Искусство перформанса из всех зрелищных жанров больше всего соответствует понятию «представление» (собственно, его название так и переводится) — и меньше всего подходит под определение развлечения. Перформанс — это такое шоу наоборот: оно не развлекает, а призывает задуматься, вызывает недоумение, стирает границы и совмещает несовместимое.
«Сколько времени нужно художнику-перформеру, чтобы вкрутить лампочку?» — спрашивают у посетителя одного из арт-пространств, а тот отвечает: «Не знаю — я был там только шесть часов». Это любимый анекдот Марины Абрамович — самой знаменитой фигуры в перформансе. Анекдот отражает не саму суть перформанса, скорее отношение к нему — как к чему-то долгому, непонятному и бессмысленному. Говорят, в свое время на встрече с читателями Владимир Маяковский получил из зала записку: «Поэт, ваши стихи не волнуют, не греют и не заражают». «Мои стихи не море, не печка и не чума», — резонно возразил литератор. С восприятием перформанса — похожая история.
Неподготовленный зритель теряется перед этим жанром — то ли это шоу (но тогда почему оно не заставляет смеяться, не развлекает?), то ли все-таки изобразительное искусство — но ведь при нем нет ни золоченых рам, ни даже поясняющего кураторского текста. Может показаться, что для того, чтобы научиться понимать язык перформеров, нужны специальные знания. В действительности все совсем наоборот. Чтобы воспринять перформанс, нужно отвлечься от того, что перед вами — визуальное искусство. Представьте, что это поэзия: ведь в центре перформанса всегда личные переживания его автора. Отличие от поэзии в том, что страницы печатной книги воздвигают между читателем и творцом четкую границу. Перформанс — совсем другое дело. Здесь если речь вообще заходит о границах, то они осознаны — и сами становятся предметом исследования и переживания.
Перформанс родился в 1953-м, если считать от первого употребления слова performance в этом его новом значении. Его генетика — это искусство авангарда, театр Баухауза и клоунада дадаистов, безумный танец в костюме из картона, ткани и свинца. Все, что появилось на стыке привычных жанров искусства на старте XX века, все, что было призвано спровоцировать зрителя вступить в диалог с творцом.
Изучаются и связи перформанса (а заодно и авангардистских практик) с карнавалом, но даже если они призрачны, интуитивно они кажутся законными, ведь карнавал — это стихия, вовлекающая в свой поток. Хочется сказать — «она заставляет сердце биться чаще». Но нет — перформанс как раз не заставляет, в отличие от шоу, от симфонической музыки или театра шекспировского разлива. Перформанс - делает, makes you happy, makes you cry, vous fait rire; здесь подойдет любая аналогичная идиома из любого европейского языка.
Кстати, о Европе: перформанс считается плотью от плоти западной культуры, но в сущности это не совсем так. Те его составляющие, которые не восходят к дадаистам, распространившимся по свету почище двенадцати колен, обращаются к обычаям и культуре первобытных общностей, как это происходит, например, в искусстве Латинской Америки.
«Я родилась в Мадриде, потом перебралась в Париж и никогда не бывала в Белграде, хотя мои родители — сербы. Я впервые увидела Марину Абрамович на видео, когда мне было 25, — как-то поведала мне Натт, парижанка, всерьез увлеченная performance art. — Чудовищно поздно и чудовищно вовремя, чтобы осознать, насколько я была отчуждена в прямом смысле от своих корней». Речь шла об одном из самых знаменитых ранних перформансов Абрамович — она сделала его в 1975-м, в Копенгагене. На видео художница с усилием расчесывает волосы перед зеркалом, повторяя: «Art must be beautiful, artist must be beautiful» — «Искусство должно быть красивым, художник должен быть красивым».
