Михал Витковский. Б.Р. (Барбара Радзивилл из Явожно-Щаковой)

Герой, от имени которого ведется повествование-исповедь, маленький — по масштабам конца XX века — человек, которого переходная эпоха бьет и корежит, выгоняет из дому, обрекает на скитания. И хотя в конце судьба даже одаривает его шубой (а не отбирает, как шинель у Акакия Акакиевича), трагедия маленького человека от этого не становится меньше. Единственное его спасение — мир его фантазий, через которые и пролегает повествование. Михаил Витковский (р. 1975) — польский прозаик, литературный критик, фельетонист, автор переведенного на многие языки романа «Любиево» (НЛО, 2007).

Отрывок из книги:

Что, Саша, ты и взаправду подумал, что я мог выпереть тебя из обслуги и обречь на скитания? В последнее время у меня для вас работы было не слишком много, это факт. Какая-то видимость деятельности сохранялась, но это скорее была такая… несуетливая суета… Потому что все дела практически встали и ты с Фелеком целыми днями чаи с араком гонял и на оставшихся от моей жизни пустых ящиках в скат играл, в правилах которого никто — если он не с нашей, припорошенной угольной пылью территории — не разберется. Играли вы, значит, в этот скат картами, что достались вам от меня, в ликвидированном как класс прицепе. На мешках, на багаже, оставшемся от моей жизни. Или еще так валяли дурака: едва сойдутся Сашка с Фелеком сразу — в поле ветер, в жопе дым. Сашка усаживается на ящики, задирает косуху. Поворачивается спиной, а Федек зэковским способом накалывает ему на спине татуировки. Якоря, голых русалок, сердца, и простреленные, и в терновом венце. Вы, такие-сякие, Бога хоть побойтесь! Что, не боитесь? Дни напролет колют, святые символы бесчестят. А уж сколько при этом выкуривается сигарет «Козак», что Саша с Украины напривозил, как в последний раз домой ездил, а уж сколько пива при этом выпито. Не счесть. Осталось у тебя, Сашка, хоть немного места на спине, а? Тогда возьми и наколи себе «ЛОХ», ха-ха-ха! Или лучше на лбу. Впрочем, не стоит на лбу, неэстетично… Молодой парень, видный, и надо было так себя уродовать?! Только бы ничего не делать, дурака валять, кубик Рубика целыми днями вертеть, в потолок плевать, зажигалкой баловаться, все поджигать! Не займешь чем парня, сам ни к чему руки не приложит!

Я косо смотрел на это ничегонеделание, как есть скажу, попердывание, но… Все равно не отдал бы парня. Бог свидетель. Он бы пропал, лишенный пригляду, ударил бы во все тяжкие. Во все тяжкие! Гончей рыскал бы по лесам. Нет, не сдам я его чужим людям на погибель, чтобы целый день без чего горячего в желудке с калашом по городу чегеварил. Без обеда, ой, они бы его испортили, а ты, Саша, сам знаешь, что если за тобой не присмотреть, супа тебе не наварить, не обстирать, так ты бы ничего горячего и не ел, а только ворованные с участков яблоки. И уже вижу, до какого состояния ты довел бы портянки. Ты и стирка — это оксиморон. Ну как бы тебе объяснить: противоположность, когда одно исключает другое, например… оксюморон… например… о! вкусный… вкусный чирей.

Что, Саша, любил ты меня хоть немножко? Несмотря на то что карты сулили тебе, что женишься на блондинке с доброй половиной первого этажа… С удобствами! Я всегда был довольно суеверный, да и как не верить в ворожбу, когда человеку являются такие чудеса, как тогда, когда мне предстояло совсем уже разориться и я в Лихень в паломничество поехал? Видение, что сошло с образа Богоматери, — я не говорил тебе… Когда ты спросил меня: «Что так светло?», а я ответил, что номер свой индивидуальный никак не могу найти, декларацию свою налоговую ищу, короче, лапшу тебе на уши вешал! Так вот, это была Пресвятая! Я даже подумал, не объявиться ли с этим, чтобы люди приезжали…

