Что должен думать человек, если в один прекрасный день встречает женщину, неотличимую от его собственной жены, а спустя несколько дней видит ее под руку с мужчиной, как две капли воды похожим на него самого? Конечно же, что это розыгрыш! Но Александру Тутову не до смеха. Он подозревает, что попал в серьезную передрягу и что его размеренному эмигрантскому существованию в английском графстве Кент пришел конец. Чтобы спастись, надо разобраться, кто и зачем плетет против него заговор, и главное – понять самого себя, научиться отличать настоящее от подделки.
Глава из книги:
Напрасно Сашок надеялся, что его приключения в тот день закончились. Словно кто-то в небесной канцелярии, или где там еще подводят ежедневные балансы человеческой жизни, сказал: «Э-э, нет, батенька, так не годится, слишком легко вы по какому-то недоразумению выпутались. Как-то так без ран душевных и телесных вырвались из бандитского «Лендровера» – получите-ка еще в том же духе!»
Короче говоря, по окончании малопродуктивного рабочего дня в «Сенчури билдинг» (Сашок на этот раз редактировал скучнейшую статью про энергетику Латвии) и как только он выбежал на Лондонский мост, с ним опять начали происходить чудеса. Что-то вдруг отделило его от семенящей в сторону вокзала толпы. На секунду ему даже почудилось, что он каким-то образом парит в воздухе. Ощущение это казалось ему вполне приятным, до тех пор пока он не сообразил, что его сжали с двух сторон два дюжих молодца в длинных черных куртках. Квадратные челюсти, маленькие, но очень внимательные глазки – прямо близнецы какие-то, ей-богу. И не славяне, нет, англосаксы или немцы, похоже, бывшие регбисты или что-то в этом роде. Они фактически несли его в заданном направлении, легко рассекая толпу. Но стоило ему чуть дернуться, попытаться изменить траекторию движения, как с обеих сторон он ощутил давление стальных пальцев – осторожно, парень, а то сделаем больно!
«Надо закричать, только громко и решительно, чтобы все обернулись, чтобы все поняли, что это не шутки, что это – киднеппинг, похищение!» – проносилось в голове у Сашка, но он не успел додумать свою мысль до конца, потому что регбисты вырулили его на автобусную остановку, на которой живописная толпа вяло препиралась с чернокожим кондуктором даблдеккера – двухэтажного красного автобуса.
«Full up inside!» – кричал он, дескать, места больше нет, ждите следующего, а толпа – белые, черные, желтые лица – смотрела скептически, не верила, но не буянила. Сашок со своими сопровождающими оказался прямо напротив кондуктора, который нервно дергал за свою веревку, подавая сигнал водителю к отправлению, но автобус все не мог сдвинуться – потому что мост был забит обычной для этого времени колоссальной пробкой.
«I have been kidnapped», – не слишком все-таки громко провозгласил Сашок – так, что, наверно, один кондуктор и услышал. Пальцы регбистов вонзились Сашку под ребра, стало трудно дышать. А кондуктор повертел головой и раздраженно ответил: «I’m telling you, governor, there is nowhere even to stand», – то есть даже и стоять у меня негде, не приставай, начальник, не до юмора твоего, не до шуток. «No, you don’t understand. I have been kidnapped», – уже более энергично настаивал Сашок, и боль под ребрами стала невыносимой. «Sorry, not even upstairs», – сочувственно отвечал кондуктор – то есть сожалею, конечно, но и наверху, на втором этаже, у меня ни одного местечка не найдется. Превозмогая боль, Сашок набрал наконец в легкие достаточно воздуха, чтобы заорать как следует, но тут автобус резко отвалил от остановки, и на его место с мягким шуршанием въехал огроменный лимузин неестественной длины и с затемненными стеклами, в каких возят обычно всяких знаменитостей и помешавшихся на своем величии нуворишей. То ли от изумления, то ли от боли Сашок упустил момент для крика. Задняя дверца распахнулась, один из регбистов нырнул на заднее сиденье, утягивая за собой Сашка, а второй, точно как в полицейской хронике, нажал Сашку на голову, и тот – никуда не денешься! – погрузился в засасывающее чрево лимузина, который немедленно тронул с места.
