суббота, 2 ноября 2013 г.

Сергей Лукьяненко. Застава

Центрум. Центральный мир вселенной, окруженный лепестками других миров, среди которых и наша Земля. Когда-то Центрум был велик и силен, но катастрофа отбросила его в прошлое.

Здесь, на перекрестке тысяч и тысяч цивилизаций несет свою вахту Корпус пограничной стражи, охраняющий границы между мирами…

Выбор у землянина, случайно оказавшегося в Центруме, невелик: стать контрабандистом или пограничником. А отличия между этими профессиями порой тоже невелики...

Но рано или поздно приходится решать - что такое для тебя пограничная служба. Потому что Земле грозит беда, когда-то пришедшая в Центрум…

Отрывок из книги:

Это был редкий случай, когда Дед (может, кто-то из наших и знал его настоящее имя, но я в их число не входил) разоткровенничался.

Мы с ним сидели в секрете. Маленький овраг (после катаклизма почва Центрума оврагами изобиловала) располагался очень удачно для наших целей. Несколько самых активных точек, куда выбрасывало людей на подотчетной нам территории, были отделены от Антарии расселинами, зыбучими песками, высокими холмами и засоленными болотцами. Понятное дело, что настоящему контрабандисту это все не препятствие, но настоящих у нас случалось немного. А вот случайно попавший в Центрум человек, выбирая короткий путь к столице (небо здесь чистое, ночью зарево над городом видно издалека), почти наверняка выходит к овражку.

Где мы их и брали.

Еще одним плюсом этого места был выход подпочвенных вод. По оврагу струился чистый родничок, вокруг него наросло зелени, некоторые деревья уже вымахали метров на десять. На одном из таких, на мой взгляд – неотличимом от земного дуба, хотя Калька клялась, что разница заметна невооруженным глазом, и был устроен наш секрет – скрытая в ветвях деревянная платформа с веревочной лестницей, которую можно было втянуть наверх. Со стороны нас никак не заметишь, скрытно не подойдешь, позиция была удобная и для наблюдения, и для обороны.

А сейчас мы точно знали, что в Пустошах появился человек, и Старик с Иван Иванычем и Калькой гонят его на нас. Судя по всему, это был человек в Центруме уже не случайный, но и не настоящий контрабандист. Так, авантюрист, обнаруживший в себе способность переходить в иной мир, снарядившийся как следует (точнее – как не следует, но он этого еще не понял) и теперь играющий в первооткрывателя.


– Если через два часа не появится, я уйду, – сообщил Дед. Мы лежали на платформе, оглядывая в бинокли Пустоши.

– Чего так? – спросил я.

– Контрольная сегодня, – с отвращением сказал Дед. – Блин. Зачем мне эта математика? Я считать хорошо умею! А инженером или ученым все равно не стану, я пограничником всегда буду.

– Для общего развития, – сказал я ту взрослую мудрость, которая сразу вызывает у детей желание никогда не взрослеть.

Дед фыркнул. Отложил бинокль, глотнул воды из фляги, лег на спину, мечтательно глядя в небо. И неожиданно сказал с искренним чувством:

– Как же я нашу Землю ненавижу! И Россию тоже. И Смоленск.

– Ты из Смоленска? – сообразил я. – А Москву?

– Москву – больше всего ненавижу! – сказал Дед. Помолчал и добавил: – А сильней всего – детский дом.

То, что Дед живет в интернате, мы не обсуждали, но, в общем-то, подозревали. Как иначе пацан мог бы непрерывно исчезать из нашего мира на день-другой? Любые родители рано или поздно решат сменить обстановку и переедут на другой конец страны, или надавят на мальчишку так, что он расколется. Либо интернат, где на него махнули рукой и «не замечают» отлучек, либо совершенно деградировавшие родители, алкоголики или наркоманы.

– Дед, а зачем тогда ты возвращаешься? – удивился я. – Если тебя на Земле ничего не держит…

– Держит, – коротко ответил Дед. Кажется, он уже пожалел о секундной откровенности.

– Тогда надо кому-то из наших тебя усыновить, – подкинул я идею.

Дед покосился на меня и подозрительно спросил:

– Ты, что ли, предлагаешь? А вдруг ты извращенец?

– А вдруг ты пироман и сожжешь ночью квартиру? – спросил я. – Нет, я не предлагаю, на фига мне такая ответственность. И не гожусь я тринадцатилетнему парню в приемные отцы ни по возрасту, ни по складу характера. Вот Ведьма – она тебя любит, возьмет к себе, если попросишь.

– Она предлагала уже, – вздохнул Дед. – Но она же запилит, она строгая… Вот если бы Калька…

Мы дружно засмеялись.

– К ней я и сам на усыновление готов попроситься, – согласился я. – Но она… – я осекся.

– С прибабахом, – согласился Дед. – Как и я. – Он снова взял бинокль и стал обозревать окрестности, потом пробормотал: – Спасибо, Ударник.

– За что спасибо-то? – не понял я.

– За участие. Нет, не могу я к нашим податься, у меня причины есть. Но ты добрый.

Такие разговоры были настолько нехарактерны для Деда, что я даже рискнул потрепать его по голове, а Дед сделал вид, что этого не заметил. Несколько минут мы обозревали окрестности. Я скользил биноклем по унылому пейзажу Центрума и размышлял о своих товарищах.

Вот интересно, кто они мне? Коллеги? Друзья? Или братья по оружию?

Все очень разные. Все очень странные. Ни с кем из них на Земле я бы не сошелся, а вот Центрум нас спаял накрепко…

Старик. Таких называют «хитрованами». Едкий, ироничный, начитанный и образованный… хотя как-то бессистемно… искренне о нас всех заботящийся, но и любящий помыкать. В армии я не служил, но мне казалось, что в Старике есть что-то от старшины или прапорщика, который себе на уме, но и бойцов своих рассматривает как ценное имущество и готов за них костьми лечь. Друг он мне? Ну… скорее, товарищ. Старший товарищ. Надежный. Несмотря ни на что.

