С каждым годом фантастических книг на рынке становится всё больше. Борьба за аудиторию обостряется - в ход идут любые приёмы. И если в России эта проблема существует только последние пятнадцать лет. то на Западе всё началось гораздо раньше. Пожалуй, один из самых надёжных и малозатратных способов заинтриговать читателя - сделать главным героем книги известного литератора, учёного, политика... В общем, реальную историческую личность, чьё имя на слуху, с чьей биографией публика знакома хотя бы в общих чертах и чей характер представляет в объёмах, предусмотренных школьной программой. Вся криптоистория и почти вся «альтернативна» (не говоря уж о попаданческой литературе) держится на этом приёме, - но и в других фантастических поджанрах он работает как часы. Особенно нежно фантасты любят своих коллег-писателей, классиков минувших веков. Помните Вильяма нашего Шекспира в «Заповеднике гоблинов»? А Марка Твена в «Мире Реки»? А Гумилёва-старшего в «Посмотри в глаза чудовищ»? Разумеется, помните. Даже если весь остальной сюжет бесследно выветрился из памяти, ментальные якоря знаменитых имён держат надёжно. Давайте вспомним некоторые книги, построенные по этому принципу; благо мировая фантастика предлагает нам богатейший выбор.
Мотив двойников — один из тех архетипическнх ходов, к которым питали особую слабость писатели-романтики XIX века. Не минула чаша сия и Эдгара Аллана По. В романе «Чёрный трон» главным героем становится автор «Маски Красной смерти». Но тут есть тонкий нюанс. Как правило, в романтической литературе двойник — воплощение тёмной стороны личности, средоточие пороков, демон бессознательного, который реализует смутные позывы и постыдные фантазии оригинала. Эту традицию мы можем легко проследить от «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» — и далее, до современных американских комиксов: фирма гарантирует, что на выпуске эдак шестидесятом или сотом из кустов с роялем обязательно появится злобный двойник или обиженный жизнью клон. У Желязны с Саберхагеном всё сложнее. Двойник Эдгара По живёт полной, насыщенной, яркой жизнью. Он знает, что такое верность и честь, не страшится препятствий, с готовностью вступает в неравную схватку, если так велит чувство долга. В роли «тёмного двойника» выступает скорее реальный По — слабый, неуравновешенный, вспыльчивый, страдающий кучей неврозов... Но вот в чём тонкость: пока альтернативный Эдгар Аллан растрачивает свои силы на достижение благородных, но чисто практических целей, его двойник пишет блестящие рассказы и выдающиеся стихи. И кто для матери-истории более ценен — сильно пьющий визионер с отвратительным характером или безупречный гений действия, — сомнений, в общем-то, не вызывает.
Итог: как правило, биографии классиков интересны только историкам литературы и книжным червям. Но к Эдгару По это не относится. В его жизнеописании достаточно белых пятен, чтобы сподвигнутъ целую толпу детективистов, фантастов и авторов хор-рора на написание собственных версий его биографии. «Чёрный трон» — из лучших образцов таких попыток.
Пусть тот, кто ни разу не вздыхал о талантах, растраченных впустую, кинет камень в Александра Бушкова, сделавшего Пушкина тайным агентом охранки и убеждённым монархистом, который готов по первому свистку положить жизнь за царя и отечество. Я вот поостерегусь. Ведь, думаю, всем хоть раз в жизни доводилось произносить в сердцах фразу: «Эту бы энергию — да в мирное русло!..» Другое дело, что у каждого из нас свои приоритеты, своё представление о главном и второстепенном, вечном и наносном. Государственнику Бушкову, скажем, до слёз обидно, что «солнце нашей словесности», гений и умница, недостаточно сил и времени отдал укреплению державности и борьбе с иноземным влиянием. Вот он бы. Александр Бушков, на месте своего тёзки... Тут включается безудержная авторская фантазия и намертво отрубается способность к критической оценке написанного. Все известные нам исторические факты говорят, что Александр Сергеевич Пушкин был абсолютно не приспособлен к любой государственной службе? Тем хуже для фактов!.. И пошла писать губерния. Автор «Анчара» и «Дубровского» трансформируется в совершенно другого человека, имеющего с прототипом крайне мало общего. С психологической точки зрения феномен вполне объяснимый, внутренние мотивы красноярского фантаста понятны, — но доверять Бушкову перестаёшь куда раньше, чем на страницы романа вылезает всякая чертовщина, а Александр Сергеевич превращается в закоренелого джеймсбонда. Вероятно, поэтому роман и не разросся до размеров полновесного сериала - хотя такую возможность его автор явно учитывал.
