Настоящая дружба крепится взаимным компроматом: чем он жестче, тем крепче дружба.
Запомните, Андрюша, после двадцати пяти друзей не будет! - учил меня жизни куратор моей дипломной работы Владимир Максимович. - Будут коллеги, знакомые, а друзья - они только со школы или из университета».
В школе у меня друзей не было. Одноклассники обожали баскетбол и ушу, пили дома водку, когда родители выезжали на дачу, ходили на дискотеку - они были здоровыми подростками. А я любил только чтение. Моя мама была директором школы, в которой я учился. Поэтому рассказы о том, как «Леха вдул Катюхе» при мне резко сворачивались, пить водку не звали. Как-то так школа и перетекла в университет. На первом курсе я попробовал, наконец, водку, и у меня появились друзья. По средам мы ходили в клуб «Грибоедов». Правило было такое: если заходишь внутрь до 20:00 - платишь двадцатку и получаешь на эту сумму жетон, который можно отоварить в баре. Солянка стоила двадцать, мы докладывали по десятке на рюмку «Синопской» и были королями. В «Грибыче» мы впервые увидели Шнурова - он читал стихи, а потом выпивал с нами. После клуба мы ехали на Финский залив, тащили в сумках пиво, спали на песке и мечтали, как будем зарабатывать аж по сто долларов в месяц. Петя, Даша, Сима, Маша, Женька... Ближе к диплому все скомкалось.
«Запомните, Андрюша, потом будут только коллеги и знакомые!» - Владимир Максимович очень за меня переживал. Я окончил университет. Друзья пусть не все, но остались. Хотелось еще чего-то, казалось, дружбы не хватает - острой, тайной, с черной духовной скрепой. И тут, вопреки пророчеству куратора, в мою жизнь вошел он. На вечеринке, где я встретил Сашу, мне немедленно захотелось набить ему морду. Он много смеялся. Отглаженный льняной пиджак и часто употребляемое словосочетание «любимейшее охлажденное розе» выдавали в нем чистого негодяя. Следующие десять лет мы провели, встречаясь раза по четыре в год. Между встречами вели переписку о прочитанной литературе и девушках. Когда отдыхали - окунались в трэш до конца. Такой трэш, о котором рассказывать не могли никому. Так сбор совместного компромата стал ключом к нашей дружбе. При этом мы договорились, что, когда объем компромата достигнет предела, когда одному из нас станет невмоготу от его веса, мы разойдемся.
Мы суммировали свои пороки и составляли подробные планы досуга. Как только мне казалось, что наш ресурс дружбы исчерпан, Саша предлагал домашний кинопросмотр со знакомой девушкой, которая весь вечер служила нам столиком под закуски. А когда он начинал зевать от наших стандартных затей, я ставил в номере отеля спектакль «Мытье полов», приглашая в качестве актеров двух мулаток. И мы пили его «любимейшее охлажденное розе», смотрели на отжимание тряпок и кивали друг другу: да, узы дружбы еще крепки. «Мне дали три адреса в Токио! Надо разведать!» - Саша хряснул бокал о паркет, когда мулатка запустила в меня мокрый купальник.
Первое место было подвалом. По крутой лестнице мы спустились в едва освещенный коридор. По бокам пять дверей с узкими окошками у самого пола. Работница клуба ткнула пальцем во все двери: «Хотите внутрь или в коридоре? В коридоре дабл прайс!» Мы разделились. Сашу увели, я остался. Минут пять ничего не происходило. Наконец, за дверьми послышалось шуршание. «Сейчас выйдут», - подумал я. И опять тишина. И опять шуршание, и еще мычание. Я подергал дверь за дверью - все закрыты. Из окошек у пола заструился свет, я встал на карачки у одного из них и увидел в комнате мужчину, который катался по полу. Носом он тыкался в какие-то тряпочки. Я дополз до следующего окошка, до третьего, до четвертого. Везде терлись об пол и мычали. Меня озарило: это не тряпочки - это трусы! Заломило спину, от пола пахло хлоркой. В пятом окошке на ковре извивался только один японец, руки его были связаны, зубами он рвал женские кружевные трусики и неистово вращал головой. Я нагнулся еще ниже и увидел вжавшегося в угол от ужаса Сашу.