Ведьма. Ох, не простая она старушка… С заставы отлучается редко, торчит на ней неделями, видно – никто уже дома не ждет. Вроде как командует только по хозяйству – кто будет пол мыть, а кто в Антарию за продуктами отправится, но почему-то и в серьезных делах все напряженно ждут ее слов. При матриархате такая была бы матерью рода. И другие племена нашему бы завидовали. Она, конечно, мне не друг и не боевой товарищ… она именно бабушка. Мои, так уж случилось, умерли давным-давно, я их и не помню. А Ведьма такая, какой я хотел бы видеть собственную бабку.

Калька. Умница, красавица. С какой-то очень сильной болью внутри. С явно нехорошим прошлым… вроде как она с ним развязалась – Старик говорил, что первые полгода на заставе Калька бешено зарабатывала деньги, переводила их в золото и утаскивала на Землю. Даже при наших вольных нравах Старик ей пару раз устраивал промывание мозгов за махинации с контрабандой. Потом подуспокоилась, видимо, решила свои «внешние» проблемы, а вот внутренние остались – и открытие врат только когда ее ругают почем зря, и резкая, практически рефлекторная неприязнь к любым телесным контактам с мужчинами (даже когда пожимают руку при встрече – видно, что это она себя пересиливает). Все мы, конечно, Кальку воспринимаем как красивую девушку и немного начинаем петушиться в ее присутствии, тем более что, несмотря ни на что, Кальке это явно нравится, но никому ничего не светит. Ни пионеру и ни пенсионеру. Друг она мне? Или сексуально привлекает? Скорее – непутевая родственница. Достаточно дальняя, чтобы поглядывать на фигурку с интересом, но достаточно близкая, чтобы только поглядывать.

Скрипач. Вот он, пожалуй, почти что друг. Но это тип людей такой, который быстро становятся хорошими знакомыми, потом – приятелями, потом – почти друзьями. В разряд настоящих друзей они переходят редко, но только потому, что у них очень-очень-очень много почти друзей, между всеми им не разорваться. Но если подружишься – то это будет настоящий друг, который со всем кавказским темпераментом станет тебя хвалить, ругать, горой за тебя стоять, а если надо – то и затрещину по-дружески отвесит. Да, Скрипач – почти друг.

Иван Иваныч – тоже почти друг. Ну или хороший приятель. Просто по той причине, что молчит. Зато слушает замечательно, ему можно что угодно рассказывать, он будет кивать, улыбаться, мимикой и жестами выразит свое ощущение, при этом у тебя даже неловкости не будет от того, что ты умеешь говорить, а он – нет. Если бы он заговорил, мы бы точно стали друзьями.

Ну и Дед. Мальчишка, воришка и страж закона одновременно (было у меня сильное подозрение, что со своим прошлым парень так и не завязал до конца). Грубоватый, порой наглый, порой дурашливый. Но как ни странно, вот он как раз – ближе всего к понятию друга. Не младший брат, не нуждающийся в опеке «сын полка», а именно боевой друг. Наверное, это означает, что я сам – инфантильный и безалаберный человек. Но что поделать, мы таковы, каковы мы есть.

– Вот он чапает! – азартно сказал Дед. – Глянь, Ударник! На восемь часов!

Я повернул бинокль и увидел нарушителя. Тот как раз остановился, чтобы напиться, и с удивлением изучал пластиковую бутылку. Видимо, первый раз видит, как пластмасса в Центруме превращается в белесые пузырящиеся сопли.

– Думаю, стрелять не придется, – решил Дед. – Возьмем тепленьким. Ударник, если у него ружье хорошее – оно мое!

– Ты вначале возьми, – пробормотал я. – А вдруг у него портал мгновенный и большой?

Но мы его взяли без всяких проблем. Это и впрямь оказался авантюрист-одиночка, он с энтузиазмом воспринял мысль стать пограничником, месяц кантовался с нами, но для его натуры у нас было скучно, так что он перебрался на другую заставу, куда-то в Аламею.

А ружье у него было паршивое, с таким только на уток охотиться. Дед сам не захотел его брать.


Кабинеты в «Шпалах и гравии» были небольшими, но универсальными. Имелся и стол с несколькими стульями, и мягкий диван – вроде как предназначенный для спокойного отдыха, рядом с ним стоял курительный столик с пепельницей и стойка со старыми газетами и журналами. Но все прекрасно знали, что диван раскладывается, а внутри, в ящике, лежит чистое постельное белье.

Что поделать – казармы-общежития уединения не гарантировали, а жизнь есть жизнь. Среди наемников были и мужчины, и женщины, да и проституция в Клондале хоть и не была разрешена официально, но и особо не скрывалась и не табуировалась.

В ожидании Эйжел (или бармена с известием, что посыльный получил по уху и вернулся один) я развалился на диване и цедил виски, разбавляя его водой. Технология производства виски в Клондале была один в один как в Шотландии. Торф, ячмень, солод, перегонные кубы… Более того – клондальский виски был только солодовым, никакое зерно, кроме местного ячменя, абсолютно похожего на земной, не использовалось. И все-таки вкус отличался разительно. Он был не то чтобы хуже – просто другой.

Кстати, однажды я попытался смешать его с кока-колой, протащив в Центрум упаковку жестяных банок. Результат был просто тошнотворный. А вот с тоником, вопреки всякой логике, он смешивался прекрасно…

Дверь кабинета отворилась. Я вскинул голову и увидел Эйжел. Девушка мрачно смотрела на меня. Я молчал.

