Первыми окно в соблазнительный мир материального благополучия в советское время открыли фарцовщики. Что полезного мы можем узнать из их опыта и почему это важно именно сейчас?
Как-то вечером, двадцать пять лет спустя после того, как развалился Советский Союз и в фарцовщиках, рыцарях запрещенки, вроде бы пропала необходимость, в московском кафе встречаются известный галерист Дмитрий Ханкин и известный поэт Андрей (Орлуша) Орлов. Ханкин приезжает позже, Орлов встает из-за стола и приобнимает галериста. Потом Ханкин нагибается и поднимает с пола пачку сигарет Marlboro Classic и протягивает ее Орлов}': «Не твое?» Орлов довольно кивает и радостно восклицает: «Вот! Вот именно так это все и делалось, нужен был только повод, любая мелочь, чтобы заговорить с фромом, чтобы не нападать на него с вопросами, а сразу же стать ему полезным. Дальше - уже дело техники». Ханкин тоже кивает: «Да-а-а, так оно все и было, в старые времена-то». Галерист и поэт садятся за столик в тени, заказывают пиво и зеленый чай и начинают неспешно вспоминать свои давно уже минувшие фарцовщицкие деньки.
Все тогда знали прикуп и понимали, чем рискуют. Если ты был фарцовщиком, то есть утюжил или бомбил, то мог оказаться в милиции. Тебя мог задержать КГБ. Ты мог очутиться в специальном изолированном помещении, которым были оснащены все гостиницы для интуристов. Все вокруг тебя превращалось в уши и глаза, все было против тебя - гэбисты в штатском, дежурные взводы милиции, даже швейцары - швейки, - и те выискивали тебя в толпе. Черт возьми, да если бы ты стал крупным фарцовщиком и спекулянтом, тебя и расстрелять могли, как Яна Рокотова. Рокотов по прозвищу Косой и его друзья в 1960-е создали столь крупную сеть скупки валюты и вещей у иностранцев, что при задержании у них изъяли полтора миллиона долларов наличными и золотом - это что-то около нынешних двенадцати миллионов, - заработанных в стране, в которой не только миллионеров быть не могло, но и сам обмен валюты карался тюрьмой до пятнадцати лет. Косого, Червончика и Дим Димыча расстреляли по жесткому настоянию Хрущева, в назидание другим. Но все знали прикуп и все равно играли в эту игру.
Бывшие фарцовщики о своем занятии говорят с придыханием: это было как Бойцовский клуб. Ты облачался в закос и выходил на вальяжную охоту за интуристами и их приданым.
Советскому Союзу не нужны были иностранные санкции, чтобы запрещать импортные продукты и продовольствие: полки магазинов и так стояли пустые, во всем был сплошной дефицит. Столетние очереди за едой, одинаковая типичная одежда, одинаковый образ жизни, одинаковое все. Все было настолько скучно, что с выставки «200 лет США» советские граждане тащили домой одноразовые стаканчики и плакаты - ничего подобного у них не было. Пластинка жвачки Wrigley’s в школе уходила по десять копеек, потом перепродавалась по пятнадцать и жила несколько дней: ее жевали, на ночь клали в чашку с чаем, чтобы наутро мертвая жвачка зажила новой жизнью. Даже дурацкий туристический буклетик из Румынии с замком и рыцарем, вроде той макулатуры, которую сейчас стопками раздают бесплатно в любой гостинице, в школе немедленно превращался в реликвию. Фарцовщики умели в этом дефиците достать все, о чем только можно было мечтать: джинсы, значки, импортную одежду, иностранные книги, зарубежную музыку, сувениры, мелочи, сигареты, алкоголь, технику, журналы. Все, на что сегодня и внимания не обратят, тогда моментально превращалось в карго-культ. А карго-культ отлично продается.
Фарцовщики были протобайерами, эрзац-хипстерами и несли западные бренды и явления в советский народ. Они утюжили интуристов: общались, забалтывали, развлекали, обхаживали, втирались в доверие, показывали город, помогали весело провести время и в результате оставались с кучей капиталистических реликвий. Покупали, или выменивали, или получали просто так, оставляли что-то себе, а что-то отправляли в дальнейшее путешествие по Советам - перепродавали в подвалах, дворах, квартирах, сливали в комиссионные магазины. Фарцовщики были своего рода трендсеттерами - дефицит, который они доставали, хотели заполучить все. И после себя они оставили не только дивные воспоминания и все еще частично используемый сленг, но и навык, который никогда не будет лишним.
