В маленьком городке нежданно-негаданно появляются цыгане, и вслед за этим начинают пропадать дети. Их, убитых, потом находили в лесу! Мальчик Артур и его друзья побывали на местах преступлений, и везде они находили одни и те же следы резиновых сапог с цифрами 43 на подошвах и трещиной на каблуке. Проходит немного времени, и в автокатастрофе погибают мама и бабушка Артура — машина, в которой они ехали, попала под колеса тяжелого трактора. Мальчик считает, что именно этот тракторист и есть тот самый серийный маньяк, но следствие находит сапоги с трещиной в таборе у цыган. Тогда Артур поклялся сам найти преступника. И вот прошло тридцать лет… Четыре альтернативные концовки детектива создают удивительное ощущение многообразия логических ходов и непредсказуемости нашей жизни.
Глава из книги:
Отсутствие Галки в моей жизни стало причиной ни с чем не сравнимых страданий. Тем более что через два дня стало известно, что она убежала из дома. Видимо, «принципы воспитания, не похожие на школьные», как говорил отец, сделали свое дело.
Я же думаю, что все обстояло иначе. Причина бегства крылась не в семье, а в Галкином внутреннем неприятии всего существовавшего вокруг. Даже единственный мальчик, не испорченный бытовой суетой, который оказался достойным прикосновения ее губ, был настолько мал, что при всем своем желании что-то изменить в жизни тоже не соответствовал ее представлениям о другой будущности, намечающейся в перспективе. Галка оказалась слишком умной и взрослой. Она вовремя вышла из круга, становящегося ей тесным. Своим уходом девчонка не обидела, а почти убила меня.
«Так нельзя, — считал я. — Как мне теперь жить без ее поцелуев, пахнущих терпкой новизной, свежих, еще не тронутых ничьим дыханием, кроме моего? Она не позаботилась об этом, но могла ли поступить иначе? — опять думал я. — Обмануть? Но тогда случилось бы другое несчастье: перестал бы пахнуть комок вселенной, бросаемый ею в небо».
Мама была права. Она говорила, что Галка уйдет из моей жизни. Так оно и вышло. Правда, никто не думал, что это будет так натурально.
«Будет лучше, если Галка уйдет сама», — говорила мама и угадала.
Лук — вот что мне нужно было. Не кленовый, а черемуховый, самый лучший, дышащий силой. Я думал, что цыганский лук способен запустить стрелу дальше всех других в мире. Эта сила, несомненно, поможет человеку, то бишь мне, скрыть слабость тела. Только черемуховый лук мог меня сейчас спасти.
Однако же когда я подошел к табору, меня стали одолевать другие соображения. Мысли горожан я знал. Среди них не было ни одной, которая оправдывала бы цыган. Напротив, в магазинах и на улицах я слышал о них, без разрешения въехавших в размеренную жизнь города. Попрошайки и воры!.. О том, что они убийцы, еще не говорили вслух, но уже вовсю шептались. Что подумают люди, когда узнают, что сыну уважаемого в городе человека лук сделал цыган?
Но желание прикоснуться к неизвестному гнало меня вперед.
— Эй, мальчик! — окликнула меня какая-то цыганка. — Зачем пришел?
Я не слышал в голосе ее вражды, но само обращение заставило напрячься. У нас не спрашивают, зачем пришел, а впускают в дом. Едва я успел подумать об этом, как она схватила меня за руку и, пугая таким обхождением, повела в табор. Женщина застрекотала что-то на непонятном мне языке, путая все мои планы. Они были просты и легко исполнимы: тихонько найти деда Пешу и решить с ним свой вопрос. Вместо этого я стал объектом всеобщего внимания.
Впрочем, продолжалось это недолго. По просьбе цыганки я назвал свое имя и тут же в одной из кибиток увидел нужного мне человека. Сначала показалась его голова. Шляпу старик не снимал, видимо, даже ложась спать. Потом он сел, и только когда ему объяснили, что мальчик — его гость, скинул с кибитки ноги и предстал в своем, известном мне виде.
— Кушать хочет Артур? — спросил он, выяснил, что я сыт, и позвал кого-то по имени, запомнить которое я так и не смог.
Мне даже показалось, что он ни за что прогнал этого цыгана. Но вскоре тот вернулся с тонкой веревкой и передал ее старику.