Наемница прикрыла дверь, подошла ко мне. Я попытался угадать, что меня сейчас ожидает – крепкое рукопожатие, затрещина или презрительный ледяной тон. Судя по всему – последнее…

Эйжел плюхнулась ко мне на колени, крепко обняла и страстно поцеловала. Я едва успел отставить стакан.

– Удьарник…

– Эйжел…

– Чьто стьряслось? Чьто ты натьвориль? Чьто ви натьворили?

Вопросы не мешали ей жарко целовать меня, прижимаясь всем телом. Несмотря на неуместность ситуации, я понял, что меня это возбуждает.

– Эйжел… Послушай меня. Да послушай же!

Она отстранилась и села рядом с видом послушной девочки. Шмыгнула носом. Пожаловалась:

– Я скючала… Очьень… Говорьи!

Пока я рассказывал (максимально кратко, даже упустив наше сборище и совещание в Москве – что для Эйжел эта незнакомая Москва в мире, куда она никогда не попадет), Эйжел налила себе виски и выпила залпом, потом смешала с водой и, забравшись на диван с ногами, принялась попивать. Слушала она, впрочем, очень внимательно.

– Нас кто-то подставил, – закончил я. – Не знаю, зачем. Но мы должны спасти остальных, а потом уже разберемся.

– Ты уверен, что вас подставили? – Эйжел снова заговорила чисто, без всякого акцента. – Ударник! Пограничный штаб – серьезная структура. Ты даже не представляешь, насколько серьезная!

– Да уж, не представляю, – фыркнул я. – Откуда мне знать-то?

– Тебя никогда не удивляло, что большинство пограничников – земляне? – спросила Эйжел, понизив голос.

– Ну… – я развел руками. – Так уж сложилось. Наш мир наиболее развит технически, нам проще достать хорошее оружие, да и более сложную технику для коротких акций. Мы умеем переходить из мира в мир, а это очень важно для нашей работы.

– Допустим. Но какую границу вы охраняете?

– Мы охраняем территории Центрума… – я замолчал.

– Ну да. Из свойственного землянам альтруизма! – Эйжел презрительно улыбнулась, демонстрируя свое мнение то ли о землянах, то ли об альтруизме в целом. – Или ради прибыли? Ради прибыли вы бы оседлали потоки контрабанды между мирами.

– Что ты хочешь сказать?

– Ударник, двести лет назад весь Центрум уже был покрыт сетью железных дорог, а в воздухе летали первые самолеты. Он опережал вас в развитии… – Эйжел прищурилась, – лет примерно на сто. Так?

– Ну, наверное, – кивнул я.

– А потом произошел катаклизм. Вы его называете «пластиковой чумой», а в Центруме его называют «праздник мертвых». Знаешь, почему? Потому что люди завидовали мертвецам. Потому что огромная страна оказалась разрезанной на кусочки, из каждого угла вылез монстр, из каждого человека – зверь, а из каждого шкафа – скелет… Потому что в одних краях хватало еды, но обычная холера косила народ подчистую. А в других краях были лекарства, иногда даже техника… но не было еды.

Она помолчала. Добавила:

– У горцев не было еды. Горцы – потомки шахтеров из горных поселков. Вокруг еды тоже было мало. Но шахтеры крепкий народ… они спускались за едой в долины, грабили… уносили все, что могли найти… уводили скот… и людей тоже уводили. Моя мать однажды сказала, что в детстве пробовала человечину. А бабушка и не стеснялась, до сих пор вздыхает, что кланы перестали жить набегами и приводить «двуногую скотину». Она совсем из ума выжила… я ее, наверное, сама прибью, если вернусь в горы и найду живой.

Меня передернуло. Да, я знал, что после катастрофы горные кланы занимались грабежом, упоминалось и про людоедство. Но Эйжел этой темы не касалась.

– И не мы одни такие, – продолжала Эйжел. – Ну да, в Клондале еды хватало, не роскошествовали, но уж миску похлебки каждый нищий мог получить. Зато что пришлось пережить, чтобы стать главной мастерской Центрума… Дети у простонародья работают с пяти лет. У кого получше с координацией движений – на фабриках и заводах. Те, что посильнее, – на шахтах. Вначале кусочки угля и руды подбирают, потом и кайло берут. У самых умных есть шанс попасть в обучение на инженера, но только если очень повезет. Простолюдины доживают до сорока – сорока пяти лет. Их косит силикоз, травмы, интоксикации. Это цена выживания Клондала. Зато элита живет на широкую ногу. Все красиво, цветы благоухают, на балах ведутся умные разговоры… Так везде, Ударник. Наш мир двести лет назад упал в пропасть – и до сих пор выкарабкивается. Если бы не то, что мы – перекресток всех миров, то не выкарабкались бы вообще. Бегали бы по Центруму пещерные люди, жрали друг дружку…

– Я понимаю, Эйжел…

– Ты не понимаешь другого! – девушка сверкнула глазами. – Пластиковая чума принесена извне. Центрум сознательно уничтожили, причем уничтожили по уму, аккуратно, чтобы он не обезлюдел совсем, не стал непригоден для жизни… ведь мы – единственный путь из мира в мир.

– Ну, слышал я такую версию, – кивнул я. – Правдоподобно. Но не доказано! Может, ваши ученые сами получили вирус… или создали каких-нибудь нанороботов…

Эйжел фыркнула.

– Центрум тогда был гораздо умнее вас, Ударник. Но до нанороботов и искусственных вирусов не дорос. Вы и сейчас неспособны такое создать, а в Центруме был уровень развития как в начале двадцатого века на Земле… Это кто-то другой. Очаг…

Эйжел сжала кулаки.

– Хорошо, Очаг, – кивнул я. – И что с того?

– С того, что вы – следующие, – спокойно ответила Эйжел.

Я налил нам обоим виски. Привлек к себе Эйжел – и она удивительно легко подалась, прижалась ко мне.

