Тринадцатый роман о шпионе-реставраторе Габриеле Аллоне выходит в свет в издательстве «АСТ».
В самом сердце Иерусалима, недалеко от улицы Бен-Йехуда, проходила узкая тенистая улица Наркис. Жилой дом номер 16 в высоту имел всего три этажа и частично скрывался за прочной известняковой стеной и исполинским эвкалиптом в палисаде. Самая верхняя квартира отличалась от нижних только тем, что некогда служила явкой тайным агентам Государства Израиль: просторная гостиная, опрятная, снабженная самыми современными удобствами кухня, скромная столовая и две спальни. Меньшую из спален - детскую - старательно переделали в студию профессионального художника, хотя Габриель по-прежнему предпочитал работать в гостиной. Прохладный ветерок, влетавший сквозь распахнутые двери, уносил с собой вонь растворителя.
В нужных и тщательно выверенных пропорциях - как учил в Венеции художник-реставратор маэстро Умберто Конти - он смешал ацетон, спирт и дистиллированную воду. Это сильное средство запросто снимало слои грязи, старый лак, не причиняя, однако, вреда оригинальной работе художника. Габриель смочил в растворителе ватный тампон и промокнул им выпяченные груди Сусанны. Отвернувшись в сторону, девушка не видела, как из-за садовой ограды двое похотливых деревенских старейшин следят за ее купанием. Как бы ни хотел Габриель, не терпевший издевательств над женщинами, вмешаться и спасти несчастную от грядущей беды: ложных обвинений, суда и смертного приговора, - ему оставалось счищать слои грязи; у него на глазах пожелтевшая кожа Сусанны становилась ослепительно белой.
Когда тампон стал совсем грязный, Габриель спрятал его в герметичный флакон - чтобы не вонял. Смяв еще кусок ваты, он глазами пробежался по полотну. И хотя авторство приписывали всего лишь последователю Тициана, нынешний владелец картины - известный лондонский галерист Джулиан Ишервуд - был убежден, что картина принадлежит кисти самого Якопо Бассано. К тому же мнению пришел и Габриель: в технике мазков прослеживалась рука мастера. Особенно в том, как он прописал фигуру Сусанны. Стиль Бассано Габриель успел хорошо изучить, пока был подмастерьем и когда реставрировал очень ценное полотно для одного коллекционера в Цюрихе. А перед тем как уехать оттуда, убил человека по имени Али Абдель Хамиди, недалеко от реки, в сыром переулке. Хамиди, крупный палестинский террорист, чьи руки были по локоть в крови израильтян, прикидывался драматургом. Вот и смерть Габриель устроил ему достойную литературных притязаний.
Габриель промокнул тампон в растворителе и хотел уже продолжить работу, однако тут с улицы долетел знакомый рев мощного автомобильного мотора. Габриель вышел на террасу и слегка приоткрыл парадную дверь. Спустя мгновение рядом с ним на деревянном стуле уже сидел Ари Шамрон: брюки цвета хаки, «оксфордская» рубашка и порванная на плече кожаная куртка. В уродливых очках отражался свет галогенных ламп из мастерской Габриеля. На испещренном глубокими морщинами лице застыло брезгливое выражение.
- Уже с улицы чуется вонь твоей химии, - пожаловался Шамрон. - Боюсь представить, что она сотворила с тобой за все эти годы.
- Работа на тебя губит сильнее, -ответил Габриель. - Удивительно, как я еще кисть в руке держу.
Габриель вернулся к работе, нежно очищая Сусанну. Шамрон хмуро взглянул на часы в корпусе из нержавеющей стали - так, будто те сбились.
- Что-то не так? - спросил Габриель.
- Да вот жду, пока предложишь мне чашечку кофе.
- Ты прекрасно знаешь, где у меня что лежит. Считай, поселился здесь.
Шамрон пробормотал на польском что-то о неблагодарных детях, поднялся на ноги и, тяжело опираясь на трость, отправился в кухню. Воды из-под крана в чайник он еще налил, зато перед многочисленными кнопками и реле на плите растерялся. Ари Шамрона дважды назначали на пост директора израильской разведки, а до того он успел поработать оперативником и заслужить множество наград. Зато теперь, в преклонном возрасте, он едва мог обслужить себя сам. Кофеварки, тостеры, блендеры -новомодные бытовые приборы оставались для него тайной. Джила, его больная супруга, частенько подшучивала: мол, оставь великого Ари Шамрона наедине с бытовыми приборами, и он, даже заваленный продуктами, помрет с голоду.
Наконец Габриель зажег конфорку и вернулся к полотну. Шамрон, покуривая, встал в дверях гостиной, и вскоре запах турецкого табака перебил острую вонь растворителя.
