться здесь… Кто еще? Отец Виммар, цеховые мастера, где-то в середине – плоское, ничего не выражающее лицо мельника Шёффля.
– В Кленхейме случилось несчастье, – без предисловий начал бургомистр. – Все вы знаете об этом. Якоба Эрлиха убили по дороге на Вольтерсдорф, убили без всякой причины. Он умер, спасая тех, кто находился с ним рядом. Думаю, что сейчас нашему городу угрожает большая опасность. Кайзерские наемники всюду: на дорогах, в деревнях, везде. Они – хозяева этих мест и будут брать свою дань с каждого здешнего поселения. Смерть Якоба может быть не последней.
– Но что мы можем поделать с этим? – слегка наклонив набок голову, спросил Карл Траубе. – У нас нет крепостных стен и не так много оружия. Если здесь, в Кленхейме, появится хотя бы полурота солдат…
– Взрослых мужчин в Кленхейме пока хватает, – перебил его Хагендорф. – Арбалет или пика найдется для каждого. Кто посмеет скалить зубы на нас? Не станет же Тилли – или кто там еще командует у этих католиков? – посылать сюда армию!
Послышались одобрительные смешки.
– Полурота солдат, – раздраженно повторил Траубе. – Полурота, и не нужно никакой армии; вспомните хоть того интенданта и его людей. Если мы будем сопротивляться, католики пустят город на дым.
– Город может принять на постой имперский гарнизон, – раздался низкий, спокойный голос Грёневальда. – Мне рассказывали, что в Цербсте старосты деревень платят офицерам за покровительство. Принимают к себе на постой дюжину или две солдат – столько, сколько смогут прокормить, – и платят их старшему по десять талеров в месяц.
– И что взамен? – поинтересовался бургомистр.
– Солдаты защищают их от остальных. От собственных интендантов, от мародеров, бродяг – от любого, кто вздумает на них напасть. Цена велика, но…
Ганс Лангеман подпрыгнул со своего места:
– Платить им за то, чтобы они жрали наш хлеб? Вспомните, что эти скоты сделали с нами! И мы еще будем кормить их, разрешим спать в наших домах?! Да как же…
– Ты бы заткнулся, Ганс, – презрительно бросил Шёффль. – В твоем-то сарае они точно не станут спать.
Бургомистр поднял вверх руку, призывая всех к спокойствию. Лангеман плюхнулся обратно на скамью.
– И чем мы будем кормить их, как думаешь? – насмешливо проскрипел со своего места казначей, обращаясь к Грёневальду. – Еды у нас в обрез, покупать ее не на что. И негде. Неужто отдадим солдатам последнее?
Общинный судья нахмурился:
– Разве нам есть из чего выбирать? Не одни, так другие – нам не избежать этого. Проще договориться и кормить дюжину солдат, чем каждую проходящую мимо шайку.
Бургомистр устало прикрыл глаза. Грёневальд умен, очень умен… И правда, зачем трястись от страха, ждать, когда первый появившийся отряд обчистит город до нитки? Зачем, если можно купить себе защиту? В конце концов, разве прежде они не платили подати Магдебургу?
Спор тем временем разгорался. Хойзингер взял в руки лежащую перед ним пачку исписанных бумажных листков.
– Вот! – Он тряхнул ими с такой силой, что один лист вырвался из его пальцев и, вильнув в воздухе, опустился на пол. – Вот, посмотри! В городской казне нет ни гроша, одни только долговые расписки! Нам нечем соблазнять твоего офицера, Курт, нечем платить за его мнимое покровительство. Если бы у нас остались хотя бы те полсотни талеров, что увез с собой Якоб…
Грёневальд упрямо выставил вперед свой высокий, похожий на кусок отполированного дерева лоб.
– Про городскую казну я знаю не хуже тебя, Стефан, – угрюмо произнес он. – Но подумай теперь вот о чем. Думаешь, солдаты богачи? Думаешь, они от хорошей жизни рыщут по деревням и тянут все, что плохо лежит? В свое время мне довелось выслушать немало рассказов про солдатскую жизнь. Про то, как не платят положенного жалованья, про то, как приходится один сухарь растягивать на три дня…
– К чему ты ведешь?
