воскресенье, 5 октября 2014 г.

Вадим Долгов. Мечник. Око Перуна

Вадим Долгов. Мечник. Око Перуна
Он с отрочества готовился к службе в княжеской дружине – и осуществил свою мечту, став мечником Ярослава Мудрого. Но знал бы он, какую цену придется заплатить за эту честь и любовь юной княжны! Ведь человеческая жизнь – жертвенная пешка в игре богов, более жестокой и кровавой, чем любая игра престолов. И горе смертному, обратившему на себя взор беспощадного Ока Перуна!..

Новый роман о переломной эпохе Древней Руси. Ярослав Мудрый огнем и мечом усмиряет мятежные племена, новая христианская вера идет войной против древних богов, и тонет в крови языческий град Китеж…

Отрывок из книги:

Между тем Днепр становился все шире. Все больше крупных и мелких ладей и лодочек попадалось им на пути. Драккар Харальда гордо шел впереди, распугивая народ. Вслед за ним следовал дромон Архимеда. Через день-другой отряд останавливался для отдыха и пополнения запасов. В прибрежных селах покупались хлеб и мед. В лесах устраивалась охота. Тут Доброшка со своим луком тоже был почти незаменим. Единственным конкурентом ему в этом деле был варяжский лучник Улоф. Тот самый, который повредил механизмы дромона.

Между ними началось негласное соревнование. Каждый стремился принести к дружинному костру как можно больше битой птицы. Поначалу первенство уверенно держал Доброшка. Для него утиная охота в болотистых зарослях было делом вполне привычным. Но скоро и Улоф приноровился и стал приносить добычи не меньше, а иногда и больше, чем Доброшка. Тем более что с молодым Улофом на охоту приспособился ходить и старый «Улов». Стрелять Улоф Старый умел не ахти как хорошо. Зато охотникам помогал его верный пес, достававший из самой дальней болотины подраненных птиц. Успехи Доброшки в сравнении с двумя ловкими варягами побледнели.


И тогда Доброшка предложил Старому Улофу сделку. На драккаре Харальда хмельного не держали, а на дромоне всех, и гребцов и колохолмскую дружину, Архимед дважды в день угощал сладким греческим вином. Доброшка предложил свою порцию Улофу. Тот отнесся к предложению с сомнением и отпил вина сначала нехотя. Но потом распробовал и признался, что ничего вкуснее в жизни своей не пивал.

– И как я буду теперь пить наш поганый эль, когда на свете существует такой божественный нектар! И почему я не вызвался сразу гребцом на греческую посудину?! Ведь предлагали! Захотел почувствовать под своим старым задом настоящую норвежскую гребную скамью, старый дурак! А скамья-то вина не нальет! – сокрушался Улоф-Улов.

– Этому горю легко помочь, досточтимый Улов, – сказал Доброшка с самым невинным видом, на какой только был способен, – я бы мог отдавать тебе свою порцию. Я рад буду угостить почтенного воина, грозу морей.

– Достойная речь хорошего человека! – Глаза пожилого варяга загорелись лихорадочным восторгом.

– Мне нужна взамен лишь небольшая дружеская услуга.

– Проси все что угодно, мой юный великодушный друг! – Старый Улоф был в самом благостном расположении духа после выпитой кружечки.

Узнав, что Доброшка хочет, чтобы он помогал на охоте не норвежскому стрелку, а Доброшке, Улоф на мгновение задумался. Он мечтательно взглянул на опустевшую глиняную кружку, запрокинув голову, влил в рот последние капли вина и согласился. Белка, узнав о соглашении, прибавила к порции Доброшки еще и свою. Восторгу Улофа не было пределов.

Во время очередной стоянки Старый Улоф в сопровождении пса решительно двинулся вместе с Доброшкой. Молодой Улоф что-то кричал ему вслед. Похоже, ругался. Доброшка понять не мог. Он с интересом поглядывал на Улофа-Улова – не изменит ли тот своего решения? Но Улов, опустив глаза, лишь что-то сокрушенно пробормотал по-норвежски, подозвал свистом пса и они продолжили путь.

В этот день охота была особенно удачной. Доброшка восстановил пошатнувшуюся славу лучшего стрелка, а Старый Улоф получил целых четыре порции сладкого вина.


Так или иначе, негласное соревнование пришлось к общей пользе. На столах почти всегда было свежее мясо. Солонину берегли для скудных времен.

Один раз устроили большую охоту. И Харальд-конунг самолично пронзил копьем благородного оленя. Устроили большой пир на отлогом берегу. Местные жители, заслышав шум, сначала сбежались к берегу. А потом, разглядев толпу веселящихся вооруженных людей, так же дружно разбежались. Явились с поклоном старейшины ближайшей деревни. Принесли хлеб, мед. Их приняли с честью и одарили подарками.

