воскресенье, 24 августа 2014 г.

Ку! или Записки трезвенника

Георгий Данелия

Сейчас режиссёр Георгий Данелия пребывает в том периоде жизни, о котором сам говорит так: «Бросил пить, курить и любить... Не очень завлекательно». Но он нашёл способ смягчить удар, променяв всё на прозаический образ жизни. Об этом - в его новой книге «Кот ушёл, а улыбка осталась», которая готовится к печати.

Броня крепка

2012 год, февраль. Сидим в мастерской: Эдик Беляев (режиссёр), Саша Храмцов (художник), Слава Бойков (монтажёр) и я. Работаем над раскадровкой эпизода «Бункер ПЖ» анимационного фильма «Ку! Кин-дза-дза». Вошёл мужчина. Высокий, солидный, с осанкой военного. В тёмном драповом пальто с каракулевым воротником, в каракулевой шапке пирожком. В одной руке портфель, в другой - небольшой фиолетовый потёртый чемоданчик. Гость опустил тяжёлый портфель на пол, чемоданчик положил на стол. Снял пальто, шапку, повесил на вешалку. Одёрнул пиджак.


- Разрешите представиться. Чурин Александр Петрович, журнал «Броня», я вам звонил.

- Слушаю вас.

- Минуту терпения. Сейчас приступим.

Чурин открыл чемоданчик, это оказался патефон. Достал из портфеля пластинку в футляре, поставил её на диск патефона. Пустой футляр от пластинки с названием «Военные марши» прислонил к компьютеру. Вставил в паз ручку, завёл патефон. Проверил иголку, поставил мембрану на пластинку. Зазвучал марш «Броня крепка, и танки наши быстры». Чурин достал из портфеля иконку Божьей Матери, поставил на полку за мной. Вынул из портфеля бронзовый подсвечник и свечку. Подсвечник поставил на стол. Свечку вставил в подсвечник. Щёлкнул зажигалкой. Извлёк из портфеля толстую книгу с названием «История духовых инструментов» и фотографию генерал-майора в золочёной рамке. Их он тоже приспособил на полку. Вынул из портфеля фотоаппарат «Зенит». Отошёл к стенке, нацелил фотоаппарат на меня.

- Георгий Николаевич, руки на колени положите. Чуть прямее сядьте. Смотрите в объектив. Так, хорошо. Молодой человек, держи, - он протянул фотоаппарат Эдику Беляеву. - Встань на моё место, сюда смотришь, сюда нажимаешь, больше ничего не трогаешь.

Чурин встал рядом со мной, положил руку мне на плечо, как это делали наши предки на старых фотографиях.

- Готов?

- Готов.

- Всё вошло?

- Всё.

- Улыбаемся. Снимай.

Эдик щёлкнул.

- Порядок?

- Порядок.

- Генерала я не перекрывал?

- Какого генерала?

- Прокофьева, Андрея Варфоломеевича, - показал на фотографию в рамке.

- Плечом, чуть-чуть.

- Отставить! Сделаем так. - Чурин взял фотографию генерала и дал мне в руки. - Держите, Георгий Николаевич. Прямо перед собой. Чуть-чуть повыше. Хорош. Улыбаемся. Снимаем.

- Вы книгу перекрываете.

- Хрен с ней, с книгой! Ты не отвлекайся, фотографируй!

Потом Чурин попросил Эдика щёлкнуть меня одного с фотографией в руках. Сам сел на моё место, но фотографию в руки не взял, а поставил рядом с иконой на полку. Затем попросил сфотографировать только генерала с иконой. Потом остановил патефон, пластинку вложил в футляр, отложил в сторону, затушил свечи, аккуратно собрал всё в портфель. А пластинку «Военные марши» вручил мне:

- Почитайте, тут всё написано.

Я прочитал: «Создателю фильма «Я шагаю по Москве» режиссёру Георгию Данелии на добрую память. С искренним уважением и наилучшими пожеланиями от коллектива журнала «Броня» ко Дню метростроевца».

Чурин оделся, обещал прислать журнал с фотографиями, пожал мне руку (его рукопожатие было крепким), забрал портфель, патефон и удалился.

- Коллеги, - обратился я к соратникам, - вы это тоже видели, или у меня галлюцинации?

- Тоже видели.

- Запомнили?

- Запомнили.

- Если я когда-нибудь это опишу, подтвердите, что всё так оно и было?

- Подтвердим. А вы будете писать третью книжку?

- Если этот фильм закончим когда-нибудь.

Между прочим. Над фильмом «Ку! Кин-дза-дза» мы работали семь лет. Фильм шёл очень трудно.


Дети разных народов

Город Нью-Йорк. 1991 год. Утро после банкета. В кармане ни цента. Пошёл гулять. Навстречу мужик. Когда поравнялись, мужик спросил:

- Мистер, ай эм алкоголик. Кен ю хэлп ми?

- Искьюз ми, сэр, ай эм алкоголик ту, - ответил я.


«Голова моя пуста, как пустынные места...» Г. Шпаликов

2013 год. Декабрь. Вчера закончили фильм «Ку! Кин-дза-дза». Отметили. Сегодня проснулся, голова не болит, не тошнит. Обидно.

Когда снимаешь фильм - как будто бежишь стометровку. Не хватает времени, каждая секунда дорога: придумать, решить, успеть. Иногда работа в три смены: перезапись, озвучание, музыка, монтаж. Когда фильм закончен, просыпаешься - как будто с разбега в стену врезался. Пустота. Не о чем думать.

