Разносчик пиццы обнаруживает тело Кэтрин Шеридан с белой лентой на шее. Это уже не первый женский труп с таким украшением. Детективу Роберту Миллеру предстоит выяснить, что за таинственный парфюмер задушил четверых живших под чужими именами жертв и наполнил их комнаты ароматом лаванды. Неожиданно убийца начинает сам подбрасывать улики. Почему он хочет быть найденным?
Глава из книги:
— Вчера днем, — начал Миллер, — приблизительно без четверти четыре пополудни молодая женщина по имени Наташа Джойс была найдена мертвой в собственной квартире, расположенной между Лэндовер-хиллз и Гленарден. Ей было двадцать девять лет, у нее осталась сиротой дочь Хлои. Мужа у Наташи не было, постоянного друга тоже. Отец ее ребенка, героиновый наркоман по имени Дэррил Кинг, был убит в октябре две тысячи первого года.
Миллер посмотрел на мужчин, сидевших перед ним. Закаленные ветераны, хорошо знакомые с подобными случаями. Ничего нового они не услышали. Кого-то убили. Черная женщина из бедняцкого района, мать-одиночка, отец ребенка мертв, никто о ней не вспомнит, никто не позаботится, и, скорее всего, только дочь придет на похороны.
Миллер откашлялся.
— С момента гибели Кэтрин Шеридан прошло всего четыре дня, и вот у нас новый труп. Шеридан обнаружили мертвой у себя дома на Коламбия-стрит. Как вы уже знаете, газеты дали этому человеку прозвище — Ленточный Убийца. Он оставляет ленту, повязанную на шее каждой жертвы. Он жестоко их избивает, душит и оставляет ленту. В последнем случае ленты не было, но это убийство напрямую связано сданным расследованием. То, что мы допрашивали Наташу Джойс, возможно, заставило убийцу убрать ее.
Один из патрульных поднял руку.
— Есть ли связь между жертвами?
— Только косвенная, никаких доказательств нет. У нас есть некий мужчина неопределенного возраста, где-то лет сорока-пятидесяти. По всей видимости, он был знаком с четвертой жертвой пять лет назад. Наташа Джойс рассказала, что этот человек сопровождал Кэтрин Шеридан, когда она приезжала к ней несколько раз пять лет назад в сентябре и октябре две тысячи первого года. Они хотели пообщаться с другом Наташи, Дэррилом Кингом…
Тот же патрульный снова поднял руку.
— Значит, между четвертой и пятой жертвой есть связь.
— Как я уже говорил, она косвенная, но теперь у нас есть фотография этого мужчины. По всей видимости, он знал и Шеридан, и Джойс. Мы сделали определенное количество снимков, чтобы получить представление о том, как он может выглядеть сейчас. Это приблизительные варианты, основанные на оценке его теперешнего возраста.
Рос встал со стула и принялся раздавать пачки с фотографиями.
— Возьмите их с собой сегодня, — сказал Миллер, — берите их с собой каждый день. Пообщайтесь с людьми, покажите снимки… Возможно, кто-нибудь узнает этого человека.
Ласситер встал рядом с Миллером.
— Это задача первостепенной важности, — обратился он к патрульным. — В перерывах между выполнением заданий и выездами на вызовы я хочу, чтобы вы прошлись по району с этими фотографиями. Поговорите со знакомыми, хозяевами магазинов, людьми с рынков, зайдите в бары. Вы знаете, как это делается. Я хочу знать, узнает ли кто-нибудь этого человека. Как только у вас появится какая-нибудь информация, что угодно, вы тут же должны связаться с Оливером, Метцом, Фешбахом или Риэлем. Они будут работать координаторами для Миллера и Роса. Работаем по такой схеме.
— А если его видели? — спросил один из патрульных.
— Если его видели… — Ласситер подумал пару секунд. — Если его видели, я хочу, чтобы за ним следили, пока мы не сможем взять его без применения силы. Его следует считать вооруженным и чрезвычайно опасным. Не надо поднимать шум, сразу связывайтесь с нами. Вы сообщаете нам все подробности, но не теряете его из виду. Если он бежит, вы преследуете. Если он стреляет, вы отвечаете огнем. Если возможно, он нужен нам живым, чтобы ответить на вопросы. Любые сообщения вы маркируете девятым кодом. Администратор получит указания переключать вас на любого прикрепленного к делу детектива, доступного в тот момент. Если вопросов нет, все свободны.
