«Пес и его поводырь» — роман настолько блестящий, насколько и неожиданный, здесь сошлись воедино динамичный сюжет, тоска и прелесть русской глубинки, мистика, и, наконец, тайна одного из самых главных святых мест на земле — суровой монашеской республики Афонской горы. Благодаря этим обстоятельствам новая книга Леонида Могилева выходит за рамки просто увлекательного детектива и захватывающего путеводителя по скитам и монастырям Афона, она становится поводом для самого глубокого читательского размышления над вечными вопросами: о жизни и смерти, об истинных ценностях, о предназначении человеческой жизни.
Отрывок из книги:
Несколько ранее ангел-хранитель героя нашего повествования сидел, свесив ноги, на краю крыши железнодорожной станции Девяткино и пытался повлиять благоприятным образом на поступки и действия своего подопечного. Поступки эти должны были произойти в ближайшее время. И более того, он пытался говорить с ним посредством внушения здравых помыслов, кои тот должен был принять за свои мысленные монологи. И говорить с душой человека, называвшего себя Псом, приходилось, с использованием доходчивой лексики, учитывая реалии данного времени, отчего ангел-хранитель страдал. Одновременно он слушал, о чем говорят сами с собой окружавшие Пса люди, многие из которых, впрочем, более заслуживали собачьих кличек. Забота о них не входила сегодня в его должностные обязанности, и он с тревогой наблюдал почти полное отсутствие других ангелов, долженствующих быть сейчас возле тех, кому они были приданы от рождения. Люди эти не убивали никого, не грабили, они даже церковь посещали, кто время от времени, кто регулярно. Но просьбы их не были услышаны и ангелы покинули их…
Двери в ад выглядят совсем не так, как предполагает большинство обывателей. Во первых, это ожидается, как нечто мистическое, далекое, по ту сторону добра и зла, когда бренная душа воспарит, а тело конкретные пацаны, родственники или соратники уложат в деревянный ящик разной комфортности и сортности. Есть совершенно прелестные — лаковые, с наворотами и удобными ручками для носки. Для такой домовины надобно и авто покруче и остальное, как принято. Потом по глотку на кладбище, и за стол. Чем Бог послал и что на этот случай положено. Для других слоев и случаев можно и простой гроб, обитый черным ситчиком. Только внутри, чтобы стружечка свежая и на столе потом — обязательно киселек. А машину можно попроще. «Пятьдесят третий» — с будкой, но лапами еловыми все внутри уложить. Остальное — бывалые люди подскажут. И потом уже по полной цифре водки и котлеток или кур синявинских. Через девять дней опять. И через сорок. А душа потом уйдет, куда ей положено. Там и суд, и приговор. Тот, что окончательный, — на Страшном суде. А пока предварительный. Можно и отсрочку получить, если отмолят. Если есть кому. В этом вот и заключается заблуждение. На станции Девяткино приоткрывается первая дверка в преисподнюю. Выглядит она совершенно цивильно. Подошел поезд, шипение легкое и понятное. «Осторожно, двери открываются».
Потом закрываются. Следующая станция Лаврики. Лаврики это не ад. Капитолово не ад. Даже Кузьмолово, при всей своей функциональной похожести и близости, еще не то. Нужно ехать дальше и дальше. До самого Приозерска. Это уже ближе. Только не дай вам бог выскочить, не доезжая, не оказаться потом во Владимировке, не сесть на монастырский катер. Или зимой по льду. На Коневце спасение, потому от него бегут, как от чумы. Можно, как и всем любопытствующим, через Приозерск, с экскурсией. Это уже легче. Народу праздного и колотого на голову много возят в монастырь, и от этого всем один вред. И братии и паломникам. Кому нужно, тот сам доберется. Только не надо коммерции, маркетинга, базы данных, коэффициента сезонности. А так вы спокойно проезжаете мимо и не получаете проблем на остаток жизни. Тихо доживаете в иллюзии благодати.
