Многие жители Тувы по-прежнему верят в магическую силу старинных шаманских обрядов. И призывают на помощь людей с бубнами, когда теряют веру в медицину или правоохранительные органы. Шаманизм — традиционная религия тувинцев — переживает второе рождение.
Горсть шоколадных конфет летит в никелированную миску — вслед за апельсином, нарезанным толстыми ломтями, и двумя брикетами сливочного масла. Широко расставив ноги, на табурете перед миской сидит грузный широколицый старик — верховный шаман Республики Тувы Кара-Оол Тюлюшевич Допчун-Оол. Он срезает жир с бараньих ребер, кладет его на конфеты и бурчит: «Коммунистический предрассудок, понимаешь!» Шаман недоволен — его позвали в последний момент. Родственники смотрят виновато: они думали обойтись светскими поминками. Но не тут-то было.
Кушанье в миске предназначено голодному духу 53-летней продавщицы сельмага Ольги Хууракай. Болезнь почек, реанимация в республиканской больнице в Кызыле, похороны. А через шесть дней после смерти матери 27-летнему Херелу приснился зловещий сон: «Звонит мобильный, беру трубку — а это мать: почему у нас дома столько людей? Зачем столько еды? Не верит, короче, что умерла». После чего родственники решили: надо ехать в город за шаманом, чтобы устроил «чедихонук», ритуал седьмого дня после смерти, — успокоил и выпроводил духа, который не хочет оставить семью в покое.
«Николаевна долго болела, даже пить не могла. Значит, что нужно? Вкусно ее накормить, а потом хорошо проводить. Если нет, будет бегать черт, аварии всякие могут случиться. Голодная душа очень опасна», — с нажимом объявляет шаман.
Дом покойной — расшатанная деревянная изба с низким потолком — стоит на главной улице Сесерлига, одноэтажного села с девятью сотнями жителей. Большинство из них работает в Кызыле, до которого отсюда 25 километров пустоты. По утрам водители «Жигулей», заменяющих местные автобусы, набирают по пять пассажиров и везут в город — за 70 рублей. По пути нет ни кафе, ни заправок, ни хотя бы деревьев. От гори-
зонта и до горизонта — одни сопки. И даже лозунг «Миру — мир», который в другом городе украшал бы бетонную стеллу у обочины, выложен камнями на горном склоне.
Ритуальный костер раскладывают во дворе, у входа в дом. Яму очищают от старых углей, из дощечек выкладывают шатер, куда ссыпают содержимое миски — масло, баранину, конфеты и апельсины. Кто-то из мужчин мнет пачку сигарет в руках. Шаман тычет в нее пальцем, чтобы сигареты тоже положили рядом с едой.
Прежде чем поджечь, Кара-Оол Тюлюшевич обводит костер чертой по пыли, но оставляет кольцо незамкнутым — через эту лазейку «дух продавщицы шагнет в пламя». Распахивает пошире входную дверь — навстречу костру. Берет миску с молоком, макает туда ветку можжевельника и резкими взмахами кропит все вокруг. Капли падают на одежду, шипят угли, шаман расхаживает взад-вперед и произносит нараспев: «О-о, Николаевна...»
Когда он делает паузу, чтобы набрать в легкие побольше воздуха, становится так тихо, что слышно, как в соседнем дворе жалобно мяукает кошка.
В воздухе пахнет горелым жиром. Шаман больше не поет — он разговаривает обычным голосом, как полчаса назад, когда просил принести дров. Задает вопросы, возражает невидимому собеседнику, разводит руками, иногда запрокидывает голову...
Два десятка родных и соседей — пожилые сестры, племянник в кепке, невестка с голыми плечами — выстроились полукругом у костра. Покойная была седьмым ребенком в семье тувинца и хакаски, поэтому родственники-тувинцы шепотом переводят для родственников-хакасцев монолог шамана на русский: «Он спрашивает душу: почему ты так медленно идешь? Ты хромаешь? А она на самом деле последние недели еле ходила, хромала».
