Осень 1524 года. Священная Римская империя стоит на пороге Великой Крестьянской войны. По Саксонии странствует необычный отряд: отставной командир рейтаров барон Вольфгер фон Экк, его слуга и телохранитель оборотень Карл, католический монах, ведьма, гном и эльфийка. Они вышли в путь потому, что в замковой часовне барона заплакали кровью иконы, были явлены и другие признаки приближения конца света. Неужели предсказания Апокалипсиса начали сбываться? А может быть, Страшный суд ещё можно отсрочить? Прежде чем герои романа узнают правду, они побывают в Дрездене, Виттенберге, Мюльхаузене и даже на горе Броккен, встретятся с отцом Реформации Мартином Лютером, мятежным священником Томасом Мюнцером, курфюрстом Альбрехтом Бранденбургским,художником Лукасом Кранахом и многими другими историческими фигурами.
Магия, сражения, схватки с шайками разбойников, зарождающаяся любовь немолодого человека… А тут ещё странное существо, которое барон случайно вызвал, изучая купленный у еврея-купца манускрипт…
Отрывок из книги:
Вечером Август явился в столовую залу с лютней. Он не сел за стол вместе со всеми, а поместился отдельно на табурете, и, пока обитатели замка ужинали, развлекал их музыкой и пением. У парня оказался приятный голос, играл он хорошо, знал множество миннезангов, отдавая предпочтение чарующим волшебным сказкам из «Парцифаля» Вольфгама фон Эшенбаха. Всем было ясно, что играет и поёт он исключительно для Алаэтэли. Эльфийка с лёгкой улыбкой принимала неловкие ухаживания юноши, а фрау Ульрика хмурилась.
Наконец, ужин закончился, и баронесса Фюрстенберг церемонно объявила, что её супруг также завершил вечернюю трапезу и ждёт в своих покоях барона фон Экк. Август бережно положил лютню, взял подсвечник и предложил Вольфгеру провести его к батюшке.
Старый барон Фюрстенберг сидел в кресле у камина. Увидев Вольфгера, он поднялся ему навстречу, придерживая левой рукой полы халата. Барон оказался высоким человеком, сильно исхудавшим за время болезни, но ещё физически крепким. Сильное, тренированное тело, привыкшее к оружию и латам, пока сопротивлялось хвори. Усы барона задорно торчали, а светло-голубые, близко посаженные глаза были маленькими и круглыми, отчего создавалось впечатление, что на его лице застыло выражение детского удивления.
– Так это вы и есть тот самый целитель, которого я должен благодарить за спасение своей жизни? – спросил он.
Вольфгер поклонился.
– Благодарю, благодарю, господин барон, Ульрика мне уже все уши прожужжала, я ваш должник!
– Не стоит благодарности, – вежливо ответил Вольфгер, – мы, дворяне, обязаны помогать друг другу, не так ли?
– Истинно, истинно! – воскликнул Фюрстенберг.
Вольфгер заметил, что старый барон имеет обыкновение повторять слова.
– Однако должен отметить, что в первый раз за всю свою жизнь я встречаю целителя благородного происхождения, – заметил Фюрстенберг, вновь опускаясь в кресло и укрывая колени вытертой медвежьей шкурой. – Прошу вас, фрайхерр Экк, присаживайтесь, вот здесь будет теплее от камина, эта проклятая развалина – я разумею мой замок – никогда не согреется, никаких дров не хватает, кругом сплошные щели и сквозняки!
Вольфгер понимал, что в роли целителя он выглядит, мягко говоря, странно, но и объяснять, откуда, на самом деле, взялись его необычайные способности, он не собирался, поэтому просто понизил голос и, как будто открыл важную тайну, объяснил:
– Фамильный дар, господин барон!
– Редкий, редкий дар, – также понизив голос, покивал головой Фюрстенберг.
– Именно. И проявляется в нашем роду он нечасто, к тому же, способности к исцелению невозможно вызывать по своему желанию, поэтому заранее не знаешь, кого удастся исцелить. Я расцениваю его проявления как снисхождение Господней благодати, которая осеняет только достойнейших! В наших семейных летописях, которые ведутся уже не одну сотню лет, отмечен каждый случай такого исцеления, – продолжал вдохновенно врать Вольфгер, – и всегда, всегда исцеление приходило только к достойнейшим!
«Кажется, привычка повторять слова заразна!» – с испугом подумал он.