… Вот мужик здесь брошюрками приторговывает и занимательными книжками. Алтари цивилизации. Гуманоиды. Как голубцы грамотно приготовить и перед какой иконой молиться о снижении веса и чистоте кожи на лице и попе. Полную инструкцию можно получить из брошюрок. Есть газеты примерно про то же. Работа эта у него временная. Раньше здесь другой гражданин стоял, но он приболел что-то, денег на длительное и спокойное лечение получил. Ни о чем не беспокоится. Он — ИЧП. Начальников у него нет, выручку ему сдают за вычетом доли. Никто не беспокоит, а если будет что-то нештатное — есть кому заступиться. Место его — на приступочке, примерно посредине платформы, чтобы видеть то, что слева и справа. Вот выходят люди из метро. Поднимаются наверх. Кто-то билеты берет. Большинство не делает этого. Если контролер, то двадцатку даете и порядок. Была десятка, но все дорожает. Прямая экономия. Ни квитанций, ни чеков. Контролер со своим начальством делится. Оно что-то еще отдает наверх. Или не отдает. У каждого свои проблемы. А людям очень удобно. «Сезонку» не брать. Она стоит примерно столько, как если бы вы билет каждый день покупали. Опять же билет брать не нужно. Контроль вас раза три в месяц обует. Значит, вы из Кузьмолово до Девяткино путешествуете копеек за пятьдесят в день. Тем более, что утром контролеры едут на девять пятнадцать, а вечером на восемнадцать сорок пять. Так им удобно на другие поезда в нужных местах перескакивать. Поезда эти редки. Не перескочишь, останешься на полустанке, потеряешь свои двадцатки. Те, кто ездят постоянно в контрольных поездах, берут билеты. Состоятельные люди. Те, кто понимают, чуть раньше или чуть позже. Лучше всосать банку пива с рыбкой. Или контролер все твое всосет. Не отдавайте своего контролеру и не выходите во Владимировке. Зачем вам утреннее правило, вечернее, причастие и литургии. Лучше всосать и ехать. Это — если с электричками все в порядке. Но в порядке бывает редко.
Продавец брошюрок был несколько вырван из потока сегодняшней жизни. Отлучен. То есть другой работой занимался. Теперь стоит тут который день и ждет Пса, который должен в Кузьмолово проследовать. Впрочем, туда можно попасть на маршрутке, с Просвещения. Можно через Бугры. Можно вообще на такси. Но только есть некоторые предположения. Пес через вот эту самую платформу проследует. А на других возможных направлениях работают другие люди. Есть в этом деле доля авантюризма и удачи. Этот парень совершенно свободно может в Кузьмолово попасть и пропасть там. А потом появиться на другом краю земли. Только не ждет он сейчас никакого подвоха. А от прыжков и перемещений устал. И в этом — шанс охотников. А пока на пассажиров фланирующих продавец поглядывает, в голове его варится всякое. Например, про дверки в зыбкое и неизбежное. Есть время подумать спокойно — нужно это сделать. Потом этого времени может не быть. Не часто удается отдохнуть в «наружке». И так вот со своим народом лицом к лицу столкнуться тоже многого стоит. Во время побоища московского я видел лица. Довелось. Только уже времени утекло тринадцать годиков.
Метрошка и электричка — это тот самый срез, коренной, показательный. Тем более, когда они состыкованы. И вот что в голове наблюдателя этого варится.
«Главный человек сейчас — женщина. Или по русски — баба. Беды начались тогда, когда баба сняла юбку. После этого часть этого племени полюбила штаны, а другая часть так и ходит в одежках до пупа. Только если юбка задрана, это ничего, это естественно. А вот в штанах нельзя. Штаны — для мужиков. Баба должна юбки носить, блюсти дом, детей рожать и так далее. Когда она деньги зарабатывает, это в порядке исключения. Так всегда было. А мужик осевой, которому сейчас лет под сорок, пятьдесят, из жизни выдавливается. Вокруг одна беспрерывная и вялотекущая баба. Делится она на обезьянок, телок и ягодок. Нормальной женщине от общественного транспорта, тем более от метро и электричек в конце так называемого рабочего дня, не хочется жить. Нормальные — разбрелись по норам и тихо вымирают. В офисах их нет. То есть, у нас и офисов нет. То, что наблюдается, это русский вариант мирового сортира. Одновременно очеловеченный и вывернутый наизнанку. Офис, в общемировом понимании, это ничто иное, как подразделение ада. Сидеть вот так в помещении огромном со стеклянными дверями и тонкими перегородками нельзя. Тем более, нельзя сидеть и тыкать в кнопочки на „клаве“, наблюдая на мониторе таблички и графики. Сидеть нужно в кабинетах с толстыми стенами и дверями. Чтобы деревянные рамы и классическая, и популярная музыка в приемнике.
