Москва никому не верит. Москва ничего не прощает. Так было раньше, когда здесь жили люди. Только не стоило привозить сюда Крымский Ковчег. И точно не надо было открывать. Теперь хозяевами Москвы стали Падшие. Не то демоны, не то – пришельцы. Но московские правила остались прежними. Москва, как и прежде, пожирает людей, только теперь она за это исправно платит. Вокруг столичной Зоны – Периметр с минными полями, который охраняют танки Таманской дивизии. От людей? От Падших?
Антон Стрельцов – ходок. Есть теперь и такая профессия – люди, которые ходят в Москву, чтобы вернуться. Антон – очень хороший ходок. Но свою цену придется заплатить и ему…
Глава из книги:
Обычно к ходке готовились в три этапа. Сначала Антон продумывал план и излагал на бумаге. Потом его сутки держал у себя Влад, вероятно считая, что хороший план должен настояться, потому как что-либо исправлял Влад редко. Потом план получала Лена, вполглаза просматривала, сверяя по своей, ей одной понятной методе, и, несмотря на скорость, непременно находила две-три проблемные точки. Наконец план завершал круг, возвращаясь к Антону – на окончательный анализ.
На этот раз без Лены. Да и плана как такового не было. Точнее, был, но только до момента встречи с падшим. Дальше – сплошная импровизация. То, в чем Антон никогда не был силен.
Влад сделал все, что мог. Упаковал сумку Стрельцова всем полезным, что только нашел в своих закромах. Фонарик американский неубиваемый, радиостанция японская всепогодная, спиртовка отечественная, простая как молоток, сухое горючее, аптечка спецназовская, фляга с ягодной настойкой какой-то особой бронебойной крепости.
Стрельцов впервые шел в Москву для себя. Если бы у ходоков был кодекс, первым пунктом там стояло бы простое правило: никогда не ходить в Москву для себя и родных.
Нарушившие оставались в бывшей столице. Всегда. Не возвратиться мог любой – эти не возвращались гарантированно. Антон старался об этом не думать. Старался не вспоминать слова Воронина. Падший знал и ждал. Стрельцов старался не вспоминать глаза Воронина. В них не было зла. Только голод.
Падшему нельзя назначить встречу. Каждая ходка – риск не встретить вовсе никого, стучаться не в закрытые – в несуществующие двери. Антону везло. Он всего пару раз возвращался из ходки с пустыми руками. На этот раз его точно ждут. Вопрос в том, чтобы вернуться.
Ни Владу, ни Антону не хотелось даже думать о том, что сделает Лена, если узнает, что Стрельцов все-таки собирается в Москву. Уходил тайком. Потому собирался в офисе – между сейфом и баром. Перебирал записи в наладоннике, оказалось их числом немерено, впору книгу издавать…
С первой ходки Антон старался записывать все. Когда повезло и что подвело. Пытался понять. Не смог. Нащупал только одно – нет мелочей, если что-то может навредить – это случится. Если бы Мэрфи побывал в Москве, его законы звучали бы так же, только финал в них был бы другой. Все заканчивалось бы до боли однообразно – смертью… Чаще мучительной.
А еще в Москве иногда получалось слышать. Если поймать ритм, настроиться на Москву, можно услышать тонкие тихие голоса и дальше – идти так, чтобы не мешать. Однажды – или это только ему показалось – Антон смог сделать шаг настолько в ритм, настолько точно в такт, что и сам стал одним из этих голосов. Очнулся у ворот Периметра, не помнящий ничего после этого шага. Вспотевший до насквозь мокрого белья.
Это был один из двух случаев, когда Антон вернулся с пустыми руками. Не хватило сил вернуться в город. Не испугался – потерялся. Собирал себя по частям дома, снова решился на ходку только через месяц.
Казалось, где-то здесь, среди сотен заметок, должна быть главная – чтобы сыграть с Москвой хотя бы на равных.
– Антон?
Влад зашел как-то слегка боком, не поднимая головы. Когда он выходил, Антон не заметил, закопался в заметках… Большой Влад старался казаться незаметным и одновременно что-то сказать. Довольно трудная задача.
– Влад, все нормально?