То есть тронул-то он тронул, но далеко не уехал, а тут же уперся в заблокировавшую мост Лондон Бридж массивную пробку.
– Час пик, боюсь, придется торчать здесь целую вечность, – извинился перед Сашком человек, сидевший к нему спиной – там, где в нормальном автомобиле располагался бы водитель. Но здесь, в этом VIP-лимузине (это называется «стретчд», вспомнил Сашок), было так просторно, что можно было максимально вытянуть ноги и все равно не достать до сидящего впереди джентльмена, а тем более до перегородки, отделяющей салон от водителя. Здесь еще, вспомнил Сашок голливудские фильмы, должны быть телевизор, кажется, холодильник с баром и что-то еще в этом духе… Но место телевизора занимал монитор компьютера, в который нет-нет да поглядывал ожидавший Сашка в машине джентльмен. В полумраке его трудно было разглядеть, но по осанке и роскошному оксфордскому произношению легко было сделать вывод о его высоком социальном статусе. Просто сэр какой-то!
– Приношу вам свои извинения, – «сэр» сделал широкий и вроде бы несколько брезгливый жест рукой, охватывающий, видимо, и вульгарный автомобиль, и жестоких регбистов, и саму неловкость ситуации, – но возникла некоторая непредвиденная и срочная необходимость пообщаться с вами, мистер Тутов.
– Вы из полиции? – с надеждой спросил Сашок. Спросил так, на всякий случай, на самом деле он прекрасно понимал, что надежда слабая: где это слыхано, чтобы полиция пользовалась виповскими лимузинами? Да у них там экономия на всем: бумаги и скрепок не хватает!
– Не совсем, мистер Тутов, не совсем (О, это несравненное английское выражение: «Not exactly!»). Но что-то в этом роде, – отвечал «сэр». Потом он выдержал небольшую паузу и сказал: – Мистер Тутов, прежде всего я хотел бы, чтобы вы позвонили домой и предупредили, что немного задержитесь. Потому что меньше всего мне хотелось бы причинить вам домашние неприятности.
– Но у меня нет мобильного!
– Не страшно, мистер Тутов, не страшно! Воспользуетесь моим. При условии, конечно, что вы дадите мне честное слово, что не станете вдаваться в э-э… подробности.
Сашок понял, что ему так страстно хочется услышать голос Анны-Марии (а в крайнем случае даже Джона и Мэгги!), что он на что угодно готов согласиться ради этого звонка. Кроме того, можно надеяться, что жена что-то угадает в его голосе, поймет, что с ним происходит нечто из ряда вон. И вообще – что значит «не вдаваться в подробности»? Заорать, например, в трубку: «Меня похитили!» – это как, подпадает под это определение или нет? Формально говоря, нет. Но с другой стороны, придушить или покалечить в этом случае могут без всяких формальностей. И Сашок покосился на двух шкафов, застывших по обеим сторонам от него, словно роботы. «Они, кажется, и не дышат даже», – пришло в голову Сашку.
Вслух же он сказал:
– Клянусь, божусь или как там… I swear by almighty God, в общем.
Сэр торжественно кивнул и извлек откуда-то из-под компьютера необычный мобильник с множеством непонятных кнопок и рычажков.
– Напомните, пожалуйста, ваш домашний номер. Один три ноль три семь…
Сашку показалось, что сэр на самом деле знает его номер наизусть – так быстро летали по кнопкам мобильника его пальцы. Набрав, он протянул телефон Сашку, и – вот сюрприз! – аппарат оказался таким тяжелым, что Сашок чуть не уронил его. Но, без сомнения, в трубке звучал знакомый гудок. Надо так удивить Анну-Марию, лихорадочно соображал Сашок, чтобы она заподозрила неладное. А вот и родной голосок.