Офицеры и патрульные начали расходиться. Ласситер сделал шаг вперед.
— Вы четверо, — сказал он, указывая на Фешбаха, Риэля, Метца и Оливера. — С вас прочие обязанности не снимаются, но мне нужно, чтобы вы занимались любыми сигналами, которые будут поступать относительно этого парня. Я привлек еще двух человек на случай, если вы будете перегружены текучкой. Но мне хотелось бы, чтобы здесь постоянно дежурил один человек. Постарайтесь организовать свое время соответственно. Мне нужен кто-нибудь надежный, кто будет координировать людей, если мы обнаружим подозреваемого.
— Я думаю, что мы можем работать из центрального офиса, если уж мы все подключены к этому делу, — сказал Метц.
Ласситер кивнул.
— Устрой все так, как считаешь нужным. Если кто-то будет возникать, скажи, что это мой приказ. Работайте. Нам понадобятся все силы, чтобы справиться с объемом данных, которые начнут поступать. — Он махнул рукой в сторону снимков на столе. — В одном только Вашингтоне можно найти сто тысяч мужчин среднего возраста, которые подходят под это описание.
— Будем работать сверх нормы? — спросил Риэль.
— Посмотрим, — ответил Ласситер. — Если понадобится поработать дольше, я постараюсь сделать так, чтобы это время оплачивали. Но вы тоже смотрите по обстановке, ладно? Если уже поздний вечер и звонки не поступают, вы все четверо не обязаны сидеть на работе.
Метц кивнул. Риэль что-то сказал, но Миллер не расслышал. Потом все четверо вышли из зала.
Ласситер повернулся к Миллеру.
— Так что вы с Росом собираетесь делать дальше?
— Мы хотим выяснить, с кем в четвертом участке общалась Наташа Джойс. Потом поговорить с Франсес Грей из административного отдела полицейского управления в мэрии, чтобы она помогла нам с Маккалоу.
— В каком участке он работал?
— В седьмом, — ответил Рос.
— И когда ушел в отставку?
— В две тысячи третьем году. В марте, кажется.
Ласситер нахмурился.
— Две тысячи третий год… Мне кажется, Билл Янг еще работал там в две тысячи третьем. Если возникнут сложности, звоните мне. Билл ушел в отставку, но у меня где-то остался номер его телефона. Он помнит всех своих сослуживцев.
— Это хорошая новость, — сказал Миллер. — Мы опросим этих людей и вернемся.
— И проверьте ребят в центральном офисе, — добавил Ласситер. — Убедитесь, что у них все есть, телефоны и прочее, ну, вы поняли. И сообщайте мне о любых подвижках, ладно?
Ласситер вышел.
Миллер подождал, пока вдали стих звук шагов начальника, подошел к стулу и тяжело опустился на него. Глубоко вздохнул и закрыл глаза.
— Вчера я стоял и смотрел на тело… — тихо сказал он. — Наташа Джойс… Я стоял в ее комнате и не мог не думать о ребенке. — Он взглянул на Роса. — Девятилетний ребенок. Родился у девушки из неблагополучного района. Отец наркоман, по уши в таком дерьме, что его вербуют информатором и убивают во время какой-то облавы. Я хорошо знаю протокол, его не должно было быть там. Он погибает, и ребенка растит мать-одиночка. И теперь мать убил этот тип. У девочки мертвый отец-наркоман и мать — жертва серийного убийцы. — Миллер открыл глаза. — Что же это такое, а? Я имею в виду, за что ей такая судьба? Теперь она попадет в руки службы по уходу за детьми и очутится в каком-нибудь приюте, потом ее переведут в другой, и так далее. — Он устало вздохнул.
Рос похлопал Миллера по плечу, желая подбодрить.
— Я скажу тебе кое-что, — начал он.
— Что? Что мне нужно чаще спать с женщинами, да?
Рос рассмеялся.
— Нет, не это. Но нечто близкое по смыслу. Я хочу сказать, что тебе не хватает равновесия…
Миллер нахмурился.
— Я, как и ты, занимаюсь этим дерьмом. Я тоже имею дело с ублюдками и отбросами общества. Я вижу психов и торчков. Да кого угодно, с кем мы сталкиваемся по работе каждый божий день, но между нами есть одна серьезная разница.
— У тебя есть жена и дети. Я знаю, парень. Сколько раз ты собираешься мне это повторять?