Но это был бы невыгодный бизнес. Ведь было уже раз, передавали по радио о разных там чудесных явлениях в Олаве, на которые церковь наложила интердикт… Мужику одному Богоматерь являлась. На заборе, на оконном стекле. И крест кровоточил. Так крест потом огородили пуленепробиваемым стеклом. Но то были восьмидесятые годы, тогда было ясно — кровоточил страданиями Польши. Со всей страны потянулись люди. К этой самой Олаве. Истерия, эмоции громадные деньги на сдаче комнат. Мужик такой навар с этого снял — жене машину, себе виллу, машину, — что из-за переизбытка денег поставил на этом месте часовенку. И тут облом: официальная церковь не признает этих чудесных явлений, не хочет освящать храм божий! Вызвали специалистов те провели исследования, дали ход процессу, и оказалось, что все это не подпадает, по мнению церкви, под определение чуда. А поскольку мужик продолжал принимать людей и показывал им, что, где и когда видел, то церковь наложила интердикт. То есть вроде как проклятие. Дескать, может показывать, если хочет, но церковь не имеет к этому никакого касательства. А народ все приезжал и приезжал, даже видели Богоматерь, даже на тарелке из-под картошки фри Она являлась в форме потеков, а тот все говорил, что́ ему Пресвятая сообщала. Разное, все о конце света. Потом он умер, а все эти постройки, воздвигнутые на деньги паломников, остались. Целый комплекс. Так вот, вдова его не знала, что делать с этим костелом, оно и понятно — вдова и с костелом. Тогда она предложила, чтоб церковь взяла все это себе. Тогда церковь сняла интердикт и взяла все себе.

И как тут не верить? Ведь жизнь она же паранормальная, так ведь, Саша? Существует ли жизнь после жизни? Правду ли говорят карты? Существуют духи? Существуют ли темные силы? Существует ли асцендент в Раке? Существуют ли внеземные цивилизации? И еще эта комета, эта комета, Александр Сергеевич, скажу тебе по секрету, эта комета лишила меня сна! Я сплю, а она подлетает. Вот черт! Мало мне прострела в пояснице? Мало варикоза? Мало налогов, судов, банкротств и учреждений? Так на́ тебе еще — комета. Ко-ме-та! Не читал? Да ты вообще хоть что-нибудь читаешь? Вот я и спешу тебя уведомить. Какую газету в руки ни возьми — везде комета да комета. Через пару лет, в двухтысячном году, долбанет со всей силы по Земле, так что океаны выплеснутся в космическое пространство. Вот так когда-то какая-то космическая сука выкосила динозавров. Ай-вэй, как тут под процент деньги дать, если все кончается и рушится, вон — штукатурка с потолка осыпается! Тело мое в упадок приходит, вены на ногах, неприятный запах изо рта с утра, леденцы вынужден сосать мятные, дорогие. Ни на что не намекаю, Саша, но одна секта в Америке совершила коллективное самоубийство для того, чтобы попасть после смерти на ту самую комету и затормозить ее как-то изнутри. Все подсели на лозоходство, на нью эйдж, черт знает о чем спрашивают, вместо того чтобы вилкой картошку ткнуть и с огня снять, у маятника спрашивают, готова или не готова. Вместо того чтобы в постель спокойно лечь, лозу спрашивают, не проходят ли здесь какие грунтовые воды. До них, до вод этих, метров десять, а им, таким-сяким, вишь, помешали, как принцессе горошина. Кость разглядывают, гадают, что будет, а чего на нее смотреть — и так все ясно: собаки и те ее не гложут, а садятся перед ней и воют. Человечество погибнет так или иначе. Если бы ты читал газеты, то знал бы, куда идет эволюция. Вот так. Если комета нас не прикончит, то отрастут у нас большие задницы. А сами мы станем маленькими, скукожимся. Маленькими с большими задницами и… гуще станет волосяной покров. Будут негры с миндалевидными глазами и светлыми волосами. Нас тут больше не будет, а останутся только какие-нибудь курпы, какие-нибудь кашубы, какие-нибудь чукчи…

Богоматерь Цветов, молись за нас! Богоматерь Лихеньская, молись за нас, Матерь Божья Ченстоховская — молись за нас!