Сын покойной исчезает в доме и возвращается с пестрыми упаковками лекарств. Другие достают больничную пижаму в горошек и цветастые тапки — складывают все это в пакет у костра. Завтра эти вещи отнесут на какую-нибудь дальнюю сопку и оставят там, обложив камнями.
Наконец верховный шаман Республики Тувы замыкает линию на земле вокруг костра — дух ушел.
Во дворе становится шумно: кто-то разглядел в углях отпечаток лошадиного копыта, вслед за ним стали с облегчением переговариваться остальные. Сестра покойной объясняет: «Это хороший знак, за душой приехали на лошади. Был бы след подошвы — значит, предки пришли за душой пешком. И уведут следом еще кого-нибудь».
Внутри избы шаман берет в руки бубен — метр в диаметре, гулкий, из кожи горного козла (коза не годится: у такого бубна, говорят шаманы, «не будет силы»). В точке, куда ударяет обитая мехом деревянная колотушка, кожа истерта до прозрачности.
Кара-Оол Тюлюшевич переоделся в халат — тяжелый, засаленный, увешанный магическими атрибутами. На одном рукаве — сушеная лапа взрослого медведя с гигантскими когтями и лапа медвежонка. Между ними — гильза от охотничьего патрона. На спине — ворон из белой кожи раскрывает крылья внутри фигуры черного ворона со змеями вместо лап. Тибетские колокольчики свешиваются на кожаных шнурках. Ударяясь, они издают тонкий и долгий звук.
Совиные перья шапки упираются в потолок, задевают люстру, до сих пор увешанную новогодней мишурой — хозяйка заболела в январе. У ее черно-белой фотографии на паспорт помигивает электрическая свечка.
В спальню Кара-Оол Тюлюшевич заходит один: провести обряд очищения. Это значит — дать бой погубившим хозяйку духам болезни и смерти, чтобы те не тронули ее наследников. В дыму от можжевельника виден лишь силуэт в лакированной дверце шкафа: фигура с перьями на голове приближается к низкому дверному проему пригнувшись. Верховный шаман даже без шапки на полголовы выше среднего тувинца.
За выдающийся по местным меркам рост («метр семьдесят пять сантиметров, понимаешь!») его когда-то давно взяли в десантники. Но теперь Кара-Оол Тюлюшевич обижен на армию — его не приглашают на встречи ветеранов. «Афганцев зовут, чеченцев зовут, а меня не зовут. А я, понимаешь, участник двух стычек».
Летом 1968-го, когда советские войска вошли в Чехословакию, будущий верховный шаман Тувы в звании сержанта служил в ВДВ. «С базы под Ярославлем в Прагу нас бросили. Куда летим, зачем летим — не сказали. Сказали ждать команды, а будет команда — воевать. Сбросили с парашютами прямо над городом — у меня, кстати, сорок прыжков. Только когда услышали, как местные разговаривают, образованные ребята сказали — это чехи».
Местом второй «стычки» был остров Даманский на Дальнем Востоке, где в 1969-м конфликт советских и китайских пограничных войск чуть было не перерос в войну.
И пока молодой Кара-Оол Тюлюшевич прыгал с парашютом и переправлял через реку Уссури обгоревшие трупы пограничников, он знал: на некоторые темы с сослуживцами откровенничать нельзя. Например, о том, что он с детства видит чертей.
Простите, каких таких чертей?
«Каких-каких, обыкновенных земляных чертей!»
У разных народов вся сложная конструкция веры сформирована на основе разных мифов. У одних — о сотворении мира. У других — о завоевании огня. У третьих — о сошествии на землю богочеловека. Для тувинского шаманизма это миф о сталинских репрессиях.