Старый барон, не вставая с кресла, сделал лёгкий поклон. Он изо всех сил старался выглядеть невозмутимым, но Вольфгер заметил, что стрела грубой лести попала в цель.
– Позвольте ещё раз поблагодарить вас, – церемонно сказал он.
Теперь пришла очередь кланяться Вольфгеру. «Мы похожи на китайских болванчиков», – внутренне усмехнулся барон.
– Как вы себя чувствуете?
– Как чувствую? А, ерунда, уже всё хорошо! Только вот Ульрика не даёт мне вина и мяса! Представьте, господин барон, она ссылается на ваш запрет! Да где такое видано?! Как может рыцарь оправиться от болезни без доброй еды и выпивки, скажите на милость?
– Потерпите немного, – улыбнулся Вольфгер, – вам нужно сначала немного окрепнуть. Если вы не будете соблюдать режим питания, болезнь может вернуться, а меня уже не будет рядом.
– Нечего делать, придётся попоститься, – вздохнул Фюрстенберг, – а что, вы уже собираетесь нас покинуть?
– Завтра проведу ещё один сеанс целительства, и, если всё пройдёт хорошо, а я уверен, что будет именно так, начнём собираться в дорогу, нам пора продолжать путешествие.
– Позвольте узнать, куда вы держите путь?
– В этом нет тайны. Цель нашего путешествия – Виттенберг, мы едем с посольством к доктору Мартинусу Лютеру по поручению его преосвященства Альбрехта Бранденбургского. А вот цели нашего посольства, увы, я вам раскрыть не могу, ибо связан словом.
– Слово дворянина – превыше его жизни, – важно кивнул Фюрстенберг. – Кстати, а как вообще получилось, что вы оказались в моём замке? Ульрика что-то мямлит….
– За это благодарите Господа и вашего сына. Господа – за то, что мы проплывали по Эльбе в нужное время, а Августа за то, что он перегородил реку цепью и выстрелом из пушки принудил нас причалить к берегу.
– Надо же, – удивился старый барон, – похоже, из мальчишки всё-таки может выйти толк. Я-то давно махнул на него рукой, всё бы ему на лютне бренчать, да слезливые миннезанги распевать. С какой стороны за меч берутся, не знает, латы носить толком не умеет, на коне сидит, как ворона на заборе!
– Ну, вот видите, сыновняя любовь свершила чудо, – заметил Вольфгер. – Боясь потерять любимого отца, ваш Август пошёл на поистине отчаянный шаг: ведь если бы мы решили вступить в бой, он с замковым мужичьём продержался бы против нас недолго. Но, к счастью, дело разрешилось миром.
– Жаль, что вы покидаете нас так скоро, фрайхерр фон Экк. Я ещё слишком слаб, чтобы ездить на коне, а то бы мы с вами устроили славную охоту – затравили кабана, а потом закатили бы пир дня на три…. Но – долг есть долг, я понимаю, не будем более об этом.
Август сказал, что вы хотели расспросить меня о чём-то? Я к вашим услугам.
– Да, господин барон, – сказал Вольфгер, – меня очень интересует судьба Франца фон Зиккингена и его Рыцарское восстание.
– Надо же, кто-то ещё помнит о моём дорогом Франце, – удивился Фюрстенберг, – а позвольте узнать, чем вызван ваш столь необычный в наши времена интерес?
– Видите ли, я был знаком с рыцарем Зиккингеном, но много лет назад, когда ещё служил в императорской армии. Образ этого человека почему-то запал мне в душу, но с тех пор я ничего о нём не слышал. Мне было бы интересно услышать о судьбе Франца из уст его друга и соратника.
– Так вы служили под знамёнами императора? – спросил Фюрстенберг, оценивающе глядя на собеседника.
– Конечно, это традиция рода фон Экк, – напыщенно ответил Вольфгер, – я командовал отрядом рейтаров.
– Рейтары… – задумчиво протянул старый барон. – Это значит, пистолеты, аркебузы, кулеврины… Дым, порох, кишки наружу, оторванные руки и ноги…. Не люблю! Честная сталь против честной стали, меч против щита или кольчуги, – вот оружие истинного рыцаря! Так было от века, а теперь любой мужик, сидя в кустах, может всадить в спину рыцарю кусок свинца, и никакой доспех его не спасёт. Хорошенькое дельце!