*

Перед самим Чудом я предпринял последнюю попытку спасти нас. От налоговой кометы, от казначейской водородной бомбы, от… А, в жопу все метафоры, в жопу сравнения! Теперь я буду по-простому, просто буду излагать, Представь себе, Шурик, был я на мойке с моим «малюхом», встречаю там некую Марысю, знакомую еще с началки. Уже в «новом издании», в смысле одета «под капитализм». Набросилась она на меня в каком-то подозрительном сердечном порыве: Хуберт, Хуберт, как же так получилось, что мы с тобой до сих пор ни одного дела вместе не провернули? Ты ведь человек скорее открытый… Я теперь начинаю абсолютно новый бизнес, и просто хотелось бы с тобой вместе его делать, Не хочешь заработать? Почти ничего не делая? В Рио поехать?

А знаешь, она когда-то шторы шила. Я подумал, что она о тех шторах, чтобы с нею войти в компанию, а может, бабы на меня так летят? Ну ладно. Надвигает она на глаза большие такие очки солнцезащитные — в этом вся Марыся, будто глаза ее слепит бразильское по меньшей мере солнце, будто она уже загорает в Рио. И пинает пару раз шины моего «малюха», уже вымытого, и так как-то исподволь поглядывает, будто на бирже его оценивает, будто в зубы ему смотрит: твоя машинка? Ну, в общем, игрушечка ничего себе… Только старая, в такой теперь ездить, в общем, западло… Не модно… Была гвоздем сезона, но лет десять назад. А у тебя какая? У меня пока нет, но планирую в ближайшее время купить «тойоту-камри». Тут она жвачку выплюнула. Ну и когда бы мы могли встретиться, Хуберт? Да… хоть бы и сегодня. Сегодня? Не слишком рано? Для тебя это не слишком рано? Нет, нет, нет проблем, у меня сегодня как раз есть свободная минутка. Тогда приходи в шесть вечера в Рабочий клуб польского солдата «Явожницкий сокол» и обо всем узнаешь. Да я не знаю, дела у меня сейчас не ахти, может, я Сашку пришлю, Сашка — это парень у меня типа курьера…

И тогда она вроде как что-то вспомнила. Достает большой, оправленный в кожзаменитель органайзер и пишет, бормоча: «Саша — контакт через Хуберта». Фирменной ручкой, на фирменной бумаге. Фирменными пальцами, с ногтями теплого коричневого оттенка. Выпрямляется, смотрит мне прямо в глаза. Через свои огромные стекла. Марыся эта. Улыбается. Я ей снова, что, мол, время сейчас не то. У тебя проблемы, Хуберт? Хочешь поговорить о них? Давай поговорим. Делает несколько одобрительных замечаний обо мне, о моем костюме, о моем внешнем виде. Создает милую такую атмосферу. И тут я как бы в ином свете увидел ее странную одежду: костюмчик типа жакет плюс юбка светло-серого цвета плюс белая блузка с оборкой. Пастельные тона. Смотрит мне в глаза, словно дикторша, и говорит, что это шанс всей моей жизни. Что, дескать, от меня не убудет, если приду. Ну а я откашливаюсь озабоченно, откашливаюсь многозначительно. О, вижу, у тебя кашель. А знаешь, у меня есть решение проблем твоего здоровья. Ну и by the way[39]: не знаю ли я случаем телефонов других, с кем вместе мы учились в началке? Та толстушка Госька уехала в США, а что с другими? Потому что она в последнее время только и делает, что возобновляет контакты! Антек сидит, говорю я, чтобы немного разрядить оптимистическую атмосферу. Она заглянула в свои конспекты, в органайзер, зарделась и: ну знаешь, я ведь говорю о приличных людях! Значит, до встречи в шесть вечера в столовой клуба польского солдата, улица Кабельная дом номер два.

Чао!

Пока.