Старик вынул из-под одежды нож и принялся ловко им орудовать. Мой черемуховый сук понемногу приобретал пристойный вид, готовясь к тому, чтобы вскоре стать благородным луком.
— Дед Пеша, а почему нельзя ставить памятники умершим? — спросил я, обхватив колени.
Мы сидели на камнях вокруг потухшего костра и очень походили на приятелей.
— Нельзя оставлять память об ушедших, — ответил он. — Когда цыган умирает, нужно уничтожить все, что напоминает о нем. Иначе душа его будет возвращаться, чтобы тревожить родственников.
— Как это?
— Пропия гаджо грэс и шворори и задыя годлы: «Караул, рома чордэ!» — услышал я над собой звонкий голос и обернулся.
Рядом стояла та самая цыганка, что завела меня в табор.
Я вопросительно уставился на деда Пешу, позабыв, что его сразу нужно спрашивать, но он опередил меня. Слепец что-то гаркнул цыганке так резко, что та отошла.
— Что она сказала, дед? — спросил я.
Он махнул рукой.
— Пропил мужик коня и уздечку и кричит: «Караул, цыгане украли!» Роза хорошая женщина, но русского языка не знает. Думает, ты пришел краденое искать.
Расположенный к разговору старик вынул трубку и стал набивать ее табаком. Его он тоже извлек откуда-то из-под пиджака. Все, что появлялось в его руках, он находил именно там. По моему разумению, скрывать там эти вещи было никак невозможно.
— Давным-давно это приключилось, — сказал он, глядя на меня мертвыми глазами. — Тебя еще не было, отца твоего тоже, а дед твой был такой же маленький, как ты сейчас. Кочевали два табора по свету: один богатый, а другой бедный. Полюбил мальчик из бедного табора девочку из богатого. Она тоже любила его больше жизни. Вот и решили они пожениться. Заслал паренек сватов в богатую семью. Все по чести, как полагается у цыган. С древцами пришли сваты в шатер богача. Да только не пустил он их на порог, а древца поломал и за ограду выбросил. Девушка в ногах у отца валялась, все просила пощадить ее, не разлучать с любимым человеком. Не послушал отец, рассвирепел, схватил кнут и исхлестал дочь до полусмерти.
— Ты же говорил, что цыган ребенка не бьет, да? — напомнил я, поежившись.
— То ребенка. А то — дуру бестолковую.
— Ага.
— Стали девушка с парнем тайком встречаться. Что же делать? Вот и решили они бежать. В одну из темных ночей прокрался парень в богатый табор, украл тройку лучших коней, запряг их, схватил невесту, хлестнул кнутом, и только пыль взвилась. Ускакали они. Не смогли их догнать цыгане.
Лютую злобу затаил отец. Имени дочери слышать не хотел. Так и не примирился с зятем и не пустил его в свой табор, когда пришли они с повинной. Пришлось им в одиночку кочевать. — Старик почмокал губами, над головой его появился дымок. — А что такое кочевать в одиночку, без табора? Дело это гиблое, парень. Когда все вместе, легче прожить, глядишь, и поможет кто, а одним, да еще беднякам, совсем худо. Один день густо, а другой — пусто!
А дело к осени было, холодать стало. Пристроились цыган с цыганкой в деревне. Сняли бедняцкую хату. Денег ни гроша, а жить на что-то надо. Вот и решил цыган верст за двадцать отъехать да счастья попытать. Жену дома оставил, а сам отправился в путь.
Едет он, едет, горькую думу думает: «Как же мы дальше жить будем? Ничего-то у нас нет, ни денег, ни шатра, последняя лошадь еле дышит, да и цыгане к себе не пускают».
Вдруг видит он: на лужайке лошади пасутся, а рядом никого нет.
«Дай, — думает, — счастья попытаю да лошадку заберу, глядишь, поменяю потом с барышом! На зиму денег хватит».
— Украсть решил? — уточнил я.
— Ну конечно, — недоуменно ответил дед Пеша. — А как еще? Сказано — сделано. Стал он подкрадываться к лошадям, и только хотел схватить самого красивого коня, откуда ни возьмись пастух с ружьем. Пальнул он в цыгана и наповал убил его.
— Насмерть?
— Наповал.
— Насмерть?