Четверть века прошла, а Андрей Орлов и Дмитрий Ханкин до сих пор помнят все в подробностях: места, приемы, добычу, сленг. Орлуша одет так же, как и в 1970-е годы, когда он фарцевал: светлые вельветовые брюки, поло с длинными рукавами Ralph Lauren в красно-белую полоску, солнечные очки Ray-Ban Wayfarer. Ханкин фарцевал в 1980-е и был тогда полупанком, ходил в майках Ramones и черном британском пальто с замененным на кожаный воротником. Он и сейчас одевается брутально, но спокойнее: черные штаны с массивной цепью, черная майка с надписью God Bless, очки в тоненькой черной оправе, большой кожаный браслет на одной руке и большие часы - на другой.
Поэт внимательно оглядывается по сторонам, сканирует помещение. Вон сидит девушка в платье, чистая алёра - итальянка; вот там девушка в простеньком приталенном сарафане - прибалтийка или пшек, полька. Все остальное - совок, совок, совок. Ни тебе стейцев (американцев), ни бритишей (британцев), ничего. Сплошь невнятные бесформенные аляповатые платья, неказистая обувь, на спинках стульев висят пластиковые пакеты с новыми виниловыми пластинками и одеждой. Как же так, удивляются Ханкин и Орлов: двадцать пять лет доступа к любым товарам, а совки как были совками, так ими в основном и остались. Ничего не меняется. И даже пакеты, вот же самое удивительное, пакеты! Орлуша мечтательно прикидывает: вот если бы у человека была машина времени, надо было бы немедленно отправиться обратно в 1970-е, взять с собой тонну красивых пластиковых пакетов с надписями и стать миллиардером. Пакеты в то время носили гордо и долго, как ботинки Red Wing - приобретение на века. Пакеты брали в ресторан и институт, их прошивали лентами, чтобы укрепить, и мыли. Джинсы Montana в фирменном пакете Montana продавали на десять рублей дороже.
Мир тогда делился на фромов и совков. В Москву приезжали фромы - стейцы (США), бундеса (ФРГ), пшеки (Польша), дыровцы (ГДР), южки (Югославия), бритиша (Великобритания) и финики, или турмалайцы (Финляндия). Московская фарцовка крутилась в основном между Пушкой - Яшкой - Краской - Ногой - Рашкой - Белкой и ША-2. Пушка - это Пушкинская, Яшка - Театральная площадь, которая тогда была площадью Свердлова, Китай-город раньше назывался площадью Ногина, снесенную гостиницу «Россия» называли Рашкой, гостиницу «Белград» - Белкой, Красную площадь - Краской, а аэропорт Шереметьево-2 - ША-2.
Утюги - фарцовщики - неспешно прогуливались по верхней галерее ГУМа и смотрели: ага, идет интуристская группа, через двадцать пять минут они будут у часового отдела. Все это походило на рыбалку - утюг спокойно спускался, и начиналось шоу. «Ой! Вам не помочь? Вы ищете часы «Ракета Ноль»? Нет в магазине? Слушайте, тут такое дело: купил отцу как раз такие, по руке не подходят, а мама сказала, что убьет, если не верну деньги, не хотите?» Бинго.
Фарцовщик ходил в гостиницу для интуристов, потому что там было все, что ему могло пригодиться: бар, хорошие напитки, импортные сигареты и очень много фромов. Совкам в гостиницу было не попасть, но фарцовщики умудрялись. Главный фокус всегда выполняла chapka-hat, ушанка, завязанная на веревочку под подбородком, с двумя кокардами на лбу. Фотоаппарат или пустой кожух от него на груди, идешь вперед с непробиваемой, великолепной улыбкой лучезарного идиота - все вокруг отказываются верить, что это может быть наш человек: и улыбается, и вообще, кто так носит эти дурацкие шапки?
Фарцовка в идеале всех должна была оставлять довольными. Ты даешь то, что хочет иностранец, и получаешь взамен то, что хочешь ты. Утюги помогали приезжим, могли показать город, рассказать о жизни в стране и продать вот этот солдатский советский ремень с пряжкой со звездой или позвать на домашнюю вечеринку, взяв символическую плату за закуску и попросив прихватить фирменного алкоголя. Куда лучше, чем ходить на экскурсии под присмотром КГБ.