Согласно этому мифу за год до вступления Тувинской Народной Республики в состав СССР, в 1943-м, чекисты якобы арестовали 400 шаманов, согнали их в деревянный амбар и подожгли. И якобы выжили трое самых сильных — они замуровали себя в глыбах льда. И этих троих якобы вызвал в Кремль Сталин накануне Сталинградской битвы. И отправили их летать над осажденным городом. «В полу самолета сделали три дырки, шаманы в них высовывались и били в бубен. И после этого фашисты бежали», — излагает, на полном серьезе, свою версию истории России верховный шаман.
Он сам родился в 1948-м, в один год с Оззи Осборном и принцем Чарльзом. Поэтому амплуа древнего колдуна с клюкой, который знает секреты древности просто в силу возраста, — не его.
Но преемственность — это важно. Один из троих выживших в том мифическом огне приходился Кара-Оол Тюлюшевичу родственником. «Еще маленьким мальчиком бегал — видел его у нас в гостях: страшный, изо рта змеи свисают».
В шаманы Кара-Оол Тюлюшевича посвятили во время перестройки, в конце 1980-х. И в 2000-х съезд шаманов Тувы избрал его главным в республике. Об этом у Кара-Оол Тюлюшевича даже имеется официальное удостоверение.
Авторитет шаманов в республике признают практически все. Связки ритуального можжевельника, собранного в тайге, продаются в Кызыле на каждом углу — по 50 рублей. И даже местные полицейские после уличного нападения советуют заказать в шаманском центре амулет-оберег, потому что в городе — криминальная обстановка. Среди регионов России Тува занимает печальное второе место по числу тяжких преступлений на 100 тысяч человек.
Однако официально основная религия в Туве — буддизм. На центральной площади Кызыла крутится огромный молитвенный барабан с надписями на тибетском языке. Шаманизму нет места в четверке традиционных религий в России. Да и религия ли это вообще?
Верховного шамана это расстраивает настолько, что при каждом обряде он повторяет одну и ту же пламенную речь о вреде буддизма: «Если читать сутры по-тибетски — душа пойдет искать перевод и заблудится. А человек умрет. Или заболеет неизвестной болезнью».
Но больше всего он обижен на то, что его не пригласили на встречу с патриархом Кириллом, когда тот приезжал в Туву. Лам, понимаешь, позвали, а его, верховного шамана, нет.
В Кызыле Кара-Оол Тюлюшевич руководит собственным центром «Адыг Ээрен», где работает целая артель шаманов. В переводе с тувинского название значит «Дух медведя». Медведь — тотем рода Тюлюшей, поясняет Кара-Оол Тюлюшевич. Косолапое чучело медвежонка — слева от стола в его кабинете. Визитерам полагается потрогать лоб, попросить у медведя хорошей жизни — и только потом переходить к делу. Чего обычно хотят визитеры? Вылечиться, подправить бизнес, уберечь автомобиль. А еще — хотя и реже — избавить ребенка от шаманского дара.
Центр занимает одноэтажное здание бывшей автобазы, выкрашенное изнутри в грязно-голубой цвет советских присутственных мест. Над воротами — стальная перекладина с крюком, позади — пустые гаражи для грузовиков, откуда еще не выветрился запах солярки. Ржавый остов микроавтобуса, на крыше которого сохнет фанерный обруч, привязанный к старой резиновой шине: заготовка для бубна. На заборе развешаны козлиные, бараньи и лошадиные черепа. Между ними проглядывает колокольня православной церкви в соседнем квартале. Прежний священник, говорит Кара-Оол Тюлюшевич, присылал к шаманам людей «с серьезными проблемами» — вроде чертей в доме. Новый — уже нет.
Во дворе автобазы поставили юрту. Здесь у шаманов что-то вроде клуба: пьют чай, играют в карты, ведут беседы, готовят еду и оставляют на ночлег. «Для тувинской семьи юрта как квартира: тут и готовят, и спят».
Еще сто лет назад, накануне Первой мировой, так жили все тувинцы: дом ничего не стоило разобрать, погрузить на верблюда и собрать на новом месте. Русские, пришедшие сюда в 1914-м, едва Тува провозгласила независимость от Китая, основали первый город — Белоцарск, будущий Кызыл — и завели моду на жилье, непригодное к перевозке. Но в деревнях юрты остались в ходу.
