Каждому приятно дружить со знаменитостью. Каждому (и каждой) лестно, если на его девушку (парня) на улице восхищенно оглядываются прохожие. Каждому хочется иметь настоящих друзей, с которыми можно делиться секретами и с увлечением отдаваться общему хобби. Короче говоря, всем нужны искренние привязанности и добрые отношения. Вот только где их взять? Автор «Фигурека» точно знает, где. И готов показать места.
Отрывок из книги:
Вот уже целую неделю я не вижусь с Клер и Жюльеном. Решил сделать передышку, чтобы они могли разобраться в своих проблемах. Все это чуть-чуть похоже на «я устраиваю бардак, а сам смываюсь куда подальше», но мне кажется, что для всех это оптимальное решение. Им никто не мешает со мной связаться, когда наступит ясность.
Ну и значит, всю эту неделю пришлось заново привыкать ужинать дома, в моей «студии», равной по дружелюбию дохлой рыбе и настолько приветливо тебя встречающей, что бродить часами по серым, пустынным, скованным декабрьским ледком парижским улицам, когда кожа трескается от холода, и то покажется приятнее.
Тем не менее я пережил это легче, чем мог предполагать: Таня почти все время со мной. Ничтожно малую толику дня во плоти, остальные часы — в мечтах и снах. Если кто-то превращается для тебя в навязчивую идею, все становится так просто… Мир вокруг меня, окончательно вырождаясь, медленно скользит к последней черте, рассыпается как уголек, а я иду по жизни, нацепив маску развеселого клоуна.
Мне начинает нравиться мое времяпрепровождение: к рутине быстро привязываешься всей душой. Я накрываю вечером стол на двоих, кладу на вторую тарелку равиоли, но не прикасаюсь к ним. После того, как каждый день жрешь готовые равиоли прямо из консервной банки, переход к пользованию тарелкой — довольно серьезный признак нравственной эволюции.
Иногда мы с Таней-безнадежно-пустым-стулом выпиваем по стаканчику белого в качестве аперитива и заводим беседу о театре. Я ей рассказываю, каких доработок, возможно, потребует пьеса, она со мной соглашается, находит любые мои предложения прекрасными и удивительными, мы нежно смотрим друг на друга. А потом, когда я, напившись в полные лоскуты, опрокидываю на ковер бутылку, мы хохочем как ненормальные.
Единственная тень омрачает картину: стоит напряжению пойти на убыль, я вижу сквозь призму опорожненного стакана состояние моих финансов будто в инфракрасных лучах. Я уже опоздал с несколькими платежами, взятые у матери деньги тают и тают, угроза становится все серьезней и серьезней. Теперь мы почти ежедневно проводим с Таней три часа: ужин у родителей, потом кофе в баре — и перспектива лишиться всего этого подтачивает меня не хуже опасной болезни. О том, чтобы снова обратиться к матери, даже речи быть не может. Мне слишком дорого обошлись те крохи достоинства, какими я наконец обладаю сегодня, растерять их было бы крайне огорчительно, и разве я имею право из-за какой-то ничтожной неловкости разрушить все, что было выстроено с таким трудом.
Остается, конечно, возможность попросить в долг у Тео, у него, скорее всего, кое-что накопилось, но одалживать деньги у младшего брата — это же просто идеальный символ социального поражения. Какое имеет значение, что между нами всего год разницы, — символы не интересуются числами.
В общем, сейчас я в тени, я прячусь, я затаился. И — как пустая тряпичная кукла, которая ждет, пока ее заполнит рука кукловода, — я целый день жду лишь одного момента: когда она появится на углу улицы.
* * *
Мы выходим с кладбища бодрые: с этим Жакомоном все прошло как нельзя лучше. Однажды я уже сталкивался с Жакомоном, другим, естественно, но в тот раз дождь лил как из ведра, и потому лучше было воздержаться от поспешных суждений о несколько скомканной церемонии.
— Ах, Жакомонша, ну и Жакомонша! Ничего себе темперамент у женщины! Интересно, а кто ее теперь-то будет трахать? Поди-ка пойми!..