– Да нет. Не нормально, но уже ничего не попишешь. Возьми.
В руках Влада был кожаный чехол, скрывающий довольно большую коробку.
– Пообещай, что не будешь держать зла. Обещай!
– А обычно держу?
– Антон, я тебя очень прошу!
– Обещаю.
Огромные руки Влада бережно сняли чехол с коробки. Под кожей оказался короб из матового пластика. Бережно, почти ласково разобравшись с защелкой, Влад вытащил еще один чехол, на этот раз матерчатый. Антон уже приготовился к тому, что и в этом чехле окажется коробка, а в коробке еще один чехол, но процесс вынимания завершился. Перед Антоном лежал черный пистолет-уродец, с длинной мушкой, без спусковой скобы и предохранителя. Примерно так выглядели пистолеты, самостоятельно выструганные из досок в далеком и не самом богатом детстве Антона.
– Гласе Ган. Стеклянный, а точнее, керамический пистолет. Ни один детектор не поймает, разве что сам засветишь. Одна обойма снаряжена, одна запасная. У меня больше нет, и уже не достать. Прости, что только сейчас. Простишь?
– Сколько эта штуковина стоит?
– Дорого. Вот я и жался.
– А сейчас чего?
– Сейчас это уже не бизнес. Сейчас – другое.
– А кобура есть?
– Имеется… Еще. Антон, есть ведь и третий вариант.
– Никуда не идти?
– Об этом я как-то не подумал. Нет. Врата. Там же есть все.
– Влад, Врата – это просто легенда. Никто не знает, что там на самом деле. А вот на подходах – все достоверно, как устав караульной службы, – написано кровью. Знаешь, о Вратах даже нормальных записей нет.
– А какие есть? Если есть, значит, кто-то дошел?
– Кто-то вовремя испугался, отступил – в результате выжил и даже кое-чего записал. Места там веселые, ничего не повторяется. То лед, то пламя. Так что давай пока без этого варианта…
Антон, как и любой ходок, записи про Врата собирал. И они его не радовали. По всему получалось, что вся легенда нужна была только для того, чтобы уменьшить список сгинувших в Москве на тех немногих, которые якобы дошли до Врат и потом были замечены на тайских островах или на дискотеке в лондонском Сохо… Легенда-утешение, хотя… Антон тоже видел пару человек, линия судьбы которых должна была оборваться в казино на Новом Арбате, однако же своим глазам Антон верил. В Москве действительно было что-то еще, кроме смерти. Скорее всего, что-то хуже женщины с косой.
Огромный Влад и тонкий Антон тихо присели на дорожку. Антон поднялся и вышел первым, не прощаясь и не оглядываясь. В подвал залетели брызги с улицы. Антон всегда уходил в дождь.
* * *
До Периметра Стрельцов добирался медленнее обычного. Не обгонял, шел как прилежный выпускник автошколы. Чтобы без случайностей. Прошел досмотр, пистолет действительно оказался невидимкой. Наконец – Москва. Ворота бесшумно сомкнулись за спиной.
Сегодня в переулок Романова – всего-то час пешком. На этот раз без рикш – по-простому. Зато в кроссовках – не жмут, зато – несмотря на жару – в любимой кожаной куртке. Сумка через плечо. Важно было, чтобы все было как всегда. Хотя бы до офиса Воронина, падшего, у которого точно должно быть то, что нужно Антону. Потому что дальше – как всегда – не будет.
Кутузовский пока спит. Привычно. Оживет туристами ближе к полуночи, чтобы к рассвету снова уснуть. Не город – огромный клуб по самым странным интересам. Черные махины домов, кажется, почти не реагируют на солнце. Будто свет можно просто втягивать сквозь стены. Может, и можно.
Сегодня у стены Периметра как никогда людно. Наверное, людно – это не совсем то слово, но, когда на минном поле один человек, это уже людно. У Периметра трое – фактически толпа.
Антон знал отдельную породу ходоков, которые выходили за Периметр и тут же возвращались. В теории они могли записать на свой счет ходку. Они возвращались с главным призом – был в Москве, вернулся без потерь.