Война из благородной забавы аристократов превращается в кровавую мужицкую бойню, и даже замки, оплот рыцарства, больше не защита своим хозяевам, ибо строились они тогда, когда об осадных мортирах и понятия не имели. Например, стены моего замка не выдержат и дня пушечной осады, тогда как в прежние времена….
– Я думаю совершенно так же, господин барон, – тактично прервал его Вольфгер, – но огнестрельное оружие пришло в мир, и с этим теперь уж ничего не поделаешь. И оно, это оружие, будет становиться всё смертоноснее, помяните моё слово. К сожалению, чтобы предсказать это, пророческий дар вовсе не нужен.
«А если бы ты увидел четырёхствольный пистолет Рупрехта, тебя хватил бы удар прямо сейчас», – добавил про себя Вольфгер.
– Франца как раз и погубило это дьяволово изобретение, кулеврина! – печально сказал Фюрстенберг.
– Как же это произошло? – спросил Вольфгер.
– Как произошло? Да очень просто! Стоял человек на стене, следил за осаждающими. Кто-то наугад пальнул из пушки, ядро перебило балку, да так неудачно, что она рухнула прямо на голову Францу, в довершение всего он упал со стены на камни внутреннего двора, а стены там высокие. Шлем с бедняги Франца, помню, так и не решились снять, потому что он хоть как-то удерживал мозги в черепе… Впрочем, вас, наверное, интересует вся история, так сказать, по порядку?
– Если вы не устали, я бы с удовольствием выслушал её, – кивнул Вольфгер.
– Да от чего я мог бы устать? От того, что как старая баба сижу в кресле, запелёнатый в облезлые шкуры, и треплю языком? Нет, я пока не устал. И сейчас, когда я стар и немощен, мне сладостно вспоминать времена моей молодости…
Фюрстенберг помолчал, собираясь с мыслями, и вдруг неожиданно спросил:
– Как вы думаете, барон, что главное в военном вожде? Почему за одним люди идут, иногда, между прочим, на смерть и муки, а за другим – нет?
– Смелость? Умение управлять людьми? Талант стратега? – предположил Вольфгер.
– Да, да и ещё раз да, всё это верно, вы правы, но главное всё-таки не в этом.
Господин барон, вон там стоит кубок с разбавленным вином, передайте его мне, пожалуйста. Вам эту бурду не предлагаю, не сочтите меня невежливым.
Старик с явным неудовольствием взял кубок, как следует хлебнул из него, поставил на пол рядом с креслом, вытер усы и продолжил:
– Так вот, вы назвали храбрость, умение водить войска и что-то ещё. Это верно, кто бы спорил, но главное, как я уже имел честь вам доложить, всё-таки не в этом. Главное – в удаче.
Военный вождь должен, нет, просто обязан ухватить фортуну за волосы и крепко держать. Только тогда люди пойдут за ним, даже рискуя своей головой, потому что будут знать: впереди – победы, награды и богатые трофеи. А если удача отвернётся от вождя, он обречён. Его удел – поражение, забвение, смерть.
И Францу, должен вам сказать, чертовски везло, но только до тех пор, пока он не связался с этим проклятым сифилитиком – Ульрихом фон Гуттеном, да будет проклято его поганое имя! Впрочем, извините, я опять забегаю вперёд…
– Сифилитиком?! – переспросил Вольфгер.
– Ну, так болтали… – брезгливо усмехнулся Фюрстенберг, – впрочем, когда наше дело, ну, то есть, Рыцарское восстание, шло к концу, уже всем было видно, что болтали-то не зря.
Знаете, как это иногда бывает, господин барон? Немощное тело, изглоданное смертельным недугом, становится вместилищем мощного и злобного духа. Вот таким и был Ульрих фон Гуттен, тщедушный карлик, весь какой-то перекошенный, нелепый. Но это злобное чучело обладало поистине колдовским влиянием на Франца.
А вот сам Франц был совсем другим человеком. Он был как Зигфрид – высоким, смелым, сильным, красивым. В любом деле он был первым – и в сражении, и в безудержной рыцарской попойке, и на ристалищном поле. Воистину это был последний истинный рыцарь. Франц мастерски владел любым оружием, на турнирах ему не было равных, но в то же время он мог читать и писать на латыни, любил петь, аккомпанируя себе на лютне, хотя голос у него был…. М-да….