Бувье дышит на руки, чтобы их согреть, он явно гордится тем, что потащил меня сегодня на это погребение.
— Определенно, шикарная у меня эта неделя вышла… Я тебе говорил насчет подработок? Ну так вот, на этой неделе мне дважды звонили с предложениями о дополнительном заработке, довольно к тому же симпатичными! Впрочем, заметь, любое дело покажется симпатичным по сравнению с супермаркетом… В понедельник я был на конгрессе, посвященном вымирающим видам морским животных, ну, что ж, затерялся в глубине амфитеатра и хорошенько выспался… Зато в среду — чувствуешь, какое повышение по службе? — меня отправили голосовать на выборах в Ассамблею. Там требовалось, правда, время от времени поднимать руку — наугад, за кого получится, жаль, без голосований еще полный денек продрых бы. В общем, эти подработки помогли мне восстановить угасающие силы, а то ведь сколько километров между стеллажами в супермаркете находил: ходишь и ходишь, километры задень наматываешь!.. Но самое важное тут знаешь что? А то, что, мне кажется, лед тронулся, мою работу оценили, и это греет душу… Я не строю иллюзий, не надеюсь дорасти до яхты в Сен-Тропе, но такое создается впечатление, что мне с некоторых пор предлагаются все более и более качественные временные посты…
— Рад за вас.
— А ты как? Как там у тебя с твоей Клиторией?
— Восхитительно. Пусть даже я начинаю серьезно паниковать, обнаруживая рекламные проспекты, когда приходит…
* * *
— …почта. Кто ж не знает, что почта — потенциальный предатель и что Фигурек не может позволить себе ни малейшего риска, а потому присылает свои счета разными способами. Чаще всего письмо можно найти между страницами запечатанного в пластик рекламного проспекта крупного супермаркета (Бувье, между прочим, считает, что это еще один, причем — из наименее дорогостоящих, рекламный ход со стороны торговых домов). Понятно, что Фигурек не может позволить себе рассылки в простых конвертах, а уж тем более — в своих фирменных. Каждого клиента — естественно, еще до первой оплаты — ставят в известность о том, что нельзя выбрасывать ни одного проспекта, буклета или каталога, внимательно его не просмотрев. А это, в свою очередь, означает, что любые оправдания задержки с оплатой типа: «Вот те на, наверное, счет был в той почте, которую я не глядя выбросил в помойку!» — никто слушать не станет. Их тут же отвергнут, а провинившегося могут и оштрафовать, взяв с него в качестве штрафа до двадцати процентов сверх выписанной суммы.
Даже для простого смертного истинное бедствие — обнаружить, что почтовый ящик битком набит рекламными проспектами, но для клиента Фигурека это беда вдвойне.
А ведь ко всему еще нерадивые плательщики видят, как постепенно у них отнимают право на некоторые услуги или на некоторые виды заявок. Стоит всего лишь дважды просрочить, тебе не только предложат внести дополнительную оплату — окупить, так сказать, издержки, но и отнимут возможность выбирать из фигурантов того, кто станет душой общества, заводилой на свадьбе. (Если вы попадете на свадьбу, где у всех недовольный вид, значит, жених тут — из провинившихся плательщиков — ну, еще может быть, что подарки, заказанные новобрачными по списку, оказались чересчур дорогими, но это уже совсем другая история.)
В подражание системе, царящей у юристов, Фигурек безо всяких колебаний откроет вам…
* * *
…трухлявый, источенный червями шкафчик, который служит мне почтовым ящиком.
— За все надо платить, мальчик мой, и если ты хочешь появляться с недосягаемой девушкой, ты не можешь не понимать, сколько это стоит. Вот выбрал бы меня вместо твоей старлетки, тебе это точно обошлось бы раз в десять дешевле!
— Не хочется вас обижать, но не думаю, что моим родителям понравилась бы такая замена. Не о том они мечтали…
…а кроме того, мы-то с Таней давно переступили грань той стадии отношений, которая характерна для клиента и того, кого он нанимает, но об этом я предпочитаю не распространяться.