Решение моих проблем с финансами и здоровьем должно было состояться в столовой. О, Яхве, ты видишь и не мечешь молнии и громы! Дожили, понимаешь, до задрипанного клуба! Пока что мы стоим во дворе, курим, Марыси еще нет, но все ее знакомые и знакомые и мамы их знакомых здесь. Какая-то развязная девица со шрамом на брови. Курит: что, и тебя завербовали? Тоже оказался общительной, открытой, непосредственной личностью, коль скоро ты здесь? И улыбается иронично, гриндерсом модели «карта Англии» ковыряет землю. Может, знаешь, что им надо? Пани Марыся ничего тебе не говорила? Ничего. Мне тоже. А вот и она! Как преобразилась! Марыся в моем возрасте, что тут много говорить, уже сильно среднем, теперь просто лучится энергией, как молодая. Свободная! Ей за сорок, а улыбка во весь рот и голос юношеский, задорный! Она никогда не была такой, а теперь — нате. Одета, точно работает шефом отделения L’Oréal на всю Польшу. (Вот как люди могут свои мечты осуществить, хоть и не осуществили их, а только прикидом разжились. А остальное уже себе дофантазируют, доделают!)

Хай, хай, хелло! Ничего, ничего вам пока не скажу, скажу только, что чувствую себя прекрасно, наконец, дорогие мои, у меня потеплело на душе! А что там у тебя? Плохо идут дела? Вот и хорошо, что ты встретил меня на своем жизненном пути, а сейчас я покажу тебе светлую сторону Луны, мы — единая семья… Поздравляю тебя с удачным выбором. Курточка у тебя красивая. Хорошо тебе здесь? Рада, что вижу тебя. Добрый вечер! Я нервно дернулся, а она уже сменила тему, что-то об этих своих шторах, средствах для чистки ковров и чтобы я обязательно бросил курить, потому что карты ей говорят, что мое здоровье станет самой важной для меня темой… И неожиданно добавляет, разыгрывая из себя дурочку: а знаешь, Хуберт, я чувствую тепло. За последние двадцать лет мне впервые стало тепло! Что-то с ней не так. Потому как исходит от нее именно что семейное тепло.

А те люди, за которыми, пока курю, я наблюдаю, когда они входят! Ну и сброд! Одни пожилые тетки, которые всегда на всё ходят от скуки, потому что на пенсии. Или просто взрослые, вроде как родители пришли на родительское собрание. В дверях — организатор, который издалека выглядит продавцом, потому что молодой, худой, заморенный, но при галстуке, а галстук из полиэстера — на резинке, зеленый, узенький, как завядшая веточка петрушки. Вот оно — непостижимое противоречие судьбы работника торговли! Изможденный, щеки впалые, но в костюме, потому что фирма требует. Пусть даже помятом. Пусть пешком, но при галстуке. Пусть даже из пластика. Ну и с элегантным органайзером под мышкой. А в нем на мелованной бумаге записаны рецепты счастливой жизни. Ковра в доме нет, но жидкость для чистки ковров есть! И стоит этот бедный парень с бейджиком ПЕТР на лацкане пиджака и каждому входящему дает пачку кофе! А девчатам — чулки. Ой, надо было сюда с Сашкой и Фелюсем прийти, тогда бы нам три пачки кофе достались, а если бы еще пани Майю взять с собой, то и чулки… Впрочем, можно попробовать три раза войти…