– Рассказывай, девочка, – попросил я. – Не пойму, к чему ты клонишь, но уж если начала – расскажи все.

– У меня был… есть знакомый, – неохотно сказала Эйжел. – Из штаба Пограничного корпуса… из службы внутренней безопасности…

Несмотря ни на что, я ощутил короткий укол ревности. Задавил его и продолжил слушать.

По мнению Эйжел, которое опиралось как на ее наблюдения и размышления, так и на слова неведомого «знакомого», сразу после катастрофы в Центруме многие земляне заподозрили, что «чума» имеет не природное происхождение. Может быть, у них были к тому какие-то особые основания, может быть, нет – но пользуясь неразберихой и паникой, царящей по всему Центруму, группа землян предложила властям нынешнего Сургана организовать «Корпус пограничной стражи». Костяк ее составили русские и французские добровольцы (похоже, все они были членами какой-то земной тайной организации, вроде масонской ложи), потом стали прибывать немцы, американцы, повалил народ и из других уголков Земли. Но, кстати, и по сей день официальным языком пограничной стражи был французский, а звания пограничников – старыми русскими.

Когда власти Сургана поняли, что пограничники, вначале числившиеся за «дружелюбных дикарей», не только помогают жителям Центрума, но и преследуют свои цели, было уже поздно – те закрепились, обвыклись, расхватали остатки технологий Центрума (именно они обеспечили резкий научно-технический прогресс Земли в девятнадцатом веке и начале двадцатого), и выгнать их стало невозможно. В роли «дружелюбных туземцев» оказались жители Центрума, а земляне – в роли благодетелей-колонизаторов. Земли, которые занимали пограничники, были выкуплены у местных властей или взяты в долгосрочную аренду, местные власти были прикормлены… в общем – пограничникам никто не мешал. Крошечный островок земли в степях между Сурганом, Клондалом и Краймаром, где разместился Главный штаб Корпуса, стал де-факто экстерриториальным образованием, которое «благодарные жители Центрума» предоставили пограничной страже в аренду на «999 лет с правом продления». Когда-то там стоял маленький городок Марине – к земному имени или латинскому слову это название никакого отношения не имело, моря там не было и в помине. Вольный перевод с древнесурганского языка давал что-то поэтичное, вроде «Край высокой травы», но все прекрасно знают, насколько «точны» такие переводы. Но то ли благозвучное и на русский, и на французский слух слово понравилось, то ли расположение между тремя самыми могучими территориями Центрума привлекло – но именно там размещался штаб, академия и прочая инфраструктура пограничников. Я в Марине, кстати, не бывал ни разу, да и никто из нашей заставы, если мне не изменяла память. Городок разросся, очень ценил свое привилегированное положение и занимался исключительно обслуживанием пограничников. Ну и шпионажем за ними, наверняка – политику никто не отменял и в Центруме.

Но наше руководство обидки и излишнее любопытство местных властителей не смущали. Как ни крути, мы и впрямь помогали жителям Центрума поддерживать порядок. Вот только основная их цель, по мнению Эйжел, была другой – найти тех таинственных врагов, что уничтожили цивилизацию Центрума.

Не из желания заступиться за центральный мир, разумеется. А чтобы не допустить такой же катастрофы на Земле. Ибо наш мир стремительно догнал Центрум в эпоху его расцвета (пусть даже и пользуясь их технологиями), после пошел дальше. И не было никаких оснований полагать, что цивилизация, безжалостно повергшая в хаос и варварство один мир, сделает исключение для другого – нашего.

– Хорошо, – сказал я, дослушав Эйжел. – Верю. Наверное, это правда, не спорю. Но мы же вам не враги? Ты же сама понимаешь – земляне этого не делали. Ручки у нас были коротки для такого… да и сейчас не длиннее.

– Не враги, – спокойно подтвердила Эйжел. – Но враги – они есть. Я знаю. И если твое начальство из штаба вдруг решило арестовать целую заставу, тут только одна причина может быть. Кого-то из вас подозревают… в работе на Очаг!

Хорошо она сказала «Очаг». Выделила слово. Заглавная буква даже в речи литаврами прогремела. Я засмеялся. Эйжел надула губки, но терпеливо ждала.

– Кого, Эйжел? – спросил я. – Мы все – земляне. Это раз! Все! Я всех наших видел на Земле, жители иных миров не могут там оказаться.

– Могут, если кто-то из ваших проведет, – поправила Эйжел.

– И что? Кто-то из наших работает на врага, который уничтожил один мир и готов уничтожить наш, родной и любимый? Пособничая ему либо так, либо эдак? С чего вдруг?

– А ты уверен, что все вы обожаете ваш мир? – спросила Эйжел. – И потому вы, пограничники, так мало в нем живете, все больше у нас?

Я замолчал.

– Больше скажу, – продолжала Эйжел. – Эта твоя «странность»… что ползаставы арестовали, а на вас вдруг болт забили. Знаешь, что это значит? Среди арестованных был тот, кого хотели взять. Вы им уже не нужны, перед вами, может быть, вообще извинятся и новые звания присвоят.

– И кто понял, что среди арестованных – враг? Спецназ Клондала?

– Операцию проводила Служба собственной безопасности пограничников, – сказала Эйжел. – Три дня назад прибыло пять человек литерным поездом. Клондальский спецназ – тьфу. Мясо. Залили заставу газом, потом передали спящих вашим людям. Те нацепили пленным наручники, спешно ринулись на вокзал и своим поездом рванули в Марине.

Я пристально посмотрел ей в глаза.

– Что я, дура? – спросила Эйжел. – Что у меня, ушей нет, глаз нет? Или они на жопе крепятся, а голова отсутствует? Я одному рада – что ты на свободе. Значит ты – не из врагов. Ты наш. Хороший. Только наивный.

