Перед вами смешные, издевательские и откровенные на грани хамства воспоминания сотрудника отеля! Эта книга мгновенно стала абсолютным бестселлером в США.
«Я проработал в отелях больше десяти лет. Я вас вселял и выселял, отделял ваши белые трусы от белых простыней, чистил ваши унитазы, выпивал пиво из вашего мини-бара, смеялся над вашими шутками и брал у вас деньги. Неожиданно для себя я решил изложить простые и до сих пор не озвученные советы и хитрости, которые помогут вам получать самый лучший сервис в любом отеле! Как бы меня не побили за это…»
Отрывок из книги:
Посыльные начали запугивать первыми:
– Слушай меня очень внимательно, новичок. Увижу, что ты вручаешь гостю его ключ – убью. Услышу, что ты спрашиваешь их, нужна ли им помощь с багажом – убью. Ни о чем их не спрашивай. Идешь за стойку, отдаешь ключи посыльному. Если они мне скажут, что сами понесут свой багаж – моей дочурке придется голодать. Если я замечу, что ты передаешь им ключи, я пойму, что ты хочешь, чтобы моя девочка умерла с голоду. Тогда я узнаю, каким поездом ты ездишь домой, и сверну тебе шею, как только ты попадешь в свой район.
Зажигательная нью-йоркская речь номер два! Первую произнесла моя соседка по квартире в Бруклине, пообещав выкинуть меня, если я не заплачу за аренду. Фигня – в сравнении с этой. Хотя именно словесный «пинок» Джилл, заставивший меня вернуться в гостиничный бизнес, привел к этой зажигательной речи, произнесенной посыльным ровно через одну минуту моей первой вечерней смены. Трое из них оттеснили меня в угол фойе и, пока вожак стаи инструктировал меня, остальные стояли рядом и кивали. Вершину треугольника, согласно его бейджу, звали Бен. Посыльный Бен. Теперь я понимаю, что он просто пытался мне помочь.
– Надеюсь, ты ничего не перепутаешь, это в твоих же интересах, – закончил он, и эти трое ушли.
Вот так меня приняли в новую вечернюю смену – с четырех часов дня до полуночи – можно сказать, в высшую лигу, в привилегированное сословие. Ночная смена была отрезвляющим возвращением в бизнес: гулкая пустота фойе в три часа ночи, гудящий вакуум – и скрежет кашля проститутки, возвращавшейся на улицу, и звуки моих собственных мыслей, когда я снова стоял за стойкой рецепции, один целых восемь часов.
Но все, теперь я не был один. Немного расстроенный атакой, я вернулся за стойку, вежливо потеснив ожидавших гостей. Никто не «назначал» мне никаких клиентов и не просил меня «прикрыть» кого-нибудь, как это было в Новом Орлеане. В Нью-Йорке руководство даже не удосуживалось проверять, приходил ли я на работу.
Но, вернувшись на рабочее место, войдя в систему и приготовившись к работе, я успокоился. В конце концов, я гостиничный диджей-ветеран, я виртуозно жонглирую ключами.
Сразу стало ясно, что в этом новом мире крайне важным был один-единственный фактор: СКОРОСТЬ. В Новом Орлеане мы как будто жили в сиропе, никто никуда не спешил. Ритм вечерней смены на Манхэттене – как дорожки кокаина в четыре пальца длиной, растворенные в энергетическом напитке. Через неделю я справлялся с задачами в три и четыре раза сложнее. Я понял, что, пока авторизуется кредитная карта (или «КК», мы даже не успевали произнести это словосочетание целиком), можно успеть написать номер комнаты на пакете с ключами, подтвердить цену или начать выяснять у клиента информацию, которую я был обязан получить при регистрации. В Новом Орлеане единственное, для чего я мог использовать целых пять секунд, было раздумье: не сделать ли мне еще глоток «Хайнекена»? Или все-таки улыбнуться? Вы стоите на острове Манхэттен и улыбаетесь, пока авторизуется КК, целых пять секунд просто улыбаетесь? Да вы полный идиот.
