У поэтов-романтиков было загадочное свойство: вначале они описывали некое состояние, а потом воображаемое сбывалось. Лорд Байрон вначале написал своё «Прощание», а потом навсегда потерял родину, друзей и любимую женщину. Создал паломника Чайльд-Гарольда - и стал «невозвращенцем». Вышло так, что поэт и пэр превратился в натурального бродягу.
Официально лорда Джорджа Байрона из Англии никто не выставлял. А неофициально намекнули: если заявится в палату лордов, где у него было законное кресло, - скандал гарантирован. С этим отъявленным мерзавцем приличные люди даже одним воздухом дышать не желали. И всё прочее хорошее общество заверило, что там, где Байрон, ноги их не будет.
А всё потому, что его жена Анабелла подала на развод, и грянул немыслимый скандал. Шёпотом - вслух это даже произнести боялись - поэта обвиняли в инцесте. Его угораздило влюбиться в собственную сестру по отцу, Августу Ли. Матери у них были разные, росли они отдельно. Байрон встретил Августу, когда она, измученная многодетная мать обратилась за помощью к знаменитому младшему брату: её муж-игрок довёл семью до сумы. Встреча оказалась фатальной и обернулась изгнанием для него и полным отчаяньем для неё. Ну и классической формулой любви из «Стансов к Августе»: «Когда время моё миновало / И звезда закатилась моя, / Недочётов лишь ты не искала / И ошибкам моим не судья. / Не пугают тебя передряги, / И любовью, которой черты / Столько раз доверял я бумаге, / Остаёшься мне в жизни лишь ты» (Пер. Б. Пастернака).
Из встречи выросла любовь, о которой до сих пор с отвращением пишут англичане, не простившие поэту этакого распутства. Он, понятно, тоже в долгу у родины не остался. Самые ядовитые насмешки и самые злые карикатуры в его поэмах достались угадайте кому?.. Владычице морей, её ханжеским нравам, её прожжённым политикам, её леди, темпераментным, как ящерицы. Ненависть оказалась страстной, взаимной и сочащейся сквозь века. Но куда, спрашивается, отправляются поэты считать обиды и лечить раны? Для XIX века вопрос, можно сказать, праздный.
Детство и юность Байрон провёл в угрюмом замке, который не на что было содержать, но к моменту отъезда из Англии судебные процедуры, касающиеся наследства, наконец разрешились в его пользу. Он мог позволить себе выбрать любое место мира и выбрал «праздник Земли» - Венецию. Свободен, богат, знаменит, молод, прекрасен, как жених, - и на празднике Земли. Не самое тяжёлое изгнание.
Поэт прибыл в Венецию 10 ноября 1816 года. Был непроглядно чёрный вечер, дождь стоял стеной. Но во тьме вдруг засияли огни, и эхо от плещущих вёсел подсказало, что гондола проходит под мостом. «Риальто!» - крикнул гондольер. Это был самый древний, самый красивый, самый знаменитый мост Венеции. В письме к другу, поэту Томасу Муру (его все знают, это он написал «Вечерний звон, вечерний звон...»), Байрон рассказывал о приезде: «Венеция после Востока всегда была для меня обетованной землёй. Это поэтический город, а для нас классический благодаря Шекспиру. Кроме того, я попал в любовную западню. Я снял отличную квартиру в доме некоего “венецианского купца”, который очень занят своими делами и имеет жену двадцати двух лет. Марианна Сегати (так её зовут) всем своим видом очень напоминает антилопу. У неё большие чёрные восточные глаза, черты её правильны, рот маленький, лоб прекрасен, кожа чистая и нежная; стан стройный и грациозный, и она славится своим умением петь».
Венеция, «волшебница сердец», вернула Байрону вкус к жизни. Он радуется всему - карнавалу, ложе в оперном театре «Ла Фениче», крутит шашни с Марианной и очень много работает. Пишет четвёртую песнь «Чайльд-Гарольда» и шутливую поэму «Беппо», заканчивает драму «Манфред», приступает к «Дон Жуану». И учит армянский в монастыре на острове Сан-Ладзаро. Томасу Муру поэт поясняет: «Мне надо было занять свой ум чем-нибудь трудным, вот я и выбрал армянский язык - самое трудное из всего, чем здесь можно занять досуг. Это богатый язык, он с лихвой вознаградит каждого, кто его изучит». В армянском Байрон преуспел - впоследствии даже участвовал в издании английского учебника армянского языка. А ещё изучал венецианский диалект. Откуда он знал итальянский - осталось загадкой. Оказавшись в Италии, он сам удивлялся, как уверенно говорит. Конечно, в школе он учил латынь и читал Данте, и для поэта, у которого свои отношения со словом, этого оказалось достаточно. А кроме всего прочего, он сел писать историю своего нервного брака и последовавших гонений. Но погрузиться в мемуары не вышло. В самом скором времени за лордом демонической красоты началась охота.