– Хэллоу, – в маниакально-веселом тоне заорал Сашок, – Анна-Мария, это ты?
– Ну, разумеется, это я.
– Я хотел бы поговорить с Анной-Марией.
– Саш, Саш, да я это, я! Что с тобой? Ты же никогда не звонишь с работы! Что-нибудь случилось?
– Я задерживаюсь на работе, слышишь меня, – заорал Сашок что есть мочи («Плохо слышно», – бросил он сэру), – диктую по буквам: за-дер-жи-ва-юсь на ра-бо-те!
– Саш, Саш, не надо так кричать, я все слышу!
– На работе, говорю, задерживаюсь, а что? Ты думаешь, не может быть такого? Может!
– Ничего не понимаю, почему ты кричишь? – От волнения Анна-Мария тоже вдруг перешла на крик: – Саш, что происходит?
– У меня срочная работа! Да, да, у меня опять срочная работа! Диктую по буквам…
– Что значит «опять»? Такого еще не бывало. Ты же мне сам говорил, что мистер Сингх вас всех после шести выгоняет.
– У меня опять – повторяю – опять – очень много работы, – стоял на своем Сашок, – у меня тут семьдесят статей, три тысячи файлов, десять тысяч курьеров…
«Эй, поосторожнее, лучше без Гоголя», – сердито зашипел «сэр».
– Кроме того… Мы празднуем рождение дочери…
– Какой дочери? Чьей дочери?
– Мистера Сингха, конечно, чьей же еще!
– Ты же говорил, что у него взрослые дети, жене – 50 лет…
– Даже двух дочерей – родилась сразу двойня. Это теперь бывает.
– Саш… Извини, но… может, ты… выпил?
– Чисто символически… Мы тут немного празднуем… Еще у пары коллег тут… события. У Вугара день рождения… Ты же знаешь Вугара? А у Цветы – помнишь Цвету? У нее полное исцеление!
– Какое исцеление, от чего исцеление?
– Полное, полное исцеление, говорю тебе… Просто невероятно… И все это в один день, мистика какая-то! Мистер Сингх фактически пляшет и поет!
– Мистер Сингх? Пляшет?
– Ну, условно говоря… Вот он, кстати, рядом со мной, шлет тебе привет… Хочешь с ним поговорить?
Игнорируя Анну-Марию, пытавшуюся сказать, что она вовсе не желает разговаривать с мистером Сингхом, Сашок попытался было всучить трубку «сэру», но тот игру не принял и трубку сердито отпихнул.
Анна-Мария тем временем явно рассердилась.
– Я не понимаю, что с тобой случилось, – сухо сказала она. – Мне некогда разговаривать. Я ухожу на экологический семинар… Если вернешься раньше меня, ключи будут у соседей.
– Послушай, – выкрикнул Сашок, но поздно – Анна-Мария уже повесила трубку.
Некоторое время Сашок огорченно молчал. «Сэр» забрал у него телефон и сочувственно сказал:
– Такая тактика могла привести к результатам, обратным желаемым.
Сашок же только пожал плечами. Что ж тут поделаешь…
Тем временем суперлимузин уже пробился сквозь пробки в районе Ватерлоо и приближался к «Элефант энд Касл».
«Слон и Ладья» – все-таки надо быть шахматистом, чтобы жить в районе с таким названием», – промелькнуло в голове у Сашка.
– Мистер Тутов, – нарушил наконец молчание «сэр», – расскажите, пожалуйста, все с самого начала.
Да нечего особенно рассказывать! Все произошедшее было похоже даже не на триллер, а на какую-то пародию! Никаких больших денег, никаких наркотиков или там секретных документов.