– К тому, что солдаты – нищие, а значит, их можно купить задешево. Поразмысли, Стефан: когда такой вот голодный, тощий, озверевший от походного житья человек получает возможность спать на мягкой постели, есть приготовленную в печи еду, а не гнилые крошки с земли – долго ли он будет артачиться? При этом ему не надо ничего делать, не надо рисковать своей жизнью, не надо ничем утруждать себя!
Слушая Грёневальда, бургомистр еле заметно улыбнулся. Вот кто должен занять освободившееся место в Совете. Не интриган Траубе, не равнодушный ко всему Шёффль, а именно Грёневальд. Но вот что касается солдат…
Предложение общинного судьи не многим пришлось по душе.
– Они же католики! – выкрикнула со своего места Эрика Витштум.
– Распятие на всех одно, – пожал плечами Грёневальд. – К тому же им наверняка будет приятнее спать на лютеранской перине, чем на голой земле.
Эрика возмущенно фыркнула:
– Может, им и все равно, но вслед за ними наверняка явятся католические попы и заставят нас переменить веру! Мой муж всегда говорил…
– Думаю, что господин Грёневальд прав, – осторожно вмешался в разговор Густав Шлейс. – Солдаты – безбожники, на вопросы веры им наплевать. К тому же я слышал, что в войсках императора служит много лютеран. Почем знать, может, и нам достанутся наши единоверцы?
Бургомистр становился все задумчивее, улыбка сошла с его лица. Идея Грёневальда кажется заманчивой, но чем это все обернется на деле? Можно подобрать на улице бродячую собаку, обогреть ее, дать ей еды, уложить на соломенный тюфяк. Но это вовсе не означает, что собака будет после этого охранять дом, а не загрызет спящих хозяев. Курт прав: солдаты удовлетворятся немногим. Но это лишь поначалу. После, привыкнув к сытой, спокойной жизни, но по-прежнему чувствуя свою силу, чувствуя страх среди горожан, они, без сомнений, потребуют себе большего. И что тогда? Город уже не сможет избавиться от них. И потом – женщины. Одному из солдат наверняка приглянется чья-то жена или дочь. Несложно догадаться, что произойдет дальше.
– Драться! – гаркнул, выпрямляясь в полный рост, Фридрих Эшер. – Сломаем шею каждому, кто посмеет появиться здесь! Отомстим этим тварям за Якоба.
Зал разделился на партию войны и партию мира. Осторожные цеховые мастера во главе с Карлом Траубе приняли сторону Грёневальда. Хойзингер, Хагендорф и Эшер стояли за то, чтобы держать против солдат оборону.
– Подумайте, подумайте! – кричал Хойзингер, тыча вверх тонким сухим пальцем. – Кленхейм до сих пор цел только потому, что нас окружает лес и не каждый может найти ведущую в город дорогу. Если мы сами позовем сюда солдат, раструбим о себе всему свету, что с нами содеется? Нас постигнет судьба Магдебурга и тех деревень, которые сжег Паппенгейм! Думаете накинуть на зверя уздечку? Не выйдет, ничего не выйдет. Солдаты подчиняются не нам, а полковничьим жезлам. Мы для них – корм, подножная трава.
– Рано или поздно они уйдут отсюда, – заметил Шлейс, – а в Магдебурге появится новый наместник. Довольно будет продержаться несколько месяцев.
– И что? – всплеснул руками казначей. – Все будет, как раньше? Черта с два! Даже если они проживут здесь эти несколько месяцев – мирно проживут, – то потом, собираясь в дорогу, захотят хорошенько запастись впрок. Они выдоят нас досуха, можете не сомневаться. Поймите же, наконец: если мы сами, добровольно, залезем к ним в пасть, нас прожуют вместе с костями.
Карл Хоффман нахмурился. Настало время прекратить этот спор.
– Господин бургомистр! – раздался вдруг чей-то резкий голос.