До девяносто шестого года смягчало удар «отмечание окончания». После банкета просыпаешься утром, голова болит, тошнит, решаешь, что лучше: принять пирамидон (лекарство от головной боли) или пойти выпить пиво. Есть о чём думать.

А в девяносто шестом я бросил пить (закодировался), и «Ку! Кин-дза-дза» - пятый фильм, после «отмечания окончания» которого просыпаться не хочется. Просыпаешься, голова ясная, состояние рабочее, вскакиваешь, чтобы принять душ и привести себя в порядок.

А зачем?!

«Голова моя пуста, как пустынные места, я куда-то улетаю, словно дерево с листа...»

После фильма «Фортуна» меня спасало то, что я писал книжки «Безбилетный пассажир» и «Тостуемый пьёт до дна». И сейчас зачем изобретать велосипед? Надо заставить себя написать ещё одну книжку. Но о чём в ней рассказывать? Всё интересное я уже написал. Записки старика, который бросил пить, курить и любить? Не очень завлекательно. Хотя так же я думал перед тем, как принялся писать книжку «Тостуемый пьёт до дна». И тогда я боялся, что она будет намного хуже первой и что мои друзья, когда прочтут её, скажут: «Надо было ему вовремя остановиться. Жаль старика». Но вторая как-то проскочила. Может, и эта проскочит? Что ж, попробуем.


Фрэнсис Форд Коппола

Во время Московского кинофестиваля 1979 года позвонили с «Мосфильма» и сказали, что завтра в десять утра показывают Копполе «Осенний марафон» и Сизов (тогда генеральный директор киностудии «Мосфильм») просит меня приехать. Приезд Фрэнсиса Копполы на Московский кинофестиваль с фильмом «Апокалипсис» произвёл фурор.

За него шла борьба, все хотели с ним пообщаться и пригласить в гости.

В десять я был на «Мосфильме». Зашёл к Сизову.

Он говорил по телефону:

- А когда вы его привезёте?.. Ну, хорошо, подождём, -положил трубку и сердито сказал мне: - Вчера он был у кого-то в гостях, там его так накачали, что теперь не могут разбудить. Так что давай подождём часик. Покажем фильм, потом пообедаем.

Через час Коппола не появился, через два тоже. Приехал он только в половине второго, как раз к обеду. Приехал не один. С ним был брат Джулио, племянники, двоюродная сестра с мужем, детьми и няней, переводчики.

За обедом я рассказал Копполе о том, что произошло в Тбилиси, когда показывали в Доме кино его знаменитый фильм «Крёстный отец». Попасть на этот просмотр мечтал весь город. Одному богатому человеку по почте прислали пять билетов, тот обрадовался. Пошли всей семьёй: он, жена, сын, дочь и родственница из Дигоми. Когда они вернулись, квартира была пуста. Вынесли всё, включая картины, антикварную мебель и даже чешский унитаз. Копполе эта история понравилась.

После обеда показали гостям фильм. Картина итальянцам понравилась.

А потом поехали в гостиницу «Россия», где жили гости фестиваля. Семья Копполы - на двух фестивальных «Чайках». А Коппола с переводчиком - со мной, на моей машине.

По дороге он спросил:

- У вас в фильме герой полтора часа изменяет жене. Были проблемы?

- Нет.

- Странно... Вчера мне ваши коллеги жаловались, что в советском кино ничего показывать нельзя. Это не так?

- Кое-что показывать можно, но не всё...

В гостинице мы попрощались. Коппола пошёл к себе. А я направился к стойке администратора, чтобы узнать, в каком номере остановился мой друг, западногерманский продюсер Сергей Гамбаров, для него у меня был припасён альбом с рисунками Сергея Эйзенштейна. В вестибюле гостиницы наткнулся на свою сестрёнку, актрису Софико Чиаурели.

- Ты Коку Игнатова не видел? - взволнованно спросила она.

- Нет, а что?

- Вчера Коппола был у Двигубского, и мы с Кокой пригласили его сегодня в «Иверию» (был такой грузинский ресторан в Голицыне по Минскому шоссе). Кока куда-то исчез, а у меня всего шестьдесят рублей. Надо деньги доставать. У тебя есть?

- Вы Копполу вчера так ухайдакали, что вряд ли он помнит, что говорил вчера Кока.

- Что значит не помнит, а если помнит?

- Давай спросим.

Подошли к фестивальной службе, попросили выяснить планы Копполы на сегодняшний вечер. Они позвонили секретарю Копполы, и тот сказал, что сегодня вечером Копполу пригласила грузинская актриса в загородный ресторан.

У меня было с собой рублей тридцать, у Софико шестьдесят, всего девяносто - для ужина с Копполой и его свитой в загородном ресторане маловато. Что делать? Ехать в сберкассу за деньгами поздно, уже закрыто. Поднялся в номер к своему сокурснику, режиссёру Шухрату Аббасову, взял взаймы «до завтра» 190 рублей (всё, что у него было) и, естественно, пригласил и его на ужин. Спустился в вестибюль. Спросил у Софико:

- Сколько нас будет?

- Я, ты, Коля Двигубский, их человек восемь.

- Ещё Шухрат.

- Берём с запасом - пятнадцать.

