Обычный день закончился самым обычным вечером: сырым, слякотным и промозглым, как это часто бывает поздней осенью. Когда в глянцево-черных лужах плавают комки снега; когда машины шипят шинами особенно громко, брызгая на тротуары ледяным крошевом; когда усталость, накопившаяся за день, притупляет чувства; когда трамвайная сутолока кажется благом после стылого ветра на остановке; когда мысли о чашке горячего чая кажутся особенно приятными... Словом это был самый обычный вечер, в который любому человеку хочется побыстрей оказаться дома и кажется, что сил на последний утомительный рывок уже не осталось.
Рывок через зону отчуждения.
Через полоску нейтральной полосы.
По лестничным пролётам.
Через подъезд.
Бадейкин приближается к своему дому походкой бойца антитерростического отряда. Выглядит он при этом, в своём пальто мятой кепочке и с портфелем под мышкой, до крайности нелепо. Близорукие глаза Семёна Сергеевича за стёклами стареньких очков суетливо обшаривают пространство двора изучая обстановку и подходы. Правая рука опущена в карман: пальцы ласкающими движениями касаются миниатюрного фонарика с мощной галогенной лампочкой. В портфеле, помимо бланков квартального отчёта есть ещё и газовый баллончик, но Семён Сергеевич справедливо рассуждает, что толку от него в замкнутом пространстве подъезда будет немного. Это скорее психологическая поддержка, чем реальное средство обороны. Вот в следующем месяце будет премия и может получится сообразить на приличный "шокер"...
Быстрым шагом Бадейкин пересекает двор. Листья с деревьев уже облетели, обзор прекрасный, но ничего утешительного разглядеть не удаётся. Фонарь над подъездом не горит с загадочным постоянством; ряд окон над козырьком тёмен и слеп - только на шестом этаже видны бледные отблески. Впрочем, нет, показалось. Бадейкину на два этажа выше: квартира 125.
На секунду Семён Сергеевич отвлекается на отнюдь не праздные мысли о том, стоит ли задерживаться у лифта, шарить по стене лучом фонарика в поисках сожжённой кнопки, теряя драгоценные секунды на ожидание (шансы, что лифт работает и кабина находится на первом этаже кажутся сейчас более чем мизерными). Подставляться в одном из самых опасных мест - спиной к короткому лестничному пролёту, пять ступенек вниз, в нишу чёрного хода, - не хочется. Наконец Бадейкин выходит на исходную - короткий тротуар, ведущий к крыльцу, с лавочкой - сегодня пустой, - и заплёванной урной. Задерживаться здесь не стоит. Пошёл последний отсчёт...
...При счёте "шесть" Семён Сергеевич замирает.
Тревожное ощущение какой-то неправильности проникает, вдруг, в самое сердце припозднившегося к сытному ужину и горячему чаю бухгалтера. Волосы на затылке Бадейкина встают дыбом, а гениталии съёживаются.
Что-то...
Как-то...
Подъезд...
Тёмный провал в стене, словно огромный распяленный рот в трепетном жадном ожидании, с вывалившимся бетонным языком крыльца и ступеней - потрескавшимся, ищущим...
Дыхание его смрадно и кисло-сладко, прогоркло и дымно, как теплый ветер омывающий кучи гниющих отбросов...
...Его внутренности в язвах и струпьях, залиты чернильной темнотой и истерзаны болезнетворными микробами, бессмысленно уничтожающими всё, что повстречается на их пути...
...Ветер хлопает створкой подъездной двери.
Семён Сергеевич вздрагивает. Холодный пот тоненькой струйкой стекает вдоль позвоночника. Он всё ещё стоит перед подъездом в странном оцепенении, не в силах пошевелиться.
Очень тихо...
До неприятности.
Тишина в " полосе отчуждения" всегда обманчива. В любой момент она может взорваться пьяными нечленораздельными воплями, обкуренным хихиканьем, злобным лаем, тошнотворным мявом или тихим шорохом сильных целеустремлённых шагов. Темнота может сгуститься до плотности стали, вонзающейся под рёбра или руки зажимающей рот.