Выложенные на стеллажах в холле солдатского клуба противогазы строят нам психопатические мины. Разные макеты, окопы, первая помощь на случай начала войны, причем бесталанно намалеванная. Каждый персонаж с глупой рожей. Но есть что-то и для нас! Висит листок, распечатанный на принтере, вставленный в пластиковый файл, что встреча состоится в столовой. К этому стрелка и рисуночек: образцовая дама в сером костюмчике, под мышкой органайзер, а на лице выражение солидности и открытости. И тут Марыся как начала мне руку жать да трясти, как начала тепло свое душевное на меня изливать. Столовая заставлена стульями так, словно сейчас здесь состоится премьера спектакля любительского театра. Впереди стол, стул. Вода в стакане. А еще доска, а на ней мелом разные графики, кружочки. Публика? Как на родительском собрании в средней школе. Одни Взрослые. Одни Серьезные Родители. Надеюсь, что, несмотря на средний уже возраст, я мало смахиваю на собственного отца и никогда не буду выглядеть как обеспокоенный судьбой ребенка Родитель. Не стану я строить серьезное и озабоченное лицо, не буду так скромно, так тактично вытирать нос. Не буду таким опрятным и такой деловой рожи никогда не скорчу! Nikagda, Саша! Мы бандиты, мы мафиози! Между тем замечаю несколько давнишних знакомых. Из Сосновца, из Мысловиц, из Явожна. Среди прочих забрела сюда и моя старая преподавательница польского, сегодня уже пенсионерка. Пани Малгожата Косибродзкая. О, она никогда не вписывалась в рамки, не придерживалась прямой линии, никогда ножки вместе, носик вверх, никогда не была безукоризненно прилизанной, как эти тут. Наоборот, какая-то растрепанная, погруженная в мысли… С сеткой-авоськой в руке, в слишком больших очках… Дешевая оправа. Согбенная интеллигентка. Как она сюда попала, что она тут делает? Видать, кто-то из учеников встретил ее после долгих лет. А она, как будто не с нашей планеты, даже не поняла, куда идет. Подумала, что это конкурс чтецов, потому что как раз в таких столовках проводились районные туры. Короче, пришла и растворилась. А здесь такие разговоры: привет, Марыся, как, продала? И вдруг: Марыся, Марыся, просим, просим!

А Марыся, стало быть, мою руку отпускает (потому что держала меня, чтобы я еще больше проникся ее теплом), выходит на середину и начинает такое, что никак в голове моей не может уложиться, какую-то дичь несет, главным пунктом которой является представление и восхваление некоего Романа. Типа его черты и достоинства. Господа! Роман, ну… Это такой человек, который для меня так много значит, ну… Это человек, на которого я стараюсь равняться, не только в работе, вот, но и в личной жизни… Ну, в общем, для меня он вроде как гуру, вот. Столько по свету колесил, такой светский, такой умный, ну… Так что, господа, попросим виновника этого события, Роман, пан Роман Олехо́вич, поприветствуем, поприветствуем, пан Роман! Приглашаем! И сама первая начинает дико хлопать в ладоши и одновременно, хлопая, пятиться к кулисе. Со стандартной улыбкой от уха до уха. Там и сям раздались вялые хлопки, скорее из вежливости, типа ладно уж, если этот ваш Роман такое восьмое чудо света. Дольше всех и громче всех рукоплескала сама Марыся. Выходит Роман. На лацкане бейджик «РОМАН, спонсор». Человек уже немолодой, не красавец, но выглядит моложаво, в светлом костюме, но с нахально бросающимся в глаза пятном, при галстуке, тоже синтетическом, узком, на резинке. С неподвижным лицом, как будто этот галстук мертвой хваткой сдавил его горло. С порезом после бритья. С чубчиком, прилизанным водой. Какой-то весь бледный и амебообразный. Ходит с воющим микрофоном туда-сюда, топчется, точно по навозной куче.

Господа! Представьте себе, господа, лежу я как-то утром с моей женушкой и думаю. А ведь нет у меня собственного дома. Мне пятьдесят, а собственного дома нет, времени у меня совсем мало осталось, здоровье свое понемножку трачу (переводит взгляд на молодежь в первом ряду). Оно конечно, молодежь не задумывается о том, как дальше сложится жизнь. Молодым хорошо, потому что они здоровые… И тут он отыскивает в толпе самую жалкую из пенсионерок и спрашивает ее: «А вот вы, скажите, пожалуйста, сколько в месяц у вас уходит на лекарства?» А та говорит, что в общем немного. Облом. На что Роман: «Могу поспорить, что в этом зале есть люди, которые расходуют на лекарства значительно больше! Кто хочет быть всегда здоровым, поднимите руку! Лес рук, вижу, что лес рук!»

Смотрю я на старую преподавательницу польского и думаю: поднимет руку или нет? Как можно поднимать руку? Как можно позволить втянуть себя в этот детский сад? Не поднимаю. А этот самый Роман делает ладошку козырьком, вроде как солнце его слепит, смотрит в зал и ко мне: «А вы, да вы, в темно-синем свитерочке, вы что? Не хотите быть здоровым? Хотите, но… Ну тогда попрошу лапки вверх!» (Легкий смешок в зале.)