- Если в Доме кино, то должно хватить, а в ресторане «Иверия» - не знаю.

Позвонил секретарю Копполы и попросил узнать, не хочет ли Коппола вместо загородного ресторана пойти в ресторан Дома кино. Секретарь выяснил и передал, что Коппола говорит, что в Доме кино уже был, а сегодня хочет в загородный, грузинский.

Позвонил в «Иверию», заказал стол на пятнадцать человек.

Когда Коппола со своей семьёй и свитой спустились, я сказал, что Софико моя сестра и пригласила меня на ужин тоже. И объяснил переводчику, как ехать в «Иверию».

- С телевидения кто-нибудь есть? - громко спросил переводчик.

- Есть, - отозвалась барышня в джинсах.

- Едем в «Иверию» по Минскому шоссе.

От гостиницы отъехали в таком составе: две «Чайки» с семьёй Копполы, три «Волги» с переводчиками, фестивальной службой и свитой Копполы, мосфильмовский рафик с кинокритиками, микрик со съёмочной группой с ЦСДФ, лихтваген. И мы на синем «Жигуле»: Софико, художник Коля Двигубский, Шухрат Аббасов и его приятель, маленький узбек в тюбетейке, с медалью «Ветеран труда» на лацкане пиджака.

- Какой ужас! Вся эта шобла с нами за стол сядет?! - нервничала Софико.

- А куда деваться.

- Ужас!

Я затормозил у телефона-автомата, позвонил в «Иверию» и попросил, чтобы стол накрыли не на пятнадцать, а на тридцать человек и ещё отдельный стол - на восемь, для водителей. А закуски пока не ставили.

Когда приехали и все расселись по своим столам, Софико сказала Копполе:

- Фрэнк, есть два варианта: можно заказать обычный ужин, это примерно та же еда, что ты ел вчера, или простой крестьянский ужин, какой грузинские крестьяне едят каждый вечер.

- Я люблю простую еду, - сказал Коппола.

- Неси всем лобио, зелень, сулугуни, хлеб, семь бутылок водки и тридцать «Боржоми», - заказал я.

- Всё? - спросил официант.

- Нет, подожди, - сказал маленький узбек в тюбетейке. - Георгий, знаете, что ещё вкусное крестьянское? Сациви. Это варёная курица с орехами, - объяснил он переводчику. Тот перевёл.

- Сациви всем? - спросил официант.

- Мне не надо, - сказал я.

Софико и Двигубский тоже отказались. Остальные заказали сациви.

Я открыл меню и начал искать, сколько стоит сациви.

- Всё? - спросил официант.

- Всё, - сказала Софико, - неси.

- Нет, подожди. Софья Михайловна, а знаете, что ещё любят грузинские крестьяне? - не унимался маленький узбек. - Грузинские крестьяне любят молодого барашка, зажаренного целиком.

- Сейчас не сезон, уважаемый. Неси то, что уже заказали, - велела Софико официанту.

Официант пошёл выполнять заказ.

- Откуда он взялся, этот идиот? - спросила у меня Софико по-грузински.

- Шухрат привёл, - ответил я ей тоже по-грузински.

Шухрат услышал своё имя и пожал плечами, мол, всё понимаю, но ничего не могу поделать.

Когда официанты принесли водку «Столичную» и воду «Боржоми», маленький узбек спросил:

- Георгий Николаевич, а вино «Киндзмараули» они пробовали?

- Не пробовали, - сказал переводчик.

- Вина «Киндзмараули» сколько бутылок? - тут же спросил официант.

Софико посмотрела на меня, вздохнула и сказала:

- Неси пять бутылок, а потом посмотрим.

И тут я увидел, как другой официант несёт на подносе шесть банок с чёрной икрой и лососину к столу водителей. Маленький узбек тоже увидел.

- Георгий Николаевич, здесь чёрная икра есть! Спроси, - велел он переводчику, - они чёрную икру любят?

- Любят, - уверенно сказал переводчик.

- Чёрной икры сколько? - спросил официант.

Мы с Софико посмотрели друг на друга.

«Оставлю паспорт, завтра деньги сниму с книжки и расплачусь», - решил я.

- Чёрную икру неси всем! - сказал я.

И успокоился.

Вечер прошёл хорошо. Было весело. Софико, остроумная и обаятельная, была прекрасным тамадой. Оркестр, не прекращая, играл музыку из «Крёстного отца» и «Мимино». Потом на сцену вышел Джулио и спел арию из оперы «Паяцы». После него худенький кинокритик в роговых очках Фима Розенберг со сцены спел «Сколько я зарезал, сколько перерезал, сколько душ я загубил, только тебя, занозу сероглазую, больше я всех полюбил». Ему казалось, что эта песня в стиле фильма «Крёстный отец» и Копполе должна понравиться. А чтобы не обидно было и мне, критик спел песню на слова Евтушенко, которая звучит в ресторане в фильме «Мимино»:

В стекло уткнув свой чёрный нос,
всё ждёт и ждёт кого-то пёс.
Я руку в шерсть его кладу,
и тоже я кого-то жду.

Когда ужин подошёл к концу, я попросил официанта принести счёт.

- Всё оплачено, - сказал официант и посмотрел на маленького узбека.

Маленький узбек виновато развёл руками и застенчиво улыбнулся.