Бадейкин нервно оборачивается: он вдруг припоминает, что забыл "провериться" - не идёт ли кто за ним. Двор пуст, но ноги Семёна Сергеевича предательски слабеют и он тяжело опускается на скамейку, вполоборота к этому... Чему?... Бадейкин нервно хихикает. Смех выходит натужным и странным: единственный явственный звук в пустом дворе. Ветер уносит его вверх к освещённым окнам квартир - маякам уюта и спокойствия. Дом возвышается над маленькой фигуркой человека застывшего на скамейке, нависает над ней всеми девятью этажами урбанизированной "пизанской башни".
Становится холоднее.
"Сидеть здесь просто глупо", - бодро говорит себе Семён Сергеевич. - "Так и простудиться недолго".
"И потом, у меня отчёт..." - вспоминает он об ожидающей в портфеле работе.
Мысли Бадейкина возвращаются в привычное, умиротворяющее русло; пульс становится ровнее, как и дыхание. Он поднимается на ноги, косясь на подъезд - всё в порядке: переутомился немного. Ничего. Горячий чай, сладкий и душистый, теплые тапочки. Жена спросит: "Отчего ты задержался?" - "Много работы", - лаконично ответит он и поцелует её в мягкую, вкусно пахнущую щёку. Они поужинают, потом короткий отдых и за дело: одно место в отчёте ему не очень нравится - что-то там, похоже напутано.
Семён Сергеевич, твёрдо ступая, входит в подъезд. Фонарик в его бестрепетной руке освещает ступени -знакомые и незнакомые одновременно. Через пару шагов Бадейкин осознает, что на ступенях заделаны выбоины, на которых он вечно оступался. Луч скользит выше: стены всё те же, в разводах казённого колера, но свежего и нетронутого похабщиной, даже царапины аккуратно затёрты. Так, теперь поворот. Ниша чёрного хода приятно чиста, а вечно сопутствующее ей зловонное пятно начисто отсутствует.
"Hy, наконец-то", - радостно думает Семён Сергеевич в адрес местного РЭУ, - "Соизволили-таки заняться порядком".
Вопреки принятому решению, он задерживается у лифта и давит на кнопку. Новенькую и девственно чистую. Лампочка внутри послушно загорается. Наверху слышится подвывающее урчание исправно работающего лифта. Тихая радость накатывает на Семёна Сергеевича: человеку так мало нужно... Так немного, что этого зачастую оказывается недостаточно...
"Могли бы и свет сделать", - сварливо отмечает Бадейкин. - "Всё у них - наполовину"...
Вот в шахте лифта свет есть. Тоненькая полоска пробивается меж дверных створок, расчерчивая фигуру Семёна Сергеевича надвое. Несколько секунд спустя, невидимый ластик стирает золотистую линию плавным движением сверху вниз: кабина лифта останавливается на первом этаже.
Бадейкин машинально гасит фонарик - энергия тоненьких пальчиковых батареек расходуется очень быстро: надо бы поберечь, - за мгновение до того как двери лифта с лязгом расступаются перед ним и волны удушающей вони палёного мяса захлёстывают с головой.
У Семёна Сергеевича запирает дыхание, резко и как-то всё сразу, словно некто, огромной кувалдой, ударил ему под вздох со всего маху. Глаза Бадейкина вылезают из орбит, рот широко открывается...
Кабина лифта не пуста.
Она привезла подростка в "дутом" пуховичке, аккуратненьких джинсах и новомодных высоких ботинках на шнурках. Волосы мальчика топорщит эта нелепая... повязка? головной убор? как же это называется?... не важно, кажется только, что над чистым лбом застыли потоки русого водопада...
Горло Бадейкина издаёт сдавленный писк.
Он отшатывается от кабины с призывно распахнутыми дверями. Чистенькой кабины, в которой аккуратный мальчик поджаривает безымянный палец своей левой руки в пламени шикарной заграничной зажигалки.
Кожа на пальце обугливается и трещит.
- Во... ы-ы-ы... - не очень внятно говорит Семён Сергеевич, цепляя взглядом, чёрное в красных трещинах, сочащееся сукровицей, в том месте, где должны быть большой, указательный и средний пальцы...