Ну так вот, тогда в той постели взглянул я на свою жизнь, что дожил до того, что нет у меня ни времени, ни денег. Всегда это были деньги фирмы, не мои. Я вообще, выходит, не жил. Но все это изменилось пять лет назад, когда… Но об этом позже.

А вы, господа, бывали в Бразилии, в Риво? Потому что он-то был. Вот только говорит не «в Рио», а «в Риво». Кто из вас был в Риво? Кто хочет поехать в Риво? А какие там чудеса, какое солнце, какие деньги. Лагуна. Прекрасные пляжи и прекрасные женщины. И я вас умоляю, когда вы оказываетесь на ихнем там Христе в ихнем там Риво, то дух захватывает! И тут один парень из зала голос подал, что, дескать, был там, чем совершенно этому Роману все карты смешал. И что тот пляж, о котором он говорит, совсем в другом бразильском городе, а не в каком не в Рио, потому что он там бывал, а Роман, судя по всему, никогда там не был, разве что в каком-то никому не известном Риво. А солнце, так это каждому дураку известно, что в Бразилии солнце есть. И чтобы знать это, вовсе не обязательно туда ездить. Но Роман не смутился, засиял еще больше и перешел к более привычным нашему сердцу красотам.

Господа! Зачем стоять на остановке, если можно ездить в прекрасных машинах? В жизни на самом деле есть вещи гораздо более интересные, чем затаскивание купленного в супермаркете к себе, на пятый этаж, без лифта. Я правильно говорю? Есть занятия получше? Не слышу! Даааа! Еще раз! (Тут он приложил руку к уху, вроде как не слышит.) «Дааа!» — сотрясается зал, как в детском саду, когда дети отвечают на вопросы воспитательницы, пришла ли Весна. Дааа. Дураку понятно, есть в жизни занятия и поинтересней, чем таскать покупки на пятый этаж. Я же, господа, заезжаю на машине прямо в свой теплый гараж и говорю своей женушке: Чеська, если неохота доставать из багажника покупки, хрен с ними, пусть там и протухнут, новые купим! Просто теперь мы можем себе это позволить. (Чеська в зале в первом ряду, у нее свои пять минут славы. Смущается, жеманится, улыбается налево и направо, принимая поздравления.) А и пускай там остаются, не стану с ними возиться! (Чеська пронизывает многозначительными взглядами сидящих рядом пенсионерок: вот, мол, какой мужик оборотистый мне достался, вот какое счастье! А уж раскраснелась-то, раскраснелась!)

Всем нам, как мы тут есть в этой чудесной столовой, хотелось бы загорать в Риво, а кто не хочет, пусть поднимет руку! (Преподавательница польского поднимает руку, но обшиканная со всех сторон, опускает.) Не вижу! Кто хочет? Оооо! Каждый из нас, как мы тут есть, хотел бы вечно жить здорово, счастливо и богато! Деньги у вас уже есть, здоровье тоже, вы даже не подозреваете. Вот оно, ваше здоровье, вот оно, ваше счастье, вот они, ваши деньги! Тут он достал какую-то необычно упакованную баночку. Оркестр, туш! Позвольте представить вам… Джем… Джем из плодов тысячи садов «Анукка™»!

Я посмотрел на старую преподавательницу польского. Она на меня. Вашему вниманию, господа, представляется прямо-таки лекарство будущего, я говорю вам серьезно, нет оснований не принимать его. Мы никогда не заболеем, если будем принимать его, потому что он борется с этими… как их… со свободными радикалами… Я очень рекомендую записывать, потому что потом это все вам пригодится. Рядом со мной некто с головы до пят в адидасе то и дело ковыряет в носу, но все время старательно записывает. Например, когда Роман говорит о растениях, о травах, он выводит: «Семья N1, употребляющая “Анукку™”». Подчеркнул и внизу картинку нарисовал: солнышко и растеньице в горшке. И дорисовал улыбку в кружочке. А на другой половине странички — человечек, солнце светит, а человек НЕ улыбается.