Второе место оказалось гигантским гаражом. Посреди него на платформе стоял в свете прожекторов стеклянный куб. Через него протянули поручень, как в вагоне метро. Ко входу в куб выстроилась очередь человек из пятнадцати. Сначала внутрь вошли три длинноногие японки в коротких шортиках и гольфах. Они встали с интервалами и взялись за поручень, так что стало ясно, что все это - вагон метро. В куб запускали по одному-двум каждые три минуты, так что внутри становилось все теснее. На столе перед входом лежали сумки, портфели и пакеты, которые можно было взять для большей достоверности. Куб тихонько покачивался. Мужчины брались за поручень и прижимались к женщинам. Те недовольно взвизгивали и раздавали мужчинам пощечины. На время мужики успокаивались, потом менялись местами друг с другом и начинали тереться о японок снова. Мы шагнули внутрь последними, когда куб уже наполнился похотью и запотел. В руке у меня был дипломат. Только я схватился за поручен!), как японка взвизгнула: «Тикусёмо! Тикусёмо!» Одной рукой она держала поручень, а другой колотила по моему дипломату. По словам и жестам я понял, что женщина агрессивно интересовалась его содержимым. Саша выглянул из-за японской спины: «Она завелась!» «Ахо! Онорэ!» - била она меня но плечу. «Ай доит андерстенд ю!» - растерялся я. «Ю а зели бед бо! Зели!» Я открыл дипломат - в нем лежал толстенный «Капитал» Маркса на английском. «А-а-а-а! - завопила она. - Ю а комюнист! Факин комюнист!» Она вырвала у меня книгу и начала охаживать меня ею. Куб покачивался, толпа продолжала усердно сопеть, звенели пощечины, японцы оглядывались на меня с завистью. «Синдзимаэ, тикусёмо! Гоу, гоу!» - Марксом она выталкивала меня наружу. На выходе администратор клуба поклонилась мне: «Вам очень повезло!» По правилам, девушки должны держаться хотя бы одной рукой за поручень, отойти от него можно только при сигнале, который меняется каждый день. В тот день сигналом был «Капитал». «Вам подарок при следующем посещении - право войти в вагон первым!»
Третье место находилось на крыше небоскреба. У лифта нас встретила толстая японка в черном. Мы сразу назвали ее «мадам Жо-Жо». Она обмахивалась веером и им же раскручивала пространство вокруг себя. Здесь у нас это, там у нас то, вам сюда, садитесь! Ресторан, столики, официантки в черных блузках и юбках. За столиками по виду бизнесмены, несколько пар. Вид на ночной Токио, свежо. Мы заказали угря. Выпили. «Непонятно, чего тут такого?» - Саша крутил головой. Сейчас, наверное, шоу будет, предположил я. Сидели час - никакого шоу. Заказали еще еды. Мадам Жо-Жо плавала по залу. По людям было видно, что они завсегдатаи. Их лица сияли знанием, которого у нас не было. Мы захмелели. «Извините, у нас вопрос, мадам!» -«Да?» - «Мы здесь первый раз, что у вас тут особенного?» Жо-Жо тихо хихикнула, сложила веер и помахала им в воздухе. Подошли две официантки. «А теперь смотрите сюда!» - веером она указала на пол под девушками. Мы нагнулись. Пол был зеркальным, на девушках не было нижнего белья.
С моими близкими друзьями я бы такого не проделывал. С Вовой, Дашей, Мишей я ходил в кино, пил вино, загорал, у них я одалживал деньги. С Сашей нас крепил только компромат друг на друга. И тут я с сожалением узнал о его геополитических взглядах. Так открылся ящик Пандоры. Я знаю, что дружба - выше всего, что каждый имеет право на свое мнение, меня учили, что чужую точку зрения нужно уважать. Я внимательно слушал Сашу, когда он излагал свое политическое кредо. Там были слова «русский народ», «не прогибаться» и самое страшное - «благо». Я старался дышать ровно, считая в уме выпитые им за эти годы бутылки «любимейшего охлажденного розе» и пары сношенных лоферов. Старался дышать ровно. Но как и десять лет назад, мне захотелось набить ему морду.
Первый удар пришелся в его мягкий живот. Таких острых ощущений за все время нашей дружбы я не испытывал даже в Токио. После драки Саша отвез меня с ушибами и сотрясением головного мозга в травмпункт. Как настоящего друга. И навестил меня дома на следующий день: «Вот поправишься, поедем в Прагу. Там мне про два места рассказали!» Но компромат уже перелился через край. Владимир Максимович, родной, вы были правы! После школы и университета не то.
(с) Андрей Савельев