В следующие годы Абрамович устраивала множество других, куда более невообразимых вещей. Три месяца сидела в музее, глядя в глаза каждому желающему. Позволяла публике в музейном зале делать со своим телом что угодно при помощи лежавших там же предметов — хоть выстрелить в нее в упор из пистолета, причем художница брала на себя всю ответственность за действия зрителей. И все же эта акция с расчесыванием, этот оживший автопортрет Зинаиды Серебряковой, куда больше похожа на самоповреждение — хотя в действительности Абрамович всего лишь призывает задуматься о том, кому и зачем искусство (да и мы сами) обязано нравиться. Она неспроста поставила в центр акта искусства это обыденное ежеутреннее действие — для сербской художницы это воспоминание о том, как в детстве ее так же болезненно расчесывала сначала строгая аскетичная мать-коммунистка, потом — очень религиозная бабушка, требуя от нее быть beautiful, только на ее родном языке. Теперь Марина Абрамович старается не упоминать о том, что происходит из Сербии, — после трагических событий 2000-х она говорит, что родилась в стране, которой больше не существует. И предпочитает сосредотачиваться не на государственных границах, а на проверке на прочность своих собственных телесных и душевных границ.
А вот другая артистка, израильтянка Сигалит Ландау, в своих перформансах совмещает то и другое — показывая, как границы государств и линии фронтов проходят через тело художника. Она крутит на себе обруч из колючей проволоки (соответствующее видео так и называется Barbed Hula) на пустынном пляже на юге Тель-Авива — эту песчаную полосу она именует «единственной естественной границей Израиля». Вопрос о границах — один из самых болезненных для граждан страны, в которой она родилась и выросла. В Barbed Hula Ландау показывает, что болезненность эта вполне физическая — как она сама поясняет, «боль зависит от скорости вращения обруча».
Сигалит Ландау говорит о подлинно трагических вещах, по ее собственным словам, она «исследует поле искусства в трудных обстоятельствах» — но в ее работах нет истеричной надрывности, которая сопровождает европейский перформанс с 1970-х годов. Видеотриптих Ландау «Танцуя для Майи» и смонтированный из тех же материалов «Финикийский танец песка» — о том же. Женщины с усилием чертят руками волнистые линии на песке, двигаясь навстречу друг другу — получается одновременно спираль ДНК и глаза, слезы для которых — набегающие волны. Действие совершается лишь для того, чтобы можно было увидеть, как вода смоет его результат. Это память о Майе, покойной матери художницы, это связь поколений, разорванная географией. «Я могу показать своей дочери место в Иерусалиме, где я выросла, а моя мать не могла сделать того же, ведь они переехали в Израиль из Вены, — говорит Сигалит. И продолжает: — Наши родители не пели нам колыбельных на иврите, ведь иврит — очень древний и одновременно молодой язык, а теперь мы можем петь на нем своим детям».
Этот израильский разрыв во времени зияет еще в одной видеоинсталляции Сигалит Ландау — в той, где крестьяне впервые за две тысячи лет возделывают землю, на которой потом вырастут арбузы, задействованные в перформансе. Европейские художники стесняются таких личных вопросов, как язык колыбельных, имена детей, родные кварталы, — они слишком долго живут на одном месте. Впрочем, политические и культурные границы — не единственные, которые затрагивают художницу: сверхсоленые воды Мертвого моря разрушают любую вертикаль, не позволяя ничему погружаться, вынося все на поверхность, а Сигалит отчаянно пытается устоять на арбузе, погруженном в глубину. Мертвое море вообще занимает особое место в ее творческом мире. Новый проект Ландау — соляной мост через него, который сможет быть и туристическим объектом, и символической связью между народами Израиля и Иордании.
Наводить мосты — работа художника. Сигалит всегда держит в голове связи — покрытые солью Мертвого моря ботинки она везет на замерзшее озеро возле Гданьска, откуда началась польская «Солидарность», чтобы зафиксировать на видео, как эти ботинки проваливаются под лед озера. Ландау обращается к памяти, преодолевает ее — соляные кристаллы очень похожи на лед, но на самом деле они плавят его.
Даже если вы далеки от искусства, возможно, вы полюбите перформанс. Нельзя не начать сопереживать художникам, отдавшим в работу собственное тело. Они подвергаются опасности, идут на это смело и сознательно, работают без страховки — как все та же Марина Абрамович, которая четыре с половиной минуты простояла перед натянутой тетивой лука со стрелой, направленной прямо в ее сердце. Перформанс -искусство доверия, искусство коммуникации. В Америке Тейчин Сье, ни разу не зашедший под крыши зданий на протяжении целого года, уговорил полицию выписать ему штраф на улице, чтобы уникальный опыт жизни под открытым небом не прервался. Через год он дал объявление в газете, что ищет напарника, чтобы провести с ним год — нужно было оставаться неразлучными, связавшись веревкой длиной всего в метр. Откликнувшаяся на призыв представительница нью-йоркской богемы, конечно, не была легкой спутницей эмигранту из Азии, совершенно поглощенному современным искусством, — но тем интереснее получился результат.