Ну как? Покупаешь? Записываешься? Разве это не чудо? Сколько у тебя знакомых? Сколько ты можешь продать этого товара?! Как бы так ответить, чтобы не обидеть ведущую? Ну не знаю, а вдруг у него какие-то побочные явления… И тогда голос подает рисовальщик в адидасе: побочные явления есть, притом весьма существенные. И об этом сегодня как раз разговор. А явление это — здоровье, самое главное в жизни. Здоровье, долгая жизнь, физическая форма… И тут на меня налетают Марыся с какой-то еще (Ядей): ну что, Хуберт? Конечно, ты за?! Да не знаю я… Видишь, Хуберт, пани Ядя поверила в нас, потому что пять лет тому назад она стояла перед точно таким же выбором, перед которым ты стоишь сегодня, в данный момент. (Ядя поддакивает.) И хотя она в свое время отвернулась от нас, но все-таки в итоге вернулась к нам, потому как поняла: этот джем — единственное, что необходимо для здоровой и счастливой жизни. Да ты и сам знаешь: окружающая среда и свободные радикалы вызывают в нас неблагоприятные изменения. И схватила меня за руку. А я нет чтобы сказать, отвяжись, подсознательное желание чего у меня было, затянул ее же песню: ах, как же, как же, один только уголь, которого в силу географических и геополитических причин хватает, вызывает в наших организмах столько неблагоприятных изменений…

Ядя: так, так, все было именно так! Пять лет тому назад я встретила тебя, Марыся, и просто, знаешь, я тогда об этом ни сном ни духом. На данный момент, на сегодняшний день я очень даже довольная… Возможно, и ты, Хуберт, пока не дозрел до такого решения, не исключено. И тут обе делаются очень серьезные и склоняются надо мной с озабоченным видом, как над больным. Барбара Радзивилл разболелась, прямо как в романе, прямо как в истории!.. Возможно, ты пока еще не созрел для такого решения. Потому что это решение, которое может изменить всю твою жизнь, — это трудное решение. Решиться стать здоровым, хм-м-м…

А тут: Иоля, Иоля, просим тебя… Эта Иоля что-то говорила, но внезапно преобразилась, напряглась: простите, господа. Встает и выходит на сцену, но уже в качестве Иоланты, потому что именно так написано на ее бейджике. Культурная такая, такой не скажешь «Иолька», с такой только «Иоля» и «пожалуйста». Смущенная, но решительная и четко обозначенная. Исходная позиция: одна нога немного вперед, руки как у образцовой учительницы, голова вверх, шарфик в горошек. Прыщик — довольно большой — на подбородке помазан крем-пудрой, но заметен. Есть в ней что-то от каллиграфических букв, пахнущих шариковой ручкой, пахнущих жевательной резинкой на мелованной бумаге. С фирменным логотипом. Роман: ты приехала к нам из… Из Гливиц. Поприветствуем же Иолю из Гливиц! Добрый день, господа, меня зовут Иоланта… Тут микрофон вдруг так запищал, что бедная Иоля отскочила в испуге, и как знать, не ударило ли ее током. Иоланта… э… эээ… Квасек… Я приехала прямо из Гливиц… В этом месяце я продала… Тогда Роман прерывает ее дружеской улыбкой и, кладя руку ей на плечо: скажи нам лучше, с какого времени ты сотрудничаешь с «Ануккой™»? Хорошо, Роман. С «Ануккой™» я сотрудничаю вот уже два месяца… И в этом месяце мой второй месяц торговли, вот… Я продала на общую сумму двести пятьдесят четыре злотых. И я считаю, что это замечательная сумма. Роман: все аплодируют Иоле! Это для меня какой-никакой дополнительный заработок, так что для меня эта сумма в общем… приличная. Можно кое-что добавить от себя? Пожалуйста, просим… Просто… Нет, короче, засмущалась Квасек Иоланта, я считаю, что просто мы — один коллектив… Семья… Я хотела бы здесь, с этого места просто… Нет, короче, просто поблагодарить моего спонсора, пани Эвелину, которая столько времени посвятила мне, когда у меня были не самые легкие дни… В смысле критические… Просто, дорогие мои, с вами я впервые ощутила это самое, как бы поточнее выразиться, тепло…

И, смущенная, суетливо раскланиваясь, бормоча «большое спасибо» и крадучись, бочком, дескать, больше вам не заслоняю доску, засеменила Квасек Иоланта к последнему ряду (а прыщ торчит!). Трусит посередке, обозреваемая народом, и трусит, как бы говоря: ти-и-и-хо, ничего особенного, не берите себе в голову, это всего лишь я, Квасек Иоланта, иду на цыпочках, иду, как будто меня здесь и не было, как будто я не существую. Потому что я дочь стекольщика, никому ничего не загораживаю… И вообще меня не видно. И ничего я не напутала с трудными днями, потому что у меня вообще нет цикла, а если и есть, то он прозрачный. Все, исчезаю.