Мой тайный сад: наши вечерние свидания наедине, наши бесконечные разговоры, которые по мере опустошения бокалов принимают все более метафизический характер, наш безумный смех, едва мы пересядем на кушетку, наше все возрастающее сообщничество за столом у моих родителей и вообще, Танины зеленые глаза, устремленные на ковер, когда я снимаю волосок с ее плеча, наши иногда соприкасающиеся пальцы — случайно, случайно… этакие предвиденные случайности.
Бувье ничего об этом не знает. Для него Таня — такая же служащая, как и все остальные. Он и заподозрить не может, что же между нами происходит на самом деле.
* * *
Я вышел из дому — утро было свежее, да, меня встретила та особая, тонкая и острая свежесть, которую я так люблю в декабре. Я минутку постоял на ступеньке, вдыхая эту свежесть, заполняя ею легкие до отказа — так, будто воздух не был на сто процентов отравлен выхлопными газами.
В нескольких метрах от меня дворник старательно возит метлой по водосточному желобу. Интересно, а что он там выметает зимой, когда все голо, когда все с самого начала чисто. Но он… ну да, конечно, он находит, что выметать, он с аккуратностью, достойной хирургической операции, убирает с поверхности земли каждый фантик, каждый смятый и засопливленный бумажный платочек, каждую крышечку от пивной бутылки.
Со мной такое случается достаточно редко, потому подчеркну: в это утро я на редкость бодр и свеж, я ощущаю себя, подобно даосу, частицей вселенной, я чувствую единство мира вокруг с миром во мне.
Кажется, этот парень за мной исподтишка наблюдает. Подхожу к нему, у него застенчивый взгляд исподлобья, он смотрит так, будто просит составить ему компанию. Пытаюсь завязать разговор, но не очень-то получается, а что возьмешь с дикаря — кто я, если не дикарь! — которому практически нечего сказать примерно шести миллиардам таких же дикарей, живущих рядом на той же планете.
— Руки у вас не слишком замерзли?
— Да, вы знаете, в последние дни сильно похолодало.
— Вроде бы обещали улучшение по…
— Вряд ли, пока вы пренебрегаете оплатой счетов.
— Простите?
— У вас три счета не оплачены, и это весьма досадно. Глубоко сожалею, но вынужден вас предупредить, что, если вы до завтра полностью не расплатитесь, фирме придется начать процесс расторжения с вами контракта. А это, естественно, будет иметь последствия, причем, как вы прекрасно понимаете, не просто последствия, а довольно неприятные для вас. Речь идет о предъявлении иска, о судебном преследовании, привлечении к ответственности.
— Судебное преследование? Но послушайте, у меня было трудное время, дела вот-вот пойдут лучше, и я… я сразу же все заплачу, вопрос нескольких дней… Дайте мне эти несколько дней… подождите-подождите, а сегодня Таня придет?
— На сегодняшний день оказание услуг еще предусмотрено. Однако совершенно очевидно, что, если и завтра не будет произведена оплата, неминуемо возбудят дело, а это означает начало первого этапа судебного преследования, и вас немедленно лишат права на наши услуги.
— Вы не можете так с нами поступить!
— Всего доброго, месье.
Я смотрел, как он удаляется — со своей метлой и своим мусорным контейнером на колесах. Если бы я был героем фильма и у меня был Магнум-357, я бы сейчас, наверное, пустил ему пулю в затылок. Кровь залила бы тротуар, и он упал бы как спортивная сумка, брошенная на скамью в раздевалке, — с глухим никчемушным стуком: чуффф.
Но я не герой фильма, я здесь, в этой жизни, в настоящей жизни, которая не хочет меня отпускать.
* * *
Я отчаянно стараюсь скрыть свое ужасное настроение, улыбаясь всем подряд кстати и некстати. Мать сделала запеканку из картошки с сыром, а с запеканкой из картошки с сыром все как-то веселее кажется. Я впервые замечаю, что между Таней и Анной есть какой-то отдельный сговор, этакое сообщничество очень красивых девушек, слегка окрашенное сексуальностью, как бывает, кстати, и с очень некрасивыми девушками, — впрочем, у меня тут могли проявиться давние фантазии фаллократа, которому нравится видеть повсюду намек на лесбийские отношения.