Благодаря вечерней смене я понял, какое место занимает «Бельвью» на Манхэттене. У него была хорошая репутация. К сожалению, десятилетней давности. У нас было несколько «звезд», хороших парней вроде Тони Данца, который орал в стиле «Бельвью» (посыльные здесь не боялись кричать) «Эгей, Тониии», когда вваливался в фойе; было видно, что Данца любит все это дерьмо. Многих гостей приводили сюда командировки, и клиентура была многонациональной. Вот чего не было в Новом Орлеане и что стало для меня истинной отрадой нью-йоркского гостиничного бизнеса: культурное многообразие. Австралийцы, которые прилетели из Южной Африки, чтобы привезти королеву Марию в Англию. Евреи из Каталонии, которым нужен был нееврейский сопровождающий в шаббат: кто-то должен нажать на кнопку лифта, открыть электронный замок двери и просто, ну, например, включить спортивную трансляцию, прежде чем покинуть святой номер в отеле. Кроме обилия японцев, которые все хотели две односпальные кровати (чтобы не спать рядом с женами), ванны и достаточно места, чтобы кланяться (средний японский бизнесмен кланяется более 500 раз в день. Они кланяются даже по телефону).
А стычки с теми проклятыми посыльными продолжались. Уже после двух недель на вечерней смене они продолжали трясти меня: как минимум два раза в день мне приходилось резко соскакивать с транспортера для багажа, чтобы какой-нибудь чемодан не ударил мне в пах. Но со временем я проникся сочувствием к их бедственному положению.
Посыльный – это анахронизм, практически устаревшее животное. Люди тащат свой багаж по дому, по дорожке, в машину, в аэропорт, снимают с багажного транспортера, кладут в багажник такси, ввозят через вращающиеся двери, подтаскивают к столу, и вот, наконец, какой-то парень с ежиком хочет им помочь? Вы проделали четыре тысячи километров, и этот пижон в перчатках хочет попрыгать последние пять метров и получить за это чаевые? «Нет, спасибо, мне не нужна помощь».
Вот в чем смысл слов Бена-посыльного: «Надеюсь, ты ничего не перепутаешь, это в твоих же интересах». Ну, принцесса Абу-Даби, у которой четырнадцать чемоданов – больше, чем могут ухватить ее хорошо одетые телохранители… ей, пожалуй, помощь понадобится. Я не говорю, что она даст на чай, но помощь ей будет нужна. Или, допустим, семья из семи человек, каждый из которых приехал со своей подушкой. (На случай, если вы не знали: в отелях есть подушки. Гости со своими подушками – типичный гостиничный кошмар. Это отель, а не туристический лагерь.) Но остальные девяносто восемь процентов путешественников легко отказываются от помощи, и посыльные не могут выжить при двух процентах удачи на охоте. Поэтому, как я выяснил на своей шкуре, для повышения коэффициента они применяют два инструмента: страх и чувство вины. Если я спрошу гостя, нужна ли ему помощь, ответ будет отрицательным. Каждый раз – нет. Но если я молча сигнализирую посыльному или говорю кодовое слово «стойка», кладу ключи ему в руку, а затем твердо произношу повелительную фразу, например: «Посыльный проведет вас в номер», – коэффициент удачной охоты растет. В глазах гостя отчетливо читается вина и страх. Клиенту кажется, что, если он откажется от помощи, его посчитают жадными, и он боится сказать посыльному (который в одной руке держит ключи от номера, а другой крепко сжимает чемодан или сумку), что может сам добраться до номера. Часто гости так боялись посыльных, что обращались ко мне напрямую: «Хм, вы знаете, все нормально, я справлюсь». Я это обожаю. Точь-в-точь как: «Пожалуйста, сэр, пожалуйста!! Отзовите своих собак!» Я благосклонно киваю посыльному, и он ослабляет хватку у горла гостя и уходит обратно в тень, чтобы подождать другую жертву. Я даже придумал предложение, с помощью которого можно контролировать сознание клиента и позже добавлял: «Это мой хороший друг, Бен. Бен проводит вас в номер», делая жизнь посыльного реальностью для гостя и, следовательно, переводя чувство вины на следующий уровень. В конце концов, я стал небрежно замечать: «Это мой хороший друг Бен, крестный отец моего ребенка и добрый приятель моей жены», но только если гость был японцем и не понимал ни слова по-английски. Но Бен страшно полюбил эту фразу. В ней не было слова «стойка», но звучала она так чертовски подозрительно, что мы не могли нарадоваться. Приятель моей жены.