– Чего они от меня хотят, – говорил Сашок, – понять совершенно невозможно. Сначала подменили мне портфель, всучили всякую дрянь: ржавый будильник, словарь, веревку какую-то промасленную… Ну скажите, может быть в этом хоть какой-то смысл? А имена-то какие: Беник, Дынкин, Лещ… Дынкин, кстати, почему-то негр, хотя по речи – чистый рецидивист из какой-нибудь… Коломны…
– Не торопитесь так, мистер Тутов, – прервал Сашка «сэр». – Вы говорите, Беник? Расскажите, пожалуйста, о нем поподробнее.
– Да что там рассказывать! Состарившийся мелкий уголовник с претензией на клоунаду!
– Нет, нет, опишите как можно подробнее его внешность и манеру говорить. Например, есть ли у Беника золотые зубы?
– Да, да, есть!
– Один или два?
– Кажется, два.
– Он не хромает случайно?
– Да, слегка, хотя старается это скрыть. Но я заметил… Однажды мы с ним ехали в поезде…
– Ах вот как, вы с ним даже вместе путешествуете? Настолько сблизились?
– Да нет, вы не понимаете…
И тут Сашок густо покраснел, сбился, стал что-то горячо доказывать, но сам понимал: чем правдивей его рассказ, тем нелепее он звучит. «Эх, наврать бы с три короба, сочинить, что Беник на меня пистолет направлял, а Дынкин нож к горлу приставил, а в портфеле был подозрительный порошок! Вот тогда все звучало бы правдоподобно и красиво, мне бы, может, руку бы пожали с чувством, поблагодарили, как героя! А так, вон как подозрительно смотрит «сэр» этот фигов… «Экий лживый дурачок», – небось про меня думает. Ну и правильно, я бы и сам в такую чушь не поверил».
«Сэр» несколько раз заставил Сашка рассказать свою историю, периодически отворачиваясь к монитору компьютера и быстро скользя пальцами по клавиатуре. Больше всего, кажется, его интересовал Беник. «То ли они из МИ-5, из контрразведки, то ли на Дынкина работают», – размышлял Сашок. И наконец не выдержал, перебил «сэра» решительно:
– А вы сами-то откуда, сэр?
– Мы? – удивился вопросу тот. – Мы, допустим, из Мозамбика. Условно говоря.
И тут автомобиль, заехавший тем временем глубоко в недра Кэмбервелла, вдруг остановился в каком-то довольно глухом переулке.
– Мистер Тутов, – вежливо, но не терпящим возражений тоном сказал «сэр», – здесь вам нужно будет ненадолго выйти из машины.
Сашку стало страшно.
– Зачем?
– Вам не помешает глоток свежего воздуха, вас, мне кажется, чуть-чуть укачало.
– Да нет, нисколько!
– Какой вы упрямый, ей-богу! Просят вас по-хорошему: будьте любезны, выйдите на секунду.
Один из «шкафов» открыл дверцу и легонько подтолкнул Сашка к выходу. «Делать нечего: или застрелят, а скорее всего просто уедут и оставят стоять посреди улицы», – подумал Сашок и вышел наружу. Но ничего подобного не произошло. Дверца захлопнулась, и он минуту или две простоял рядом с диковинной машиной под недоуменными взглядами местных, в основном чернокожих, жителей.
«Ах, вот в чем дело, им просто надо было перекинуться парой слов, чтобы я не слышал», – догадался Сашок. И точно – дверца опять распахнулась, «шкаф» выскочил наружу и кивнул Сашку головой – полезай назад, дескать. И когда Сашок усаживался, ему показалось, что «сэр» быстро спрятал свой чудной телефон под компьютер – видно, с кем-то провел беседу.
– Ну что, подышали? Вот и славно! Теперь поедем дальше, – сказал «сэр», делая вид, что это именно Сашок настаивал на остановке. – Теперь нам осталось только одно небольшое дело. Потом мы отвезем вас домой.
Вскоре лимузин остановился снова.