Вот еще один, успевший стать классикой перформанс: человек ходит вокруг столба в одиночестве, а затем к нему по одной присоединяется целый хоровод овец. Они ходят вместе с ним по кругу некоторое время, а затем так же, по одной, исчезают. Это «Патриотические басни» Франсиса Алюса, покинувшего родную Бельгию и так и оставшегося туристом в Латинской Америке, где вот уже 20 лет он работает над своими наблюдениями. Некоторые из показанных им сцен срежиссированы, поставлены им самим — но эта постановка другого рода, чем в театре или кино, она доставляет ее создателю столь же трудные переживания, что и зрителям.
Однажды Франсис Алюс прошел по Мехико, толкая перед собой ледяной куб, пока тот нерастаял. Трудно открыть все смыслы этого действия — возможно, это и переживание собственной непродуктивности, сизифов труд, — и одновременно попытка разобраться в древнем феномене юродства.
«Если вы испытываете одержимость своими идеями, если воплощать их - для вас все равно что дышать, то вы художник. Но не великий — чтобы быть великим, нужно быть готовым пожертвовать собой» — эту мысль Марина Абрамович, как заклинание, повторяет едва ли не в каждом своем интервью. Звучит несколько наивно, даже простовато. Но ведь и правда — невозможно практиковать перформанс отдельно от остальной жизни. По меньшей мере, у тебя одно тело, необходимое и жизни, и искусству, подменить его не получится. В 2009 году в Манчестере художник Теренс Кох проводил перформанс в музейном зале — лежал на полу в позе эмбриона, слушая поставленную на бесконечный повтор песню на своем iPod. В день смерти своего друга Теренс сменил композицию — и слушал песню, под которую они любили танцевать вместе. Так он выразил свою скорбь, не прерывая художественной работы, даже обогатив ее. Это что-то совершенно противоположное тому, чего мы ждем и от театра, и от шоу.
Между тем перформанс сближается с театром — хотя бы в тех случаях, когда на театральных подмостках ставятся live-байопики о мэтрах жанра. Марина Абрамович получила абсолютно новый опыт, сыграв в спектакле, посвященном ее собственной биографии. Она утверждает, что сначала ненавидеть театр естественно — так же, как ненавидеть своих родителей, чтобы вырасти. «Но когда ты начинаешь чувствовать себя уверенно в том, что ты делаешь, ты можешь принимать все остальное. Работая с Бобом Уилсоном, режиссером спектакля «Жизнь и смерть Марины Абрамович», я научилась терпению. Я не понимала, как можно несколько часов стоять, выставляя свет, — но потом я поняла, что для него я — всего лишь один инструмент, это его жизнь в театре, а не моя. И это большая разница».
Навстречу перформансу в последние годы движется и логика развития шоу, как бы парадоксально это ни звучало, учитывая все вышеизложенное. Бесконечно далекий от шоу творческий метод Марины Абрамович примерила на себя законодательница трендов в современном шоу-бизе Леди Гага. И не только примерила, но и стала реальной собеседницей художницы — причем по ее инициативе. Во время одного из телеинтервью Абрамович прислала ей вопрос: «Кто устанавливает границы?» Гага без колебаний ответила: «Мы сами». И добавила: «Марина удивительна, у нее вообще нет границ. Посмотрите, какой простой вопрос она задала — это потому, что она, черт возьми, свободна». Они не могли не встретиться: в конце концов, Леди Г ага на наших глазах возрождает то, что делали дадаисты — до того, как их размыли волны сюрреализма. К тому же ей нельзя не зачесть еще одну заслугу: благодаря Леди Гаге перформеры приобрели новых зрителей — из числа ее фанатов, которых еще вчера было не затащить в музей. Возможно, это взаимопроникновение и будет одной из тех точек, откуда пойдет трещина по стеклянной стене, разделяющей серьезность и несерьезность, искусство и развлечение, перформанс и шоу. В конце концов, performance — это же просто «представление».
(с) Лилия Литвина