Потом швейцары: они постоянно трогают каждую сумку. Таксисты открывают багажник, когда останавливают машину. Поэтому автомобиль еще даже не припаркован, а швейцар уже трогает ваши вещи, хотите вы того или нет. Если он лишь слегка надавит на жалость или вызовет страх, вы заплатите ему, только чтобы он прекратил надоедливо тереться в вашем личном пространстве. Посыльным приходится прикладывать намного больше усилий.
Мир жесток. Думаете, я предлагаю вам всегда соглашаться на помощь и давать на чай? Да. Я вам это рекомендую. Однако на деле бывают случаи, когда гости не хотят, чтобы их сопровождал болтун в перчатках. Может быть, ваша жизнь рушится, и у вас нет никакого желания рассказывать незнакомцу, «откуда вы приехали». Лучший способ вернуть себе ключи от номера (и свободу) – это: «Я могу пойти дальше один, но все равно спасибо». «Нет, спасибо, но я благодарен». «Я полагаю, я пойду сам, если вы не против».
Конечно не против. Просто будьте вежливы. Я даже видел однажды, как гость сказал посыльному: «Не беспокойтесь, спасибо», и еще дал ему два доллара, только чтобы не помогал. Все оставшееся время своего пребывания у нас этот парень был знаменитостью. Как гуру. Вон идет тот парень, который дал Бену два доллара, потому что ему не нужна помощь. Это было едва ли не эффективнее, чем если бы он прибегнул к помощи и отдал бы двадцатку в номере.
* * *
К сожалению, я должен был ладить не только с посыльными и швейцарами; постоянные гости отеля «Бельвью» тоже не давали мне скучать. Я участвовал в открытии отеля в Новом Орлеане: мы все были вместе с самого начала – как гости, так и сотрудники. И мне понадобились бы годы работы в «Бельвью», чтобы узнать о нем столько же, сколько знали некоторые из гостей. Мистер Сэндбург, который останавливался здесь на три дня в неделю уже пятнадцать лет подряд, не отличался терпением в отношении новичка, притворявшегося, что знает отель. Сэндбург пожил уже действительно во всех комнатах, и в конце концов я стал перечислять ему номера, где он потенциально мог бы поселиться сейчас, чтобы как следует отдохнуть. 1503? 702? 4104? Нет. А как насчет хорошего пинка?
Другой частый гость отказался остановиться в комнате, сумма цифр номера которой не равнялись девяти. В пояснениях рядом с его фамилией стояло: «Цифры номера должны в сумме равняться девяти». Это значило, что я должен был посчитать. Если бы у меня были способности к математике, я не стоял бы здесь на ключах, так что… слишком трудно. К тому же он чутко спит (подозреваю, это всего одна из его многих психологических проблем), что означает подальше от лифта. 1503? 702? 4104? А битой по башке?
Новые коллеги часто пытались мне помочь, предупреждая об особенностях наших гостей, часто прямо перед ними. Кайла, черноволосая кудрявая колумбийка тридцати с лишним лет, подзывала меня к своему терминалу в особенно трудных случаях и говорила: «Эй, Том, иди посмотри, давать ли ей этот номер». Ухоженным указательным пальцем она тыкала в окошко, где нужно вводить имя гостя в поисках информации, а на экране набирала: «Не парься из-за этой ведьмы, она жалуется только на рецепции. Скажи ей, что тебе очень нравится этот номер, любой номер, и она уберется из фойе. Она не спускается, чтобы жаловаться». Мы часто пользовались этим окошком на экране, чтобы печатать сообщения друг другу, украдкой обсуждая гостей, чтобы те не могли нас услышать. Бывало, писали: «Спроси свою гостью, разрешит ли она мне вставить ей в рот?» Прочитав подобное сообщение, мы будто затевали забавную игру: нужно было посмотреть на гостя, причем со странной улыбкой на лице, и продолжить обслуживать его как ни в чем не бывало.
Я включился в эту игру с ходу.