Мальчик поворачивает голову на звук, не прерывая своего занятия. Лицо его спокойно и безмятежно, глаза темны и слепы, только отблески трепещущего пламени живы в них маленькими юркими саламандрами.
- Вам какой? - спрашивает мальчик тихим вежливым голосом, голосом "хорошего мальчика" и наполовину обожженная кисть вопросительно тянется к панели управления, к кнопкам...
К кнопкам, одна из которых пузырится втягивая в себя едкий пластиковый дым, выравнивается, обретая изначальную форму. Поверхности её проектно сглаживаются и на торце крохотным червячком отчётливо и даже, как-то горделиво, проступает цифра "три". "Червячок" содрогается последний раз, стряхивая копоть и её чёрное облачко растворяется в воздухе без остатка...
Где-то очень далеко - как за тысячу километров - хлопает подъездная дверь. Но этот звук, едва донёсшийся до сознания Семёна Сергеевича, становится спусковым механизмом выброса в вялотекущую кровь бухгалтера несметного количества адреналина.
Бадейкин срывается с места, задевая плечом железобетонный выступ лифтовой шахты. Сильная боль кажется такой же нереальной и невозможной, как... это... в лифте, как ступени проносящиеся под Семеном Сергеевичем в вязкой темноте. Он парит над ними, неведомо как умудряясь поворачивать в конце лестничных пролётов. "Второй!" - бьётся под кепочкой Бадейкина. "Третий!" - скользит капелькой пота по виску. "Чет...", - ...
Четвёртый подставляет ему ножку.
Семён Сергеевич кричит, врезаясь коленями во что-то мягкое. Крик бьётся в стены, путается в витиеватых стальных балясинах перил и застревает наверху коротким жалобным эхом. Вслед за ним и Бадейкин врезается в невидимую стену, отшибая вытянутые перед собой руки, сдирая кожу с них и портфеля, чья ручка всё ещё зажата в кулаке.
Немного оглушённый многоцветным взрывом огней в глазах, Семён Сергеевич сползает по стене и заваливается на спину. Воздух со свистом рвётся в лёгкие и сиплому дыханию вторит тихий отчётливый шорох. Чужой...
Первобытным чутьём Бадейкин угадывает рядом движение. Он истерично дрыгает ногами, как таракан перевёрнутый на спину, только бы отодвинуть измочаленное тело от шелестящих звуков. Рука лапает карман пальто, нащупывая фонарик (как он туда попал?), тянет наружу под треск рвущейся ткани, пальцы давят на переключатель...
Луч, ослепительно яркий, прыгает по потолку с новеньким плафоном, рывками ползёт по стене, выхватывая на мгновение кроваво красную " четвёрку" и упирается в белёсое пятно, парящее над полом.
Старуху Пантелеевну из сто первой, Бадейкин узнаёт сразу. Бабка стоит на четвереньках, склонившись к полу, как отвратительная иллюстрация к какой-нибудь "Кама сутре" для как-их-там-филиков. Засаленный халат задрался, едва прикрывая откляченную, костлявую задницу; ночная рубашка в желтоватых потёках. От старушенции явственно тянет давно немытым телом и кошачьими метками.
Сморщенное личико Пантелеевны, в обрамлении седого пуха, светящегося в луче фонарика, сморщивается ещё больше; провалившийся рот распялен: тёмный провал в трепещущем жадном ожидании с вывалившимся языком - ищущим, с налётом цементной пыли.
- Васенька больше не будет... Он больше не будет... - дребезжащий шепот смешанный с кисло-сладким дыханием, касается щеки Семёна Сергеевича. Желудок его подкатывается к горлу.
Сознание меркнет, как лампочка в фонаре.
Милосердная тень заливает площадку четвёртого этажа.
Бадейкин бешено скребёт каблуками ботинок чисто вы... вымытый пол, отползая к лестнице, нащупывая ступени спиной, судорожно дёргающимися руками - кажется липкими...
Влажный шелест подгоняет его.
Подъезд содрогается от крыльца до крышки чердачного люка. Стены сжимаются, растягивая и деформируя пролёты. Бадейкин падает на ступени и коленные суставы протестующе вопят. Он падает и дальше, разбивая локти; зубы клацают, между делом, прикусывая до крови язык. Тело посылает разнообразные сигналы в мозг и тот, заходясь в трясучем безумии параноика, торопливо убеждает Семёна Сергеевича, что их обоих перетирают в жерновах...