Франц считал, что рыцарское сословие – цвет империи, и всегда грудью вставал на защиту его интересов, привечал слабых и обездоленных. В его замках Зиккинген, Ландштуль и Эбернбург вечно жили какие-то обедневшие рыцари, их жёны, дети…. Я ему тогда говорил: «Франц, что ты с ними возишься? Твои замки превращаются в богадельню!» А он только смеялся…. Эти замки так и называли: «убежища справедливости», да….
Зиккинген сражался под знамёнами императора Максимилиана, а когда тот скончался, вложил свои боевые перчатки в руки императору Карлу, принеся тем самым ему вассальную присягу. Кстати, говорят, что именно Зиккинген немало содействовал восхождению на трон Священной римской империи Карла Испанского, о чём впоследствии сильно жалел.
Став императором, Карл отблагодарил Зиккингена, но по-своему. Он назначил его имперским советником и камергером, только все эти пышные титулы, в сущности, ничего не значили и не приносили доходов. Карлу нужен был Зиккинген-военачальник, ведь, несмотря на Имперскую реформу, Максимилиану так и не удалось создать в Германии полноценную армию, так что в случае войн ему постоянно приходилось вербовать ландскнехтов, а командовать наёмниками может не всякий. Зиккинген – мог.
– Выходит, что постоянной армии не было и у Карла? – спросил Вольфгер, – я подал в отставку ещё при Максимилиане.
– Конечно, не было, это слишком дорого, а денежные сундуки империи давно показывают дно. Нынешний император предпочитает обходиться ландскнехтами и ополченцами. После окончания войны их распускают, и они пополняют шайки разбойников, рыщущих по лесным дорогам.
– Вы много сражались рука об руку с Зиккингеном?
– И да, и нет: во всяких мелких делах много, а в крупных походах, кроме Рыцарского восстания, только в одном, его ещё называют Французским походом. Но зато это было славное дельце!
Тогда императору удалось собрать целую армию – двадцать тысяч наёмников! Конечно, в одиночку командовать таким количеством отборных головорезов не мог даже Франц, поэтому он и позвал на войну нас, рыцарей, которых лично знал, и в чьей доблести был уверен. У каждого из нас был свой отряд, а высшее командование он поделил с графом Нассауским.
Мы вторглись во Францию, но с самого начала всё пошло наперекосяк. Французы сопротивлялись как бешеные, с тяжёлыми боями мы смогли дойти всего-навсего до Мезьера.
Тот поход вообще оказался каким-то несчастливым – снабжение с самого начала было из рук вон плохим, ну, и, ясное дело, вскоре начался голод, потому что мы наступали по разорённым местам. Французы, отступая, уносили с собой всё, что могли, а дома сжигали. Потом пришли обычные лагерные хвори – лихорадка, кровавый понос, а кое-где даже чума. Ландскнехты стали роптать, армия таяла прямо на глазах. А тут ещё Франциск I, умело маневрируя своей небольшой армией, наносил нам один удар за другим. Делать нечего, пришлось возвращаться, несолёно хлебавши.
Надо сказать, что именно после провала Французского похода император Карл разочаровался в своём военачальнике, и Франц это вскоре почувствовал.
Я уже говорил, что Франц всегда горой стоял за рыцарское сословие, а кто виноват в обнищании рыцарства? Купцы – все эти Фуггеры, Вельзеры и прочие – курфюрсты и монастыри – вот три ненасытные пиявицы, сосущие кровь из всех, от простого крестьянина до знатного господина. Конечно, в унижении рыцарского сословия свою роль сыграл и «всеобщий и вечный королевский земский мир», принятый на имперском сейме в Вормсе под давлением князей-курфюрстов. Этот мир был выгоден купцам, князьям да монахам, а рыцари, к примеру, потеряли возможность разрешать свои споры войной или честным поединком, как это водилось исстари. Нам объяснили, что войны, видите ли, слишком разорительны…
Искать правду в имперском суде? Ха! Законники – те же попы, они вытянут все твои денежки, но ничем не помогут.
Рыцарское сословие гибло прямо на глазах. И вот тогда Франц, ощутив холодность императора, почувствовал себя свободным от государственных дел и решил взять борьбу за восстановление прав рыцарства в свои руки.
Конечно, один он не мог сделать ничего, Францу нужна была поддержка. Сначала он попытался заручиться помощью лютеран.