Однажды, рассказывает Байрон в письме Муру, к нему на квартиру явилась юная особа, объявила, что она родственница Марианны и желает побеседовать. Тут же вихрем влетела хозяйка и вцепилась гостье в волосы. Та только успела унести ноги, как Марианна хлопнулась в обморок и, несмотря на литры одеколона и уксуса, не пришла в себя до полуночи. Третий акт драмы - явление Сегати, супруга и повелителя, который застаёт душераздирающую сцену: Марианна простёрта на кушетке, вокруг полный беспорядок, дама бледна и недвижна. Естественно, у мужа возникают вопросы к квартиросъёмщику.
Спектаклю поэт поверил. И не спал всю ночь, чтобы защитить Марианну, «если синьор проявит свирепость». А синьор тем временем помогал супруге выследить нахальную родственницу, чтобы, боже упаси, не потерять щедрого покровителя. В общем, красотка Марианна Сегати и её «венецианский купец» навечно отметились в истории литературы. Биограф Байрона, французский писатель Андре Моруа сильно удивлялся простодушию гения, который наивно полагал, что «антилопа» любит его безоглядно, что муж - «отличный человек», но ревнив и грозен, тогда как супруги в полном согласии обирали щедрого жильца. Но Байрон был доволен - не всё ж учить армянский язык. Красоту итальянок он возвёл на пьедестал: «Молодая венецианка с лицом императрицы и станом Юноны, высокая и сильная, со сверкающими чёрными глазами и тёмными распущенными волосами, облитыми лунным светом... Она вонзила бы в меня кинжал, случись мне её обидеть. Мне нравятся подобные существа, и я предпочёл бы Медею всем другим типам женщин». И опять напророчил - дело дойдёт идо «кинжала»...
Когда на поэта насела красотка, ещё более театральная и волевая, чем Марианна, Байрон не обошёл вниманием и её. Её звали Маргарита Коньи, родом из крестьян, жена булочника, неграмотная, неистовая, «с силой амазонки и нравом тигрицы». Семейка Сегати выследила «прекрасную Форнарину» («Булочницу»), и Марианна прямо на публике принялась поливать соперницу нехорошими словами. Та откинула своё фацциоло (покрывало-вуаль) и ответила на сочном венецианском диалекте: «Ты ему не жена, и я ему не жена, ты его донна, и я его донна, твой муж рогач, и мой тоже. Какое же у тебя право меня корить? Хочешь его удержать, так привяжи его к своей юбке». На этом кончилось царствование Марианны-антилопы и настало царствование Маргариты-тигрицы. Байрон покинул квартиру над магазином Сегати в переулке возле площади Сан-Марко и снял палаццо Мочениго - дворец у изгиба Большого канала, сияющий белоснежными мраморными кружевами. Он мог себе это позволить: его гонорары соответствовали его известности.
Маргарита заявила, что будет жить во дворце, и настояла на своём, хотя и булочник-муж, и любовник-лорд заклинали её вернуться домой. Форнарина стала в палаццо хозяйкой-домоправительницей. «По моей слабости и неумению выдержать характер, -рассказывал Байрон своему издателю Джону Мерею. - Но надо отдать должное её хозяйственным талантам: расходы сократились, она содержала в порядке всё и всех, кроме себя самой». Себя она взять в руки не могла - ревновала бешено. Она выучилась грамоте, чтобы перехватывать и читать письма. На маскараде набросилась с кулаками на почтенную даму, которая шла с Байроном под руку. Она колотила всех женщин, которых подозревала. И подозревала, надо сказать, с полным основанием. Ну не читала тёмная женщина байроновского «Дон Жуана» и никак не могла взять в толк, почему её герой так вопиюще безотказен. И не ведала, что на языке английских джентльменов вся эта вакханалия описывается элементарным: «Я вёл тогда жизнь довольно беспорядочную». Байрон же, вникнув в особенности национальной охоты, понял, что страсть и ревность небескорыстна, что, служа экономкой, Маргарита накопила достаточно средств, чтобы прокормить себя и мать, что бурные скандалы не лучше, чем сурово поджатые губки соотечественниц. Но красавица упорствовала, била посуду и ломала мебель. Схватила нож и ранила Байрона. Бросилась в канал. Её вытащили и принесли во дворец, где она ещё долго «выздоравливала». Но в итоге всё равно пришлось уйти. Дворец Мочениго с её уходом приобрёл диковатый вид. Подобранные из жалости дворняги, кошки, хромая коза, больная ворона, три гуся, которых повар купил к обеду, а хозяин великодушно помиловал, - «... и всё это, - с ужасом писал поэт Шелли, навестивший Байрона в Венеции, - гуляет по дому, который оглашается их постоянными ссорами, как если бы они были здесь хозяевами». Живность завладела дворцом, когда из него удалось выставить «тигрицу». А до неё была «антилопа».