– О, отлично. Миссис Лэнсинг, вы полюбите этот номер. Я обещаю. Стойка. Это мой хороший друг Бен. Он проводит вас наверх.
– Молитесь, чтобы я его полюбила. И мне не нужен посыльный, – сказала клиентка с ощутимым отвращением. – Мой багаж на колесах.
* * *
Бернард Сэдоу – человек, которого ненавидят все посыльные, хотя они никогда не слышали его имени. В 1970 году он изобрел чемодан на колесах, проклятие для посыльного. До этого носильщики были необходимостью, полезными членами общества, обеспечивали легкость и удобство. После того как Сэдоу продал свой первый чемодан фирме «Macy’s» в октябре 1970 года, он спровоцировал катастрофические перемены в гостиничной сфере; некогда благородные биологические виды отступили в тень, изменились и снова всплыли, как уличная девка в борьбе за выживание. Сэдоу, вероятно, придумал и фразу, которую не желает слышать ни один посыльный, фразу, из-за которой счета за коммуналку остаются неоплаченными и портится Рождество: «Нет, спасибо, я сам». Или эту удивительно распространенную и невежественную: «Я не хочу его беспокоить». Не хотите беспокоить? У человека есть семья. Вы здесь никого не беспокоите.
Таким образом, бедные устаревшие охотники рыщут по равнинам вестибюлей всего мира и жаждут крови. И так же, как и любой хищник, вынужденный адаптироваться к более умной, заручившейся удобными колесами добыче, каждый посыльный придумывает свой стиль поведения. Я изучил Алана, который уже девятнадцать лет работал посыльным в «Бельвью». Я наблюдал, как он общается с клиентами, пока, наконец, не понял его подход. Пятидесяти с лишним лет, с короткой стрижкой седоватых волос и в очках в серебристой оправе (невероятно похожий на посыльного, которого я встретил в свой первый визит в Нью-Йорк), Алан приседает и очаровывает ваших детей. Он «дает им пять», спрашивает, какие игры есть на их PSP, говорит маленьким девочкам, как «по-манхэттенски стильно» они выглядят, интересуется, собираются ли они попробовать знаменитые нью-йоркские кексы, и тому подобное. Если в пятницу он помогает вашей семье заселяться, в субботу ваши дети уже несутся через фойе, чтобы поздороваться с Элом за руку и рассказать ему все о том, «что, что, что случилось вчера вечером, и, и, и, и…». И когда родители удивлялись, какой он замечательный человек, и, вероятно, замечательный отец, он обдавал их холодом из-за своих ледяных очков. Родителям даже в голову не пришло, что этому замечательному посыльному нужна компенсация за уникальный и незабываемый опыт общения. Алан смотрел на них взглядом, полным смысла и силы. Он без слов давал им понять, что за сервис такого уровня ему положены чаевые; ни с того ни с сего он предъявлял счет за оказанные услуги. Кто-то немедленно спрашивал, есть ли в отеле банкомат. И, конечно, Алан (которого коллеги называют Серым Волком) развлекал детей, пока их родители снимали наличные.
Нью-йоркские посыльные строят дома и собирают деньги на образование – все из этих одно– и пятидолларовых банкнот. Такой образ жизни при вечно разном количестве денежных средств определяет весь их мир. Приведу пример. Давайте назовем его «швейцар в тумане»: задачка на сто долларов.
– Не надо делать вид, что ты не понимаешь, Том, – говорит мне Алан.
– Что это? Вроде мистической привязанности? У стодолларовой банкноты есть своя энергетика?
У меня за плечами уже добрых три месяца вечерних смен, и я вполне непринужденно общаюсь с местными. Алан опирается на стойку регистрации, в правой руке у него стопка однодолларовых бумажек размером с сэндвич.
– Теперь посчитай наличку. Я ухожу.
Я опускаю голову и начинаю выкладывать купюры на стол, одну за другой, пытаясь не отвлекаться. Обменивать мелкие купюры Серого Волка на сотенные – на самом деле, не моя работа. Если гость подходит, я должен прерваться, обслужить его, а затем начать считать снова.