– Извините великодушно, – сказал «сэр», – мы попросим вас выполнить еще одну нашу просьбу, возможно, она покажется вам странной.
«Сэр» дал знак «шкафам», и те принялись быстро напяливать на Сашка какие-то странные предметы. Сашок просто онемел от изумления и возмущения. В полумраке он не мог разглядеть, что именно на него надевают. И только когда его опять вытолкнули из машины, он обнаружил, что выряжен в шикарный, расшитый шелком и золотом, узбекский халат. Один из «шкафов» вылез за ним вдогонку и водрузил ему на голову тюбетейку, бормоча: «Sorry, we forgot» – извините, забыли, дескать.
Машина стояла рядом с многоэтажным современным домом, частью так называемого «истейта» – незавидного места жительства, рассадника наркомании, преступности и грусти. Через некоторое время стекло машины опустилось, вылезла голова «шкафа», пробормотала сквозь зубы: «Повернитесь чуть правее, пожалуйста». Сашок покорно повернулся – ему уже стало все безразлично, пусть рассматривает, кто там его должен увидеть. Наконец дверца снова открылась, Сашок погрузился на заднее сиденье, и машина рванула с места. С него сняли узбекский наряд, а «сэр» открыл оказавшийся все же в машине бар, налив себе и Сашку по доброй порции виски.
– Да я вообще-то не очень… – вяло попытался отказаться Сашок.
– Это «Лефройг», 20-летний! – с негодованием воскликнул «сэр».
Сашок покорно взял толстый бокал с коричневой жидкостью на донышке в руку. Поднес ко рту. Виски почему-то пах паленым деревом. «Небось какую-нибудь гадость подмешал», – мелькнула мысль. Но было уже все равно.
Напиток Сашку не то чтобы понравился – но, без сомнения, примирил с действительностью. Даже машину он вдруг оценил – так бесшумно и красиво двигалось это чудовище.
«Шик, между прочим», – подумал Сашок. А «сэр» тем временем принялся читать лекцию о достоинствах односолодового виски.
Сашок, видно, слегка вздремнул, потому что неожиданно оказалось, что машина остановилась у его дома.
– От тебя пахнет спиртным! – встретила его Анна-Мария.
– Я тебе все сейчас объясню…
– И что за машина тебя привезла?
– Ты не поверишь…
– Я тебе действительно, возможно, не поверю, – прервала его Анна-Мария. – После нашего разговора я набрала 1471 и узнала, с какого номера ты звонил. Я позвонила туда, хотела объяснить, какую тебе еду оставила. Оказалось, что ты звонил из автомата – с вокзала «Ватерлоо». Жалкий обманщик!
Объяснять что-либо было бесполезно. Жена обиделась и не желала с Сашком разговаривать, и он пошел спать, так и не рассказав ей ничего.
Пойти-то он пошел, но реально заснуть долго не получалось. Ворочался, ворочался, скрипел зубами. Сон не приходил, потому что ему очень было обидно, что его заподозрили в обмане. Нет, не просто обмане, а обмане корыстном! Неужели Анна-Мария так плохо его поняла за годы совместной жизни? Разве не она совсем недавно говорила знакомым со скрытым оттенком гордости: «Саша никогда не лжет»? Дескать, вот такой оригинальный чудак, такой эксцентрик, но разве это по-своему не красиво?
И что же теперь, разуверилась в нем так быстро? Из-за одного странного случая готова отвергнуть или, по крайней мере, подвергнуть сомнению всю его персону, всю его личность, как будто весь его годами создававшийся облик есть обман, иллюзия? Да она так запросто всю его жизнь зачеркивает? Где, где знаменитый английский принцип «benefit of the doubt»? Мы же не в России, где, как считается, доминирует «презумпция бяки». Здесь же, в Англии, напротив, предполагается презумпция невиновности, положительности, необходимости дать шанс человеку, доказать, что он не так плох, как могло кому-то показаться.