– Ерунда, – сказал я как мог твердо. – Ерунда, Эйжел. Я всех наших знаю как облупленных. Никто из них не предатель… тем более всего человечества.

Эйжел пожала плечами. Вздохнула.

– Ну что, я тебя предупредила, Ударник. Хорошо, если ты прав. Хороший ты человек. Но мой совет – прежде чем натворить глупостей, свяжись с вашим штабом и спроси, что происходит. Уверен, тебе честно ответят.

– Или посадят за решетку, – кивнул я. – Спасибо за предупреждение… и за совет. Наверное, мне можно ни о чем тебя и не спрашивать… извини, что помешал отдыху.

Эйжел помолчала, потом спросила:

– А что там… на заставе? Ее хоть не спалили?

– Нет. Все перерыли, людей увели, пса пристрелили… Разгром и запустение, возвращаться не хочется.

– А я бы предложила сходить, – сказала Эйжел. – Хочешь, вместе сходим? Я умею искать. Может быть, поймем, из-за чего ваших арестовали.

– Нет, Эйжел, – я покачал головой. – Нечего там искать, и возвращаться я не стану, времени нет. Мне надо в Марине…

– Понятно… – Эйжел задумалась, поглядывая на меня. Потом спросила: – Ты хотел узнать, помогу ли я отбить ваших ребят?

Я молча кивнул.

– Конечно, помогу, – кивнула Эйжел.

– Что? – растерялся я.

– Помогу, – повторила девушка. – Марине штурмовать не стану, это смешно, а вот по пути отбить – помогу. Только надо придумать, как догнать погранцов. У них литерный, у них золотой пропуск от железнодорожников, им всюду зеленый семафор; вода и уголь в паровоз в первую очередь из резерва станции. Выехали они этой ночью, примерно пятнадцать часов назад. По железке мы их никак не догоним. Если придумаешь, как догнать, – поможем.

– Самолет бы… – пробормотал я, прекрасно понимая, что это нереально. Ни я, ни Скрипач, ни Хмель не сумеем протащить в Центрум самолет – даже если добудем его на Земле. И управлять не сумеем. А просуществует он здесь от силы несколько часов, да и то, если найти самый старый, примитивный, и как-нибудь максимально герметизировать бензобак… – Эйжел, по железке никак?

– У них фора пятнадцать часов, прекрасный локомотив и зеленый семафор, – кротко повторила Эйжел. Может, она потому и пообещала помощь, что понимала – я не смогу ей воспользоваться?

– Они поедут обычным путем, – размышлял я вслух. – Вначале до Гранца, потом объезжая Пустоши на границе с Сурганом… Эйжел, а есть другой путь? Покороче?

Некоторое время Эйжел молчала, потом кивнула:

– Есть. Я думала, что ты не спросишь. Но путь есть.

– Почему ты нам помогаешь? – спросил я в лоб.

– У меня свой интерес, – усмехнулась она. – Помогаю – радуйся этому. И, знаешь… позвал бы ты Немого и Скрипача. Они уже устали снаружи караулить, а я их все равно срисовала.

* * *

Нормальные люди не ездят в Гранц в турпоездки. И жители Центрума, и пришлые. Это все равно что в России организовывать туры в Магнитогорск или Норильск. Что смотреть? Заводы? Домны? Отвалы пустой породы? Терриконы, шахты, железнодорожные составы?
В Гранце работали. Работали тяжело и много – добывали руду (в основном железную, но была и медь, и олово, и редкоземельные металлы). Добывали уголь – он тут был хороший, коксующийся, в немалых количествах и причем как для шахтной, так и для открытой разработки.
Старик по поводу Гранца как-то сказал, пожав плечами: «Такого не бывает. Полтаблицы Менделеева в одной точке?» Но Гранц существовал и жил, являясь едва ли не самым большим городом Клондала (Антария, при всей ее столичной пышности, понтах и официальном звании «самого большого города», все-таки, на мой взгляд, была поменьше). Здесь жило много шахтеров и металлургов, их жены и дети, здесь было множество непритязательных кабачков и, как ни странно, немало хороших больниц – квалифицированные рабочие в Клондале ценились, это к люмпен-пролетариату относились совершенно негуманно. Здесь стояли огромные заводы, производившие из добытого металла все, что позволяли условия Центрума – трубы, железные листы, медную и эмалированную посуду, рельсы, котлы, колеса и прочие детали паровозов (сборку железнодорожники всегда вели сами, в своих мастерских). Здесь было несколько научно-исследовательских институтов (как их назвали бы на Земле) и масса бесплатных школ для детей, где быстро и четко вылавливали умников и трудяг для дальнейшего обучения, а в тупых и ленивых вколачивали тот минимум знаний, что необходим даже чернорабочему.

В общем – это был город тружеников, с нравами простыми и гордыми. Старику он почему-то очень нравился. Я восторга не испытывал, но на инспекционную поездку согласился с радостью – хотелось разнообразия. Со мной вызвался ехать Скрипач, порывался еще Дед, но ему запретила Ведьма.

По мнению Старика мы, легко попали бы в окрестности Гранца, если вошли бы в Центрум из района Пензы или Днепропетровска. Из более экзотических вариантов Старик назвал Детройт и Рио-де-Жанейро. Но мы предпочли самый простой путь – встретились на заставе, дошагали до Антарии, на вокзале купили билеты первого класса и проделали весь путь на поезде. Дорога заняла почти сутки – железнодорожники никогда не спешили в диких землях. Разгонишься – а впереди разобранные пути, а то и фугас…

Так что наш пассажирский поезд (вагон-люкс, два вагона первого класса, семь вагонов второго, ресторан, два грузовых и почтовый вагоны) в сопровождении бронепоезда (охранял тот не только нас, но и три грузовых состава) неторопливо пересек голые холмистые степи, останавливаясь на полустанках и в двух городишках, ютящихся вдоль путей. Мы со Скрипачом сидели на потертых кожаных диванах во вполне уютном купе первого класса, курили (земные веяния тут не прижились, и половина вагонов была курящей), попивали эль (вначале взятый в Антарии, потом купленный по пути – он оказался даже лучше). Травили анекдоты, судачили и о жизни в Центруме, и о Земле. Я предполагал, что Скрипач живет где-то в России, судя по некоторым обмолвкам – в Москве или Подмосковье, но деталей не спрашивал, это было не принято. Впрочем, недавнюю скандальную отставку премьер-министра нам это обсудить не помешало.