– Сорок семь, сорок восемь, сорок девять…
– Как это ты не умеешь считать деньги? Держи их сложенными пополам и листай пальцем…
– Шестьдесят два, шестьдесят три, ЗАТКНИСЬ, шестьдесят четыре, шестьдесят пять…
Эта ежедневная маленькая операция с наличными – важный момент для любого посыльного или швейцара. Превосходный добытчик, настоящий виртуоз в борьбе за чаевые, вполне может заработать больше ста тысяч долларов в год, и все эти деньги – наличные, мелкими купюрами. Вы думаете, у него по всем углам квартиры рассованы мешки для мусора, набитые долларами и пятерками? Так что стодолларовая купюра – это веха, квинтэссенция существования. Их копят. Хотите ограбить посыльного? Следуйте за ним домой и найдите его стопку (ВНИМАНИЕ: я этого делать не советую. Посыльные – словно медведи гризли: если вы встанете между ними и их чаевыми, даже пятью долларами, они вцепятся вам в горло, заставят истечь кровью, посмеются над трупом, а затем пойдут напьются пива).
– 98, 99 и сотня.
– Отлично, – напевает Эл, постукивая пальцами.
Я протягиваю ему стольник, и Алан цыкает зубом:
– Посмотри, какая мятая, грустная купюра. Оставь ее для гостей. Есть поновее?
Вот оно. Фишка этих парней. Я выкладываю пять купюр – пусть выбирает. Видели бы вы его лицо, взволнованно смотрящее сквозь очки на сотенные, как второклассник – на пирожные в кондитерской.
– Вот моя сотенка. Серьезно, неужели не чувствуешь силу, исходящую от этой купюры? Знаешь, откуда берутся хрустящие стодолларовые купюры, малыш?
– Откуда?
– Их отрезают прямо от спины Бога.
– О господи.
– Я серьезно. Я запускаю руку в мешок с купюрами и вытаскиваю сотни только благодаря их силе. Я не пропущу сотенную в мешке с однодолларовыми купюрами, даже если мне глаза завязать.
– Вот, – заключаю я, – это чушь собачья.
– Уверен? Поспорим на деньги? – спрашивает Алан, победно глядя мне в глаза.
– Вот что мы сделаем, – говорю я, вынимая пять долларовых и пять сотенных бумажек из отельной кассы. – Ставлю двадцать долларов. Я завязываю тебе глаза, протягиваю по одной из каждой стопки, и ты говоришь мне, какого достоинства банкнота. Три из пяти, и моя двадцатка – твоя.
– Малыш согласен поиграть в стодолларовую загадку? Я только того и ждал. Но глаза мы завяжем не мне. Ставлю на Джея, швейцара.
Через пять минут Джей идет по извилистой тропинке, проложенной через море чемоданов и сумок, как в джунглях через высокую траву, и входит в подсобку. Серый Волк кладет купюры на стол. Я снял галстук и крепко держу его перед собой, как будто собираюсь задушить Джея.
– Вашу мать, в чем дело? Я теряю деньги тут с вами.
– Успокойся, Джей, ты заработаешь здесь, – говорит Алан успокаивающе.
Вставать между швейцаром и деньгами, которые он может заработать, так же опасно, как между гризли и его детенышами. А Джейсон – это альфа-самец; высокий, красивый, с крупным американским подбородком и страшный как черт.
Я медленно подхожу к нему с галстуком в руках:
– Полегче, здоровяк.
– Давай, Джей, садись в это кресло и слушай. Парнишка сейчас завяжет тебе глаза, понял? Затем в каждую руку тебе дадут по банкноте, один доллар и стольник. Выберешь стольник – выиграешь раунд. Три раунда из пяти, и мы делим двадцатку пополам.
– Ты прелесть, Волк. Вяжи меня, Томми. Это мы мигом.
– Малыш придумал это сам, – говорит Алан, по-отечески положив руку мне на плечо.
Я завязываю ему глаза галстуком, и мы начинаем первый раунд – произвольно вытягиваем купюры из каждой категории.
Смотрите на него сейчас, смотрите, как гризли, лишенный зрения, прибегает ко всем своим природным инстинктам. Посмотрите, как запрокидывается его голова и трепещут ноздри. Он берет одну из купюр в лапу и подносит к лицу, нюхает, морщит, водит по ней носом.