В стекло уткнув свой чёрный нос

После того как я снял фильм по Марку Твену, меня стали приглашать на приёмы в американское посольство. Поскольку там были виски и сигареты «Мальборо», которых не было в продаже, ходить туда мне нравилось. На одном из таких приёмов в честь Дня независимости, моя подруга Мила Вронская, которая работала в посольстве преподавателем русского языка, подошла ко мне с женой американского посла и сказала, что жена посла в восторге от моего фильма «Афоня».

- Трогательный фильм, - сказала жена посла.

- Спасибо.

- А вы слышали, как Георгий Николаевич поёт? - вдруг спросила Мила. - Он замечательно поёт. - Гия спой, пожалуйста!

- Здесь?

- Здесь. Только нужна гитара, - сказала Мила жене посла.

Я энергично отказывался, но кто-то принёс гитару, кто-то поставил стул, а Мила объявила по-английски:

- Господа, идите сюда, для нас будет петь режиссёр Данелия.

Кошмар! Голоса нет, играть не умею (три аккорда для своих). Куда деваться? Сел, взял гитару, она оказалась шестиструнной, и я, как утопающий за соломинку:

- Господа, это шестиструнная гитара, а я играю на семиструнной, здесь другой строй.

- Ты настрой гитару, как тебе удобно, а мы подождём, - сказала Мила.

Пока я перестраивал гитару, вокруг меня собрались все: американский посол со своей женой, дипломаты из других посольств, наши чины, их шпионы, наши разведчики, прогрессивный поэт, модный художник, красавица актриса и мой старый приятель актёр Евгений Моргунов.

Я настроил гитару и запел слабым голосом: «Уткнув в стекло свой чёрный нос, всё ждёт и ждёт кого-то пёс...»

Когда я допел, раздались жидкие аплодисменты, а восторженная Мила воскликнула:

- Прелестно, правда?

- Энрико Карузо! - зычным голосом поддержал её Моргунов.

Кто такой Карузо, не все дипломаты знали и на всякий случай согласились. Но спеть ещё чего-нибудь меня никто не попросил. Я прислонил гитару к стулу и слинял. И больше на приёмы в американское посольство не ходил.

О том, что в этом стихотворении Евгения Евтушенко можно найти опасную крамолу, я тогда не подозревал. После просмотра фильма «Мимино» во ВГИКе в коридоре меня остановили два юных студента, отвели в сторонку и конфиденциально спросили, правильно ли они поняли настоящий подтекст песни, которую поёт в фильме Матти Гешоннек:

- Это тоска нашего народа по свободе!

- Расшифруйте, пожалуйста.

- Там в песне: «Уткнув в стекло свой чёрный нос, всё ждёт и ждёт кого-то пёс». Пёс - это не собака, а советский народ, который ждёт не женщину, как это можно подумать, а свободу! - сказал один студент. - А вот: «Я руку в шерсть ему кладу, и тоже я кого-то жду». На поверхности - перископ: хозяин гладит собаку, а, по сути, автор имеет в виду: интеллигенция вместе с народом ждёт перемен.

- Вы на каком курсе?

- На первом.

«Бедные, - подумал я, - ещё четыре года учёбы, и они совсем свихнутся».

- Интересная трактовка, - сказал я. - Но как быть с последней строкой: «Мой славный пёс ты всем хорош, и только жаль, что ты не пьёшь»? К кому обращается автор, к советскому народу или всё-таки к славному псу? Подумайте...

И ушёл.

Между прочим. В то время и редакторы и цензоры искали и находили подтекст; и авторы ухитрялись что-то протащить, и зрители искали и находили эзопов язык, даже там, где его вовсе не было. Особенно в этом преуспевали студенты творческих вузов.


Моргунов

Стоял я в очереди на заправку у бензоколонки около Дома пионеров. Очередь длиннющая - до улицы Косыгина. Подъехал на красном «Жигуле» актёр Евгений Моргунов. Вышел из машины, поздоровался и спросил:

- А ты почему в очереди? Тебе без очереди положено.

- Я скромный, - пошутил я.

- Товарищи, среди нас внук Павлика Морозова! - зычным голосом объявил Моргунов. - Пропустим сироту без очереди?

- Пусть заправляется, - вяло сказал кто-то в очереди.

- Давай, Георгий Николаевич, подъезжай.

- Не надо... Прошу.

- Товарищи, он стесняется! Скромный! А мы ему скажем так: «Пока не заправишься, никто заправляться не будет!» Верно, я говорю?

- Ладно, только пусть не тянет, - сказал первый в очереди.

Пришлось заправиться. Было это в 1993 году.

Между прочим. Пионер Павлик Морозов - герой тридцатых годов. О нём рассказывали на уроках истории в школах. Во время коллективизации Павлик узнал о заговоре кулаков и сообщил об этом властям. Кулаков обезвредили (среди них был и отец Павлика). А родственники в отместку мальчика убили. О Павлике Морозове снимали фильмы, написали оперу, а на родине поставили памятник.


Карниз дышит

Познакомился я с Женей Моргуновым в конце сороковых годов. Я учился в Архитектурном институте, а он оканчивал ВГИК. Об остроумных проделках и розыгрышах Моргунова до сих пор ходят легенды. Вспомню, что видел сам.

Как-то гуляли мы с Женей Моргуновым по улице Горького (после войны было принято гулять от Пушкинской до Охотного и обратно). Когда проходили мимо Центрального телеграфа, он остановился, задрал голову и громко сказал:

- Смотри на карниз!