А потом, как это обычно и бывает, мы заговорили о порталах. О нашей способности «ходить в Центрум».

– Я одного не понимаю, почему это остается тайной? – спросил я. – Ведь нас, что ни говори, много.

– Каждый десятитысячный человек однажды открывает в себе способность перемещаться в Центрум, – кивнул Скрипач. – То есть сто человек на миллион.

– Очень много! – сказал я. – Это же получается на Россию… двадцать с лишним тысяч?

– Двадцать две.

– Это слишком много для тайны, – убежденно сказал я.

– Не скажи. Полно военных и коммерческих секретов, которые потрясли бы мир, о каждом из них знают больше, чем двадцать тысяч человек.

– Ну, военные секреты охраняют… и все равно воруют… и все равно что-то знают…

– А секрет перемещения в Центрум недоказуем. Даже если взять человека в иной мир, он потом будет убеждать себя, что это была галлюцинация, гипноз, сумасшествие. К тому же нас не двадцать тысяч.

– То есть? – разливая последнюю бутылку эля, спросил я.

– Больше половины из нас не умеют управлять своим даром. Либо открывают порталы нестабильно, либо вообще открыли один раз – и повторить не могут. Регулярно ходят в Центрум около десяти тысяч человек из России. Из них около двух тысяч – пограничники, которые связаны присягой, а остальные – контрабандисты и авантюристы, которым афишировать свои занятия не с руки ни в одном мире. В других развитых странах пропорция примерно та же.

– Все равно много, – уперся я. – Десять тысяч человек. У них друзья и родственники, кто-то непременно проговорится. Должны быть слухи.

– Они есть, – усмехнулся Скрипач. – Поищи в интернете, найдешь рассказы о людях, перемещающихся между мирами. Но эти слухи рассеяны среди историй о магах и вампирах, инопланетянах и оживших мертвецах… кто им поверит?

– Так, может, и истории о летающих тарелочках, похищающих людей, – правда? И все эти привороты, проклятия, сглазы…

– Может, и правда, – согласился Скрипач.

Я поежился. Мне вдруг стало неуютно. Одно дело – открывать дверь в иной мир. Совсем другое – летающие тарелки и колдуны…

– Ладно, фиг с ним, – неохотно сказал я. – Гадать не стану. Но десять тысяч человек… вот что, среди них не окажется какого-нибудь идейного сотрудника разведки, например? Который доложит начальству – так, мол, и так, получил возможность доступа в иной мир…

– Да власти знают, – усмехнулся Скрипач.

– Что?

– И наши знают, и американцы, и китайцы, и французы. Все знают. Только практической пользы от этого немного. Разведчика-диверсанта через Центрум не зашлешь, верно? Ты где вошел, там и вышел… Ценности таскать? Так их тут немного. Всякую экзотику для ученых и элиты контрабандисты натаскают. Колонизировать Центрум? Во-первых, местные встанут на дыбы, а наше превосходство в вооружении в Центруме не сильно-то поможет. Во-вторых, зачем? Неуютное место для жизни. Но вот открыть для всего населения, что можно убежать в другой мир, за пределы всех земных властей… – Скрипач засмеялся. – Ни одна власть такого не захочет! Ни коммунисты не захотели, «отвлечет от классовой борьбы на Земле», ни капиталисты, «это создаст опасный прецедент уклонения от налогов». Почему все религии осуждают самоубийство, не задумывался? Потому что самоубийство – это бегство из-под власти. Любой власти. А тут не самоубийство, а возможность начать жизнь с чистого листа, да еще и без опостылевших айфонов и интернетов, машин, промышленных загрязнений, транснациональных корпораций, пестицидов, военных угроз. То, что не нужно государствам и властям, может быть очень привлекательно для простых людей. Тем более – каждый человек теоретически носит в себе ключ к другому миру! А вдруг кто-то поймет, как управлять созданием порталов – и все, все на свете смогут в любой момент уйти! А? Понравится это властям?

Я покачал головой.

– Потому и держат в тайне. А если кто-то начинает совсем уж громко и убедительно болтать – его останавливают.

– Вот ведь дрянь какая, – выругался я.

– А то! – хмыкнул Скрипач. – Нет, Центрум не рай, мы-то знаем. Но сама возможность сменить один опостылевший ад на другой – слишком соблазнительна, чтобы о ней знали.

– Всегда есть надежда, что где-то существует рай, – сказал я. Выпитый эль требовал дешевого глубокомыслия.

Видимо, не только у меня, ибо Скрипач ответил:

– Рай – это состояние души, а не точка на карте.

Мы уставились друг на друга, после чего расхохотались.

– Пошли в вагон-ресторан? – предложил Скрипач.

– Только не за элем, – уточнил я.

После этого мы со Скрипачом и подружились, ну или почти подружились. И в Гранце время провели славно – потолкались на рынке контрабандистов и выяснили кое-что полезное (разумеется, никаких арестов и погонь не было – по негласным правилам все разборки пограничников и контрабандистов происходят за пределами городов), и тур по пивным совершили замечательный (включая интересное приключение в стриптиз-пабе и дружеский мордобой с шахтерами, закончившийся примирением и распитием совсем уж чудовищных количеств эля).

Но одна мысль с тех пор накрепко засела у меня в голове.