Для таких туристов к стене сталинской семиэтажки прилепился пластиковый короб кафе с нехитрым названием «На Кутузовском». Устраиваться прямо в здании хозяин не рискнул. Несмотря на то что здесь, у Периметра, годами все было мертво и пусто.
Антон ни разу не заглядывал в кафе и с трудом мог себе представить, чем таким можно заманить туда ходока. Точно не поесть и выпить. Пластиковые стены не оставляли простора для фантазии по поводу сервиса и особой атмосферы. Понятно, что хозяин приторговывает сувениркой, понятно, что в Сети полно восторженных отзывов – как же, выпил пива прямо в Москве. Двадцать метров от Периметра, но Москва же. И то, что здесь не останавливались автобусы официальных туров, тоже работало на имидж заведения. Но все-таки что здесь делали профи? Это оставалось для Антона загадкой.
Сейчас три человека курили у входа, и это могло значить только одно: внутри уже было столько посетителей, что курящие и дым не помещались в одном месте.
Одного Антон знал. Нелучшее знакомство иногда становится вполне терпимым. Изя Корчевский – человек, который никогда не был приятным, но часто оказывался нужным. В неизменной кожаной жилетке, напяленной сверху на неизвестное количество футболок, человек-капуста с запахом, который мог заставить тосковать о противогазе даже в жару за тридцать. Вероятно, мысль о пользе утреннего душа затерялась где-то в бесконечных боях Корчевского за экономию воды и мыла. Как бы ходок, как бы торговец, вечно полусогнутый, будто его плечи оттягивает невидимый груз, обычно Изя держался в хабе. Скупал у ходоков артефакты за копейки, продавал за рубли и каким-то чудесным образом умудрялся вечно оставаться на стадии «еще одна неудачная неделя – и я нищий».
– Не советую, – Изя никогда не здоровался и не прощался.
– Все так плохо?
– Пиво сегодня средней паршивости, как всегда, а ходить дальше не стоит.
– Еще раз.
– Дворника видели, Антон, а ты знаешь, когда и зачем появляется Дворник.
В другой день Стрельцов скорее всего просто вернулся бы. В любом случае накатило бы под ложечкой – то ли страх, то ли просто тошнит. Не сегодня.
– Что-то конкретное?
– Конкретное? В последний раз через сутки после того, как его видели, полквартала ушло под землю на Воздвиженке. С этого его появления сутки еще не прошли. Это до одури конкретно.
Обычно не возвращаются из Москвы либо новички, либо старожилы. С новичками все ясно, со старожилами – объяснимо. После двух-трех десятков ходок приходит чувство уверенности. Привыкаешь. Говорят, нельзя к такому привыкнуть – зря. Привыкаешь не к Москве – привыкаешь к тому, что снова цел, снова беда прошла мимо. А потом ты просто не поднимаешься из метро или заворачиваешь за угол там, где заворачивать было нельзя… Москва ничему не верит, и Москва ничего не прощает.
Если особо не повезет – можно попасть под Сдвиг. Когда вдруг улицы и площади приходят в движение, будто столица мечется в родовых схватках… Летом температура может скакнуть до минус пятидесяти, а может вялотекущую весну догнать до такого градуса, что снег испаряется, не успевая пройти жидкую стадию.
О таком думать нельзя, нельзя такое примерять на себя…
После Сдвига появляется Дворник. Ему все равно, кем ты был, почему для тебя все кончилось здесь… он просто прибирает, и снова поднимаются стены с глянцевыми окнами, асфальт затягивается, камни брусчатки укладываются собранными пазлами. Иногда все становится так же, как было раньше, иногда город пожирает целые кварталы, редко – выдавливает на поверхность то, чего здесь никогда не было… Или просто никто уже не помнит, что когда-то такое здесь тоже строили.
На форумах Дворник упоминался. Всегда в единственном числе, и всегда с большой буквы. Один из московских мифов. Правда, если Антон ничего не путал, обычно в качестве средства передвижения Дворника упоминался огромный черный конь. Вероятно, именно это обстоятельство заставляло большинство профессиональных ходоков не придавать значения этому персонажу.