Мало того, что я был мрачен, почти что в депрессии, теперь сюда прибавилась еще и тревога: с той минуты, как я решил украсть деньги, взять их из бумажника матери, в глубине живота у меня поселился свинцовый шар. Ну и, прямо скажем, запеканка тут ничем помочь не может.
Сегодня главная тема разговоров за ужином — семикилограммовый судак, которого поймал отец. Он якобы оставил рыбу другу, во что не верит, правда, вполне добродушно мой братец, который все твердит и твердит, что зря папа пьет перед тем, как идти на рыбалку: начинается с галлюцинаций, а кончается богадельней, в общем, шуточки в таком вот духе.
Таня вроде бы искренне веселится, иногда я посматриваю на нее и сразу же с головой погружаюсь в печаль. Но говорю себе при этом: чушь, чушь собачья, пусть даже у меня больше нет денег на оплату счетов, мы все равно будем встречаться, хотят они того или не хотят, нельзя силой разлучать людей, рвать такую связь только из-за просрочки с оплатой. И вот тут-то я могу и улыбнуться. Но проходит пять минут, и все начинается снова. Сегодняшний ужин точь-в-точь как американские горки, американские горки cheap на деревенском празднике в базарный день, этакие уцененные американские горки, где низ глубоко внизу, а верх — всего лишь чуть-чуть не так низко.
Я жду подходящего момента, чтобы слинять на кухню. Подумал было вызваться принести торт с кремом, но теперь боюсь не дотерпеть до десерта. Эта запеканка совершенно бесконечна, столько народу, а никак доесть не могут! Мысли одна чернее другой, и под их влиянием милая семейная трапеза превращается для меня в похабную декадентскую вакханалию. Приходит на память картинка из старого «Астерикса», на которой едоки фондю весело барахтаются в расплавленном сыре, и приступ тошноты помогает найти удачный, как мне кажется, выход из положения.
— У тебя еще есть маалокс? Похоже, я переел — ужасно пучит.
Матушка отвечает, что есть, конечно же есть — он в кухонном шкафу, на полке с аптечкой, будто я этого не знал раньше… Какое-то мгновение я еще опасаюсь помешать общему веселью, но где там: когда ты твердо решил нажраться, вселенная может лететь к чертям, может лопнуть, как воздушный шарик, тебе нет до нее дела… Ты вне времени, ты наедине со своим пищеварением, вселенная может взорваться, но мой желудок…
Очутившись на кухне, принимаюсь наугад открывать и закрывать ящики: известно же, что мама всегда держит под рукой некоторую сумму наличными «на всякий случай» — привычка бывших бедняков. В процессе поисков дергаю один из ящиков — оказывается, он доверху наполнен никому не нужными предметами, настоящий склад барахла. Начинаю лихорадочно в нем рыться. Авторучки без колпачков, скотч в рулончиках, этикетки от когда-то купленных вещей, товарные чеки, письма с ненастоящим ключом от автомобиля, приклеенным сверху, членские билеты каких-то союзов, пожелтевшие снимки: мы с братцем плещемся в надувном бассейне, вырезанные из газет заметки, диплом лучшей в мире матери, бусы из фальшивого жемчуга, рекламный буклет онлайнового бутика La Redoute, рецепт жаркого по-бургундски из убитого быка, записанный на листке из черновой тетради, письмо от тетушки из Ренна, отвертки разного калибра, кусочки праздничной упаковочной бумаги, тщательно сложенные и хранящиеся с прошлого Рождества…
И вдруг я натыкаюсь на письмо, от которого у меня дыхание перехватывает, как от пощечины. Увидев фирменный бланк, я только что в обморок не падаю. В глазах все плывет, и если бы не оперся о край шкафа, точно рухнул бы на пол.
— Ты нашел маалокс?