Моргунов отошёл шагов на пять, выставил вперёд руки, напрягся, стремительно подскочил к стене и что есть мочи толкнул облицованное гранитом, незыблемое, как пирамида Хеопса, здание Центрального телеграфа.

- Видишь?! - он показал пальцем вверх.

- Что?

- Карниз дышит! Рухнет, придавит кого-нибудь!

Двое прохожих остановились и тоже посмотрели вверх.

- Не видишь? Внимательно смотри, колебание мизерное! - Моргунов снова отошёл и снова что есть силы толкнул здание. - Теперь заметил?

- Нет.

- Ты внимательно смотри, это же миллиметры!

Через несколько минут вокруг нас собралась толпа, человек пятьдесят, а может быть, и больше. Моргунов толкал стену, и каждый раз люди внимательно смотрели вверх, на карниз. И слышались реплики:

- Какое безобразие!

- Упадёт, раздавит кого-нибудь насмерть!

Тут подъехала аварийная служба с милицией, толпу быстренько разогнали и поставили ограждение. Что они там чинили, я не знаю, но ограждение стояло до осени.

Между прочим. Тогда Моргунов уже снялся в роли Стаховича в фильме Сергея Герасимова «Молодая гвардия», но на улице его ещё не узнавали. Узнаваемым он стал в начале шестидесятых, когда сыграл Бывалого в культовом фильме Гайдая «Пёс Барбос и необычайный кросс».


Конституция

В 1961 году я уезжал из Ленинграда в Москву (там мы с Виктором Конецким работали тогда над сценарием фильма «Путь к причалу»). На «Красную стрелу» опоздал. Взял билет на проходящий из Мурманска поезд. Поезд пришёл вовремя. Вошёл в свой вагон, в своё купе, а там - Евгений Георгиевич Моргунов собственной персоной. Ну, обрадовались встрече, конечно. Женя возвращался из Мурманска со съёмок. Поезд тронулся, в четырёхместном купе нас было двое.

- Слава богу, одни едем, - сказал я.

- Не факт. В Бологом могут подсадить.

Вошёл проводник:

- Ваш билет, пожалуйста, - обратился он ко мне.

- Пожалуйста, - я протянул билет.

- Узнаёшь товарища? - спросил Женя.

- Узнаю. Он только что прошёл.

- «Витязь в тигровой шкуре» читал?

- В школе проходили, кажется. А что?

- Это он написал. Знакомься: заслуженный писатель Российской Федерации товарищ Шота Руставели.

- Рады видеть, - вежливо сказал проводник. -Постель брать будете?

- Буду.

- Любезный, ты вот что: неси сюда свечку и красную скатерть! - распорядился Моргунов. - Мы с товарищем Руставели будем новую конституцию писать. Давай, действуй!

- Свечка есть. А красной скатерти нет. Есть зелёная, совсем новая, ещё не стиранная. Принести?

- Да ты сам понимаешь, что говоришь? Нашу самую гуманную, самую справедливую, самую мудрую конституцию на зелёной скатерти писать? Абсурд! Нонсенс! - возмутился Женя.

- Есть занавеска, кремовая.

- А флаг есть красный?

- Есть.

- Неси.

- Он старый, мятый.

- Неси, какой есть. И главное: чтобы до Москвы к нам никто не совался.

- А если в Бологом подсядут?

- Рассортируй по составу. Ты что - хочешь, чтобы Родина без новой конституции проснулась?!

Доехали мы до Москвы в купе вдвоём. Свечку не зажигали. Сэкономили.


Сорок лет спустя

Сочи. Фестиваль «Кинотавр». Солнечное утро. Чёрное море. Пляж гостиницы «Жемчужная». Народу много. На топчане всемирно известная писательница Виктория Токарева с дочкой Наташей. Я подошёл.

- Доброе утро, девочки!

- Доброе утро, - ответила Наташа.

А Вика громко спросила:

- Гия, ты почему зубы не надел?

- Мама... - с упрёком сказала Наташа.

- Вика, зачем такую дорогую вещь на пляж таскать. Украдут, - сказал я.

И Вика захохотала, громко и весело. Люблю, когда она хохочет.

Между прочим. С Викой Токаревой мы написали вместе шесть сценариев. Последний - «Мимино» - почти сорок лет назад. Журналисты часто пытали меня про наши личные отношения. Но я был неприступен и твёрд - никогда ничего не рассказывал. А сейчас постарел и стал болтлив.


Грек Манолис

Во время подготовительного периода картины «Паспорт», когда мы после долгих мытарств наконец-то утвердили на главную роль американского актёра Питера Рихарда, моя жена Галя уговорила меня, пока второй режиссёр Саша Хайт отправлял технику в Тбилиси, на неделю поехать отдохнуть в Ессентуки. Приехали. Воду не пьём, не гуляем, а с утра до ночи смотрим по телевизору бурные дебаты народных депутатов. Восемьдесят восьмой год. Перестройка. Депутаты один за другим в прямом эфире говорят то, за что раньше давали от пяти до пятнадцати. Мы вполне с ними солидарны. Грядут перемены. Впереди нас ждёт нормальная, человеческая жизнь. Настроение хорошее. Но тут звонит Саша Хайт и сообщает, что Питер Рихард сниматься у нас не сможет.

- Константин (наш французский продюсер) предлагает снимать французского актёра. Он прислал кассету. Если да, то снимаем, если нет - сворачиваемся, дальше он тянуть не может.