Стрельцов вытащил наладонник, задал поиск в папке «Мусор», куда складывал недостоверное. Нашел почти сразу. Не утешало, но и не пугало. Дворник числился нейтральным существом, которого видели немногие, и все издалека. Было довольно трудно поверить, что существует кто-то, кто, не являясь падшим, может так свободно передвигаться по городу. А может, это такая специальная порода безвредных падших. Может, даже полезных.
Само прозвище «Дворник» возникло из-за сапог, которые кому-то показались кирзачами, и фартука. И конечно, из-за того, что появлялся он все больше накануне Сдвигов, будто прикидывал объем предстоящей работы, и сразу после, когда нужно было все привести в порядок.
– Больше новостей никаких?
– Говорят, Шутник активизируется.
– Надо же, открыл еще парочку борделей?
Изя вздохнул, по всему, тема борделей была ему желанна, но недоступна…
– Паломники валят. У Шутника их никогда особо не было, а тут…
– На Волхонку?
– Питается…
У каждого из шестерки первых падших, ждавших своего часа тысячелетиями, было свое место для паломников. У Купца – ГУМ, у Охотника – Патриаршие, у Мертвеца – Красная площадь, что ни разу не странно, у Доктора – Павелецкий, что, вероятно, тоже с чем-то связано. Своей Мекки не было только у Привратника. Фактически, кроме упоминаний другими падшими, ничто не указывало на то, что он вообще существует. Но если он есть, то находится он в одном месте – там, где все начиналось, в доме на Софиевской набережной, 26/1.
Запах Изи ослаб. Из кафе вышел турист – было понятно, что турист: новенький рюкзак, бейсболка из сувенирной лавки и, конечно, фотоаппарат из новых модных, с зумом до самого синего моря. Изя пошел обработать свежее тело, авось удастся выжать копейку.
Это было кстати, кстати было и то, что Изя не только не здоровался, но и не прощался, иначе пришлось бы что-то объяснять. Понять, когда Изя врет, а когда нет, было нереально. Изя верил в то, что говорил. Ни один детектор лжи не помог бы. Так что Антон мог просто не верить, с вероятностью процентов в пятьдесят все будет хорошо – никаких Сдвигов, никаких Дворников.
Антон отлепился от стены кафешки, поправил ремень сумки. Когда Изя закончил с туристом и, спрятав деньги куда-то глубоко под бесконечными слоями своей одежки, оглянулся, Антон был уже слишком далеко, чтобы было смысл кричать ему вслед. Изя и не кричал. Изя Корчевский вдруг перестал горбиться и, выпрямившись, внимательно смотрел вслед Антону. Если бы Антон обернулся, он увидел бы, что Изя стоит по стойке смирно с естественностью, доступной лишь кадровым военным.
По логике, Антону надо было в метро – в подземке Дворника не видели никогда. Нырнуть под красную букву «М», вон светит – два шага и привет, синий вагончик… Но после прошлого раза Антон зарекся. Если бы идти было не час, а пять, Стрельцов все равно предпочел бы пешком. Один раз повезло выбраться, второго раза не будет.
Антон не хотел себе в этом признаваться, но то, что он был одним из самых успешных торговцев, объяснялось только одним. Он не боялся Москвы – он ей не доверял. Чувствовал на коже взгляд зверя, протянувшегося улицами, раскинувшегося площадями, вверх ударившего домами и башнями, вниз ушедшего эскалаторами, туннелями, колодцами. Ждал, когда потянется, – ответить ударом на удар не мог, оставалось только держать дистанцию.
Камень с крестом в начале Кутузовского. Все-таки это не дом – кусок скалы. Откуда бы? Ледник принес? Опустился на колени. Глупо – спиной к проспекту, только пока помогало – что-то же должно было помогать возвращаться?
Шорох – тихий-тихий – то ли есть, а то ли показалось. Кто-то другой, более смелый, вернее, не слишком умный, не обратил бы внимания. Кто-то другой, более решительный, бросился бы к стене Периметра. Антон – замер. Снова тихо, может, какая тварь мимо шла, может, просто ветер? Обычно рядом с Периметром все спокойно, только слово «обычно» трудно проговаривается в этом городе.