Ещё давно, сразу после того, как Папа отлучил Лютера от церкви, Зиккинген через фон Гуттена предложил ему военную защиту от инквизиции и вообще от Рима. Но для этого Лютер должен был переехать из Виттенберга в замок Эбернбург, который принадлежал фон Зиккингену. Франц надеялся, что сторонники Лютера потянутся за своим вождём и станут основой новой армии, армии фон Зиккингена. Однако Лютер разгадал планы Франца, отказался и тем предал его.
– Простите? – переспросил Вольфгер, – я правильно расслышал, вы изволили сказать: «предал»?
– Именно, именно так я и сказал: «предал»! – с нажимом повторил Фюрстенберг. – Судите сами: Лютер раздумывал целых полтора месяца, а потом отказался от защиты под тем предлогом, что, дескать, он и его учение против насилия и кровопролития!
– Но, господин барон, – вежливо возразил Вольфгер, – я вовсе не собираюсь защищать Лютера, однако напомню вам французскую пословицу: «Предают только свои!» Разве Лютер из рыцарей? По-моему, он происхождения самого подлого, сын углекопа. Что у него может быть общего с рыцарством?
– Вы читали трактаты Лютера? – спросил Фюрстенберг.
– Конечно, нет! – высокомерно ответил Вольфгер, – я рыцарь, а не монах!
– Я, признаться, тоже не читал, хотя грамоте и обучен, – миролюбиво поднял руки, показывая, что сдаётся, старый барон, – но мне объяснял фон Гуттен. Этот-то не пропускал ни одной книжки, любил печатное слово, как крыса сыр, да и сам всё время марал бумагу.
Так вот, Ульрих фон Гуттен учил, что Лютер стоит за реформу католической церкви, да такую, что у нас дух захватывало. Монастыри – распустить, церковную десятину отменить, приходских священников выбирает община, иконы, почитание святых – долой, да я сейчас всего и не помню. Но главное, Лютер считал, что реформа церкви должна идти сверху, её должны были проводить курфюрсты под рукой императора. А на деле выходило наоборот: крестьяне, не дожидаясь милостивого приказа князей, сами расправлялись с попами да монахами. Если бы Лютер тогда встал под наши знамёна, за ним пошла вся страна, и мы бы победили. Но Лютер испугался крестьянского бунта и отказался. Поэтому я и говорю, что он предал нас.
– Теперь я понял вашу мысль, – сказал Вольфгер, – продолжайте, прошу вас, всё, что вы рассказываете, необычайно интересно.
– Да… Что же было дальше? – спросил сам себя Фюрстенберг.
Старый барон так разволновался, что отшвырнул шкуры, вскочил с кресла и начал мерять спальню широким шагом – от стены до стены. При этом полы халата время от времени распахивались, но он не обращал внимания на такие мелочи.
– Когда Франц и Гуттен поняли, что с Лютером у них ничего не получилось, они решили зайти с другой стороны и собрали в Ландау что-то вроде рейхстага или, как говорят поляки, сейма имперских рыцарей. Я был там и всё видел своими глазами.
Надо сказать, что рыцари были страшно возмущены и рассержены поведением императора. Всем давно стоял поперёк горла произвол коронного правосудия, корысть курфюрстов и алчность духовенства, многие были недовольны постановлением Вормсского рейхстага, объявившего Лютера вне закона, потому что видели выход из тупика в реформировании церкви по Лютеру, да только не знали, что сам Лютер, заваривший кашу, предпочёл отсидеться в кустах.
Кричали, спорили, пару раз дело доходило даже до поединков, но, в конце концов, Зиккинген добился своего – рыцари заключили союз и подписали документ, который назывался «Братским соглашением». Это был великий день – 13 августа 1522 года…
Все рыцари, подписавшие «Братское соглашение», обязаны были оказывать друг другу военную помощь, а для разрешения споров и ссор между ними устанавливался рыцарский третейский суд, имперские же суды над рыцарями были не властны. Подписывать соглашение могли не только рыцари, но и князья, даже целые города, а вот духовенству туда хода не было. Союз заключили на шесть лет, для управления им выбрали комитет из 12 рыцарей, а его главой, понятно, стал Франц. Это было справедливо: ведь это он всё придумал, он собрал рыцарей, он вёл собрания, и только текст соглашения написал Гуттен.