По контракту в главной роли мы должны были снимать зарубежного актёра.

На следующий день мы встретили самолёт в Минводах и получили кассету с французским фильмом. Название уже не помню. Возникла проблема. В санатории видео не было. У врачей и персонала тоже. Это сейчас видео есть в каждом доме, а тогда, в середине 80-х, с трудом нашли один видеомагнитофон.

В тот вечер перед показом фильма «Кин-дза-дза» у меня была встреча со зрителями в местном Доме культуры. После того как я рассказал всё, что обычно рассказывают, и ответил на все вопросы, я обратился к залу:

- Товарищи, есть у кого-нибудь из вас видеомагнитофон? Мне надо срочно посмотреть кассету, для работы.

Молчание.

- А может быть, вы знаете кого-нибудь, у кого есть?

- У грека Манолиса есть, - сказал немолодой тучный мужчина в тесном железнодорожном кителе.

- А вы не подскажете, где он живёт?

- Тут, недалеко. За водокачкой.

- Может, вы меня проводите?

- Товарищ Данелия, он, между прочим, ваше кино пришёл посмотреть, - сказала женщина, сидевшая рядом, видимо, его жена.

- Это кино он ещё увидит. А тут французский фильм, новый.

- Только без меня он никуда не пойдёт! - сказала женщина.

Пока мы шли к выходу, меня спрашивали:

- Товарищ Данелия, а Бельмондо в этом кино играет?

- Не знаю.

- А клубничка там есть?

- Не думаю.

Когда мы подошли к двери, к нам присоединился мальчишка лет четырнадцати:

- Тётя Роза, я с вами, - сказал он жене железнодорожника.

- Ладно, будешь переводить.

Когда шли по вестибюлю, к нам присоединились ещё трое. А когда вышли из кинотеатра и пошли по тротуару, за нами увязалось уже человек девять мужчин и женщин разных национальностей.

- Товарищи, - жена железнодорожника тётя Роза остановилась, - простите, а вы куда?

- С вами кино смотреть, - сказал мужчина.

- Товарищ, мы не в клуб идём. Куда грек посадит такую ораву?!

- Когда людей много, он кино во дворе показывает, - сказал мальчишка. - Манолис - мужик широкий.

Рядом с водокачкой за аккуратным забором стоял добротный двухэтажный дом из красного кирпича. Остановились у калитки. Тётя Роза крикнула:

- Манолис! Манолис!

Манолис, полный лысый мужчина лет пятидесяти, вышел на балкон:

- Что случилось, Роза?

Она объяснила, кто я и что мне надо. Грек крикнул, что он извиняется, но в доме все не поместятся и придётся смотреть кино во дворе.

Сыновья, дочери, племянники, сам Манолис быстро и слаженно вынесли из дома телевизор, видеомагнитофон, поставили на табуретки, подключили. Принесли из дома стулья, недостающие взяли у соседей. Соседи тоже присоединились к просмотру.

Когда все разместились, старший сын Манолиса спросил:

- Папа, можно начинать?

- Подожди! - сказала толстая женщина в чёрном басом. - Товарищ Данелия, а детям это кино можно смотреть?

- Нельзя, - казала басом толстая женщина в чёрном.

- Почему?

- Потому что там будет такое, чего детям лучше не смотреть.

- Откуда вы знаете? Вы же сами ещё ничего не видели, - сказала девочка лет восьми с белым бантиком.

- Сама-то я, может, и не видела, деточка! А что такое французское кино - знаю. Они про это только и думают.

- Христос, Йоргос, Таня, Рубен, Нателла - все дети, марш по домам! - сказала толстая женщина.

- Ну, пожалуйста, бабушка!

- Я сказала!

Всех детей - и своих, и соседских - выдворили.

А женщина в туркменском одеянии сказала своей молоденькой дочери:

- Пойдём и мы, Гуля! Как раз на седьмую серию успеваем.

Все расселись.

- Начинай! - скомандовал Манолис своему сыну.

Пошли начальные титры на фоне архитектуры французского провинциального городка и авторский закадровый голос. Изображение и звук были не очень.

- Толян, чего сидишь, давай, переводи! - сказала тётя Роза.

- Сейчас, разберусь. В общем, так, понял. Мужик этот говорит по-французски. Это титры. А это церковь, это дворец какой-то, а это жилой дом.

Железнодорожник, который сидел рядом со мной, задремал. Мальчишка переводил скупо:

- Они поздоровались. Разговаривают. Он сказал: «Мерси» - и ушёл. Она зашла в ванную. Руки моет, с мылом.

И так далее. Фильм оказался неторопливой, нудной бытовой драмой. Зрители были разочарованы. Железнодорожник громко храпел.

- И чего панику развели? - сказал Манолис. - Зачем детей прогнали? Дети, идите сюда кино смотреть.

- Да ну! Занудство! - сказала девочка с белым бантом, которая смотрела фильм вместе с другими детьми с крыши сарая. - Даже не поцеловался никто!

А я смотрел с удовольствием. Актёр мне понравился с первого кадра. Было ясно - это Мераб.

- Поздравляю! - прошептала Галя. - Этот намного лучше, чем все предыдущие.

Минут через двадцать я встал, подошёл к Манолису и тихо сказал:

- Вы досматривайте, а мы пойдём, нам срочно надо позвонить в Москву.