Как-то раз за Орловым от гостиницы «Космос» бежала переводчица и требовала «отдать сапоги иностранцу»: фарцовщику Орлуше американец из Денвера подарил свои казаки Tony Lama, самой известной марки мужских сапог. Мужчина с радостью подарил будущему поэту сапоги и пошел белыми носками по грязи, а Орлов залез в кусты, немедленно выбросил свои кедики и пошагал как новый человек. Ханкин до сих пор помнит, как в 1982 году он три дня тусил с делегацией детей из американской глуши: «Отличные ребята были. Пьянка трехдневная, все закончилось тем, что они выглядели как группа военнопленных - в шинелях не по размеру, шапки тоже, куцые рукава, радуются, улыбаются, машут». Типичный пример фарцовщицкой работы: Андрей Орлов жил какое-то время в Ялте, каждый день выходил с десятью рублями в кармане, и ему надо было любыми способами достать блок импортных сигарет, чтобы продать их за двести рублей. Однажды ему попался сектантский пастор, и Орлов сорок минут со слезами ему рассказывал, что сам он из точно такой же секты, только сибирский филиал, их преследуют, но вот он чудом попал в гостиницу, приехал на тайный семинар, но ему нужно дать взятку в гостинице - блок Marlboro. Сорок минут театра, слез и криков «Иисус любит меня!» - и сигареты его.
Разумеется, везде есть свои подонки, и мир фарцовщиков полон мифов о красивом кидалове. Скажем, вы работаете на заводе и с коллегами хотите купить себе джинсы. Коллектив собирает свои сбережения и передает вам, потому что у вас связи и вы в теме. Вы находите выход на специального знакомого дельца, тот привозит вас к своему специальному знакомому дельцу, у которого как раз есть джинсы. Стучитесь в неприметную дверь, ее открывает мужчина в халате, тапочках, с чашечкой чая. Внутрь не зовет - делами, как-никак, заниматься дома не хочется, да и вообще. Вот джинсы, пара для демонстрации, отлично, давайте деньги, сейчас мы все вынесем. Ваш связной и хозяин квартиры скрываются за дверью. И вот стоите вы на улице, ждете, смотрите по сторонам, потом вам начинает казаться, что что-то не так. Вы толкаете дверь, она открывается, а там никакой квартиры, только сквозной проход через двор дома.
За вечер фарцовщик мог заработать двести рублей и потом целый месяц ничего не делать. Либо валюту обменять и забрать «комиссию», либо продавать полученные вещи везде, где можешь. Орлов договорился с уборщицей гостиницы «Интурист» и собирал целые библиотеки книг, которые туристы забывали или оставляли. Книжки уходили по одиннадцать рублей, литература вроде «Архипелаг ГУЛАГ» по двадцать пять рублей. Но это если фарцевать для себя. Для Орлова и Ханкина это скорее хобби, а не работа - бывали ведь и такие профессиональные ребята, которые каждый день в девять утра уже в центре, на ногах, контактировали. «Это были крупные люди, которые работали с ментами, преступниками, рисковали, получали реальные сроки, - объясняет Ханкин. - Валюта, утюжка, спекуляция, серьезные дела. Контрабанда, продажа икон, снабжение уезжавших людей ценностями вроде яиц Фаберже и прочее. Финские водители на Выборгской трассе кидали в определенном месте пустое колесо, а в нем слитки золота банковские. Мощные люди, легендарные. А для нас это был фан». Проблем хватало - не только органы, так еще и «люберецкие» и другие банды в ватниках и ботинках «Прощай, молодость» стали нападать на фарцовщиков, отнимали все что могли. Но ведь все знали прикуп.
Утюг состоял из закоса, иначе ничего не имеет смысла. Закос - это когда ты одеваешься в импортные вещи и тебя никак нельзя принять за своего. «Свой» дефицит не годился. Например, если даже в магазинах появлялась партия финских сапог, достать которые было почти невозможно, фарцовщик их надеть не мог. Потому что милиционер не должен был видеть «иностранца» в сапогах, как у его брата. Надо было избегать смешения стилей и подходов к одежде -нельзя было быть наполовину бундесом, а наполовину стейцем. Утюг одевался круто, на зависть остальным, и chapka-hat была лишь важным дополнением - без нее не работал основной закос, но и шапка без закоса совсем не то. Подвернутые чистые Levi’s 501, импортные кроссовки, длинные белые махровые спортивные носки, такого вообще в Союзе не существовало, кофта с логотипом Гарварда или другого университета, куртка. Если добавить еще и свежий выпуск иностранной прессы, который фарцовщик раздобывал у приезжих, то швейк мог даже не заговорить с вами - видно же все, человек только прилетел, вот газета Financial Times под мышкой.