Настанет время, когда вдруг не станет электроэнергии. Не навсегда, а на достаточно длительное время. То есть она будет в жизненно важных местах, но в офисах ее не будет. День, месяц, полгода и более. Что тогда будет с телками и ягодками? Нужно будет управлять распадающимся социумом, на глазах у мирового человечества, занятого своими большими проблемами. Тогда-то вот и будут востребованы остатки недобитого мужского племени. Тех, кто еще умеет слесарить, плотничать, добывать еду и так далее, и так прочее. И приводить в чувство несчастных своих сограждан, сделавшихся ничем иным, как офисною дрянью, пылью маклерской, шелухой девелоперской. Провайдеры, логисты и рекламные менеджеры навыков выживания в том социуме иметь не будут. Разве только вывезти что-то со склада гипермаркета и загнать по хорошей цене. Но там будут конкретные пацаны. Пока с ними не покончит единовременно та власть, харя которой показалась в предрассветном мраке».
Весь этот круговорот здравых и злобных мыслей охотника ускоряется ближе к вечеру.
«Вначале с занятий возвращаются обезьянки.
Это совсем молодые девки школьного какого-то возраста и учатся они не понять на что. То ли в школе, то ли в холодильном техникуме. Больше вариантов не находится. Впрочем, есть еще шейпинг и просто аэробика. Если лето или ранняя осень, то они нигде не учатся, а вместе с юными особями мужеского пола едут на озера или с озер. Озер здесь много. Пиво в баллонах не есть криминал. И черт его знает, чем они занимаются на занятиях или на озерах. Наверное, тем же, что на дискотеках.
Обезьянки еще совсем дети. Они не потеряны, только испорчены. Мобила — непременный атрибут жизни. Если телки живут в сети, то обезьянки — в мобилах. Вместо тетрадки со стихами ребенку впарили мобилу. Обезьянки обожают черные колготки и косметику. Это не грех пока, так, ожидание греха. Предчувствие. Вот проехали они туда или обратно и появились телки. То есть половозрелые обезьянки…
Они смотрят на всех с лукавым превосходством. Эта мимика поймана ими на том, что называется рекламоносителями. Говнище это везде. То есть, носится повсюду. Там и телки, и обезьянки, и ягодки, и дамы разнообразные. Над мимикой этого стада работают умнейшие люди. И если они ничего не нашли лучше, как широко раскрытая пасть телки, это когда восторг от товара или услуги, которая тоже товар, или лукавое превосходство во всех других случаях, то, значит, в этом какой-то глубочайший смысл. Вот когда телка поет и трясет сисярами в телеке, а другая телка берет у нее интервью, то они говорят совершенно одинаково. Интонационные ударения одни, и паузы, и мотивации, и придыхания. Говорит или пляшет. Все едино. Это шаблон. И обезьянки, и телки на платформе говорят и двигаются точно так же, как нимфетки в телеке. Ягодки делают все по-другому. О них после. Они, суки, во многом виноваты. Во всем они виноваты. Если страна рухнула, баба должна сесть на болты дома. Укрепляться и укреплять. Они же, суки, самореализацией занимаются. Вдруг успеют на бабки сесть, на проект какой-то, на член, на другое что… Но об этом потом.
Телки по мобиле говорят меньше, но задушевней. У них уже отношения. Они лукавое превосходство на себя примерили и остались довольны. Комфортно им там. Прелестно. И хочется достичь такого комфортного и прелестного, чтобы рот широко раскрыть и закричать утробно от счастья. Пацаны у них так, для разминки. Чтобы не оплошать с дядей. Потому что оплошаешь, не сядешь на бобы. В офис, за клавишки. За базу данных. Не будет у тебя карьерного продвижения и отпуска в Анталии.
Есть впрочем, еще, снегурочки. Это пока не ягодки, но уже не телки. Это женщины. Совестливые и аккуратные. Не те, которых можно встретить на концертах классической музыки в Консерватории. Это последнее, что у нас осталось. Это женщины, которые понимают, что что-то вокруг не так. Они безупречно одеваются, часто шьют себе сами, они красивы, из них так и прет достоинство провинциального поселка. Это инженерши или технички, постиндустриальные такие матроны. Их аккуратность и тщательность бессмысленна. Все кончилось.»