И вот Союз создан, теперь империя должна узнать о появлении новой силы. Но как? И тогда Зиккинген и Гуттен избрали рискованный способ – военный поход. Гуттен лил в уши Францу льстивый яд, что, дескать, если Лютер решил остаться в стороне, то и Бог ему судья! Теперь во главе Реформации должен встать совсем другой человек – военный вождь – опытный, бесстрашный, бескорыстный, словом, он, Франц фон Зиккинген. Ну, в самом деле, кто такой Лютер? Толстый монах… А Франц – рыцарь, за ним без колебаний пойдут в бой и пахари, и ремесленники, и студиозусы…
Гуттен написал обращение к войскам, в котором объяснял, что будущий поход направлен исключительно против врагов Реформации – епископов и попов. Он придумал даже название для его участников: «Рыцари креста против врагов Евангелия». Целью похода был объявлен Трир. У нас было пятнадцать тысяч солдат, из которых пять тысяч конных.
– Трир? А почему именно Трир? – удивился Вольфгер.
– Да потому, что Трирский курфюрст и архиепископ Ричард фон Грейффенклау-Фольратс был личным врагом Зиккингена, – вздохнул старый барон, опять усаживаясь в кресло. – Не знаю уж, что послужило причиной вражды, но тянулась она много лет, а Франц своих долгов не забывал никогда. Особенно таких.
К тому же, этот самый Грейффенклау-Фольратс был ярым папистом и люто ненавидел сторонников Реформации. Ну, и наконец, Франц считал, что Трирский курфюрст – самый слабый из всех его врагов, и он сможет с ним легко разделаться. Францу, во что бы то ни стало, была нужна победа. Но он жестоко просчитался. Впрочем, тогда мы все просчитались…
Франц убеждал нас, что Трирского курфюрста удастся застигнуть врасплох, город не готов к отражению штурма, а его жители переметнутся на нашу сторону, потому что в епископских городах люди обычно недовольны церковным правлением.
«Соседи Фольратса, – говорил Франц, – не станут помогать ему: курфюрст Пфальца – мой друг; Альбрехт Майнцский не полезет в драку, в которой для него нет явной выгоды, а кёльнский архиепископ Герман фон Вид вообще отгородился от мирских дел горами богословских книг».
Зиккинген надеялся, что император не станет вмешиваться в конфликт, поскольку его величество не любил Трирского архиепископа и считал его не только приверженцем, но даже агентом французского короля.
Мы должны были захватить Трир прежде, чем к Фольратсу подоспеет на помощь его друг и личный враг Зиккингена Филипп, ландграф Гессенский. Но начинать войну совсем уж без повода Франц не хотел. Впрочем, было бы желание, а предлог найдётся всегда… Вышло так, что некий Герхард Бёрнер захватил двух знатных подданных архиепископа Трирского и держал их у себя в плену. По-моему, Бёрнер был обыкновенным разбойником, его надо было просто вздёрнуть, а пленников отпустить на все четыре стороны, но Франц решил иначе. Он выкупил их у Бёрнера за свои деньги и отпустил с условием, что, прибыв домой, те вернут ему выкупную цену, больше пяти тысяч гульденов. Пленные, однако, обретя свободу, платить за неё не захотели и обратились за решением дела к имперскому суду. Они ссылались на то, что обещание об уплате выкупа было получено у них силой. Дело было решено в их пользу. Тогда Зиккинген обратился с жалобой к Трирскому курфюрсту, но тот ответил, что не может по своей воле менять решение суда.
Желанный casus belli был найден, и Зиккинген объявил курфюрсту войну. Фольратс немедленно запросил помощи у соседних князей и императора. Правительство сначала ограничивалось грозными указами и уговорами, а курфюрст Майнцский, как и ожидалось, отказал Фольратсу. Больше того, его подданные помогали нам, а многие даже вступили в армию Франца.
Всё шло как и было задумано, но только под стенами Трира мы поняли, в чём состояла наша ошибка, чего мы не учли. Проклятый Фольратс оказался не епископом, а настоящим воином в рясе! В ожидании обещанной помощи из Гессена и Пфальца он, против наших ожиданий, успел укрепить Трир, да так, что город выдержал пять штурмов, целых пять! Кампания зашла в тупик, и тогда Франц предложил снять осаду за отступные – 200 тысяч гульденов, но Фольратс отказался. Положение «Рыцарей креста» день ото дня становилось всё хуже, к тому же, многие рыцари, давшие клятву «Братского союза», нарушили её и не откликнулись на зов Зиккингена. Словно какой-то бес толкал их на клятвопреступление….
«Я знаю, что это за бес, – про себя усмехнулся Вольфгер, – его зовут Антон Фуггер».