Шорох, шелест – на этот раз ближе. Рядом. Словно тень поднялась с земли. Встала и обрела плоть. Наверное, есть случаи, когда приметами стоит пренебречь. Сердце – предатель – колотит в грудину. Не дышать. Не моргать.
Черные шины не катились – стелились по асфальту. Будто создавали их с дорогой единым целым и лишь со временем отделили подвижное от неподвижного. Литые диски в человеческий рост, не машина – кабина, подвешенная между тремя колесами, – два спереди, одно, поменьше, сзади. Водитель – сделанный в том же цехе. За два метра ростом, перетек из кабины на землю, уперся сапогами на толстой подошве в брусчатку. Черные кожаные штаны, переливающийся от темно-синего до серебристого фартук на голое тело. Бледная кожа, лысый череп. Руки – сплошные жилы под тонкой кожей. Для гармонии не хватало татуировок и мощного пирсинга. И глаза. Неправильные. Такие пригодились бы восточной принцессе – с поволокой, огромные карие капли – кажется, сейчас заплачет – вытекут, останутся мертвыми пустые глазницы.
Антон так и смотрел не мигая, как водитель трицикла приближается к нему с видом энтомолога, обнаружившего редкую, при этом особо ядовитую разновидность какой-нибудь тропической осы.
Антон уже не старался быть неподвижным, он не смог бы шевельнуться, даже если бы захотел, правда, и водитель старательно держал дистанцию, перемещаясь по дуге, в фокусе которой был Стрельцов.
Наверное, это были слова. Слишком низко, глухо, слишком медленно, чтобы понять. Антон даже не успел попытаться, когда гигант вышел из своего экипажа, подошел к Стрельцову, который все так же не мог шевельнуться… и ударил. Раскрытой ладонью в грудь, так, что по всему телу дрожь. Боли не было. Было чувство, что с ним сделали что-то неправильное, искривили, сдвинули. Так бывает, когда заскакивает сустав, и пусть ничего не болит, невыносимо хочется дернуть рукой, поставить сустав на место.
Гигант уже поднялся в кабину и бесшумно двинул – в сторону центра. Не торопясь, а и десяти секунд не прошло – точка в конце проспекта.
Антон опустился на камни мостовой. Рядом лежал булыжник, вывороченный сапогом водителя трицикла. Намеки нужно понимать. До Антона наконец-то дошло, что именно ему сказал водитель. Это было странно. Как проявившийся негатив, так же отчетливо Антон осознал смысл фразы, которую минуту назад не пытался запомнить, да и не мог понять. «Дворник тебе поможет».
Ну да, кто же еще? Дворник. На этот раз Изя не соврал.
Повернуть назад. Только отдышаться, встать и – до ворот Периметра рукой подать. Сейчас, как же! Стрельцов тяжело встал, выдохнул, поправил сумку на ремне и шагнул в сторону центра. Не потому, что смел, и не потому, что упрям. Стрельцов разучился жить без своей Елены. Ему было плохо, когда он просто пытался себе представить, как это – без нее? Так привыкают к тому, что утром светает, так больно, если скажут – дальше только ночь. Антон просто хотел, чтобы не было больно. Больше ничего.
Стрельцов свернул во дворы. Это Дворник может ездить по Кутузовскому, Антон рисковать не будет. Пусть пока еще не видно машин, пусть и рано, он по проверенному маршруту – дворами, мимо поросшей красным мхом трансформаторной будки, по берегу Ловчего озера. На самом деле, какое оно озеро – так, вечная лужа на прогнувшемся асфальте. Пусть в Москве не бывало совсем уж жарко, но и того, что бывало, должно было хватить, чтобы осушить озеро глубиной в пару сантиметров. Должно было, но не хватало, вероятно, нужно было что-то помощнее солнца для такой работы.
Еще комары. Не кусаются, вьются в воздухе – прямо перед глазами, пытаются сбить с пути.
Убогая тропинка между озером и будкой, чуть правее в сторону – красный мох вопьется, никакая ткань не убережет – взрежет, вгрызется и не отпустит. Чуть левее – озеро, на то и ловчее, выбросит волну – и откуда возьмется на такой глубине, – затопит, сшибет с ног, не выпустит, затянет на свое дно – захлебнешься в столовой ложке дворовой воды. И не останется ничего – ни одежды, ни костей, так же будут слегка дрожать волоски мха, так же время от времени пробегать рябь по поверхности.