Больше никаких особенных событий не случалось. Путевая жизнь шла обычным кругом. В размеренном ритме корабельной жизни даже и говорить особенно не о чем. Для большинства случаев достаточно одного слова, а иной раз и того меньше:

– Давай!

– Поднажми!

– Ага.

– Еще давай.

– Хватит. Эй!

– Куда!

– Туда.

– Еще!

– Хорош.

В общем, сплошное «ага», «угу» и кое-что, чего написать нельзя. В такой ситуации Доброшка бы мог совсем разучиться говорить, если бы не Архимед.

Белка совсем отдалилась. Она вполголоса о чем-то разговаривала с Предславой. С улыбкой принимала шутки Алеши. Доброшка упорно искал, но никак не мог найти случая подойти и поговорить с ней о том о сем так, чтобы это не выглядело нарочито.

Как-то раз Белка, вытаскивая из-за борта ведерко с водой, потеряла равновесие и едва не свалилась в реку. Успев в последний момент зацепиться за канат, зависла над волнами. Белая рубаха развевалась по ветру как парус, лицо было испуганным. Доброшка мгновенно вскинулся, успел даже обрадоваться: вот он, случай! Бросился было поддержать ее, но, споткнувшись о лавку, во весь рост растянулся на палубе. Белку одним ловким движением подхватил Алеша. А Доброшка так и остался лежать на просмоленных досках под хохот гребцов. Смеялись вроде по-доброму, но все равно было неприятно.

Белка подошла, участливо погладила по голове и посоветовала впредь внимательней смотреть под ноги. Доброшка наконец встал с палубы. Дружина отсмеялась и забыла, но ему мрачное настроение на весь остаток дня было обеспечено.

Солнце садилось. Доброшка с Архимедом сидели на корме. Лучший стрелок и неудавшийся спаситель сидел понурившись. После случившегося разговаривать не хотелось. Мысль его блуждала кругами. Архимед, казалось, безмятежно смотрел на пламенеющий закат. «Хорошо ему, – думалось Доброшке, – мудрецу девичья любовь ни к чему. И почему мне так не везет?»

– Думаешь, ты первый так страдаешь? Нет, отроче, всякий мужчина вынужден проходить через эти страдания.

Доброшка даже вздрогнул от неожиданности – не иначе как грек подслушал его мысли! Посмотрел с удивлением на седые кудри Архимеда, которые трепал легкий речной ветерок, и спросил напрямик:

– И тебе приходилось?

– Да, конечно, я же сказал, что всем приходится. Ну, или почти всем. Увы, не был исключением и я. Это было давно. Я был еще очень молод.

– И что же, вы поженились? Архимед, дети у тебя есть?

– Если бы у меня были дети, разве я сидел бы сейчас на корме варяжского драккара, плывущего через страну славян, и беседовал с юным колохолмским кметем?

– Почему бы и нет?

– Хе-е… Нет, я бы скорее сидел во дворе своей виллы и читал нотации внукам.

– Ты бы хотел этого?

– Не знаю. Быть может. Но жизнь пошла так, как она пошла. Теперь уже поздно что-то менять.

– Она не согласилась стать твоей женой? Она тебя не возжелала?

– Эх ты, молодой варвар! «Не возжелала…»

– Так, значит, возжелала?

– Не знаю. Могу сказать только одно: я ее и желал, и боготворил, и думал, что не смогу без нее жить… – Взгляд Архимеда затуманился давними воспоминаниями.

– А она?

– Не знаю.

– То есть как – не знаешь? Что она ответила, когда ты сватов заслал? Может, родители запретили?

– Нет, родители ее тут ни при чем. Я не засылал сватов.

– Почему?

– Я решил сохранить свои чувства в тайне. Она ничего не знала. Да и теперь ничего не знает.

– В тайне? Зачем? – Доброшка заерзал от любопытства.

– Я не знаю, как тебе объяснить. Вот вообрази, что ты любишь какую-нибудь девушку. Вообразил?

– Вообразил.

– Ну да, тебе это сделать нетрудно, – улыбнулся Архимед, – так вот, если любишь кого-то, то, согласись, желаешь предмету своей любви всего самого, самого наилучшего? Так?

– Конечно!

– Желаешь, чтобы она, например, была здорова?

– Желаю. Не пойму, куда ты клонишь и при чем тут тайна?

– Сейчас поймешь. А если нужно будет ради ее здоровья собой пожертвовать, пожертвуешь?

– Конечно. На то она и любовь.

– Вот так-то. А хочется тебе, чтоб она, та, кого ты любишь, была счастлива?

– Конечно. Я бы все для этого сделал.