Если земные власти знают… если тайна путешествий в Центрум – секрет полишинеля… если все давным-давно под контролем…

То среди нас должны быть люди с чистыми руками, горячим сердцем и служебным удостоверением в потайном кармане. Не могут не быть. И у земных властей обязаны быть какие-то свои виды на Центрум. Любая власть старается приспособить для своих нужд все, до чего может дотянуться. И Центрум не исключение.

Только надо понять, для чего он нужен тем, кто любит контролировать все – включая жизнь и смерть.


Железнодорожник был стар, сед и морщинист. Вдобавок он курил трубку, отчего напоминал старого пирата, но одет был в кожаную тужурку со здоровенной кобурой на поясе – отчего походил на путиловского рабочего времен коммунистической революции в России.

Еще у него была синеватая татуировка на гладковыбритой щеке, изображающая маленькую девочку с цветочком в руке. Что вообще уже не лезло ни в какие ворота.

– Клан Тай-Клёус хочет охранять мой поезд? – спросил он. – Небо упало на Центрум! Женщина, ты знаешь, какая сумма отпущена мне на охрану?

– Знаю, – коротко сказала Эйжел.

– Мне бы на эти гроши патронов купить после рейса, – железнодорожник сплюнул.

– Зачем тебе патроны? – Эйжел пожала плечами. – Разве кто-то нападает на поезда, идущие к Разлому?

Железнодорожник захохотал.

– Никто! Но патроны всегда пригодятся. Так ты понимаешь, что ты и твои люди мне не нужны?

– Понимаю, – Эйжел была сама невозмутимость. Я с Ашотом и Хмелем стоял в сторонке, рядом с бойцами клана, и в разговор не вмешивался.

– Надо к Разлому? – уточнил железнодорожник. – Зачем? Искать древние сокровища? Охотиться на мартышей? Ловить рыбу в соляных прудах?

– Люблю путешествия.

– Если любишь – так заплатите за проезд, – железнодорожник пожал плечами. – Охрана мне не нужна, старшая женщина клана. А деньги всегда пригодятся.

– Однажды тебе понадобится охрана, – заметила Эйжел.

– Я старый человек, я езжу одной дорогой, – философски сказал железнодорожник. – Мне не нужна охрана. А через год я уйду на пенсию.

– Да, ты прав, Рой Пагасо, – кивнула Эйжел. – Но твой сын, Брун, и твоя дочь, Альга, ездят опасными путями. Ты так любишь свою дочь, что, когда она заболела синькой, пошел в храм старых забытых богов и наколол обет на левой щеке… а сейчас хочешь денег с клана, который однажды может спасти ей жизнь?

Железнодорожник нахмурился, но уставился на Эйжел с интересом. Потер щеку, кивнул:

– А ты куда умнее, чем кажешься… Ты права. Мой сын мужчина и отвечает за себя сам… но моя дочь давно не слушает умного отца и мотается по самым опасным дорогам Центрума. Если будет нужно, ты встанешь рядом с ней с оружием в руках и смертью в сердце?

Кто-то из наемников глухо заворчал.

– Встану, слово женщины клана, – твердо произнесла Эйжел.

– Платформа ваша, – кивнул железнодорожник. – Пар уже поднят, отправление через десять минут.

– Спасибо, Рой, – кивнула Эйжел. Повернулась к нам, прикрикнула: – Что встали? Уши пылью заросли? На платформу!

Поезд, который вел «безопасным путем» старый железнодорожник, был совсем маленьким. Паровоз с тендером да один вагон – наполовину почтовый, наполовину пассажирский. Правда, пассажиров не было. Ну и платформа охраны, конечно.

– Можете в вагоне ехать, – сказала нам Эйжел. Но мы не сговариваясь пошли с наемниками на платформу, установленную перед паровозом. Как обычно, она была прикрыта легкими броневыми щитами, но, судя по мусору внутри, ей давно никто не пользовался, и паровоз толкал ее только ради устрашения случайных врагов.

– Это что, и впрямь безопасный маршрут? – спросил я.

– Совершенно, – кивнула Эйжел. – Кочевники те места не любят. И вообще там делать нечего. Вот, гляди…

Она достала из планшетки и развернула потертую карту из толстой прочной бумаги. Карта была подробная и показывала только Клондал, часть Краймара и часть Сургана. Марине была в самом углу.

Я поглядел на карту с некоторой завистью. Она была не то чтобы точнее наших, пограничных. Просто другая. Некоторые вещи тут были показаны лучше, нагляднее.

– Вот, смотрите, – Эйжел повела пальцем по бумаге. – Все едут так… Сюда… сюда… большая петля, потом Гранц, потом вдоль гор, вдоль границы Сургана… Путь хороший, но долгий. А мы поедем вот так.

Она резко повела от Антарии вверх, до Пустошей, и по границе с ними – до Краймара, и там уже вниз, к Марине.

Линия железной дороги там и впрямь была обозначена. Но странная. Пунктирная.

– Я и не знал, что тут есть действующая железка, – сказал я.

– Она… условно действующая, – уклончиво сказала Эйжел. – Держитесь, отправляемся!

Паровоз дал гудок, второй. Платформа вздрогнула, и мы стали медленно отъезжать от вокзала. Скрипач с Хмелем явно повеселели – хоть Эйжел и переодела нас в форму наемников, но наблюдательных людей на вокзале хватает.

– Дорога здесь была раньше, – сказала Эйжел. – А лет пятьдесят назад по ней ездить почти перестали.

– Почему? – все никак не мог понять я.

Хмель похлопал меня по плечу. Свел вместе ладони – и начал медленно разводить.

– Разлом… – вспомнил я слова Эйжел. – А! Я слышал! Там какой-то каньон, верно?

– Не каньон, а Разлом, – торжественно сказала девушка. – Это, Ударник, совсем другое дело!