А ты, Марыся, даешь это… ну, своему ребенку? Спрашиваю я ее с опаской, шепотом. Уже час мы слушаем лекцию какой-то «биологички» о чудодейственном полезном составе этого джема, экстракта из ста трав. А она, чуть ли не плача от нахлынувших чувств: как бы я могла ему не дать, коль скоро я знаю об этом все? Кем бы я была, если бы не дала? Это же последний крик науки, я бы даже сказала восклицание! Последнее восклицание медицины китайской, европейской, гомеопатии, органической химии, ортодонтии, хиромантии и блаженства. Вот именно! Последний крик блаженства! Восклицание блаженства! Вот оно — тепло, тепло, которое ты почувствовал у входа! Роман — твой друг, а «спонсор» — это всего лишь такой официальный термин.

Господа! В газетах пишут, что в планету Земля летит комета. Против этой кометы может помочь только наше прекрасное средство «Анукка™»! Оно задержит комету в полете, а вас возвысит, в Риво увезет! Поаплодируем пани биологу» Пани биолог как типичная учительница, подтянутая, пятки вместе, носки врозь, форма одежды — жакет плюс пиджак в пастельных тонах. Что-то эти люди проглотили, аршин что ли какой или пилюли, что вдруг стали такими образцовыми, стройными, улыбчивыми, опрятными… А за окном пизда явожанская свистит. А за окном хуем холодным несет. Пронизывающим. И чем сильнее за окном роспиздень, тем образцовее они здесь. Встают утром, потому что у них в органайзере написано: time organising. Прыскают себе в рот мятной отдушкой. Чтобы нейтрализовать неприятный, антисанитарный запах. Ох, видать, у них к этой роспиздени иммунитет. Может, и впрямь от этого джема? Или от этих картинок на мелованной бумаге, от этих блокнотов, органайзеров в кожаной обложке? О ля-ля! Те же самые жесты счастливых своей жизнью людей, что мы видели в учебниках русского языка, а потом и английского…

Приветствую тебя, мир учебника! Потому что к доске снова выходит биологичка. А теперь пусть все мужчины в зале закроют себе уши. Уважаемые женщины, говорит она театральным шепотом, им хуже, потому что исследования психологов выявили, что мужчины живут меньше и чаще подвержены… А вы, мужчина в темно-синем свитерочке, почему ушки не заткнули? У вас нет пиписьки? Есть? Тогда живо ушки закрыть! Так вот, они…

Я встал и начал пробираться к выходу. Собравшиеся в зале родители смотрели на меня как на последнего старого хрена. Ну и ну… Вижу, еще кто-то пробирается к двери… Это оказалась старая преподавательница польского. Идет с сеткой, в которой библиотечная «Анна Каренина» и туалетная бумага. Догоняю ее во дворе, она стоит перед клубом и курит сигареты «Пяст»[40]. Польские, я бы даже сказал древнепольские! Дошло? Дошло! Это не районные конкурсы чтецов-декламаторов, не выставка работ детей-инвалидов, рисующих ртом. Это не доклад в библиотеке о Пилсудском в годовщину его смерти. Она курит нервно, но уже готова к возвращению в свой мир. Придет домой, почитает за чашечкой кофе, который она получила за участие в этом балагане, забудет об этом мимолетном соприкосновении с реальностью. Когда-то в Руде она у нас преподавала, и у меня остались хорошие воспоминания. А потому я останавливаюсь рядом с ней и приветствую ее.

Михал Витковский. Б.Р. (Барбара Радзивилл из Явожно-Щаковой)