И вообще. Разве не англичане придумали термин «white lies» – «белой лжи»? Что не совсем точно, но примерно соответствует русскому «ложь во спасение». Причем в список лжи белой может включаться неправда, иногда даже неприкрытая, откровенная, наглая, нарочно не прячущаяся – и тем самым как бы уже и не ложь вовсе, а социальная условность, приемлемый способ, фигура умолчания? Во имя благородной цели – не признаться в высоких эмоциях, в благородных порывах, которые, конечно же, надлежит скрывать джентльмену. Ну и даме тоже. Стыдно демонстрировать благородство и альтруизм, надо из них делать тайну. А поймали – ври! Все поймут, что это – во спасение. Что это – «белая ложь».
Ну, или вот, скажем, такая ситуация: что-то кто-то про кого-то сказал нехорошее за глаза. Нехорошее, обидное, но правду. Про габариты, например, лысину или еще что-нибудь этакое. А тот, о ком была речь, случайно услыхал из-за угла. Явился и предъявляет претензию. Ослышался я или как? Конечно, необходимо соврать. Конечно, конечно, ослышался! Не потому, что боишься последствий, а потому что нельзя говорить гадость в глаза. И спасение – тут же соврать на этот счет публично. И неважно, что никто в это не поверит. Лица будут спасены, вот в чем дело. А это великое дело. И в этом – суть знаменитого английского лицемерия. Сашок постепенно пришел к выводу, что оно, это лицемерие так называемое, в общем-то замечательная вещь. Помогает людям как-то жить друг с другом. Отсюда же и политкорректность выросла. Тоже в основе хорошая вещь, хотя в больших количествах и становится трудно выносима.
Анна-Мария как-то объяснила ему, что для англичан понятие «fair play» – то есть справедливой, честной игры – гораздо важнее правды. А разве это не одно и то же, удивлялся Сашок. Нет, не совсем, отвечала Анна-Мария. А помолчав и подумав, добавляла загадочно: даже и совсем нет. Хотя они, конечно, и родственники, но не самые близкие. А ты же знаешь, какие сложные отношения бывают даже между родными братьями, не говоря уже о двоюродных.
Нет, ну разве же это не англичане про ложь так много понапридумывали всякого такого? Да они – первейшие спецы по лжи! Недаром для нее у них столько терминов и хитрых выражений. Уж они-то ее исследовали глубже всех остальных народов. Понимая ее всемирно-историческое значение. Парадокс здесь вот в чем, как-то сказала Сашку Анна-Мария: все народы врут, производят ежедневно и ежеминутно тонны вранья – и на бытовом уровне, и на государственном, и на всех прочих. Но англичане – честнее других на этот счет. Понимают неизбежность этого явления. Нет, нет, они вовсе не поднимают ложь на щит. Это печально, но… они видят в ней неизбежное зло. Достойное осуждения, но не абсолютного. Учитывая объективную слабость человеческой натуры.
Тут с уст Сашка чуть было не сорвалось: да, ты права, это, наверно, как с адюльтером, общество осуждает, осуждает, но остановить этого явления не может и не сможет никогда. Даже в строго исламских странах, где за это дело положена смертная казнь, ничего не получается…
Но Сашок вовремя все-таки остановился. Понял неуместность, бестактность сравнения. В данном контексте. С данным собеседником. То есть проявил столь высоко ценимую англичанами – выше правдивости – тактичность. Иначе говоря, сэкономил на правде слегка.