Когда верховного шамана зовут в Каа-Хем, поселок возле Кызыла, такая же юрта стоит в пустом, без единой травинки, дворе крепкого двухэтажного дома. Внутри уже ждет 62-летняя бабушка Сержима, в прошлом — чабанка. Советская мебель с трудом вписывается в интерьер с круглыми стенами. Бабушка сидит на железной кровати, рядом комод с кухонной утварью, возле зеркала — настенные часы и спортивный диплом кого-то из бабушкиных детей («за второе место на турнире по бильярду»).
У бабушки Сержимы — язва желудка: врачи поставили диагноз, подержали в стационаре и отпустили. «Если человек в больнице долго задерживается — значит не то. Курс лечения должен быть десять дней», — твердо произносит верховный шаман. Его вера не отрицает клинической медицины, просто медики со своими дипломами в городской больнице — что-то вроде стихийного бедствия, случившегося по воле еще одной силы природы, которую только магия может заставить работать как надо.
Бабушка вытягивает руки вперед, верховный шаман обвязывает правое запястье желтой нитью. Другой конец обматывает вокруг кокона, из которого выглядывает чумазое лицо магической фигурки. Судя по толщине слоя ниток, та поучаствовала не в одной тысяче сеансов терапии. Потом нить перережут — и болезнь должна стечь с больной бабушки на фигурку, как молния по громоотводу.
Глядя на трехкилограммовый фотоаппарат, Кара-Оол Тюлюшевич внезапно говорит: «Мое желание такой аппарат создать — УЗИ, томограф или там всякое — чтобы черта узнавать. Пусть он снимает плохого духа, как фотоаппарат. Вот такие надо создавать линзы».
Саида Монгуш из «Адыг Ээрена» преподавала в школе русский язык и литературу, а в 2008 году заболела. «Головная боль, галлюцинации, — неохотно вспоминает она. — Три года ходила по врачам — говорили, что здорова. И только невропатолог посоветовал: обратись к шаману. И мне на камнях нагадали, что у меня шаманский род».
Классик антропологии, румынский писатель и историк религий Мирна Элиаде описывает общую для индейцев, ненцев и якутов идею «болезни посвящения». Когда больного мучают головные боли — это «духи рвут на части» и «съедают» прежнего человека, чтобы подменить его новым, способным к потусторонним переживаниям. В точности как у Пушкина в стихотворении «Пророк»: там серафим вырывает будущему пророку язык и вставляет змеиное жало. Рассекает грудь, вынимает сердце, а на его место кладет уголь. Только после этих манипуляций появляется способность жечь глаголом.
Вот только в глубинные смыслы школьного курса литературы Саида не верила ни тогда, ни сейчас: «Ничего глубокого там нет — все герои в учебниках какие-то несчастные и грустные». Она поехала в Улан-Удэ, к бурятскому шаману, избавляться от неожиданного таланта. «Но он отказался. Говорит, я этим должна заняться, иначе мой род пострадает. Долго думала, и тут у меня умирает сестра. Пришла к шаманке чедихонук проводить — а та на меня кричит, ругается: почему сама не работаешь, как я? Тогда я купила бубен, оживила его и начала учиться».
Учитель Саиды — 32-летний Орлан Баян, слепой шаман из центра «Дунгур», конкурирующего с «Адыг Ээреном». Вместо гудков на его мобильном звучит воззвание — голосом самого Орлана: «Уважаемые граждане России! Пожалуйста, имейте в виду, что вы будете разговаривать с очень серьезным и деловым человеком. Просим воздержаться от повышенного тона и оскорблений».
Невысокий, полный, со стрижкой ежиком, Орлан похож на Карлсона из мультфильма, который забыл пропеллер и зачем-то надел черные очки. Он сидит на лавке у стены дома, одной рукой выуживает из пакета печенья с заварным кремом, в другой вертит дешевенький цифровой диктофон — любит коллекционировать звуки: «Щебетание воробья могу записать. Грозу. Дятла. А иногда зайду в пенсионный фонд — и стук каблуков по полу записываю».