– Вот сотня.
– Что за черт? – кричу я. – Ты даже не пощупал вторую купюру.
– Эй, – говорит Джей, водя головой туда-сюда, как все люди с завязанными глазами, – она разговаривала со мной. Дальше.
Для второго раунда мы берем хрустящие бумажки. Обе срезаны с божественного зада, только долларовая – с зада какого-то заштатного божка.
О, гризли нравится эта задачка. Новизна банкноты почти приводит его в исступление. Он фыркает и трясет головой, хрустит обеими бумажками прямо под носом, разминает их, как листья салата. Замирает, как будто далеко в лесу хрустнула ветка, медленно опускает обе руки и роняет бумажку из правой на пол.
– Кирпич, – говорит он, снова поднося сотенную к носу и глубоко вдыхая.
– В самом деле? Может, вы меня водите за нос? Чушь собачья.
– Я тебе говорил, – утешает меня Алан. – Я говорил, что это можно сделать.
– Еще не конец. Третий раунд. Удачи тебе, Джейсон, ты жадная, любящая деньги горилла. Начали.
Для третьего раунда мы с Элом сминаем купюры. Мы скатываем их, ломаем, разравниваем и растираем, пока они не становятся совсем мягкими. Я закрываю глаза – обе на ощупь абсолютно одинаковы.
Гризли не нравится то, что ему вручают. Испорченность сотни, независимо от того, в какой руке она может оказаться, возмущает его. Но посмотрите, голова колеблется из стороны в сторону, он сбит со следа! Он обнюхивает каждую купюру, и каждый раз отказывается от запаха с недовольной усмешкой. Но вот его челюсть напрягается, и он начинает тереть поверхность купюр, одновременно скрести каждую подушечками пальцев. Он незыблем, как гора, и полностью сосредоточен в единении с Богом.
Джей начинает слепо выправлять одну из купюр, любовно втирая ее в колено. Это долларовая купюра, и я смотрю на Алана, покачивающего головой. Расправив, он кладет ее на стол, затем крепко сжимает в кулак вторую и вытягивает руки в воздух.
– Купюра долбаных БОГОВ! – ревет он.
Распахивается дверь в подсобку, и Келли Мэдисон, администратор рецепции, изучает ситуацию. Мы с Аланом в муках победы и поражения, Джей с завязанными моим форменным галстуком глазами и поднятыми вверх кулаками, будто давая знак о начале обряда жертвоприношения.
– Какого дьявола тут творится?! Там очередь у стойки регистрации, и на улице люди, которым нужны такси. Господи, вы оставили там своего коллегу одного? Ты: сними галстук с лица. Ты: надень галстук И ИДИ РЕГИСТРИРУЙ ЛЮДЕЙ, ТЕБЕ ЗА ЭТО ПЛАТЯТ! Что за дерьмо? ЧЕРТ БЫ ВАС ВСЕХ ПОБРАЛ!
Джей встает и стягивает галстук с лица. Он бросает взгляд на измятую сотню в ладони, убедившись в своей правоте, а затем пронзает Келли безумным взглядом. Она отступает.
Джейсон выходит.
Келли смотрит на Эла, Алан – на меня. Келли переводит взгляд с Эла на меня. Я смотрю в дверь в фойе, где вижу очередь на рецепции почти до лифтов:
– Куда, черт возьми, пошел Джей с моей стодолларовой купюрой?
* * *
Пока мы не сменили тему, вот еще несколько названий сотенной купюры: «самородок», «порция денег», «рыжая», «стриптизерша», «стольник», «хуннерт», «кирпич», «листок», «Бен», «Бенни» и, в принципе, любое слово, которое используется в тот момент, когда контекст явно подразумевает стодолларовую купюру. Как, например, в фразе «Возьму эти пять двадцаток и обменяю на «бобо».