- Потерпеть не мог? - спросил Габриель.
- Нет, не мог.
- Что ты делаешь в Иерусалиме?
- Премьер-министр хотел поболтать со мной.
- Правда?
Шамрон сердито взглянул на Габриеля сквозь сизое облако табачного дыма.
- Тебя удивляет, что премьер-министр хочет поговорить со мной? Почему?
- Потому что...
- ...я стар и не пригоден для дела? - перебил его Шамрон.
- Ты неблагоразумный, нетерпеливый и порой нерациональный, но для дела пригоден будешь всегда.
Шамрон согласно кивнул. С возрастом он научился видеть в себе недостатки, пусть и тратил на это время, за которое мог бы их исправить.
- И как он? — спросил Габриель.
- По-старому.
- О чем говорили?
- Беседа вышла откровенной и разносторонней.
- То есть вы рассорились?
- Я в жизни кричал только на одного премьера.
- На которого? - с любопытством поинтересовался Габриель.
- На Голду, - сказал Шамрон. -На следующий день после теракта в Мюнхене. Я говорил, что пора менять тактику, надо терроризировать террористов. Дал ей список целей - людей, которых надлежало уничтожить. Голда и слышать меня не хотела.
- И ты наорал на нее?
- Не лучший момент в моей жизни.
- А она что?
- Конечно же, орала в ответ. Правда, потом прониклась моим ходом мысли, и я представил ей второй список -имена юношей, которых мы собирались послать на выполнение миссии. Все они согласились без колебаний. - Помолчав, Шамрон добавил: - Все, кроме одного.
Габриель молча убрал грязный кусочек ваты в герметичную банку. И если от запаха растворителя можно было избавиться, то воспоминаний о первой встрече с человеком по прозвищу Memuneh - «Ответственный за все» -было не спрятать, не запереть. Все произошло в нескольких сотнях ярдов отсюда, в кампусе Академии искусств и дизайна Безалель. Габриель вышел из аудитории, где читали лекцию о творчестве Виктора Франкеля, знаменитого немецкого экспрессиониста (а заодно и его деда по материнской линии). Шамрон ждал его на краю пропеченного солнцем внутреннего двора: человек-гвоздь, в страшных очках; его зубы напоминали капкан. И как всегда, он хорошо подготовился. Шамрон знал, что Габриель вырос в унылой деревушке в Изреельской долине и терпеть не мог копаться в земле. Знал, что мать Габриеля - талантливая художница - выжила в концлагере Биркенау, но проиграла в борьбе с раком, сожравшим ее изнутри. Что первый язык Габриеля - немецкий и что на нем он разговаривает во сне. Все это Шамрон почерпнул из досье, папку с которым держал в желтых от никотина пальцах.
- Операцию назовем «Гнев Божий», - сказал он тогда. - Дело не в правосзщии, мы просто мстим. За жизни одиннадцати человек, невинно убиенных в Мюнхене.
Габриель посоветовал Шамрону найти кого-нибудь другого.
- Не нужен мне другой, - ответил тот. - Мне нужен ты.
Следующие три года Габриель и остальные участники операции «Гнев Божий» выслеживали свои цели и методично уничтожали их по всей Европе и Ближнему Востоку. Габриель, вооруженный «береттой» двадцать второго калибра - тихим, идеально подходящим для стрельбы с близкого расстояния пистолетом, лично убил шестерых членов «Черного сентября». Если удавалось, он стрелял в них ровно одиннадцать раз, по одной пуле за каждого погибшего в Мюнхене израильтянина. Домой он вернулся, буквально постарев лет на двадцать: виски его поседели. Не в силах больше творить собственные картины, он отправился в Венецию обучаться искусству реставрации. Отдохнув же, вновь поступил на службу к Шамрону и за последующие годы выполнил несколько самых громких дел в истории израильской разведки. Наконец после многих лет скитаний он вернулся в Иерусалим. Никто так не обрадовался его возвращению, как Шамрон, который любил Габриеля как родного сына и в квартире на улице Наркис вел себя как дома. Когда-то, может, Габриель и прогнулся бы под давлением постоянного присутствия Шамрона, но не теперь. Ари Шамрон вечен, зато сосуд его души - нет.
Ничто так не губило его здоровье, как бесконечное курение. К табаку молодой Шамрон пристрастился еще в Восточной Польше, а на войне за независимость Израиля привычка усугубилась. И вот, рассказывая о встрече с премьер-министром, Ари Шамрон чиркнул колесиком старенькой зажигалки «зиппо» и прикурил очередную вонючую сигарету.