Клиентов Орлан принимает здесь же, на лавке: они подсаживаются, берут шамана за руку и излагают свою проблему. Пожилая тувинка Александра («раньше акушерки давали русские имена») просит помочь с домом, который достался по наследству от племянницы и который почему-то съемщики обходят стороной. Год назад племянницу в этом доме убил ее сын — и выяснилось это благодаря Орлану. «Думали, что просто в погреб свалилась, шею сломала. Орлан зовет душу — а та сразу защищает сына: это я ругалась, а он меня побил и вниз столкнул».
Разоблачение случилось в присутствии родственников, сын расплакался и даже не думал отпираться: Орлан из тех шаманов, в чьих словах сомневаться не принято. «Он всегда правду говорит, как сказал — так и есть», — рассыпается в похвалах Александра.
Орлан родился слепым. А однажды ребенком почувствовал, что рядом висит шаровая молния, побежал — но не от нее, а туда, где были жар и потрескивание. Догнал и схватил рукой: «Чувствую — она, эта молния, стекает в меня куда-то». Тогда ему и начал подчиняться огонь.
Демонстрацией власти над огнем Орлан часто заканчивает свои обряды. В двухэтажном деревянном бараке на окраине Кызыла мать семейства, выслушав шамана, посылает на кухню взрослого старшего сына. Тот возвращается с ножом для резки мяса, разогретым на газовой плите — конец лезвия все еще тускло светится багровым, — и бережно кладет пластиковую рукоять в ладонь шаману. Орлан раскрывает рот, высовывает язык, резко прижимает к нему нож. Слышно шипение, кто-то жмурится. Шаман не торопясь отводит нож в сторону, опять прижимает к языку — становится ясно, что металл и не думал остыть с первого раза. На лезвии остается еще один черный отпечаток.
Любимая музыка слепого шамана — Стас Михайлов. А по ночам он слушает книги про историю и приключения на военно-патриотическом радио «Звезда». Поэтому свое общение со сверхъестественным Орлан описывает на языке, в котором переплетаются слова из милицейского протокола и баллады о гусарах: «Говорю — душа не идет на контакт. Причину смерти установить не представляется возможным. Денег не беру». Это про случаи, когда шаманский дар дает сбой и от работы приходится отказываться.
Где шаман может заново набраться сил? Орлан выбирается на природу в одиночку. У «Адыг Ээрена» такие выезды превратились в целый ритуал. Раз в год несколько автомобилей — верховный шаман за рулем «Волги», великие шаманы на «Жигулях» — выезжают со двора центра и направляются в Улуг-Хемский район, за девяносто километров от города. Там у слияния трех рек находится гора Чалама, священное место рода великого шамана.
Пока шаманы петляют между деревень, цепочка машин медленно растет— в нее встраиваются деревенские на УАЗиках и совсем уж невообразимые грузовики, в каких, возможно, геологи возили свою технику лет тридцать назад: они доверху набиты сидящими женщинами, стоящими детьми и лежащими на полу мужчинами.
Чалама стоит посреди редкого леса, и вокруг увешанного цветными лентами каменного зуба с трехэтажку гудит уже толпа человек в сто. Одни пишут записки с желаниями, чтобы вложить их в щель в камне, другие обходятся без слов. Если, например, семья хочет завести ребенка-девочку, кладут к подножию камня куклу, если мечтают о мальчике — игрушечный автомобиль. Кусты увешаны лентами — белыми, красными, желтыми и зелеными: цвет зависит от года рождения человека, который повязывает ее на счастье.
У костра верховный шаман, чтобы подчеркнуть важность момента, оглашает программу по-русски: «Духи вас будут трогать руками. Ласкать. Молодым людям указывать путь в жизни».
На огонь со скалы смотрят розовые Барби.
(с) Борислав Козловский