Самое страшное наблюдение и убойный вывод такого вот мониторинга на стыке города и области, в электричке или «маршрутке», рано утром и часов в семь вечера, когда область едет в город, потому что работы нет — в вагонах отсутствуют мужчины от тридцати пяти до пятидесяти. Они есть, но их как-то непропорционально мало. Есть пенсионеры обоих полов. Куда они направляются в восемь утра, если не на работу? Есть для них что-то посторожить и прибрать. Но то, что называется лукавым словом — рабочее место — принадлежит бабе. Телке, снегурочке, ягодке, обезьянке даже. Офис кормит бабу.
Тот миллион естественной убыли населения в год падает, в основном, на мужика. Последние из держащихся на плаву прилепились каким-то образом к стройке. К преступной отрасли. А дальше — белое поле…
Есть еще персонажи вроде Пса.
Конкретные пацаны не в счет. Под расстрел пойдут пачками. Надо было в детстве книжки читать и во дворце пионеров модели строить.
Если попадается персонаж нужного нам возрастного диапазона и мужеского пола, то в ожидании электрички он непременно сосет пиво — «Петровское», «Балтику», «Бочку золотую» или «Туборг». Можно и не сосать. Не обозначаться в сосунах детородного возраста. Можно через переход спуститься на прирыночную площадь и «маршрутку» ждать. Тогда ад начнется еще раньше. Пазикоподобные автобусы, в таких примерно раньше возили гробы с компанией товарищей по работе, теперь полуграмотный человек кавказской национальности, не очень часто, так, чтобы под завяз и до униженной безысходности коренного населения. Рядом с водителями паразитирует какая-то сволочь из своих. Или телка, или что-то среднее между ягодкой и снегурочкой. Вахрушка, другими словами. Бобы шинкует и приглядывает за инакомыслящими. За теми, кто про граждан кавказской национальности плохо говорит. Или собирается говорить. Оккупационная власть, на уровне гробовоза. Иногда «маршрутки» бьются. Последствий для общественно-экономической формации никаких. Самолеты тоже падают, но там более интересно и увлекательно. Рядом уходят маршрутки другого хозяина. Там — другой оборот. Можно ездить чаще и шустрее.
Изредка происходят все же странные вещи. Там, в тамбуре, прокуренном похмельной сволочью, когда не протиснуться в сам вагон, и надо ли протискиваться, потому что здесь твердь стенки ощущаешь плечом, и, если устанешь, упасть не удастся, ты стиснут, по крайней мере, до Лавриков или Капитолово. И если прислушаться, то поймаешь ритм музыки, что в наушниках телки, что притиснута рядом, и поймешь вдруг, что это не попса, а невесть откуда взявшийся отзвук искусства, который в любом, самом зачмыренном педриле может возникнуть по воле Божьей упоительной искрой. Тогда, если закрыть глаза, можно на краткий миг, естественный и небезобразный, различить своего ангела, что пристроился неподалеку. Он то поднимается над крышей вагона, то снова возвращается в тамбур.
… Он парит над вами. Вы поднимаетесь сами, скользя по грани быта и ада. Того самого ада, чьи услужливые дверки распахнулись перед вами минуту назад. Эпизод сопровождается ритмической основой, означенной выше, так что в совокупности с матом юных маргиналов и музыкой колесных пар вы можете воспринимать себя приподнявшимся над оркестровой ямой. А коли есть оркестр, то есть в нем и склочный альт, и призовая скрипка, отбывающие ремесло в насильственной и зыбкой гармонии.
Тебе не нужно думать о преисподней. Ты в ней, воплощенной в этом тамбуре. Но есть еще и другие уровни ада. Поезд перемещается по горизонтали. Но одновременно, вселенским лифтом уходит вниз, а ангел твой, повиснув рядом, сдерживает стремительную музыку, сберегая тебя от движения. Ты над ямой, и тебе повезло. Вот тот, что справа, и та, что слева, упоительно летят все же вниз, а тебе повезло.
Ты доедешь до своей станции, выйдешь на перрон, зашагаешь по сухому асфальту, соображая и сравнивая. Ты хочешь купить свое пиво или свою четвертинку или свой картонный кирпич каберне. Потом будет ужин. Ты сегодня один. Независимо от того, есть ли еще кто-то в квартире твоей окнами во двор.