Рос поднял руку.
— Ты помнишь выходные перед убийством Шеридан?
— Конечно. Какое это было число? Четвертое, пятое?
— Четвертое, — сказал Рос. — Суббота, четвертое число.
— Ну? И что дальше?
— Что ты делал?
Миллер нахмурился и покачал головой.
— Боже, я не знаю. С чего я должен помнить, что делал в субботу две недели назад?
Рос понимающе улыбнулся.
— Вот об этом я и говорю.
— О чем? О том, что у меня плохая память?
— Нет, ради всего святого! Я имею в виду, что ты не делал ничего такого, что стоило бы запомнить.
— То есть теперь ты говоришь, что у меня нет личной жизни?
— Да, это так. У тебя нет личной жизни.
— Ладно, ладно, уже проясняется, — с усмешкой ответил Миллер. — Тогда чем занимался ты, что запало тебе в память?
— В субботу с утра мы поехали проведать родителей Аманды в Александрию. Они организовали для наших детей поездку в национальный парк Шенандоа, заказали номера в гостинице. Там такие пейзажи обалденные! Это немыслимо! Просто великолепно! Днем мы поехали на холмы у Голубого хребта.[14] Отец Аманды посадил Эби себе на плечи, Люк шел с Амандой, а ее мать вела Стейси за руку. Я остановился на минутку и посмотрел на гору Бэарфенс. У меня дух перехватило. Я тебе говорю, посмотришь на такое, и совершенно меняется представление о мире — понимаешь, что не зря проехал столько километров. А гостиница, в которой мы остановились, оказалась отремонтированным постоялым двором девятнадцатого века…
Миллер поднял руку.
— Довольно. Мы сейчас едем к Франсес Грей.
— Но я еще не закончил…
Миллер усмехнулся.
— Закончил, только ты этого не заметил. Давай бери пальто.
Он застегнул пиджак, взял пальто с одного из столов и, прежде чем Рос нашелся, что сказать, уже ждал его в коридоре.
— Совсем ненормальный, — пробормотал Рос. — Даже близко не походит на нормального человека.
* * *
— Я не понимаю, — сказал я.
Кэтрин поерзала на диване. Мы сидели напротив друг друга у нее в квартире. Я примостился на полу, сложив ноги по-турецки и прижавшись спиной к стене. Я говорил, уставившись в потолок.
— Что ты не понимаешь? — спросила она.
Мне не хотелось смотреть на нее.
— Что он сказал, Джон?
— Дэннис? Он сказал, что мы с тобой должны поехать туда. Сказал, что мне стоит с кем-то поработать, потренироваться для этой работы. — Я покачал головой. — Как он может говорить так о подобных вещах?
— Каких?
— «Потренироваться для этой работы». Боже, так говорить о том, что очень похоже на заказное убийство, на лишение другого человека жизни!
Кэтрин улыбнулась. Я этого не увидел, скорее почувствовал.
— Это не просто похоже на заказное убийство. Это и есть заказное убийство, устранение.
— И ты считаешь, что это оправданно?
— Без сомнения.
У нее был очень уверенный тон. Это то, что было характерно для Кэтрин. Даже в самой сложной ситуации, даже в самом конце Кэтрин Шеридан оставалась воплощением уверенности.
— Без сомнения?
— Посмотри на меня, пожалуйста.
Я опустил взгляд и посмотрел на нее.
— Он тебе фильмы показывал?
Я покачал головой.
— Сказал, что сегодня вечером покажет какие-то фильмы.
— Сходи посмотри. Посмотри, что делают эти люди. Эти люди… — Она покачала головой и, похоже, разозлилась. — Боже, я даже не знаю, что сказать! Посмотри эти фильмы, а потом можешь решать, оправданно ли в данном случае применение силы.
— Применение силы… Так это теперь называется?
— Я думаю, так это называлось всегда.
Я промолчал. За стенами были люди, которые понятия не имели, что здесь происходит. Возможно, большая часть населения предпочла бы считать, что подобные разговоры никогда не велись. Люди обычно не обсуждают убийства и государственные перевороты. Они не принимают решения о судьбе других людей — людей, которых они никогда не знали и никогда не узнают. Просто увидят всего один раз через прорезь прицела и нажмут на курок.
— Что? — спросила Кэтрин.
— Просто думаю.
— Взвешиваешь свою моральную и этическую позицию, верно?