Фарцовка была игрой в своего среди чужих, чужого среди своих: хватит ли тебе элементов, чтобы милиция ничего не поняла? Правда ли у тебя больше нет акцента, когда ты шпаришь на английском? Достаточно ли свежий ты вчера достал выпуск иностранной газеты, чтобы швейк не обратил на тебя внимания? Так ли ты хорош, как думаешь о себе? Навыки этого квеста до сих пор в жизни используются - понять все о человеке по мелочам, вроде часов, обуви, тому, как он сочетает предметы одежды.
Казалось бы, прошло так много лет, а Ханкин и Орлов до сих пор общаются с некоторыми из своих «добыч»: вы ведь все-таки и правда вместе клево провели время, все остались довольны. Когда Ханкин впервые попал в США, Сан-Франциско, у него было четыре адреса его «добыч», и каждый откликнулся сразу же: «Where are you now? You have no choice. Едем». А Орлов помнит, как в Лос-Анджелесе позвонил мужчине, но того не было в городе (он уехал на год), но сказал Орлову сразу же: «Орлов, вот тебе адрес офиса, это недалеко от тебя, пока ты дойдешь, там будет факс с описанием того, что тебе нужно делать. Факс - едешь в Санта-Монику на пирс, идешь на вторую линию, между этими двумя домами проходишь, и там направо. Мусорный бак, под ним ключ, еще два шага - дверь, вид на океан, все дела. Если приходит кто-то из моих друзей, пускай их, они хотели выпить». Да-да, подтверждает Ханкин: его вот даже брали на Рождество в Солт-Лейк-Сити кататься на лыжах, чтобы ему не было скучно одному.
Андрей орлов возвращается из курилки и с восторгом рассказывает Ханкину, что по пути обратно он наткнулся на столик, а там целых четыре профессора-бундеса, и официант им: I bad speak English, I bad speak German. «И в этот момент все, подхожу я. «Вам нужна помощь?» И после этого, - с тяжелым вздохом говорит поэт, - начинается разгрузка». Всегда можно рассказать про немецкую подругу, телефонные счета за разговоры с которой у него зашкаливают, про необходимость ежедневно платить полиции, потому что они знают, что у него девушка в Германии, рассказать слезливую историю - и все: клиент твой.
Сегодня слово «фарцовщик» уже почти ушло в прошлое. Все, что осталось от этой махины, помимо слова «совок», это матрешечники на Старом Арбате - люди, которые продают все тот же ассортимент: матрешки, солдатские ремни, шапки-ушанки, значки, медали, советскую символику. Матрешечники тоже знают, как вести торговлю на нескольких языках, и тоже попробуют продать все, что человеку никогда и не пригодится. Орлов и Ханкин, бывалые ребята, свои навыки не растеряли и уверены: если вдруг снова будут пустые полки и ничего нельзя будет купить, они точно знают, как быть в этой ситуации.
ФАРЦОВЩИКИ В ЦИФРАХ:
В 1981 году из Финляндии начинают поставлять импортные сигареты, а в Кишиневе начинают выпускать Marlboro по лицензии. Стоят сигареты 1,5 рубля за пачку и становятся обязательным атрибутом красивой жизни. Они использовались как деликатес - красиво достать пачку, выкурить сигаретку с чашечкой кофе и коньяком.
150 рублей стоили фирменные джинсы у фарцовщиков. Цена заоблачная. В Союзе в 1980-е рабочие и служащие зарабатывали в среднем от 80 до 200 рублей в месяц. В сельском хозяйстве средняя зарплата составляла 100,9 рубля. Зарплата же высших государственных и партийных кадров - около 2% всего населения СССР - была выше зарплаты крестьян и рабочих в 20-25 раз.
680 миллионов пар обуви в год шились в 1970-е. Советский Союз стал крупнейшим в мире производителем обуви - по 2,8 пары на человека. Но дефицит все равно случился: советская обувь была немодная, неудобная - в общем, плохая. Носить советское было не круто, минимум - чехословацкое (не для себя же они делали по 6,7 пары на душу населения). Но и этого на всех не хватало. Элитной считалась обувь из Югославии и Финляндии, высший шик - итальянская, но продукция капстран была только в крупных городах, мгновенно раскупалась и свободно продавалась только с рук с переплатой в 10 рублей минимум.
15 миллионов советских граждан трудились в теневой экономике, оказывая запрещенные частные платные услуги: в основном это был ремонт бытовой техники, автомобилей и квартир плюс фарцовка и спекуляции. На селе в теневой экономике было занято 80 % населения. В 1980-е годы объем этого рынка составлял порядка 80 миллиардов рублей в год.
(с) Егор Мостовщиков