— Ладно, насмерть. Как у нас говорят: «Пэ чордэ котыр на растхулеса». На краденом куске не растолстеешь. — Он пригладил бороду темной ладонью. — Как узнала цыганка, что мужа ее убили, едва жизни не лишилась от горя. Похоронила она его, отрезала свои косы и в гроб к нему положила. А в доме на кровати рубаху мужнину расстелила, в память, значит.
— Ты же говорил, что цыгане все вещи убирают? — усомнился я.
— Да что за мальчик такой, рассказать не дает! — рассердился старик.
Я решил молчать. А то, чего доброго, дед Пеша и лука не сделает. Из табора меня выгонят. Вот смеху-то будет потом.
— Положила она, значит, рубаху. — Старик помолчал, выжидая, не заговорю ли я снова, убедился, что опасности нет, и продолжил: — Собралась вдова спать ложиться, взглянула в окно и видит: тень по двору движется, а потом шаги в сенях. Открывается дверь, и на пороге ее муж появляется, такой же молодой и красивый, как прежде.
— Ты ж говорил, насмерть?
Дед Пеша перехватил сук в одну руку и потряс им передо мной.
— Я вот сейчас возьму да врежу по заднице!
— Нельзя, — напомнил я.
— Да, нельзя. — Старик снова стал резать канавки для тетивы. — Затопил он печку, самовар поставил. Попили они чаю и спать легли. А наутро просыпается она — снова нет его! С той поры так и повелось. Ровно без пяти двенадцать приходил к ней ее муж, а она уже ждала его. Самовар кипел, печка топилась, все как обычно.
С некоторых пор заметили соседки, что нищая цыганка, живущая на окраине деревни, совсем с лица спадать стала.
«Не могу я мужа своего забыть, — говорила она сельчанам. — Каждый день я его вижу перед собой, а как ночь наступает, он сам является! Мы с ним чай пьем, разговариваем, ласкает и любит он меня, как прежде».
«Доведет он тебя до того, что ты на тот свет отправишься», — отвечали соседки.
Привели они монахиню к дому, и та тайком углем крестики на окнах нарисовала, чтоб, значит, мертвый муж войти не смог. Наступает вечер. Уже и полночь миновала, а цыгана все нет и нет. Сидит цыганка, ждет мужа. Самовар уже почти выкипел, печь прогорела. И вдруг словно камень в окно ударил. Стекло разлетелось вдребезги, и показалось лицо цыгана, перекошенное злобой. Из глаз искры летят, волосы дыбом торчат, — Пеша на минутку замолк, переводя дух.
Я так и думал, что чем-то подобным все и закончится. Все разговоры в городе о цыганах без труда вписывались в такую картину. Но говорить об этом я не стал.
— «Хорошо же ты мужа встречаешь, жена любимая! Спасибо тебе, не ожидал, — а сам в окно вскочил и оказался в доме. — Собирайся!»
Испугалась цыганка. Поняла она, что если уйдет сейчас с ним, то обратно уже не вернется. Долго ли, коротко ли, вышли они на улицу. А на дворе настоящая буря: ветер в ушах свистит, деревья гнутся до земли, последние листья во все стороны летят. Черные тучи закрыли луну, темно так, что хоть глаз выколи… Эй, Николай! — крикнул старик в сторону. — Плохую веревку принес! Найди хорошую!.. Так вот, вышли они на дорогу. Видит цыганка, стоит пара лошадей, запряженных в повозку, да таких необыкновенных, что в жизни она не видывала: шерсть огнем горит, из глаз искры летят.
Сели они в повозку. Свистнул цыган, и рванули кони вскачь. Показалась луна из-за туч, и тут заметила цыганка, что кони не по земле, а по воздуху летят, а муж сидит впереди и песни поет: «Месяц на небе светится, а мертвый с девицей мчится!»
Я покашлял и с беспокойством посмотрел по сторонам. Раньше при мне громко и выразительно пели только за столом.
— Едут они дальше, — продолжил старик, снова перейдя с песни на прозу. — У цыганки аж дух захватывает. Наконец останавливает цыган лошадей у самых ворот кладбища. Снова свистнул он, и сгинули кони. Идут цыган с цыганкой среди крестов и приходят к вырытой могиле. Соскочил цыган в яму и кричит: «Иди сюда скорее, бросай свою одежду и прыгай сама!»
«Не иначе как смерть моя пришла», — подумала цыганка, но тут же сообразила, стала медленно-медленно снимать с себя по одной одежке и подавать мужу… Один платок стащит — подаст, потом второй. Одну кофточку снимет, потом вторую. И все потихонечку.