– Разлом очень большой, – подтвердил Ашот. – Я знаю. Меня однажды выкинуло в Разломе.

– В Разломе? – восхитилась Эйжел. – Даже я не была внизу!

– И не надо, – мрачно сказал Ашот. Судя по его лицу, он вовсе не шутил и не валял дурака. – Не место это для людей. Я назад прыгнул, как только смог.

Эйжел кивнула – и вообще, во взгляде ее появилось такое уважение, будто случайное попадание в Разлом делало из Ашота легендарного героя.

– Долго ехать-то? – спросил я, изнывая от любопытства.

– К завтрашнему утру приедем, – сказала Эйжел. – Дорога здесь старая, но поезд ходит каждые два дня, так что неожиданностей быть не должно.

– А почему один поезд? Почему пустой?

– Так Разлом же! Зачем туда ехать?

– А поезд зачем едет? – чувствуя себя то ли дураком, то ли жертвой розыгрыша, спросил я.

– Так почта же! Быстрее всего почту отправить на восток – через Разлом.

– Значит, почту можно? – уточнил я. Эйжел кивнула. – А людей и грузы – нельзя?

– Верно.

– А мы как же? Нам не в Разлом, нам в Марине надо!

– Мы поедем с почтой, – невозмутимо сказала Эйжел.

Конечно, можно было потребовать объяснений. Но я только махнул рукой и замолчал. Хотят напустить тумана? Пожалуйста. Приедем, сам все увижу.

Так что я двинулся в начало платформы, уселся у одной из амбразур рядом с наемниками и стал смотреть на пригород Антарии, который мы проезжали. Поезд, набирая ход, мчался на север, к Пустошам.

Если говорить начистоту, то бронеплатформа – штука не слишком надежная. Конечно, у бандитов и кочевников редко бывают пушки, чтобы пробить броневые стенки. Но ведь это платформа! Она сверху – открыта! Достаточно забросить одну гранату, чтобы огрызающаяся огнем коробка на колесах превратилась в кастрюлю с кровавым фаршем. Еще хорошо, что по какой-то странности в Центруме не были распространены минометы. Вот уж простейшее оружие, которым бронеплатформы можно уничтожать пачками. Повредить пути, чтобы поезд остановился, и, пристрелявшись, накрыть платформу огнем…

А причиной тому, что вместо бронированных вагонов большинство поездов в «спокойных» районах сопровождали именно платформы с наемниками, была вовсе не нехватка металла. Просто железнодорожники очень ревниво относились к полноценным бронепоездам и чужим не позволяли ими пользоваться. Кроме одного-единственного слабенького узкоколейного бронепоезда, который выпросили мы, пограничники, все остальные были собственностью железных дорог и комплектовались исключительно проверенными экипажами потомственных железнодорожников. Наемникам, к услугам которых прибегали сплошь и рядом, подобную технику не доверяли.

Хорошо хоть небеса в Центруме не часто омрачались дождем или снегом.

До самого вечера мы ехали на платформе. Играли с наемниками в карты, пока трое-четверо наблюдали за окрестностями. Перекусили. Размяли ноги на двух полустанках. Чем ближе к Пустошам, тем безлюднее становились равнины, фермы стали совсем редкими, потом исчезли. Однажды пришлось остановиться – через пути перегоняли стадо. Мрачные пастухи на низкорослых лошадках косились на поезд и прикрикивали на собак, подгоняя отару. Быть может, это были мирные кочевники, торгующие с городами Клондала. Быть может бандиты, устраивающие регулярные набеги. Но скорее всего, они были обычными обитателями Пустошей, которые сегодня приезжают на ярмарку и продают шкуры и мясо, мед и воск, найденные в горах самородки и кустарную посуду – чтобы завтра устроить налет на окраинные городишки и попытаться взять все то, что не удалось купить.

Однако сейчас кочевники не стреляли, и мы тоже ничего не стали делать – подождали, пока стадо пересекло пути, и двинулись дальше.

Уже под вечер мы заметили одинокую человеческую фигуру, топающую вдоль железки к горам. Судя по экипировке, которую я разглядел в бинокль, это был не местный, но и не землянин. Какой-то совсем чужой контрабандист или исследователь – в мешковатом одеянии, с длинноствольным ружьем за спиной. Поезда он не испугался, но и звать на помощь не стал – просто остановился и смотрел, пока мы ехали мимо. Значит, не случайный гость, впервые попавший в Центрум. По-хорошему, конечно, надо было его остановить и допросить, как положено пограничнику, но мы были не в том положении, чтобы устраивать облаву.

Потом потянулись Пустоши. Железка теперь шла вдоль гор, стемнело, кое-где я замечал мерцающие на склонах огни. Тоже кто-то живет… совсем нелюдимый.

Центрум – он такой. Разнообразный.

– Сейчас будет последний полустанок перед Разломом, – сказала мне Эйжел. – Вы пойдете спать в вагон.

– А вы? – спросил я.

– Мы тоже, но не все. Ребята бросят жребий, половина пойдет спать в вагон, половина будет сторожить ночью.

О себе Эйжел ничего не сказала, и это значило, что она тоже останется ночевать на платформе. Можно было, конечно, поиграть в галантность и остаться с ней. Она бы не спорила, Эйжел никогда не мешала людям совершать глупости.

Но я хотел спать и слишком хорошо знал обычаи наемников, чтобы испугаться обидеть Эйжел.

Так что на полустанке (десяток домов за высоким забором, две вышки с пулеметами, загон со скотом) мы сходили в сортир, слопали в крошечной закусочной жирный горячий суп и отправились в вагон. В паровоз тем временем залили воду, в тендер подсыпали угля – и мы отправились на ночной перегон до таинственного Разлома.

Сергей Лукьяненко. Застава. ПограничьеСергей Лукьяненко. Застава. Пограничье