* * *
Итак, жертва нужды, узнав много новых слов, я начал постепенно притираться. Посыльные со временем проникались ко мне. Мои финансовые трудности быстро разрешились. Я выплатил долги за комнату, и за рекой в Бруклине все шло гладко. Стартовая зарплата в два раза превышала ту, что я получал в Новом Орлеане, а сверхурочные зашкаливали. Один сотрудник, носильщик из фойе (в обязанности которого входит доставлять факсы, полировать тележки, гонять горничных, выходящих курить на погрузочную платформу, убирать собачьи экскременты в фойе, ходить за презервативами поздно вечером, спать на пакетах «Федекс» и многое другое), работал тридцать два часа кряду. Я пришел выспавшимся в четыре часа дня и увидел, как он шатается за тележкой, косясь на меня одним глазом и подремывая другим.
– Ты кто?
– Я Том. Мы знакомы. Я был здесь около пяти мес…
– ЗАТКНИ СВОЮ ГРЕБАНУЮ ПАСТЬ!
– Мой косяк.
– Что ты сказал?
– Ничего.
– Приятно познакомиться, – сказал носильщик, цепляясь за тележку, чтобы не упасть.
– Мы знакомы. Не беспокойтесь.
Итак, конечно, мне потребовалось некоторое время, чтобы познакомиться с коллегами. В целом лучший способ сблизиться с сотрудниками гостиницы – это пойти с ними в бар после работы и распить несколько бутылок. В этом чрезвычайно напряженном бизнесе, как и в ресторанном, для такого времяпрепровождения есть предостаточно возможностей, причем каждый вечер. Давайте не забывать: в Новом Орлеане именно швейцар Сэнфорд заставил меня выйти из завязки. Но в Нью-Йорке, выпивая с коллегами, я не всегда узнавал только приятное. Келли Мэдисон, менеджер, смазавшая нам окончание стодолларового испытания, живет за счет стресса, даже вне работы. Еще мой первый начальник ночной смены ясно дал мне понять, что у этих «менеджеров» все не слава богу. Либо стресс, либо наркотики. Наркотики или кражи. Наркотики или еще наркотики.
Ладно, итак, менеджмент: психи. А что до моих коллег… Когда они открылись мне, я не мог поверить, в какое дерьмо эти люди попадали в повседневной суете.
Большинство компаний, которые заказывают несколько номеров в гостиницах, оплачивают номер, но не возмещают непредвиденных затрат (фильмы, мини-бар и т. д.), и поэтому чаще всего гости оплачивают эту часть счета наличными. Я заметил, что мои коллеги перед наличным расчетом неизменно спрашивают гостя, нужен ли ему чек за «непредвиденные» расходы. Если им решительно говорили «нет», я видел, как они отсчитывали сдачу, прощались с гостем, и, как только желтое такси подъезжало к Ньюарк, просто вычитали эти расходы – мол, «гость оспорил» – и клали деньги прямо себе в карманы. Учитывая, как я говорил раньше, что кино и мини-бар – наиболее часто оспариваемые позиции счета, никто не проверяет, когда они были вычеркнуты. Но вычеркивать оплаченные расходы и присваивать наличку? Как гнусно. Любую оплату, при которой гость не требует чека, может постичь та же участь. Это называется кражей.
Все это было частью моего нового дома, нью-йоркской среды. Когда борешься за каждый бакс, недополучение этого доллара может разрушить всю микроэкономику. Посыльные ощущают это, сталкиваясь с каждым клиентом, поэтому, если их «кидают» (термин, обозначающий «работать задаром»), вполне естественно, что они найдут способ отыграться за счет гостя.
А что за человек захлопнет дверь перед лицом посыльного, когда бедный парень вежливо отирается неподалеку за вшивые два доллара чаевых, – что это за человек? Наверняка он не чистил зубы в тот вечер (и вообще их никогда не чистит). А этот звонок ему в три часа ночи, когда кто-то уверенно прошептал в телефонную трубку: «Я трахаю твою жену, пока ты в командировке»? Ну, иногда неправильный номер оказывается правильным.
* * *
– Какой кофе ты любишь, Томми? – спросил меня посыльный Трей. – Светлый и сладкий?
Светлый и сладкий; замечательный нью-йоркизм, означающий кофе с большим количеством молока и сахара. Еще одно из моих любимых нью-йоркских словечек – термин «кирпич» в отношении погоды. По сути, он означает «очень холодно». В контексте: «Черт побери, на улице долбаный кирпич».