С последнего раза – ничего не изменилось. Антон шел не думая, ноги сами помнили – шаг рядом с битым кирпичом, теперь прыгнуть в сторону канализационного люка, но не наступить. Теперь в сторону грибка на детской площадке – точно по прямой от люка, и можно будет отдышаться. Дальше будет легче – с этой стороны Кутузовского, если не нарваться на охотящегося падшего, можно ходить без опаски.
Комары кончились. Как отрезало. Антон медленно повернул голову – в этом месте, под вылинявшим мухомором, он переводил дыхание каждый раз, пройдя мимо озера. Он как раз собирался выкурить сигарету – так хорошо, так сладко затянуться, только что пройдя по краешку беды… Комары не боялись сигаретного дыма, но каждый раз, закуривая здесь, он надеялся – вдруг улетят. На этот раз получилось – комары сгинули, одна незадача – он еще даже зажигалку не вытащил.
Есть такая штука – поверхностное натяжение. В детстве Антон обожал наливать в стакан воды чуть больше, чем он должен был бы вместить. Смотреть сквозь миллиметровую стеночку влаги, возвышающуюся над краем стекла. Сейчас детская забава превращалась в кошмар.
Ловчее озеро уже не было лужей. Вода поднималась, не разливаясь по двору – хрустальной колонной, вверх, немного кренясь то влево, то вправо. Надо бы бежать, только по Москве бегать нельзя. На испугавшегося много охотников – вмиг проснутся, прилетят. Что угодно, а бежать в этом городе нельзя.
Антон боком двинулся с места. Слева в доме – арка, выход на проспект, если что, можно укрыться, у каждой твари в Москве своя территория, вопрос только в том, где именно проходит граница… Стрельцов двинулся к арке, хотя заходить под них не посоветует ни один ходок. Пока прямо – подальше от озера. Считать. Один шаг, второй… Сам себе загадал – если сто шагов сделаю и ничего не случится, значит – спасся. Сотня шагов прошла, пошла вторая, и тут ударило. Вода, кажется, забыла, что должна быть мягкой, податливой, ударила по земле – жестянкой в бетон, зашипела и поползла – прямо, не замечая ложбинок и трещинок, подъемов и спусков, к Антону, ближе и ближе – нестрашный, веселый ручеек.
Антон все-таки побежал – в то, что расстояние может его спасти, он уже не верил, лишь надеялся, что на проспект ручей не выползет. Там другое. Чужая земля, Ловчее туда сунуться не должно. Только и до арки ему было не добежать.
Поток взобрался на выступ асфальта, брызнул, перекатываясь через решетку водостока, не потерял ни капли и почти достал Антона – выпустил тонюсенькие волокна-струйки, еще немного – и потянет в озеро…
До арки уже было совсем чуток, до арки уже было не добраться никогда, когда что-то в глубине её взвизгнуло, невидимое еще рванулось и вылетело во двор. Лоснящийся серый «мерседес» тормознул перед Антоном, чуть не сбил с ног открывшейся дверцей.
– Антоха, залезай, а то ноги промочишь!
Прыгнул, перелетел – оттолкнулся двумя ногами, боком сразу в салон, в объятия кожи и прохлады. Поток остановился у колес и вдруг зажил обычной жизнью воды – разливаясь по впадинам и трещинкам старого московского двора…
Антон закрыл дверь и откинулся на сиденье. Водитель вывернул руль, и машина юркнула обратно в арку. Господин Воронин, падший и деловой партнер Антона Стрельцова, только что спас своему контрагенту жизнь. Теперь Антон был ему должен. В Москве с человеком может случиться много чего плохого, и мало что из этого хуже того, что случилось с Антоном Стрельцовым. Он был должен падшему.
* * *
Антон, как и любой другой торговец, начинал с драфта. Если бы с деньгами было чуть-чуть лучше, то есть если бы их было хоть сколько-то, Стрельцов не поехал бы в Кубинку. Балтийская республика пыталась жить мирной жизнью, в которой профессия Стрельцова – биохимик – не угадывалась.