Тут закрадывается нехорошая мысль: а что, собственно, значили для Байрона женщины? Те, кто читал его поэмы, знают, что по сути, есть только один образец женского поведения, устраивающий байронического героя. Это - сама кротость и терпение во плоти, абсолютное и беспримесное инь. Любящая только одного, страдающая лишь от разлуки с ним, ожидающая только часа, когда её герой совершит все геракловы подвиги и наконец снизойдёт до неё. Одна звезда на небосклоне, одна точка приложения любовных сил поэта, она же - его единственная точка опоры посреди абсолютного зла. Таков был статус женщины поэтов-романтиков. В поэмах Байрона вечно одно и то же: мужчина - в пути и в компании корсаров и бродяг, а женщина - на берегу и одна. Он борется со злом, она страдает. Всё, что за рамками этой модели, проходит по статье «беспорядочная жизнь».
Думаете, при таких запросах поэт не отыскал своей идеальной женщины? Отыскал. Просто она оказалась его сестрой. «Любимая, я редко пишу тебе, но что мне сказать? Трёхлетняя разлука, полная перемена обстановки и привычек - всё это немало значит, и теперь у нас осталось только наше взаимное чувство и наше родство. Но я никогда не перестану чувствовать ту безграничную нежность, которая соединяет меня с тобой и делает неспособным истинно любить кого-то другого. Кем они могут быть для меня после тебя? Моя любимая, мы были очень виноваты, но я ни о чём не сожалею, кроме проклятой женитьбы и твоего отказа любить меня, как прежде. Я никогда не смогу до конца простить тебе пресловутое покаяние, и если что-то радует мою душу, то потому только, что напоминает о тебе. Говорят, что разлука губит слабые чувства, но укрепляет сильные. Увы! В моём чувстве к тебе соединились все страсти, все привязанности. Оно укрепилось во мне, но оно погубит меня. Я говорю о гибели мыслей, чувств и надежд, не связанных с тобой и с нашими воспоминаниями». Несмотря на все бури и радости венецианской жизни, где, казалось бы, было всё -«и жизнь, и слёзы, и любовь», Байрон начинает томиться и тосковать. Вернуться в Англию, соединиться с возлюбленной не выходит, хотя он предпринимает попытки, и поэт выходит из отчаянья, вступая на новый путь.
В Венеции для Байрона заканчивается жизнь ловеласа и начинается жизнь героя. Собственно то, о чём он всегда мечтал, - это свобода и подвиги в её честь. «Встревожен мёртвых сон - могу ли спать? / Тираны давят мир - я ль уступлю? / Созрела жатва - мне ли медлить жать? / На ложе - колкий тёрн; я не дремлю; / В моих ушах, что день, поёт труба, / Ей вторит сердце...» - это Александр Блок переводит стихотворение Байрона. Поэт ещё в Англии пугал и шокировал парламент речами в защиту рабочих и национальных меньшинств, а в стихах воспевал бунтарей и мятежников. А Средиземноморье, где бурлили национально-освободительные движения, было «горячей точкой», местом, где можно было утолить тираноборческую страсть. Байрон возглавил отряд «Турба», входивший в тайное общество карбонариев, но восстание против австрийцев было подавлено, практически не начавшись. Поэт организовал оружейный склад в Равенне, но и он не пригодился - тамошние карбонарии так и не выступили. Выступили было неаполитанские, австрийцы их постреляли, тем попытка и кончилась. Всё происходило вяло, лениво, неорганизованно, но Байрон искал подвигов, как Че Гевара, и переместился в Грецию - сотрудничать с знаменитым греческим повстанцем Александром Маврокордато. Знаменитым настолько, что его портрет висел в гостиной даже гоголевского Собакевича. Помните «Маврокордато в красных панталонах и в мундире с очками на носу»? Хотя поэт имел дело и с другими «портретами у Собакевича» - Миаули, Канари, Колокотрони. Увы, все эти греческие герои враждовали между собой, а поэт пытался уладить междоусобицы. Сделать это ему не удалось. И никому не удалось. Сам Байрон служил делу освобождения Греции, невзирая на распри, - оплачивал вооружение, питание, медикаменты для отряда в тысячу человек, это был нанятый им отряд из сорока сулиотов - горного воинственного племени. Их надо было обучить военному делу, чем он и занимался вместе с английскими офицерами. На собственные средства снарядив воинское подразделение и два корабля, поэт фактически стал одним из главнокомандующих повстанческой армии. Но участие Байрона пришлось на самый тяжёлый и, казалось, безнадёжный период восстания против турок.
В 36 лет, знаменитым, молодым и прекрасным, поэт умирает от менингита в заштатном греческом городишке Миссолонги. Смерть поэта, который по сути ничего не успел сделать, повернёт общественное мнение в пользу греков. Спустя четыре года Британия вмешается в войну Греции с Турцией, как и Россия, и Франция. Греция получит независимость. И ещё долго будут ходить легенды, что Байрон погиб на баррикадах, и всё случится как по писаному: «Ты кончил жизни путь, герой, / Теперь твоя начнётся слава!»
(с) Елена Иваницкая