– Ты идешь за кофе? – спросил я, доставая кошелек.
– Я сам заплачу. Все ребята знают, что ты отличный парень. Не думай, что мы не заметили. Слушай… а эта новая девушка, с таким задом, как думаешь, сможешь ее научить? Ну, вести себя за стойкой? Даже научить ее чему-то вроде «Это мой хороший друг Трей». Она до сих пор спрашивает гостей, нуждаются ли они в помощи, а это резко снижает наш доход.
– Конечно, Трей, не проблема. Я справлюсь с этим.
– Ты хороший парень.
– Мать твою раком.
– Черт, Томми. Пожалуй, я тебе и пончик куплю.
Я только что получил бесплатный пончик за то, что вербально поставил чью-то мать на четвереньки. Что ж, я хорошо продвинулся от статуса клоуна к статусу жителя Нью-Йорка. В ретроспективе это было так, будто вас приговорили к тюремному заключению и вы выдолбили себе место в стене камеры. Я низко наклонял голову, какое-то время ел один в кафе, пережил огромное количество дерьма, но умел за себя постоять, когда было нужно. Через несколько месяцев, когда я вошел в тюремный двор, мои сокамерники включили меня в свой круг, исключив уже других, и повсюду были друзья, которые шутили со мной. Люди обосновывались здесь надолго, они были приговорены к пожизненному. Посыльный Трей познакомился со своей женой в отделе уборки. Пара из «Бельвью» устроила свадьбу в «Бельвью» и пригласила сотрудников «Бельвью». Теперь у них трое детей, и они растут у всех на глазах. Было приятно, что они приняли меня в свою жизнь, медленно и постепенно.
* * *
Прошло полных восемь месяцев после нашего стодолларового испытания, когда посыльный Бен наконец объяснил мне, в чем дело.
Оказывается, у новых сотенных с большим лицом есть дополнительные степени защиты. В правом нижнем углу – цифра 100, которая меняет цвет с зеленого на медь, если вращать купюру на свету. И что вы думаете? Она выпуклая и обладает особой текстурой, то есть все, что должна была сделать любящая деньги горилла – это просто пощупать углы в поисках такой текстуры (на долларе ее нет) – и «бобо» найдена! А разыграли целый спектакль.
После того как Бен оказал мне любезность и объяснил это, я подошел к Серому Волку для полного разбора полетов.
– Эл, почему ты не прошел испытание сам? Взял бы двадцать долларов себе?
– Ну, Том, – сказал он, глядя на меня поверх своей серебряной оправы, – становясь старше, ты понимаешь, что жизнь полнее, когда делишь радости с другими. Ты был такой наивный паренек, такой свежий, я просто не мог провернуть все это с тобой один, не разделив веселья с другими, понимаешь?
– Ладно. Почему тогда Джей?
– О. По двум причинам. Во-первых, я знал, что он сыграет эту роль очень хорошо. Ты платил двадцатку за шоу, и я хотел, чтобы исполнение было качественным. Во-вторых, ну, он много лет обижался на меня после того, как я сыграл с ним ту же шутку в девяносто седьмом. Он потерял на ней целую рыжую и злился аж до самого девяносто девятого. Я подумал, он захочет немного отыграться.
Видите, какая доброта? Товарищество? Моя семья была так далеко, и в «Бельвью» Алан стал для меня вторым отцом, я делился с ним всеми своими переживаниями и помогал разобраться с новым сотовым телефоном, на который он смотрел в полном недоумении. Бен стал мне братом, собутыльником и тем, кто всегда говорил, чтобы я засунул варежку себе во влагалище, когда я жаловался на холод нью-йоркских зим.
Во многих отношениях посыльные – это и есть отель. Владельцы приходят и уходят, руководители приходят и уходят, ковры приходят и уходят. Постоянное лицо гостиницы – это посыльные. Они продаются вместе с участком. И я уже считал, что мне повезло работать рядом с такими интересными и в некотором смысле любящими товарищами. «Бельвью» предстояли большие перемены, большие опасные перемены, и именно такие парни облегчали задачу.
Только не Джейсон. Этот ублюдок был опасен.
 | Отель, портье и три ноги под кроватью |