«Что ты там копаешься? — кричит цыган из ямы. — Нам торопиться надо!»
«Сейчас, только сережки тебе отдам».
Кинула она в могилу одну сережку, собралась вторую снимать, а цыган к ней уже руки протягивает, схватить хочет. Отпрянула цыганка назад, и в эту минуту третьи петухи пропели…
— Это как?
— Что? — после долгой паузы, успокоив себя, чтобы меня не убить, переспросил дед Пеша.
— Третьи петухи — это как? Это что?
— Рассвет, значит, наступил. А рассвет для ожившего покойника как дежурство для милиционера. Заскрежетал зубами цыган, застонал, вскрикнул дико и упал ничком в яму. Захлопнулась крышка гроба, слетела на нее земля, и холм могильный образовался.
Упала цыганка замертво на землю. Сколько она так пролежала — не помнила, а когда очнулась, видит: нет на ней ничего, а в кулаке сережка зажата. Посмотрела цыганка на могилу, испугалась и в церковь побежала кладбищенскую. Залезла она на колокольню и принялась во все колокола звонить. Прибежали люди, пришел батюшка-поп. Видят, цыганка голая на колокольню забралась и звонит.
Кричит батюшка: «Крещеная да благословленная, явись! Некрещеная да неблагословленная, сгинь!»
«Батюшка! — кричит цыганка. — Я крещеная и благословленная, да выйти на люди не могу, одежды никакой на мне нет!»
Принесли цыганке одежду, спустилась она вниз. Причастил ее батюшка, и она постепенно обо всем рассказала. Подивился народ такому. Повела цыганка людей к мужу на могилу. Разрыли землю, глядят, а там цыган лицом вниз лежит. Вокруг него одежда жены, вся разорванная да помятая, и бусы тут же расколотые.
Велел поп в могилу кол осиновый вбить. Так люди и сделали. Больше цыган не являлся. — Старик попробовал тетиву пальцем и удовлетворенно покачал головой. — Вот с тех пор цыгане все вещи мертвых и убирают из дома, памятники ставят только на могилах. — Он протянул мне мой черемуховый лук. — Ругаться отец будет, что сын к нам пришел. Ты отца слушай. Отца почитать и уважать надо. Если отец говорит, что к цыганам нельзя ходить, так ты и не ходи.
Бездонно удивленный такими словами, я поднялся и осмелился задать вопрос:
— Потому что вы плохие?
— Был бы я плохой, сказал бы: отца не слушай и не уважай, цыгана слушай и уважай. Глупый мальчик. Нужно расти и умнеть.
Я повертел в руках свой черемуховый лук. Настоящее чудо! Тугой, с вырезанными узорами, с удобной ложей для руки. Никогда у меня такого лука не было. Я невольно улыбнулся при мысли о том, что стрела, пущенная из него, может без труда перелететь футбольное поле у школы.
— Эй! — огорчился он. — За лук, нож и собаку нельзя «спасибо» говорить. Тут нужно копейку давать.
— У меня нет копейки. — От мысли о том, что я могу лишиться лука, не успев показать его Сашке и пустить хотя бы одну стрелу, на глаза у меня навернулись слезы.
— Потому и не прошу. Станешь большим, заработаешь, принесешь деду Пеше копейку. Да? Не ходи в долгах, мальчик, понял?
— Понял, — счастливо ответил я.
— Хочешь кушать?
Какое там кушать! У меня был лук!
— Ну, тогда ступай с богом, — разрешил цыган и вдруг придержал меня за руку. — Но почему ты не спрашиваешь, волшебный это лук или нет?
Я растерялся. Вот так дела!..
— Запомни, мальчик! — сказал дед Пеша. — Если ты хоть раз направишь этот лук на человека, он потеряет свою силу.
— Даже без стрелы?..
Слепец кивнул и в который раз уже погладил бороду.
— Тетива его расплетется, а сам он высохнет и ничего, кроме огорчения, тебе потом не принесет. Беги уже, а то отца рассердишь.
Развернувшись, я дал стрекоча. У меня был лук. Стало быть, время детских капризов миновало. Воины не визжат и не извиваются от радости. Счастье они встречают достойно.
 | Сергей Майоров. Иллюзия смерти |