- Зачем уходить? Звоните от меня. Георгий, а можно мы не будем досматривать ваш фильм?

- Конечно! Я сам эту лабуду не выдержал.

Зашли в дом. В кабинете Манолиса посреди потолка висела большая люстра из чешского хрусталя. Стоял финский гарнитур «Суоми»: диван, письменный стол, кресло и стенка. На полках стенки выстроились ровненькие собрания сочинений: Диккенс, Драйзер, Шекспир, Стендаль, Бальзак, Мопассан, Золя, Конан Дойл, Дюма, Джек Лондон и т. д. Всё то, что должно было быть на книжных полках у состоятельного советского человека. Я заказал Москву. Минут через десять соединили.

- Актёр подходит стопроцентно! - обрадовал я Сашу Хайта.

- Фу, слава богу! Стучу по столу.

Когда мы с Галей вышли во двор, гости смотрели «Кавказскую пленницу» Гайдая. Грек Манолис протянул мне кассету с французским фильмом и сказал:

- Георгий, извините, что я вас так принял, даже чаем не напоил.

- Наоборот, спасибо вам большое!

- А в «Сакле» вы были, на Железной горе? Шашлыки из кабана пробовали? Вот и хорошо. Завтра к часу я за вами заеду.

В «Сакле» мы побывали, кабана попробовали, а потом снова уселись перед телевизором и с удовольствием смотрели и слушали, как депутаты поносят советскую власть и даже Ленина.


Жерар Дармон

А когда мы прилетели в Москву, в аэропорту Внуково нас встретил Саша Хайт и сообщил, что актёр, который нам понравился, попал в автокатастрофу. Сейчас он в больнице и сниматься не будет.

- Что за фильм такой? Заколдовал его кто-то?! Ладно Саша, давай на этом ставить точку, - убито сказал я.

- Не торопись. В Москву из Парижа летит французский актёр на замену. Прямо отсюда еду в Шереметьево его встречать.

Договорились, что Саша встретит актёра, поселит в гостинице и к девяти часам привезёт в ресторан Дома кино, где я буду их ждать.

- Гия, времени для раздумий и поисков больше нет, если он тебе не понравится, мы действительно ставим точку.

Вечером в ресторане Дома кино сел за столик в глубине зала лицом к двери. Сижу. Жду. Волнуюсь. Около девяти в дверях появились Саша Хайт и немолодой субъект с длинными седыми волосами в кожаном пиджаке и потёртых джинсах. Саша увидел меня, помахал рукой и крикнул:

- А вот и мы!

- Кошмар! Неужели этот?! - подумал я. - Всё. Конец картине... Нет! А давай так: орёл — снимаю, решка - нет.

Я достал из кармана монетку, раскрыл руку - орёл!

- Знакомься Гия, Жерар Дармон, - Саша Хайт подвёл к столику актёра. - Сценарий ему понравился, он

в самолёте прочитал.

- Это хорошо, - я встал, пожал гостю руку.

Сели. Смотрим друг на друга. Молчим.

- Что будете заказывать, Жерар? - спросил Саша.

- Спасибо, я поел в самолёте, - голос у него был красивый.

- Жерар, чтобы вы не нервничали и я тоже, давайте договоримся: на роль Мераба я вас утвердил, - сказал я.

- Так сразу? - удивился Жерар.

- Да. Завтра вас подстрижём, покрасим и усы попробуем. Согласны?

- Нет. Усы я сам отпущу, - сказал Жерар и улыбнулся.

Улыбка у него была обаятельная. Жерара подстригли и покрасили, а усы он отпустил сам. Я полетел с ним в Тбилиси. Водил по городу. К родственникам. К знакомым. Мои друзья научили его пить из перевёрнутого стакана и другим фокусам. Побывали на базаре. В серных банях. Знакомил его с грузинской едой. Перестройка в Тбилиси началась с того, что открылось несколько частных ресторанчиков, там было всё вкусно, уютно, презентабельно. И дико дорого! Ходили туда в основном «деловые». Вкусно можно было поесть и за городом в фанерных сарайчиках, цены там были приемлемыми, но возить гостя из Франции в сарайчик мне не хотелось. В остальных ресторанах города, как и в других городах Советского Союза, - общепит. Поэтому обедать Жерара я водил в частные ресторанчики, а ужинали мы, как правило, в гостях. Позже в интервью французскому телевидению Жерар сказал, что очень благодарен мне за то, что я показывал ему жизнь в Советском Союзе и в Тбилиси как она есть, ничего не приукрашивая. И обедать его водил не в дорогие рестораны, а в простые бистро, куда ходят таксисты и другой рабочий люд. Там он подсмотрел для своего героя манеру разговаривать, сердиться, пить, есть. А мне стало обидно, что Жерар, оказывается, всё это время думал, что я вожу его в «бистро для таксистов».


Дефицит

Девяносто второй год. Фильм «Настя». Снимаем сцену в магазине канцтоваров. Зовут к телефону (телефон в кабинете директора).

- Я же сказал, к телефону меня не звать.

- Это Константин Александров, из Парижа.