– Вот мы и подошли к самому главному. Чтобы женщине стать счастливой, у нее должен быть хороший муж, без этого женское счастье не может быть полным. А я, как ни прискорбно, ни тогда, ни сейчас не мог сказать, что я самый лучший из мужчин. И даже близко к лучшим не стою. Так мог ли я, желая своей возлюбленной всего самого лучшего в мире, предложить в качестве мужа такую посредственную личность, как я сам?

– И ты оставил ее одну?

– Почему одну? К ней сватались лучшие женихи нашего города. Она вышла замуж за прекрасного человека, моего друга. У них теперь уже, наверно, внуки. Мне тогда казалось, что, даже просто объяснившись в любви, я нанесу ей оскорбление.

– Почему?

– Она была так прекрасна. И тут я, такой нелепый, со своими признаниями. Будто я мог допустить мысль, что такой союз возможен. Кроме того, ей было бы больно мне отказывать – она была чрезвычайно добра. Мне не хотелось причинять ей лишние неприятности.

– И ты так ни слова и не проронил?

– Нет. Я писал ей стихи и письма.

– Но не отправлял?

– Отправлял.

– Как так? Ты же сказал, что не признался…

– Я отправлял их от лица моего друга. Того, кто в конце концов и стал ее мужем. Он был храбрым воином, знатным и красивым, но с пером не особенно дружил. Просил меня писать ей письма. Она как-то сказала, что полюбила его за эти письма, «в них столько любви и нежности…» – это собственные ее слова. Ты не представляешь, как я был счастлив, когда это услышал. У меня и теперь увлажняются глаза, когда я об этом вспоминаю.

Архимед замолчал. Доброшка искоса посмотрел на его глаза. Они блестели как-то подозрительно. То ли просто вечернее солнце отражается, то ли действительно выступили слезы.

– Подожди. В твоих рассуждениях ошибка.

– Какая же? – Архимед удивленно вскинул бровь.

– А такая: твой друг богат и знатен, но вот не постеснялся воспользоваться твоим умением складно писать. Значит, не так уж он и хорош. Получается, твоя возлюбленная вышла замуж вовсе не за самого лучшего на свете человека. Твоя тайна была напрасна!

Грек, помолчав, ответил:

– Да, наверно, и друг мой – не самый лучший на свете. Наверно, есть лучше. Но он все-таки лучше меня. Ведь в супружеской жизни умение красно писать и говорить – не самое важное. Кроме того, я могу в этой ситуации отвечать только за себя. По крайней мере, от одного не самого лучшего мужчины я ее уберег.

– От кого? – Доброшка вопросительно посмотрел на Архимеда. Тот грустно усмехнулся.

– От себя. А остальное уже не мое дело. Кто я такой, чтобы соваться в ее судьбу?

Помолчали.

– А как она теперь живет?

– Я не знаю.

– Ты ее не видел с тех пор?

– Видел. Как-то раз, после очередной неудачи с крыльями, которые я пытался сделать, я понял, что мне просто необходимо ее увидеть.

– И что?

– Я приехал в тот город, где она жила. Подошел к их усадьбе и стал ждать. На мое счастье, она скоро вышла. Служанки вели за ней троих прелестных малышей. Она была так же прекрасна, как и до свадьбы. Материнство шло ей.

– Она была рада тебя видеть?

– Нет, я не стал подходить к ней. Посмотрел издали и уехал. Это тоже было давно. Теперь дети уже, наверно, выросли.

– Печально. То, что ты рассказал, печально, Архимед.

– Нет, дружище мой Доброшка. Печально, когда человек, прожив всю жизнь с женщиной, понимает, что никогда ее не любил. А я всю жизнь любил. И тем счастлив. Быть может, если бы я женился на моей прекрасной возлюбленной, мои чувства давно утратили бы свою остроту. Так бывает часто. Неизвестно, кто несчастнее. У каждого своя судьба.

Доброшка ничего не ответил. Он вспоминал своих родителей.

Матушку сосватали за батюшку, когда они были чуть старше, чем теперь сам Доброшка. Любили ли они друг друга? Если и любили, то не так, как описывал любовь Архимед.

Если бы в Летославль вдруг в самом деле явился «самый лучший человек», то отец, конечно, не отдал бы ему матушку ни за серебро, ни за золото. А если бы тот пытался настаивать, дал бы ему в глаз. А если бы матушка сама попыталась к нему убежать, то, пожалуй, убил бы до смерти. Но и нежных стихов он матушке, правда, тоже не писал. А бывало, пару раз поколачивал. Но потом жалел, целовал и покупал медовую коврижку. Детей наплодили. Это любовь или не любовь? Захотелось спросить у Архимеда. Но вопрос как-то не склеивался в голове, и Доброшка промолчал.

Солнце окончательно зашло за горизонт, полыхнув напоследок малиновым отсветом в облачном окоеме.

Вадим Долгов. Мечник. Око ПерунаВадим Долгов. Мечник. Око Перуна