Хоффман поправил на носу круглые очки, посмотрел на говорившего:
– Ты хочешь еще что-то добавить, Маркус?
Молодой Эрлих поднялся со своего места, одернул куртку.
– Я прошу извинения у господ советников и всех, кто присутствует на сегодняшнем собрании, – слегка запинаясь от волнения, начал он. – Я впервые здесь и, возможно…
– Ближе к делу, – перебил его бургомистр. – Что ты хотел нам сказать?
Юноша провел рукой по жестким черным волосам.
– Все мы в большой опасности, это верно. Но разве мы можем сидеть сложа руки и ждать, когда здесь снова появятся солдаты? Каждое их появление несет смерть. Вспомните Ганса Келлера. Вспомните моего отца.
– А я о чем говорю? – буркнул Эшер. – Если снова появятся у наших ворот, сломаем им шеи!
– Фридрих, кому мы сломаем шеи?! – простонал Траубе. – Ведь эти люди режут глотки чаще, чем другие молятся! Убийство – их ремесло. Нам ли тягаться с ними?
– Дайте ему договорить, – вмешался бургомистр. – Продолжай, Маркус.
– Перед тем… перед своей смертью отец говорил со мной, и я хорошо запомнил его слова. Он сказал так: если мы не сможем достать еду в деревнях, нам нужно перекрыть ведущие в Кленхейм дороги, отгородиться от всех. Тогда никто, ни один солдат не сможет проникнуть сюда. Нас окружает лес, и лес будет нашей защитой.
Хоффман и Хойзингер переглянулись.
– Твой отец никогда не говорил с нами об этом, – внимательно глядя на Маркуса, произнес бургомистр.
– Он собирался выступить на Совете после своего возвращения, – ответил юноша. – Из Кленхейма ведут три дороги. Первая – на юг, к Магдебургу. Вторая – на восток, в сторону Лейпцигского тракта. Третья – в Рамельгау, к реке. Мы можем перекрыть все три, завалить их деревьями.
– Но как тогда мы сможем добраться до Магдебурга? – спросил Эшер. – Где будем покупать зерно и другие товары?
– Магдебург сгорел, мастер Фридрих.
– И что с того?! Сгорел, да не весь. Пройдет какое-то время, и там снова начнут торговать.
– Нельзя отрезать себя от остального мира, так мы обрекаем себя на голод, – поддержал Эшера казначей. – Тебе должно быть известно, молодой Эрлих, что больше половины всего продовольствия мы покупаем в Магдебурге и окрестных деревнях. Без этого Кленхейму не прожить. Именно об этом заботился твой отец, и именно поэтому он отправился в эту злосчастную поездку в Вольтерсдорф.
– Но ведь…
– Не перебивай. Знаю, о чем ты хочешь сказать, я сам только что говорил о том же. Сейчас у Кленхейма нет денег. Но это лишь потому, что прекратилась свечная торговля. Рано или поздно солдаты уйдут, и на этой земле будет восстановлен порядок. Неважно, кому отойдет Магдебург – лютеранам или католикам. Свечи нужны и тем и другим. Мы вряд ли дождемся возврата старых долгов, и доходы наши будут не те, что прежде. Но мы снова сможем торговать и поддерживать торговлей жизнь нашего города. Хочешь перекрыть дороги? Мы установим там сторожевые посты, удвоим стражу. Мы будем защищаться от солдат, будем стрелять в них, если потребуется. Но отгородиться от остального мира мы не можем.
Брови Маркуса сдвинулись к переносице.
– При всем уважении, господин Хойзингер… Я говорю не о том, что произойдет в будущем, а о том, как нам выжить, пока имперские отряды находятся в Магдебурге и окрестностях. Что, если в Кленхейме и вправду появится хотя бы полурота солдат, о чем говорил мастер Траубе? Даже если мы сумеем отбить их нападение, скольких жертв это будет стоить? И что мы предпримем, если на следующий день они снова появятся у наших ворот, но уже с достаточным подкреплением? Прошу вас, господин Хойзингер, вспомните того интенданта, который был здесь недавно. У него было под началом всего две дюжины мушкетеров, но мы все же подчинились ему. Не из страха – из благоразумия. И сейчас благоразумие заставляет нас укрыться от превосходящей силы, не попадаться врагу на глаза. Что касается торговли – мы не разорвем связи с внешним миром. Как только наступит момент, мы снова расчистим дороги, ведущие в Кленхейм.