— Верно.
— Ты понимаешь разницу между этикой и моралью?
Я пожал плечами.
— Мораль — это правила, созданные обществом. Не убий. Не укради. Так ведь, да?
— Да, конечно. Я понимаю.
— Этика отличается. Этика описывает решение, которое принимает человек, когда сталкивается с реальной жизненной ситуацией. Кто-то вломился в твой дом. У него есть нож. Он хватает твоего ребенка. У тебя есть пистолет. Наступает момент, когда ты можешь просто поднять пистолет и застрелить преступника. И на этом все закончится. Что ты будешь делать?
— Стрелять.
— Уверен?
— Конечно, уверен. Это же самооборона, верно?
Кэтрин улыбнулась и покачала головой.
— Нет, не самооборона, а этика. Мораль утверждает, что ты не можешь убить этого человека. Этика говорит, что можешь. Ты согласен подчиняться законам общественной морали, и общество говорит тебе, что ты не можешь убивать людей. Эй, мистер, вы только что пошли и убили кого-то.
— Это не то.
— Да неужели?
— Этот парень был готов убить твоего ребенка. Было необходимо убить его, чтобы сохранить жизни дорогих тебе людей.
— А если они не твои родные, а посторонние люди?
Я рассмеялся.
— Ну ты и штучка! — сказал я. — Ты говоришь, как Мэттьюз и Карвало, как Дэннис Пауэрс. Они действительно…
— Открыли мне глаза, Джон. Вот что они сделали. Они открыли мне глаза и дали шанс увидеть то, чего я раньше не видела. Я видела такое, что мне становится стыдно за то, что я человек. Я смотрю на это дерьмо и чувствую себя такой пассивной и бесполезной. Я хочу сделать что-нибудь.
— И теперь ты увидела свет в конце туннеля, а Дэннис Пауэрс показал тебе, как можно восстановить равновесие…
— Не надо сарказма. Ты только послушай себя! Ты такой наивный, черт возьми! Честно говоря, я больше не хочу об этом говорить. Как хочешь, так и поступай. Я уже приняла решение. Черт, это, может быть, не лучшее решение, и даже не самое удачное решение, но у меня хотя бы сложилось определенное отношение к этому дерьму, чтобы его принять!
На какое-то мгновение я превратился в ребенка, которого пригласили посидеть со взрослыми, а он мешает всем развлекаться.
— Да, я разговаривала с Карвало и Дэннисом Пауэрсом, — продолжала Кэтрин. — Да, я видела эти фильмы. Возможно, это просто пропаганда, но я так не думала, когда их смотрела. — Она презрительно махнула рукой. — Иди, — сказала она. — Иди и подумай, о чем ты там собирался подумать, а когда примешь решение, дай мне знать, ладно?
Я не сдвинулся с места.
Кэтрин опустила ноги на пол.
— Это моя квартира, Джон. Я прошу тебя уйти. Тебе понятно, или я должна это перефразировать?
Я был ошарашен. Это, по всей видимости, отразилось у меня на лице, потому что она рассмеялась.
— Ты выглядишь так, словно тебе двенадцать лет, — сказала она. — Я прошу тебя уйти. Что здесь непонятного?
Я покачал головой.
— Извини, если я…
Кэтрин выставила руку вперед.
— Достаточно, — властно сказала она. — Иди и смотри эти фильмы. Если после этого ты захочешь сказать мне что-то другое, приходи и поговорим. — Она в упор смотрела на меня. Лицо у нее было суровое. — Правду? Ты хочешь знать правду?
— Конечно, я хочу знать правду. Зачем, по-твоему, я пришел сюда? Ты думаешь, что я бросил школу и прошел через все это только ради того, чтобы стать поздоровее?
— Правда в том, что эта штука больше нас, больше кого угодно. Помнишь старую поговорку? Целое лучше, чем сумма его частей. Читал Трумэна Капоте? Ну, он написал книгу «Молитвенные ответы». Название взято из старой пословицы. Что-то о том, что когда Бог отвечает на наши молитвы, то мы проливаем больше слез, чем когда он молчит. Понимаешь?
Я улыбнулся.
— Конечно.
— А вот еще одна. Если Бог кого-то ненавидит, он исполняет самое сокровенное желание этого человека.
— Очень цинично.
