Некрасивая история с фотографом Денисом Синяковым, попавшим под суд заодно с активистами Greenpeace, стала поводом для горьких размышлений о свободе слова.
Нет в этой свободе слова ничего святого.
И демократия-то, как давно уже было подмечено великими, довольно скверный и далекий от совершенства строй.
Глупо думать, что независимая пресса, которую немедленно приватизируют олигархи, или свободные выборы, на которых какие угодно людоеды могут взять и победить, или разделение властей, которое способно парализовать государство в самые важные и решающие моменты, — единственно верный путь к спасению и возрождению такой особой страны, как Россия.
Особой тем, что государство у нас и есть страна, и эти два понятия, где-нибудь на Западе означающие совсем разное, у нас родились уже сиамскими близнецами, которых без крови не разделить. Особой тем, что государство у нас извечно, неприкосновенно и священно, и любые на его счет сомнения, вопросы и критика приравниваются к нападкам на Родину, к продажности, к непатриотичности. И тем еще особа Россия, что никогда это государство не давало живущему в нем народу свободы, потому что никогда своему народу не доверяло.
У нас личностей всегда было немного - разве что те, которых мы возводили в культ. А остальные были рождены жить биомассой, подвиги совершать коллективные, не выделяться и не проявлять вообще лишней инициативы, которая всегда была наказуема. У нас отдельный человек, не желающий или не умеющий встроиться в систему, никогда не был защищен, никогда не мог быть уверен в том, что сохранит завтра свое имущество, свою свободу и свою жизнь. И сегодня ничего не поменялось: мы страна маленьких людей, маленьких и бесправных. Нам не интересно расти, не интересно добиваться, не интересно отличаться от соседей, потому что все, что мы можем создать, у нас легко отобрать. И каждого можно зашвырнуть в колонию, и обвинения можно любые выдумать. А другие маленькие люди со всем смирятся, во все поверят, никогда не заспорят, не вступятся за нас. Потому что им тоже выделяться не интересно. Каждый заняттем, что сливается с ландшафтом, изо всех сил мимикрирует, — такова стратегия выживания у мелких зверьков и у маленьких людей.
Два раза нам перепало свободы: в семнадцатом и в девяносто первом; один раз мы от вседозволенности взбесились, испугались себя сами и вручили себя новым жестоким хозяевам, чтобы те помыкали нами и все за нас решали, потому что так нам привычней. В другой раз мы от наступившей свободы и пустоты, от страха отвечать за себя опять оступились в тревогу и ужас и опять посадили себе на голову царя, хоть какого, пусть случайного, лишь бы за нас решал, лишь бы нас не спрашивал, лишь бы не мешал нам смотреть себе под ноги.
Это потому что мы рабы еще, потому что не вытерпели сорок лет по пустыне ходить, и все наши дороги ведут обратно в Египет. Мы идем назад, ведь пирамиды наши проклятые еще не достроены. А хлестать плетьми нас будут любые надсмотрщики, и фараон нам сгодится любой. Мы всем покорны. Будем терпеть, будем нудить на кухнях вечерами, будем ходить на фальшивые выборы за пирожные «колечки», будем притворяться спящими, когда соседей по ночам воронки забирать будут, будем и сами в воронки прыгать покорно и покорно умирать, если скажут.
Глупо, конечно, боготворить демократию. И не нужно.
А нужно просто разобраться — зачем она так устроена.
Зачем честные выборы, например?
А затем только, что случайные правители, удачно придушившие или отравившие кого-то из предшественников, или посаженные ими по доброй воле на нагретый трон, скоро забывают, как случайно и незаслуженно они оказались богами. И начинают верить, что для этого-то и были рождены; а потом забывают даже, что вообще были рождены когда-то, и считают искренне, что существовали всегда, испокон веков, и народом правят по священному праву.
Тут честные выборы, на которых не сжулить, очень полезны: они как дамоклов меч висят над головой, требуют суетиться, ублажать народ, мешают уютным мыслям, что сам народ — это твое, собственное, навсегда. И кто увлечется слишком воровством или самолюбованием — тому пинка под зад немедленно. Это хорошо: мотивирует служить.
И разделение властей — хорошая затея. Человек по природе своей слаб, а случайный человек, оказавшийся вдруг на самой вершине пирамиды, своим слабостям сопротивляться не обучен. Можешь стать богатейшим человеком страны или планеты, можешь движением брови обрекать врагов и завоевывать любых женщин, можешь реки вспять поворачивать... Кружится голова? А разделение на законодательную, судебную и исполнительную власть только для того и необходимо, чтобы кто-то тебя всегда бил по рукам, следил за тобой, сам стараясь выслужиться, мешал тебе жить — и борзеть. Докучливо это для тебя - но полезно для народа. А тебе уже и думать неприятно, что народ -это не ты, а?
Куда как логичнее с судебной властью в сауне договориться, законодательную на полставки к себе взять, породниться сними, вместе на свадьбах гулять и на кабанов охотиться: все же свои люди, чего нам делить-то?
Так государство превращается в корпорацию, где ветви власти, а заодно и спецслужбы, и церковь, и организованная преступность - просто департаменты, и все работают на одну цель, все связаны порукой и планом, корпоративами и годовыми бонусами.
А кто не с нами — тот против нас.
И не суйте нос не в свое дело.
Четвертая власть, пресса, нужна в приличных странах всего-то для одного-единственного: совать нос в чужие дела. Ковыряться, выкапывать, дознаваться, влезать. Да, перебирать грязное белье. Да, выискивать шубо-хранилища. Да, выяснять, куда Чечня тратит всю эту прорву денег. Да, интересоваться, какие управления ФСБ растят нацистов. Да, открывать, какие офшоры кому принадлежат.
Потому что в государстве-корпорации никто больше этого не сделает. Потому что маленькие люди, народ то есть, не состоят в этой корпорации, а значит, в лучшем случае ей не интересны, а в худшем — опасны. Поэтому им надо рот затыкать пенсиями и пособиями, пугать их ОМОНом и показательными процессами, отвлекать теледерьмом, рассеивать внимание, дробить, дурить, нейтрализовывать.
А журналистов надо приручать банкетами-фуршетам и, звать с собой кататься на машине и охотиться, кормить сушками с руки, брать на работу пресс-секретарями, а отдельным лояльным умницам каналы и газеты вручать.
А слишком любопытных, настырных, несговорчивых — сбивать машинами, выбрасывать из окон или — для острастки — и отстреливать. Написано ведь на электрощитовой: «Не влезай! Убьет!»
Потому что есть такие - безмозглые, по какому-то генетическому недоразумению лишенные правильных инстинктов, — что лезут все время, лезут, как мошка в лицо. Не видят красных флажков, которые так и маячат. В упор не видят. Может, дальтоники, а может, и бешеные. Ну как с ними еше?
Думаете, журналисты эти святые все? Думаете, они об Отчизне радеют?
Где там! Отрабатывают гонорары, думают о своих премиях, перед коллегами выпендриться хотят!
Но такое дело: они - каждый по своей причине, кто от жажды справедливости, кто из мести, кто от желания быть признанным, а кто и за бабки — спорят там, где остальные молчат, находят то, что остальные и искать бы побоялись, развеивают морок, мешают врать, курочат государственную машину, экскаватор-пилораму, под гусеницы ей ложатся.
Ведь маленький человек никогда на такое не решится.
(с) Дмитрий Глуховский