– Глупости, – раздраженно махнул рукой казначей. – Никогда прежде такого не было.
Бургомистр кашлянул.
– Вообще-то такие вещи случались, хотя и довольно давно, – миролюбиво заметил он. – Я читал об этом в старых хрониках. Первый раз Кленхейм разрушал дороги примерно триста лет назад, во времена черной смерти, чтобы никто из чужаков не мог проникнуть в город и принести с собою болезнь. Второй раз это случилось в Шмалькальденскую войну[38], в правление Его Высочества Иоганна Альбрехта. Не берусь судить, какой урон был нанесен этим городской торговле, но в обоих случаях Кленхейм был отрезан от Магдебурга не меньше чем на полгода.
Казначей недовольно пригладил усы.
– Возможно, все так и было, – все более раздражаясь, пробормотал он. – Какая разница? Наверняка в те времена в Кленхейме было и запасов побольше, и людей поменьше, и земля могла прокормить всех. Но если мы поступим так сейчас, то будем голодать. Подумайте лучше об этом.
Он замолчал и с оскорбленным видом откинулся на спинку стула.
На башне ратуши зазвонили медные молоточки – два часа пополудни. Солнце спряталось за пришедшей с востока жирной, тяжелой тучей. В воздухе стоял запах высохшей луговой травы. Несмотря на открытые окна, в зале было очень душно. Бургомистр несколько раз доставал из кармана платок, чтобы вытереть с лица пот. Фридрих Эшер хрипло дышал, оттопырив слюнявую губу. Эрика Витштум обмахивалась чепцом, сложенным вдвое. Лангеман потихоньку вытащил из-за пазухи маленькую стеклянную бутыль, сделал глоток. Заметив это, бургомистр поморщился.
– Наше собрание затянулось, – сказал он. – Маркус, ты сказал нам все, что хотел?
Юноша отрицательно качнул головой.
– Есть еще кое-что, о чем я хотел сообщить уважаемому собранию. Господин Хойзингер упомянул об угрозе голода, о том, что у нас нет необходимых запасов. Но все мы знаем, кто виноват в этом. Солдаты. Они обобрали всех нас. Они сожгли Магдебург, уничтожив тысячи невинных людей.
– Все это известно, Маркус, – устало произнес бургомистр.
– Да-да, Маркус, – пробасил Хагендорф. – Давай-ка к делу. А то, боюсь, нам придется здесь заночевать.
– Все, что есть у солдат, все, до последней пуговицы, до последней монеты в кошельке, – все это награблено, украдено у истинных владельцев. Мы можем отобрать у солдат то, что им не принадлежит. И это спасет нас от голода.
Услышав эти слова, Хойзингер подался вперед.
– Интересно, интересно, – глядя в глаза Маркусу, протянул он. – И как же это, по-твоему, сделать?
– Мы устроим засаду возле дороги. Будем нападать на проходящих мимо наемников, отбирать у них продовольствие, деньги и скот – все, что будет у них при себе.
Губы Хойзингера искривились, усы над ними затопорщились в разные стороны.
– Значит, ты предлагаешь нам заняться грабежом… Великолепно! Скажи-ка, Маркус, об этом ты тоже говорил со своим отцом?
– Отец здесь ни при чем, господин Хойзингер. То, что я предлагаю, вовсе не грабеж. Это единственный способ вернуть то, что было у нас отнято.
– Нет, это грабеж! – яростно выкрикнул Хойзингер, стукнув сухим кулачком по столу. – Как смеешь ты, юнец, в присутствии уважаемых людей города предлагать подобное?! Чтобы мы, почтенные бюргеры, вышли на большую дорогу? Святый Боже, я не верю своим ушам! Несколько столетий наши предки жили здесь, в Кленхейме, и гордились тем, что честным трудом сумели обеспечить себе достаток. Ты хочешь, чтобы мы забыли обо всем этом? Чтобы мы запятнали свои честные имена? Какое счастье, что твой отец не слышит тебя сейчас!