— Может, и цинично, но очень правдиво. И знаешь что? Я здесь, Джон. Мое самое сокровенное желание исполнено. Я оглянулась и получила некоторое представление о том, что творится в мире. Я думала, что я всего лишь человек, и я одна. Я хотела что-то изменить, но я всего лишь одинокий человек. Мне двадцать три года, и еще совсем недавно я жила в маленьком провинциальном городишке. И тут приходит кто-то и говорит мне, что я не одна. Говорит, что я могу что-то изменить, и если с точки морали здесь не все гладко, это не имеет значения, потому что на курок нажмет наша этика. Мы сейчас говорим не об одной жизни какого-то человека… — Кэтрин остановилась. Она раскраснелась, а ее глаза заблестели, словно кто-то зажег в них крошечные фонарики. — Мы говорим о целой стране, нации… Боже, разве ты не видишь, что здесь происходит? Мы говорим о том, что попали в положение, когда можем бросить вызов несправедливости, которая творится там…
— А как насчет несправедливости здесь? — парировал я. — Здесь, в Штатах, должно быть, столько же несправедливости, сколько в любой другой точке мира.
— Черт, да, у Америки есть проблемы! И мы это знаем. Ты говоришь о нелегальных иммигрантах, о коррупции в полиции, в мэрии, в правительстве? Ты говоришь об ошибках правосудия, об этом?
— Да, именно об этом. И эти вещи не менее важны, чем то, что происходит там.
Кэтрин улыбнулась.
— Ты не понимаешь, Джон. Ты настолько ошибаешься, что я удивляюсь. Чтобы была ошибка правосудия, нужно иметь систему правосудия. Чтобы подкупить полицейского, нужно иметь полицию. Мы тут о коммунизме говорим, о том, что коммунизм распространяется по южноамериканскому коридору к Мексике такими темпами, что сколько нам ждать, прежде чем в Гондурасе вспыхнет коммунистический бунт? Потом Сальвадор и Гватемала, а дальше коммунисты повернут на юг к Коста-Рике. Ты не успеешь и глазом моргнуть, как коммунисты будут контролировать Панамский канал.
— К чему ты это говоришь? Ты хочешь сказать, что для того чтобы предотвратить захват мира коммунистами, мы должны полететь туда и научиться пользоваться оружием, научиться делать то-то и то-то…
— Некоторым людям придется умереть, Джон. Нужно называть вещи своими именами. Давай взглянем правде в лицо. Давай откроем глаза и посмотрим на то, что находится перед нами. Некоторые люди там убивают других людей, они убивают их пачками, и им плевать на права человека, и этику, и что-либо другое, что похоже на моральные принципы, которые мы воспринимаем как нечто само собой разумеющееся. Мы с тобой в положении, когда можем что-то предпринять. Я решила, что мы с тобой можем поехать туда и изменить хоть что-то…
Я примирительно поднял руки, желая, чтобы она замолчала. По крайней мере, на время.
— Я ухожу, — сказал я, поднимаясь. — Пойду к Дэннису Пауэрсу, погляжу фильмы. Потом поговорим.
Я повернулся и направился к двери. Я ожидал, что она крикнет мне что-нибудь вдогонку, попробует извиниться за то, что читала мне мораль и вела себя столь властно. Так мне казалось. Я даже задержался в дверях, давая ей возможность сказать хоть что-то. Но она молчала.
Тогда я совсем не знал Кэтрин Шеридан. Я думал, что знаю, но я ошибался. Позже я решил, что Пауэрс специально подстроил этот разговор. («А когда он говорит так, то что ты должна ему ответить?») Я ошибался. Никто никогда не говорил Кэтрин Шеридан, что нужно говорить или думать. Если бы сейчас были шестидесятые, она была бы в Хейт-Эшбери, но лишь до тех пор, пока не поняла бы, что те ребята только говорят, но действий никаких не предпринимают. Они хотели революцию, но были слишком обдолбаны, чтобы готовить коктейль Молотова. Кэтрин хотела стоять за одних против других. Она хотела прожить жизнь, которую будут помнить. Она даже цитировала мне Мартина Лютера Кинга: «Несправедливость в какой-либо части мира представляет угрозу для справедливости во всем мире».
После того как я посмотрел фильмы Пауэрса в тот вечер, я понял, что Кэтрин именно тот человек.
Мне шел двадцать первый год. Реальный мир и я вот-вот должны были столкнуться.
 | Роджер Эллори. Красная лента |