Жернова выплёвывают Бадейкина между шестым и седьмым этажами в облако конопляного тумана, в пластах которого плавают огоньки папирос, и раскачиваются почти бестелесные оболочки целого стойбища наркоманов. Пахнет жженой веревкой.
Возможно они занимаются тем же, что и обычно - ничем. Но Семёну Сергеевичу так не кажется, хотя он старается особенно не приглядываться. В его личном восприятии, нарки ощупывают исцарапанные, исписанные краской, избитые ногами стены, легко касаясь панелей чуткими пальцами. Под прикосновениями царапины заглаживаются, краска отваливается обнажая первозданный цвет, рубчатые следы неведомо чьих подошв тают, как прошлогодний снег. Кисти ползают по стенам осторожными паучьими движениями, будто бы опасаясь прервать тонкие нити невидимой паутины.
Бадейкин глупо хихикает: особенно забавным ему кажется кручёный розоватый шрам на щеке одной из сомнамбул. Икс, игрек, и ещё нечто из высшей математики - всё как в старом анекдоте. Всё, кроме шрама...
Но это не важно. Тут если вздохнуть поглубже, ещё и не такое примерещится, так что Семён Сергеевич спокойно отворачивается и, стараясь дышать через раз, безо всяких помех добирается до своего этажа. Собственное тело кажется лёгким, почти воздушным, так что руку он поднимает очень медленно и осторожно, что бы не улететь в тартарары, а как и положено, аккуратно нащупать пальцами гладкую пупочку звонка справа от входной двери с трогательно-желанными цифрами "125".
И позвонить...
Позвонить...
По...
Звонка нет!
Семён Сергеевич шарит ладонью по стене, не испытывая более ничего, кроме острого болезненного желания захлопнуть, наконец, за собою дверь, привалиться к ней спиной и вдохнуть запахи своей квартиры: тепла, уюта, дома...
Звонка всё ещё нет.
Бадейкин в отчаянии лягает ногой в темноту, в дверь: откроет ему кто-нибудь или нет?!!
Звук удара глухой, словно бы...
Ужасное подозрение пронзает Семёна Сергеевича от макушки до пяток коротким электрическим разрядом. Многострадальный фонарик безжалостно понуждаемый тисками мягкой бухгалтерской ладони, в последний раз вспыхивает умирающим светом и, прежде чем площадка становится на дыбы, подсекая Бадейкина под колени, Семён Сергеевич успевает рассмотреть верхнюю часть массивной металлической двери (его двери!), чья нижняя половина уже погрузилась в стену, под слой совершенно и вот уж воистину, железного бетона.
-Эй, эй... - недоумённо выкрикивает Семён Сергеевич, но дотронуться рукой до исчезающей двери уже не успевает.
Подъезд, оказавшийся сегодня неприятно живым, выдирает из своего тела дверные проёмы квартир сверху донизу. Геометрически правильные лестничные пролёты теряют свою геометрию и словно кольца огромного червя конвульсивно сжимаются. Шахту лифта сотрясает утробный животный рев рвущегося бетона и визг лопающейся арматуры, скрежет металлических перил и звон бьющегося стекла.
Бадейкин ползёт по вибрирующей площадке к гладкой стене, в которой когда-то - сотни лет назад, - была дверь, и он по странному стечению обстоятельств мог открывать её самостоятельно.
Он скребёт глухую стену пальцами, ломая ногти и поскуливая как щенок, и бормочет что-то юродивым речитативом.
Пальцы оставляют на гладкой стене кровавые полосы...
"...Вчера, 15 ноября, в 22:15, в Староградском районе города произошло обрушение одного подъезда нового пятисотквартирного дома номер 236 по ул. Пресненской. На месте трагедии работают спасатели МЧС, пожарные команды и сотрудники прокуратуры. По предварительным данным следствие выдвигает несколько версий - просчеты при проектировании, ошибки при монтаже конструкции, взрыв бытового газа и террористический акт. Количество погибших и пострадавших уточняется..."