Лицо Маркуса сделалось белее мела.
– Подожди, Стефан, – примирительно произнес бургомистр. – Маркус печется не о своей выгоде, а о благе Кленхейма. Впрочем, предложение его и правда кажется довольно странным. Скажи, Маркус, как ты намереваешься отобрать у них деньги и прочее? Людей подобного сорта не так-то просто напугать.
– Мы не станем церемониться с ними, – с готовностью ответил Эрлих. – Если не отдадут по своей воле – поступим так, как они того заслуживают.
– Что ты имеешь в виду?
– Диких зверей убивают, господин бургомистр.
В зале сделалось очень тихо. Все сидели, ошеломленные, глядя на высокого узкоплечего юношу, стоящего перед столом советников. Те, кто заглядывал в зал через открытые окна, принялись о чем-то оживленно шептаться, и нельзя было разобрать, одобрение или осуждение было в этом торопливом шепоте.
– Мы – христиане, Маркус, – тихо произнес Хоффман. – Мы приняли крещение, поклялись блюсти Божьи заповеди.
– Солдаты – не люди. Мы не нарушим заповедь.
Бургомистр не сразу нашелся, что возразить. Рассеянным движением он пододвинул к себе чистый лист бумаги, провел по нему ладонью, отодвинул в сторону.
– Я понимаю, – наконец произнес он. – Ты говоришь так из чувства мести, из-за того, что случилось с твоим отцом… Вот только… Среди солдат и вправду есть много грабителей и убийц. Но среди них есть и честные люди. Вспомни, Маркус, ведь и твой старший брат тоже пошел в солдаты. Ты не боишься убить невиновного?
– Увидев рядом со своим домом волка, вы пристрелите его. И не будете разбирать, успел он причинить кому-то зло или еще нет.
Снова повисло молчание. Хойзингер саркастически усмехался, поглаживая густые усы. Фридрих Эшер потирал потную шею. Карл Траубе опустил глаза и внимательно рассматривал кончики своих пальцев.
Площадь перед ратушей накрыла густая синеватая тень, раздался легкий шелест – словно кто-то отодвинул в сторону занавеску, – и на землю посыпались крошечные холодные капли. Задрожали, затряслись от падающей воды длинные листья каштана, земля покрылась влажными темными точками. Толпившиеся возле ратуши люди бросились врассыпную, спасаясь от непогоды.
– Я не узнаю тебя, Маркус, – глядя на залитую дождем площадь, сказал Хоффман. – То, что ты предлагаешь нам, жестоко и глупо. Слишком глупо, чтобы всерьез это обсуждать.
– Но послушайте, господин бургомистр, – подался вперед юноша, – ведь так происходит всюду. Вспомните ту женщину, которая прибыла в город зимой. Она рассказывала про крестьян, которые убивают солдат, проходящих мимо их деревень. Убивают в отместку, убивают для того, чтобы вернуть украденное имущество. Мы – простые бюргеры, у нас нет ни кавалерии, ни пушек, нет никакого другого способа защитить себя. Мы не можем нападать на них в открытую – что ж, будем нападать из-за деревьев. Никто не будет знать об этом – кто вспомнит о затерянном в лесу городке? Мы перекроем дороги, мы будем в безопасности. И сумеем вернуть себе то, чего нас лишили. Прошу вас, отнеситесь серьезно к моим словам! Я не прошу многого. Дайте мне под начало десяток людей. Понадобится всего два-три дня, чтобы перекрыть дороги. А затем мы устроим засаду на Лейпцигском тракте. Солдаты много награбили в наших землях. Мы взыщем с них все долги.