Быть может, Антон нашел бы что-то еще, если бы его лаборатория последний месяц своей жизни не работала в двадцати метрах от Периметра. В руки комитетчиков попала черная гончая – одно из созданий падших. Судя по тому, что в лаборатории военных оказалось раза в четыре больше, чем собственно ученых, добыча была и вправду ценная.
Труп создания начали исследовать, пытаясь просто разложить на знакомые части: сердце, печень – налево, желудок, почки – направо.
Антон занимался более тонкими материями – он пытался что-то найти на клеточном уровне. Отчет Стрельцова военные изъяли прямо из компа, не дожидаясь, пока молодой ученый решит его распечатать.
У гончей было все в порядке с органами. То есть все как у любой собаки, с поправкой на то, что в холке она была под полтора метра и весила не меньше центнера. Черные гончие были красивы – лебединые шеи, длинная блестящая шерсть, клиновидная голова, огромные глаза немного навыкате… Особенно вся эта красота должна была впечатлять в движении, когда стая гончих накатывалась на жертву. На самом деле по экстерьеру черные гончие были куда как ближе к борзым, но название приклеилось, и менять его уже никто не собирался.
Как позже узнал Антон, этот экземпляр был получен – по случаю. Свора атаковала ходока у самого Периметра. Ходок не выжил, зато один из псов перемахнул ворота и попал под прицельный огонь таманцев. В теории зенитный пулемет должен был просто разорвать его тело на части. Только в теории.
То, что увидел Антон, мало что объясняло, кроме того, что если где-то существует библиотека, в которой стоят все написанные человечеством учебники, то в ней явно не хватает еще пары залов.
Оказалось, существует как минимум еще один принцип создания живых существ. Именно создания: существо, которое лежало в наглухо запаянной капсуле под охраной отделения спецназовцев, не могло быть продуктом никакой эволюции.
Стрельцов мог бы довольно долго говорить, чего именно ему не удалось обнаружить, и что в любом случае должно присутствовать в каком угодно живом существе. Все было нормально, пока Антон не перешел на внутриклеточный уровень. Уже после того, как Стрельцов убедил себя, что не сошел с ума, он принялся за отчет, прекрасно понимая, что ни один ученый не прочтет его дальше первой строчки, гласившей, что в исследуемом образце материала не удалось обнаружить ни одной органеллы: ни ядра, ни митохондрий – ничего. Никто никогда не сможет расшифровать геном черной гончей просто потому, что у этого существа не было генов. Практически это был макет живого существа, которое так и должно было оставаться макетом, но вместо этого не просто жило, но охотилось и, если верить тому, что рассказывали ходоки, – размножалось.
Клетки были заполнены раствором, который не поддавался анализу, будто состоял из какого-нибудь первичного вещества – неделимого, неанализируемого и… Кое-что Антон все-таки выяснил – оно горело. Точнее, исчезало, стоило температуре подняться до двухсот семидесяти трех градусов.
Вещество, из которого была сделана черная гончая, имело смысл отправить на какой-нибудь коллайдер, чтобы выбить результат. Для этого пришлось бы построить коллайдер прямо здесь. Дальше пятидесяти метров от Периметра любая московская тварь просто переставала существовать. Даже падший Охотник не смог преодолеть этой черты.
Человеку свойственно во всем сомневаться. И это не плохо – плохо, что некоторые пытаются сомневаться с помощью рук и ног.
Антону повезло – он был почти в пяти метрах от капсулы с останками черной гончей, когда со стороны Периметра к лаборатории подошла милая девушка и уже совсем было покорила сержанта, прежде чем как-то странно вывернула руку, будто пытаясь что-то вытащить из-под слишком большого, будто с мужского плеча свитера…
Секта «Московский фронт» долго готовилась к операции. Вероятно, перспектива обладания созданием падших казалась им более важной, чем жизнь трех десятков товарищей. Даже после активации взрывного устройства спецназовцы довольно долго сопротивлялись десяткам сектантов, вооруженных хорошо и не жалеющих патронов.