Душная ночь под хрипы не выключенного телевизора и свечение твоих запястий на изломе. Потом придут ночные скрипы и шорохи.
Когда дождь смывает с электрички наросты злобы и отчаяния, стоящим в тамбуре или сидящим на скамьях достается своя доля благодати. Воды небесные вожделенны и неизбежны. Тогда и ангелы, должно быть, резвятся под материальными струями, материализуясь на миги краткие и чудесные. Дожди проходят где-то в другой стороне, и сторона эта трагически недалека. И тогда долгое желание взлететь сводит, как манипуляция злобного трансформера, тебя, лежащего на раскладном диване, с тобой, стоящим в том самом тамбуре, и ты поднимаешься все же примерно на треть от смрадного пола вагонного и от смятой простыни своей, но тут же опускаешься и вспоминаешь о холодной ухе в тефлоновой кастрюльке, и топ-топ на кухню, где холодный недопиток в четвертинке и краюшка кушелевского.
Под утро приходит прохлада, и ты паришь, все же засыпая, среди ее прохладных струй.
Телевизор выключен, но забыта лампа и круг света от нее, обозначающий границы этого зыбкого пузыря, как незримая и эластичная птичья сеть. В небе парят твои единокровники из стаи, парят пассажиры электрички, и один из них нечаянно наклоняет полуторалитровый баллон «арсенального». Тонкая желтая струя в сопровождении стаи восторженных мух стекает прямо в твой распахнутый рот.
Мы раскрываем рты и в них само стекает вожделенное дерьмо. Отличный слоган для приличной пивной компании. Ты тучен, ну, а стало быть, здоров.
И ритм в наушниках девушки, и музыка чугунных полусфер этого поезда, и нечто другое сливаются в соло безумного музыканта, отъявленного игрока на барабанах, восставшего над городами и гробовозками, везущими где-то на Дальнем Востоке, в Сибири и, возможно, уже на Урале теплую плоть народа из дома туда, что лукаво называется рабочим местом, а рабочим местом можно назвать и анальное отверстие в определенной ситуации…
О наш несостоявшийся Союз!
А ангелы пролетают над гнездами своих несуразных подопечных, всячески пытаясь им помочь и как редко удается им это… Иначе, почему же все так печально и горько…
Но сегодня я стою на перроне, торгую книгами, а поезд на Приозерск отходит. В нем нет Пса. Как нет его в скором, останавливающемся на двадцать минут раньше. Там не стоят в тамбурах. Там в вагонах мало людей и есть буфет. Только у этого поезда всего три остановки. Там билет дорогой, а если нужно выйти в Кузьмолово, нужно дергать стоп-кран. А кто же вам это позволит? Только за очень большие бабки. Езжайте себе с миром в Приозерск и не думайте ни о чем попутном и неприятном.
Ну, вот все и произошло.
Мало того, что Пес на платформу вышел, еще и книгу купил. Да и пальчики оставил на другой. Я в свою удачу не верил. И ошибиться мог. Очень быстро, книгу про рыбалку — в пакет, и прикрытию передать. Там — пальчики. Пластику он на лицо сделал. Пальчики вечны. Через три часа уже получил по мобиле слово заветное. Его лапы. Собачьи. И парень каргопольский с ним. Все. Сложилось дело.
Я покидаю свою рабочую площадку, бедолаг этих, к которым я привык, которые у меня веру в народ свой добили, но не до конца. И за это им «спасибо».
Ангел-хранитель пробовал застить очи опера из наружки и отвадить Пса от книготорговли этой, и был миг, когда у него все получилось. Пес с Сашей девку увидали очень красивую и одновременно к ней повернулись, а мужик оперативный стал товар, упавший на пол, поднимать и оттирать от платформенной грязи. Но девка именно к этому развалу подошла, а глаз служебный, острый, Пса из массовки житейской выхватил. А тот ничего не почувствовал. Полетел на огонек, будто не Пес, а мотылек позорный. Ангел, от досады банку из-под пива в руке материализовал и в голову Пса бросил, но не попал. Не положено ему банками бросаться.
Бес попутал…
 | Леонид Могилев. Пес и его поводырь |