– Довольно, Маркус! – Бургомистр тяжело поднялся со своего места, опираясь руками о крышку стола. – Многоуважаемые члены общины…
– Прошу, дайте мне договорить! – воскликнул Эрлих. – Прежде чем вы примете решение, выслушайте меня! Из-за нашей беспечности, из-за нашей приверженности прежним порядкам Кленхейм может погибнуть. Поймите это, наконец! Разве судьба Магдебурга ничему вас не научила?!
Советники сидели, пораженные его наглостью и его напором. Уже давно в этих стенах никто не произносил подобных речей.
– У нас нет выбора, – продолжал Маркус. – Наши запасы кончаются, и пополнить их негде. Глупо надеяться, что в мертвых деревнях что-то еще осталось, солдаты уже обшарили их сверху донизу. То, что я предлагаю, – наша единственная возможность спастись от голода. Бессмысленно уповать на Магдебург. Весь наш край теперь разорен, а те, кто виноват в этом, спокойно расхаживают по окрестным дорогам. Они думают, что они здесь хозяева и что им позволено все. Но ведь это не так! Эта земля принадлежит нам, и все ее богатства наши, наши по праву! Разве человек, в дом которого ворвался грабитель, не волен убить его и вернуть себе то, что было украдено? Разве это не справедливо?
– Тебе не кажется, что он метит на твое место? – шепнул Хоффману казначей. Тот лишь недовольно дернул щекой.
– Если во всей Германии не осталось власти и суда, который может нас защитить, значит, мы сами должны о себе позаботиться. Мы не имеем права сидеть сложа руки и ждать, пока голод и бесчинства солдат уничтожат Кленхейм. Я прошу всех, кто находится здесь, всех членов общины – задумайтесь! Сейчас мы решаем не только свою судьбу, но и судьбу своих близких, тех, кто доверился нам, тех, кто от нас зависит. Мы не можем обрекать их на голодную смерть. Мы не можем становиться палачами собственного города!
– И поэтому ты предлагаешь нам стать палачами для других? – спросил бургомистр.
Маркус рубанул ладонью воздух:
– Нет! Не палачами, а защитниками, вершителями справедливости! Всё, что есть у солдат, им не принадлежит. Все это отобрано у законных владельцев. Всё! И хлеб, и одежда, и талеры. Они убивают, грабят, угоняют скот и поджигают дома. Они слуги Сатаны, и наш христианский долг отомстить им за это. Ганс Келлер и мой отец – они погибли от рук солдат; наш город и вся земля вокруг покрыты их кровавыми отметинами. Вы правы, господин бургомистр, даже среди этих ублюдков могут иногда встретиться люди честные и порядочные. Но то, что они сотворили в Магдебурге, ставит их всех – всех! – вне закона, божеского и человеческого. После Магдебурга они утратили право называться людьми и не заслуживают ничего, кроме позорной смерти. Мы отберем у них то, что они украли, и спасем жизни честных людей. Свои собственные жизни!
– Убивать других, чтобы прокормить себя… Это удел зверей, Маркус.
Глаза юноши сверкнули:
– Если для защиты своего дома нужно стать зверем – я стану зверем! Если для спасения ребенка или женщины нужно стать зверем – я стану зверем! Зверь защищает себя, свое логово, своих детенышей – до конца, не боясь смерти, презирая страх. Он защищает тех, кого любит! И это ли не самое истинное проявление любви – выше слов, выше любых ухаживаний, – вступить в схватку и отдать жизнь ради того, кого любишь? Что может быть честнее и благороднее этого?! Если мы боремся за свой город, нам нечего стыдиться. Это наш долг и наше право! – Он стукнул кулаком по столу, так, что опрокинулась чернильница, и по поверхности стола разлилась черная маслянистая лужа. – Оглянитесь! Вокруг нас пустыня, выжженная, мертвая земля, и люди, которые ее населяют, – наши враги. Им нет дела до нас, до нашей памяти, наших святынь. При первой возможности они попытаются отнять то, что у нас есть. Вспомните интенданта, вспомните солдат, грабивших наши дома. У нас отняли деньги, имущество и еду – разве кто-то задумался хоть на миг, что станется с нами? А сейчас они хотят отнять наши жизни. И мы обязаны вступить с ними в схватку. Обязаны, чтобы выжить!!