Итог: такой ход, как ни странно, вполне в пушкинском духе. После того, что «наше всё» сотворил с безобидным австрийцем Сальери, это детский сад, штаны на лямках. Литературные таланты авторов, конечно, несопоставимы, — но кому до этого дело в эпоху тотального краха литературных иерархий?
Филип Хосе Фармер. Сказочный корабль
Общее место многих литературных фантазий: перенесённые волей писателя-демиурга в новые, непривычные условия, классики былых времён мигом превращаются из людей слова в людей дела. Марк Твен из цикла Филипа Фармера «Мир Реки» — яркий пример такого чудесного преображения. Оказавшись на берегу бесконечной Реки, ожив вместе со всеми людьми, когда-либо населявшими Землю, Сэмюэл Клеменс первым делом берётся за создание не пишущей машинки, не печатного пресса (что более подобало бы человеку, с малолетства отиравшемуся при типографии), а огромного колёсного парохода. Понятно, что автор намекает на одну из профессий Клеменса... Но работа лоцманом на Миссисипи так же далека от кораблестроения, как труд современного авиадиспетчера — от авиастроительной отрасли.
Что-то странное, непоправимое происходит со всеми этими писателями. Люди, привыкшие структурировать мир вокруг себя при помощи слова, начисто теряют эту магическую способность, за которую любой шаман отдал бы правую руку — и ногу впри-дачу. Они не бормочут себе под нос, не царапают закорючки на древесной коре, не декламируют вирши перед примолкшей толпой — в лучшем случае сочиняют что-то необязательное, проходное, «чисто для себя». В ситуации, в которой настоящий писатель начал бы сходить с ума, эти персонажи чувствуют себя вполне комфортно, даже уютно. Такое ощущение, что фармеровскому Твену, как и большинству его товарищей по несчастью, промыли мозги с хлоркой, начисто лишив их творческого начала. То есть единственного, что отличает писателя милостью божьей от банального скучного обывателя.
Итог: может, оно и к лучшему. Представляете, какая развесистая клюква получилась бы, попытайся Фармер имитировать стиль Марка Твена? Пусть уж лучше его герой, носящий этот звучный псевдоним, рукомашествует и дрыгоножествует без затей, как и подобает традиционному персонажу авантюрно-приключенческого жанра.
С формальной точки зрения Виктора Пелевина сложно причислить к классикам (хотя, надо признать, не сложнее, чем Александра Бушкова с его опытом экстремальной пушкинистики). Да и назвать классическим образцом чего-либо роман 2009 года издания язык не поворачивается. С другой стороны, каждое печатное слово, вышедшее из-под клавиатуры Виктора Олеговича, немедленно становится, так сказать, всероссийским культурным достоянием и разбирается на цитаты. В романе «t», приуроченном к столетию со дня смерти графа Толстого, Пелевин обыгрывает все главные стереотипы о Льве Николаевиче в современной массовой культуре, все общепринятые клише «жанровой» прозы. Лев Николаевич предстаёт на страницах романа в образе супергероя, этакого Зорро, таинственного мстителя, которого узнают исключительно по инициалу «Т». Фёдор Михайлович Достоевский становится персонажем шутера, компьютерной «стрелялки», который топором отмахивается от орд старушек-процентщиц и в перерывах между боями размышляет о слезе ребёнка. Если бы Пелевин писал о великих русских композиторах, то Мусоргский, надо полагать, играл бы тяжёлый рок в прокуренных московских клубах, а Чайковский выступал бы на подтанцовке у Бориса Моисеева. Шутки шутками, но сегодня это, пожалуй, единственный способ докричаться до аудитории по-настоящему массовой: актуализировать ключевые фигуры классической русской литературы, придать им черты, характерные для икон поп-культуры, вступить в бескомпромиссную конкурентную борьбу, где все средства хороши и не существует общепризнанных правил.
Итог: Виктор Олегович, конечно, во многом прав. Однако вопреки всем прогнозам тиражи современной развлекательной литературы падают, зато классика как издавалась, так и продолжает издаваться — причём не только произведения, традиционно входящие в школьную программу. Может, пора подправить что-то в консерватории и задуматься о смене приоритетов?