Никогда не забуду последнюю встречу с Володей. Уже за год-два до этого он... явно уходил. Ни для кого не секрет, что он сидел, а точнее, его подсадили «на иглу», причём подсадили те, кого он называл друзьями, фамилий называть не буду...
Помню, как однажды ко мне приехала Марина: «Помоги!» Володе стало плохо. Но самое страшное, она привезла с собой то, что выудила у него из карманов, это были шприцы с сильнейшим наркотиком. И было невозможно с ней не согласиться, когда она сказала: «Ты же понимаешь, что это конец». Это был конец. А ведь после этого Володя продержался ещё два года. Самым страшным был последний год, когда мы с ним уже откровенно говорили о смерти. И потому я так хорошо запомнил ту нашу прощальную встречу. Было начало лета 80-го. Я улетал в Грецию, он - в Россию. Мы вышли из моей мастерской на улице Риволи - солнечный летний день, Сена вся усеяна корабликами. И у меня вырвалось: «Володь-ка, давай назло всем будем жить». И он так посмотрел на меня. Очень грустно. И сказал: «Попробую». Но в этом «попробую» было столько безнадёги - что это возможно, что получится. Подъехало такси. И я невольно сделал стоп-кадр себе на память: на Володе жёлтая кожаная куртка, джинсы, и вот он садится в машину...
А буквально через месяц-полтора в Греции я узнал, что он ушёл. Много позже, когда я вернулся в Париж, у себя в мастерской я наткнулся на листок со стихами, это было прощальное стихотворение Высоцкого, которое он спрятал между моими рисунками. И там были строчки: «... Вспоминай про друга Вовку...» - и последние: «Как хороши, как свежи были маки, из коих смерть схимичили врачи». Он понимал, от чего уходит, он всё понимал.