Он замолчал. Его правая рука с побелевшим, стиснутым кулаком устало опустилась вниз.
– Теперь решайте, – тихо сказал он и медленно, не глядя ни на кого, вышел из зала.
* * *
Спустя четверть часа собрание завершилось, и все стали расходиться по домам. Дождь перестал, и на пустой, поблескивающей от воды площади приветливо золотилось теплое майское солнце.
– Ну, что скажешь? – спросил Хойзингер, проворачивая в замке тяжелый, кисло пахнущий железом ключ. Они выходили из ратуши последними. – Кто бы мог подумать! Первый раз прийти на собрание и устроить такое! Ты еще не жалеешь, что дал согласие на помолвку?
Он вынул ключ, для верности тронул запертую дверь ладонью, и они спустились по ступеням крыльца вниз, на сохнущие камни мостовой.
– Что молчишь?
– А что толку говорить, Стефан? Большинство проголосовало против. Думаю, через некоторое время он и сам поймет, что… погорячился.
– Ты так думаешь? А мне кажется, что молодой Эрлих еще покажет себя. Сказать по правде, Карл, его слова были убедительнее твоих. И, видишь, многим запали. Ну-ка, посмотрим, – он вынул из-за пазухи сложенный вчетверо лист, – сколько их здесь? Семнадцать. Чертова дюжина и сверх того еще четыре. Неплохо, правда? Семнадцать человек. И заметь: Эшер тоже подписался, вот они, его каракули. Чертов болван… Нет, нет, тут все не так просто. Маркус не только из-за отца начал этот разговор. Здесь что-то другое, нехорошее что-то. И если ты меня спросишь, я скажу тебе, что именно. Ему нужна власть, Карл. Не знаю, хочет ли он запрыгнуть на место Якоба или же сразу на твое. Но метит он высоко, в этом я не сомневаюсь. Ему важно не дороги завалить, а получить под свое начало людей при оружии. И вот тогда он будет разговаривать с нами по-хозяйски. Уже не просить будет, а приказывать. Видел, как его слушали? Петер Штальбе так просто разинул рот, будто перед ним прочли Нагорную проповедь. Попомни мои слова, Карл: если мы дадим Маркусу то, что он просит, он станет хозяином города.
– Ты преувеличиваешь, – покачал головой Хоффман. – Из-за смерти отца он потерял голову, вот и всё. Хотя, признаюсь, мысль о том, чтобы перекрыть дороги, кажется мне разумной. Скажу больше: если бы он не начал этот дурацкий разговор про нападения на солдат, думаю, мы могли бы принять такое решение. И я поддержал бы его.
– Поддержал? Святый Боже, Карл, не говори так! Ты – один из немногих здравомыслящих людей в этом городе и не уподобляйся Фридриху Эшеру. Рубить деревья, заваливать дороги… Чем это обернется для нас? Маркус об этом не думает, не хочет думать. Ему сейчас нужно произвести впечатление, потянуть других за собой, стать вожаком. А вот нам с тобой – хотя бы нам двоим, коль скоро рассчитывать ни на Хагендорфа, ни тем более на Эшера в таких делах не приходится, – надо крепко обо всем поразмыслить, заглянуть вперед. Если мы отрежем себя от Магдебурга, отсечем последние возможности для торговли, это будет гибель для Кленхейма.
Они миновали площадь и шли теперь по Липовой улице. Горожане, попадавшиеся им навстречу, почтительно приподнимали шапки.