И не от англичан разве слышал Сашок рассуждения о том, что умение лгать – одно из самых радикальных отличий человека от животного. И что страдающие многими психическими болезнями или дефектами развития лгать не могут. Пораженные аутизмом или синдромом Аспергера – тоже. Или вот: жил всю жизнь человек, жил, социально преуспевал, карьеру делал, а на старости лет заболел бедняга мучительной болезнью Паркинсона. И одно из проявлений болезни – человек теряет способность лгать. Ведь надо иметь мощное воображение, обладать высокоразвитым абстрактным мышлением, чтобы нарисовать в своем сознании то, чего не было, а потом еще и передать это другим – да еще правдоподобно, убедительно… Без умения лгать не было бы искусства, по крайней мере художественной литературы уж точно никак… А некоторые даже полагают, что и религии быть бы не могло, с ее великой утешительной абстракцией (про жизнь после смерти). Что ни говорите, а умение лгать требует больших талантов. И англичане им вполне владеют.
Оскар Уайльд – гений, который мог появиться только в Англии и которого, видимо, надо считать изобретателем «стёба». Так вот, он написал эссе под названием «Упадок лжи», в котором отчасти всерьез изложил мысль, что истинная цель искусства – вовсе не отражать жизнь, а «рассказывать красивую неправду». (Lying, the telling of beautiful untrue things, is the proper aim of Art!)
Один из двух дискутирующих на эту тему персонажей сокрушается по поводу пагубного увлечения искусства натуральностью, естественностью, природностью. Он сильно огорчен стремлением непременно отражать реальность. Вот в чем причина упадка как самого искусства, так и общества и его морали. Интересно, Уайльд это совсем всерьез или – как раз – «красивая неправда»? Или и то и другое сразу? Так сказать, в каждой шутке есть доля шутки?
А в какой, интересно, стране проводится ежегодный «Большой конкурс вранья», который устраивает клуб «Крик Крэк»? Нет, это безусловная правда, что именно англичане подняли художественное вранье на принципиально новый уровень – когда оно даже не пытается быть правдоподобным. «Три мудреца в одном тазу пустились по морю в грозу»… «Three wise men of Gotham went to sea in a bowl…»
И кто, кстати, выражение «stretching the truth» – «растянуть правду» – придумал? Пушкин? Нет, это ваше, чисто английское выражение. Чаще всего означает: преувеличить слегка, натянуть, растянуть правду… Ведь так часто граница между правдой и ложью оказывается нечеткой, размытой, и если залезть за нее совсем слегка… И очень близкое, но не абсолютно то же самое – to bend the truth – прогнуть правду. Нажмешь, заставишь ее, голубушку, чуть-чуть выгнуться в ту или иную сторону, и глядишь, уже не различить, где эта самая несчастная граница! Это ведь все так субъективно! А еще вот это чудное – to be economical with the truth!
Разве не гениально? Особенно для нации великих экономистов. Быть бережливым с истиной. Ну ведь и в самом-то деле, поди плохо – уметь экономно расходовать такую ценную субстанцию, как правда? Беречь ее, лапушку, необходимо, заменяя, где можно, на эрзац! Экономика должна быть экономной. И расход правды – тоже.
Но в таком случае чего же так взъелась на него Анна-Мария? Что это она вдруг превратилась в такую пуристку? Уподобилась какой-нибудь русской Марье, которая не желает мужику своему простить небольшой спасительной лжи? Вернее так: простить-то она его в итоге простит, куда денется, но только – после основательного вытья и причитаний, а в семьях попроще и не без рукоприкладства. И после унизительных извинений главы семейства. Так, по крайней мере, представлял себе русскую семейную жизнь Сашок. Может, и неверно представлял. Откуда ему было знать?
Как бы то ни было, Анна-Мария – не баба Маня какая-нибудь, скалки в руку не возьмет. Извинений требовать тоже не станет, причитать вслух и ругаться – тем более. Но не простит. Может не простить. Бог ее вообще знает, что теперь будет. У них же семья ненормальная, они и не ссорились никогда. Практического опыта никакого.
Но все же, ворчал Сашок себе под нос, ворочаясь на королевского размера кровати, как-то это все не по-английски. Если уж англичанка, то будь добра и веди себя соответственно. А то, понимашь…
 | Андрей Остальский. Английская тайна |