– Ну вот, – потухшим голосом продолжал Фюрстенберг, – а, потом произошло то, что бывает всегда, когда всем становится ясно, что осада не удалась. Закончились боевые снаряды и продовольствие, в лагере начались болезни. «Рыцари креста» стали потихоньку разбегаться. Опасаясь за судьбу остатков своей армии, Франц приказал снять осаду Трира. Наши надежды на помощь отряда Николая фон Минквитца из Брауншвейга не оправдались. Потом мы узнали, что он был отрезан войском Филиппа Гессенского и не смог пробиться к нам.
Окончательно наше дело погубило то, что при отступлении Зиккинген зачем-то приказал разрушать монастыри и церкви. Наёмники стали жечь и грабить всё подряд, и тогда население отвернулось от Франца.
Сторонники Франца успели укрыться в его хорошо укреплённых замках, но все они были осаждены.
Князья, всё-таки пришедшие на помощь к Фольратсу, занялись преследованием помощников и родственников Франца. Они захватили замок Кронберг, а потом выгнали из его владений Фривина фон Гуттена, родственника Ульриха.
Так прошла осень и зима. Франц тщетно слал гонцов по всей стране с просьбами о помощи. Никто не откликнулся. Тогда Зиккинген предложил своим врагам заключить перемирие, но получил отказ.
После Пасхи началась осада замка Ландштуль, где находился сам Зиккинген, его друзья и союзники. Осада продолжалась недолго. После того, как Франц был смертельно ранен, замок пал. Всё было кончено. Так 7 мая 1523 года бесславно закончилось Рыцарское восстание.
Потом все замки Франца были конфискованы, «Братский союз» распался и никогда более не возобновлял своей деятельности.
Победители более не преследовали друзей и сторонников Зиккингена. Я вернулся в свой замок, а Ульрих фон Гуттен, как я слышал, вскоре умер где-то в Швейцарских кантонах.
– Господин барон, позвольте задать вам ещё один вопрос, но, возможно, он покажется вам странным и даже неуместным, – осторожно сказал Вольфгер.
– Ну-с, прошу! – заинтересованно повернулся к нему Фюрстенберг.
– Скажите, как вам показалось, – осторожно подбирая слова, начал Вольфгер, – в деятельности фон Зиккингена и, возможно, фон Гуттена, вы не заметили чего-либо… хм… сверхъестественного?
– Сверхъестественного?! – расхохотался старый барон, – вот уж нет! Я, конечно, не могу назвать безупречно христианскими все поступки Франца, да чего уж греха таить, и свои тоже, но это были поступки обычных людей! Франц фон Зиккинген – не Гёц фон Берлихинген, он не продавал душу дьяволу!
«Что же, и здесь мимо, – подумал Вольфгер, – и не скажу, что я этому не рад. Всё это обычные дела обычных людей, похоже, искать надо не здесь…»
– Простите, господин барон, я задумался и, боюсь, потерял нить ваших рассуждений… – извинился Вольфгер.
– А, бросьте, молодой человек, какая нить, какие рассуждения? – отмахнулся Фюрстенберг. – Да, собственно, я уже рассказал всё, что знал, остались крохи…
Францу фон Зиккингену было отпущено на этом свете немногим более сорока лет. С его гибелью германское рыцарство сдохло, как старая, никому не нужная собака, которая уже не может стеречь дом. Тем, кто уцелел, достались пыльные руины замков, бедность, тлен и забвение. Жалею, что дожил до этого дня, да. Вам, барон, пожалуй, не стоило тратить свой дар на моё лечение. Если бы не вы, я, возможно, уже встретился бы с Францем и со многими моими боевыми товарищами, которые неизвестно ради чего полегли в немецкую, французскую и голландскую землю… – старый барон украдкой смахнул выкатившуюся из круглого глаза слезу.
– Ну-ну, – неловко сказал Вольфгер, – уныние – смертный грех. У вас есть супруга и сын, которые любят вас, и которые готовы пожертвовать ради вас всем. Знаете, не многим Господь даёт такое счастье. Удовольствуйтесь этим.
– Вы правы, вы правы, – пробормотал Фюрстенберг, больше не обращая внимания на гостя, он был поглощён своими невесёлыми мыслями и воспоминаниями.
Вольфгер, стараясь не шуметь, встал и вышел из покоев старого барона. Он узнал всё, что хотел.