- Премьер-министр, как всегда, на грани, даже чуть ближе к срыву, чем обычно. Не без причины. Великое арабское восстание ввергло в хаос весь регион. Иранцы как никогда близки к исполнению мечты о реализации ядерной программы. Еще немного -и они получат иммунитет, нашим войскам уже не удастся вмешаться без помощи американцев. - Шамрон захлопнул крышку зажигалки и взглянул на Габриеля, который все это время работал над картиной. - Ты меня слушаешь?
- Ловлю каждое твое слово.
- Докажи.
Габриель повторил его речь слово в слово, и Шамрон улыбнулся. Безупречную память Габриеля он всегда считал одним из главных достоинств своего протеже. Шамрон повертел в пальцах зажигалку: два оборота вправо, два - влево.
- Беда в том, что президент Америки не намерен вводить каких-либо строгих ограничений. Он лишь говорит, что не позволит иранцам создать ядерное оружие. Это заявление бессмысленно, если у иранцев будет возможность создать оружие в кратчайшие сроки.
- Прямо как японцы.
- Японцами не правит безумное шиитское духовенство. Если президент США проявит беспечность, то за свою карьеру добьется двух больших свершений: ядерный арсенал Ирана и восстановление исламского халифата.
- Добро пожаловать в постамериканский мир, Ари.
- Вот потому-то я и считаю, что глупо вверять нашу безопасность заботам Америки. Впрочем, это не единственная головная боль премьер-министра, - добавил Шамрон. - У генералов нет эффективного плана атаки, чтобы одним ударом уничтожить все ядерные объекты Ирана. А с бульвара Царя Саула, где заправляет твой друг Узи Навот, уверяют премьер-министра, дескать, одностороннее нападение на персов станет катастрофой библейского масштаба.
На бульваре Царя Саула находился штаб израильской разведки: подставная организация с таким длинным и незапоминающимся названием, что никто бы не догадался о ее истинном назначении. Даже агенты в отставке вроде Габриеля и Шамрона называли ее просто «Контора» и никак иначе.
- Узи ежедневно имеет дело с потоками сырых разведданных, - напомнил Габриель.
- Да и ты тоже. Видишь, конечно, не все, - поспешил добавить Шамрон, -но достаточно, чтобы сказать, как ошибается Узи в расчетах.
- Да уж, математика - далеко не конек Узи. Зато, работая в поле, он ни разу не ошибался.
- Ему просто не выпадало шанса рискнуть и ошибиться. - Шамрон молча посмотрел, как ветер колышет ветви эвкалипта в палисаде. - Я всегда говорил: карьера без споров с коллегами - не карьера. Я свое отспорил, да и ты тоже.
- Мои шрамы - тому подтверждение.
- Как и награды, - напомнил Шамрон. - Премьер-министр боится, что Контора чересчур осторожничает, когда дело касается Ирана. Да, мы внедрили в их компьютеры вирусы, уничтожили нескольких ученых-ядерщиков... Ничего из ряда вон, а премьер ждет от Узи очередного «Шедевра».
«Шедевром» назвали совместную операцию израильских, американских и британских спецслужб, в результате которой было уничтожено четыре иранских объекта по обогащению урана. Ее провернули в смену Узи Навота, однако в кулуарах «Шедевр» считался одним из подвигов Габриеля.
- «Шедевры» как горшки не лепятся, Ари.
- И то верно, - согласился Шамрон. - Правда, я всегда считал, что нужных обстоятельств нельзя дожидаться. Их надо самому создавать. Премьер-министр придерживается того же мнения.
- Он что, разуверился в Узи?
- Пока еще не совсем.
- А что ты ему ответил?
- Выбор был невелик: я сам рекомендовал Узи на пост директора.
- То есть благословил его?
- Условно.
- Это как?
- Напомнил премьер-министру, что человек, которого я бы точно рекомендовал, не заинтересован в назначении. - Шамрон медленно покачал головой. - Ты единственный агент за всю историю нашей разведки, отвергший предложение возглавить Контору.
- Всегда бывает первый раз, Ари.
- То есть ты еще можешь передумать?
- Ты за этим приехал?
- Нет, решил, что ты обрадуешься моей компании, - сострил Шамрон. - А еще мы с премьером подумали: не согласишься ли ты протянуть руку помощи одному из наших ближайших соратников?
- Которому?
- К нам нагрянул Грэм Сеймур. Хочет перемолвиться с тобой словечком.
Габриель обернулся к Шамрону и, немного помолчав, спросил:
- О чем?
- Мне он сказал только, что дело срочное. - Шамрон подошел к мольберту и сощурился на древний холст. -Совсем как новая.
- Для того и работаю.
- Не мог бы ты и со мной то же проделать?
- Прости, Ари. - Габриель погладил Шамрона по изборожденной морщинами щеке. - Ты давно не подлежишь ремонту.