Таманцы не вмешались. Они знали, чем все кончится. Сектанты пронесли капсулу с останками темной гончей несколько десятков метров, прежде чем оказалось, что результат их операции – большая стеклянная посудина.
Стрельцов даже не стал свидетелем. Ударная волна вызвала соприкосновение его черепа со спектрофотометром, что привело к тому, что все время диверсии он лежал тихо и, что еще важнее, незаметно.
Уже вернувшись в Петербург, Антону пришлось доказывать, что он в «Московском фронте» не состоял. Правда, расследование по этому делу длилось недолго – и о Стрельцове достаточно быстро забыли.
Со странным единодушием за сектантов взялись спецслужбы Европы, Балтийской и Центральной республик, и через две недели секты не стало.
В каком-то смысле диверсия оказалась более эффективной, чем планировали сектанты. Финансирование лаборатории было прекращено, а Антон Стрельцов, пусть и выпущенный из-под колпака Комитета, обнаружил, что не то чтобы он не нужен никому… Просто нет никого, кто бы в принципе занимался чем-то, что имеет отношение к биохимии, если не брать в расчет ставку патологоанатома в городском госпитале.
Можно было вернуться в приют, для бывших воспитанников там всегда находилось дело, можно было идти на биржу труда. Антон выбрал драфт.
Последние сбережения, щедро приправленные долгами, ушли на вечер в пабе. Компания в пятнадцать человек собралась обозначить тот факт, что Антон и Лена отныне вместе в радости и печали.
Обошлись без церемонии, штампа в паспорте, колец и свадебного платья. И без медового месяца. Утром Антон уже ехал на экспрессе в Кубинку, чтобы успеть к двенадцати на открытие очередного драфта.
Арена, как прозвали здание драфта, была построена по чертежам Купца – падшего из первой шестерки. И больше всего она действительно напоминало стадион. Круглая площадь, попасть на которую можно через единственные ворота, окруженная одноэтажным кольцом офисов, у каждого – отдельный вход с внутренней стороны. У Купца было специфическое чувство юмора – офисов насчитывалось шестьсот шестьдесят шесть.
Раз в месяц открывались ворота Арены, и тысячи желающих устремлялись навстречу судьбе. Падшим не нужны были ни документы, ни компьютеры. Драфт работал с надежностью силы притяжения, не завися ни от политики, ни от экономики, и каждый пришедший на него получал свой жребий. Ничего особенного – адрес в Москве. Ни даты, ни времени. Если ходоку повезет, его будет ждать один из падших. Казалось бы, система не должна работать, однако же, если ходок возвращался из Москвы, он возвращался с товаром.
Не успевали закрыться ворота Арены, а в Сети уже публиковали список счастливчиков, букмекеры принимали ставки, заказчики принимали решения – кого нанять. Ходок – ремесло на грани права – в Москве законы не работают, все, что происходит в бывшей столице, – личное дело того, с кем это произошло, на форумах гуляют байки одна страшнее другой. А фамилии ходоков-профессионалов знают все, телефоны, почта – все в доступе.
Стрельцову повезло: ко времени его первого драфта журналистам ходоки стали уже неинтересны. Смерть в Москве стала статистикой. Обереги – еще одним товаром класса люкс.
Первым жребием Антона оказался Романов переулок – место силы падшего Воронина. Ходка была удачной. Стрельцов даже смог позволить себе свадебный подарок. Слабенький оберег «ведьмина слеза», действующий всего несколько дней, совсем недорогой для ходока и стоящий за пределами Москвы, даже после полной разрядки, как приличное жемчужное ожерелье.
Антон был на драфте еще пять раз, больше нужды не было. Заказчики находились легко, а список падших-контрагентов Антон предпочитал не расширять. До поры до времени все текло по накатанной. Москва умеет выбирать удачливых. Сейчас в «мерседесе» Воронина Антон почему-то снова вспомнил, как заходил в первый раз на Арену, как ждал своей очереди в окошке. Если бы он не стал ходоком… В каком-то смысле это был легкий путь. В конечном счете, ходок должен делать только то, что заложено в генетику любой земной твари – выживать. Остальное – приложится.
 | Александр Прокопович. Крымский Ковчег |
Электронная книга: Александр Прокопович. Крымский Ковчег