Входит мать, я быстро задвигаю ящик, так быстро, что прищемляю себе палец. Но мне не больно. Мне слишком больно от реальности, чтобы почувствовать боль в пальце.
Конец трапезы пройдет для меня будто в тумане, хотя я и стараюсь насколько могу обозначать свое присутствие, пусть и по минимуму: поднимаю бокал вслед за остальными, смеюсь, когда все смеются, отвечаю — причем невпопад — на вопросы, которые, кажется, вовсе и не мне заданы.
Возвращение в машине домой тоже как в тумане. Единственный момент, когда я в ясном сознании — но и в полнейшей растерянности: разговор с Таней перед тем, как нам расстаться.
— Ну что, до завтра?
— Не знаю… Меня поставили в известность о ваших финансовых затруднениях… Они должны позвонить завтра утром и сказать, как дела. Мне, правда, ужасно жаль… я надеюсь, что все уладится…
И она захлопывает за собой дверцу. И уходит. И я смотрю ей вслед, бессильный что-то изменить. И я ничего ей не сказал. И, может быть, никогда больше ничего не скажу.
* * *
— Эй, возьми себя в руки, парень, посмотри на все позитивно: наконец-то тайное стало явным.
— Вы говорите об этом так спокойно? «Тайное стало явным»? Я узнаю, что мои родители ведут двойную жизнь, о которой мне ничего не известно, и вы так легко говорите об этом «тайное стало явным»!
— Послушай, ты же прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Ты, по крайней мере, напал на след, ты узнал причину, по которой тебя допустили в круг клиентов Фигурека. Ну и скажи себе, что без твоих стариков ты был бы уже под землей, и травка бы уже проросла…
Я опрокидываю в себя третий бокал красного. Мне жарко. Мне жарко везде, или теперь все, что не я сам, заледенело, стало холодным и враждебным.
— Ладно, давай разбираться. Что ты там вычитал в этом счете?
— У меня не было времени его прочесть, мать вошла и…
— Не понимаю, с чего ты так бесишься, почему растерялся. Ты же знал, что кто-то у тебя в роду был клиентом Фигурека?.. Оказалось, клиенты — твои родители. Ну и что? Не вижу тут никакой драмы…
— А я не понимаю, почему они мне никогда об этом ни словечка не сказали! Именно неожиданность открытия и нанесла мне травму. А главное — какой тип услуг они заказывали там? Сколько я ни напрягал воображение, сколько ни ломал голову, так и не допер до того, зачем моим родителям мог понадобиться Фигурек. Ну и потом, дело не только в этом… Кошмарный день… Думаю, я потерял Таню навсегда…
— Это еще почему?
— Денежные дела. Они больше не хотят выполнять мой заказ.
— Черт, надо же, а! Сколько ты должен-то?
— Около тысячи семисот евро. Если я возмещу долг до завтра, хотя бы частично, можно надеяться, что они успокоятся и отсрочат окончательный разрыв контракта, равно как и начало судебного процесса. Но о том, чтобы сразу же вернули Таню, и речи быть не может…
Бувье, потирая трехдневную щетину, тычет ножом в сардельку. Сделав в ней много-много дырочек, пытается, накалывая зернышки чечевицы на кончик все того же ножа, заполнить ими все эти дырки. Мы несколько минут сидим молча: он со своими дырками в сардельке, я — со своими экзистенциальными дырами.
— Тысячу, больше мне не под силу.
— Вы о чем?
— У меня есть заначка — небольшая, но все же… Могу тебя выручить — сегодня же одолжить одну тонну, всего одну, понял? Только, чур, при условии — деньги на оплату долга, больше ни на что, слышишь? Ты приостановишь заказы, иначе мне вовек не видать своих денежек, а хотелось бы получить их обратно. И не пытайся меня надуть, а то ведь я тебя заставлю пожалеть о том, что Фигурек тебя не прикончил!..
Я так растроган, что не могу выговорить ни слова. Довольствуюсь обращенной к нему улыбкой.
 | Фабрис Каро. Фигурек |