– Люди плохо представляют себе истинное значение и важность торговли, – продолжал Хойзингер. – Не понимают, что без нее Кленхейм навсегда остался бы маленькой охотничьей деревушкой, которой когда-то был. Посмотри вокруг – скольких людей может прокормить эта земля? Сотню, не больше. Так и было, пока архиепископ не разрешил нам поставлять свечи для нужд магдебургских церквей. С тех самых пор и началось наше процветание, Карл. С тех самых пор торговля стала приносить нам больше, чем приносила земля. Поройся в своей богатой памяти, и ты вспомнишь, как это было. Вместо крохотной часовенки в Кленхейме построили собственную церковь. Построили ратушу, здание цеха, конюшню, мельницу, амбар, сторожевые башни. И все это – на свечные деньги. Что был Кленхейм? Убогая маленькая деревушка в лесу, два десятка хижин. Чтобы окрестить ребенка, надо было отправляться в Магдебург или Гервиш. А теперь? Город! Маленький, но город, шесть дюжин дворов. Дома не чета прежним, высокие, почти каждый со своим садом. Мастерские, огороды, пасека и сколько всего еще. Кленхейм – город ремесленников. Лишить нас торговли – то же самое, что подрубить корни, питающие дерево. Некоторое время дерево простоит, но потом все равно засохнет, сгниет изнутри. Без торговли с Магдебургом нам не прожить.
– Не вспоминай про Магдебург, Стефан. Что толку цепляться за старое?
– Вот-вот, – сокрушенно покачал головой казначей. – И твой Маркус говорит о том же. «Приверженность старым порядкам…» Может быть, ты и прав, я цепляюсь за старое. Но что еще остается? Человек, которого вышвыривают из собственного дома, тоже будет цепляться, да еще как. И не потому, что глуп, а совсем наоборот. Я цепляюсь за старое? Да, потому что в нем, в этом старом, был разум, были законы, была честность. А что мне предлагают взамен? Потрошить чужие карманы? Убивать, чтобы прокормиться? Нет, Карл, я буду цепляться, буду до последнего, до тех пор, пока есть надежда, надежда вернуть себе то, чем мы владели когда-то. Не знаю, сможет ли Магдебург возродиться из пепла и как скоро это произойдет. Но мы должны ждать этого, ждать, как второго пришествия. Кленхейма нет без Магдебурга, понимаешь?! Торговля связывает нас вместе, как пуповина связывает мать и дитя. Стоит разорвать эту связь…
Он не договорил и лишь обреченно махнул рукой.
Они повернули на улицу Адальберта Святого, на которой находился двухэтажный дом Хоффманов. Тающий от собственного тепла солнечный диск медленно плыл с юга на запад.
– Ты не хочешь понять меня, Карл, – тихо произнес казначей. – Ты уже смирился с тем, что происходит вокруг, и думаешь, как бы побыстрей приспособиться к этому хаосу. А я не желаю мириться! Не желаю идти на поводу у горлопанов, которые хотят превратить Кленхейм в разбойничье логово. Разве это возможно, разве это правильно? Разве грабежом можно что-то создать?! Германия создана трудом, Карл. Трудом и торговлей. Господь благословил эту землю, он дал ей судоходные реки и морское побережье. Рейн и Дунай, Везер и Регниц, Эльбу и Неккар… Сколько городов выросло на этих берегах, сколь славными и богатыми они стали! Кельн, Нюрнберг, Франкфурт, Любек, Бремен, Магдебург, десятки и сотни других… Труд создал их богатство, торговля сделала его востребованным и умножила тем стократ. Германия – это города. Города, связанные между собой кровеносными сосудами рек, вереницами кораблей и груженых повозок. Города, которые давали взаймы кайзеру и снаряжали для него войска. Города, из которых проистекало могущество и богатство Империи. Города, перед чьей силой склонялись и чьей дружбы искали многие европейские государи… Господи Боже, зачем Фердинанду нужно было уничтожать это все?! Резать торговые пути, накладывать контрибуции, разорять постоями и грабежами целые земли, уничтожать ту основу, на которой покоится его власть… Впрочем, неважно. Пусть кайзер окончательно лишился рассудка. Пусть хоть всю Германию теперь захватило безумие – разве мы должны поддаваться ему? Мы должны быть верными собственным правилам, Карл. Только в них можно найти опору. Или ты считаешь иначе?
Но бургомистр только пожал плечами и ничего ему не ответил.
 | Алекс Брандт. Пламя Магдебурга |
Электронная книга: Алекс Брандт. Пламя Магдебурга