Подошёл к телефону. Константин (продюсер фильма «Паспорт») сообщил, что сейчас в Москве в гостинице «Метрополь» его друг Джереми Даду. Злой как чёрт! Его всю ночь продержали в аэропорту: была проблема с визой. А когда пропустили, выяснилось, что российские партнёры, которые его встречали, пока ждали, напились и улетели на Багамы. Днём звонили и сообщили, что купили дом на берегу моря и предлагают продолжить переговоры там. Он хотел улететь, но билетов нет, только на послезавтра. «Гия, поухаживай за Джереми, как ты умеешь. Покажи Москву, поведи его в «Пиросмани», угости сациви - он любит вкусно поесть».

- О’кей, Костя, сделаем.

- Подожди, ты искал деньги на фильм. Нашёл?

- Нет.

- Так вот, Даду очень крупный бизнесмен. Дай ему синопсис, покажи материал и какой-нибудь свой фильм. Не исключено, что он примет участие в твоём проекте.

- Спасибо, Костя, - сказал я.

Позвонил Кушнерёву, рассказал о звонке Константина.

- Юра, для нас это очень важно, - объяснил я. - Если этот Джереми вложится, можно будет снять нормальный фильм, а не малобюджетную финтифлюшку.

- Всё будет по высшему разряду, Георгий Николаевич!

На следующий день продолжаем снимать в магазине канцтоваров. Снова зовут к телефону.

- Кушнерёв.

- Георгий Николаевич, докладываю: к французу выехал Гусятников с переводчиком. В ресторане мосфильмовской гостиницы жарится поросёнок. В два обед. Потом пьём чай у нас в объединении. (Объединением Кушнерёв гордился, он там недавно сделал турецкий евроремонт.) Люба Горина пирог испекла, яблочный. Рита (жена Кушнерёва) хворост сделала. Хотели купить торт - в магазинах пусто, даже сушек нет. Тараскина (монтажёр) материал подготовила. Синопсис переводят. «Не горюй!» в проекционной десятого зала, (лучшая проекция на «Мосфильме»). Вечером вместе с вами ужинаем у Торнике, в «Пиросмани». Шашлык, сациви, хинкали, грузинские песни. Вложится этот Даду в наше кино, никуда не денется!

Стучу по столу.

Снимаем. Сняли две сцены. В перерыве пошёл в кабинет директора есть свой бутерброд. Набрал Раю.

- Рая, там у меня в кабинете, в шкафу, в коробке, чайный сервиз. Распакуй его для сегодняшнего чаепития, а то у нас все чашки разные.

Этот китайский сервиз мне на юбилей подарила дирекция «Мосфильма».

- Георгий Николаевич, я уже не успею.

- Почему не успеешь? Сейчас два тридцать, они только сели обедать. Раньше четырёх у тебя не окажутся.

- Георгий Николаевич, они не обедают, они на проходной стоят! Не пускают этого Даду. Кушнерёв дал заявку на пропуск на француза, а у него бразильский паспорт. Гусятников побежал договариваться.

- Что случилось, почему они в проходной, а не обедают?

- Еврей он.

- И что?

- Поросёнка есть не стал, говорит, свинина.

Перерыв закончился. Снимаем обратную точку.

Переставили свет. Теперь в кабинет директора не пройти. Юсов там поставил диг. Появилась Таня Сулкина (ассистент).

- Георгий Николаевич, это Рая! Просит, чтобы вы сами подошли к телефону! Говорит, конфиденциальный разговор.

- Таня, как я подойду? Спроси, что надо, а остальные уши заткнут.

Таня пошла спрашивать.

- Приготовились. Снимаем. Стоп.

Появилась Таня.

- Георгий Николаевич, ЧП! Ваш гость хочет в туалет! А в объединении бумаги нет! Сегодня последний рулон украли!

- Скажи пусть в группу Бондарчука сбегает. Скажет - от меня (группа Бондарчука была под нами, этажом ниже).

- У Бондарчука она уже была! Там нет никого! Она из предбанника Досталя звонит. Думала у Аллы взять, а Аллы нет. Её Кондрахина из профкома замещает. Рая к ней сунулась, а Кондрахина не даёт. Рая говорит, чтобы вы сами этой Кондрахиной позвонили, Георгий Николаевич! Вам она не откажет!

- Перекур, - объявил я.

И попросил осветителей отодвинуть прибор.

- Гия, пока Рая дойдёт от Досталя до объединения, этот Даду обкакается! - весело предсказал осветитель Гена (от кабинета директора до нашего объединения примерно метров 800).

В кабинете директора набрал номер.

- Здравствуйте. Это Данелия Георгий Николаевич, народный артист СССР, лауреат Государственных премий СССР и РСФСР, секретарь Союза кинематографистов СССР, художественный руководитель объединения «Ритм», член правления общества «ОАР - СССР». У меня к вам просьба: одолжите нашей сотруднице Рае рулон туалетной бумаги под мою гарантию. Завтра вернём.

- Это не в моей компетенции, Георгий Николаевич.

- Соедините меня с шефом.

- Не могу, Георгий Николаевич. Там у него министр и из администрации президента товарищи.

Набрал прямой номер.

- Я занят, - и Досталь положил трубку.

Снова набрал.

- Это Данелия. Владимир Николаевич, такая просьба: скажите Кондрахиной, чтобы она дала нам рулон туалетной бумаги. (Пауза.) У нас очень важный гость.

- Ладно, скажу. Извините, не могу разговаривать.

Туалетную бумагу Рае дали. Но когда она добежала до объединения, гость уже уехал в гостиницу. И на следующее утро улетел в Париж. А мы продолжили снимать кино в режиме строжайшей экономии.