Возможно, любовь тоже исчезнет в наступающем суровом мире, где можно будет не только обрести долголетие, завидное здоровье, быстроту реакции и увеличить объем памяти, но и убрать из нашей сути все, что причиняет страдания?
Это уже не теория, Максим и Аллуэтта столкнулись с этой проблемой лицом к лицу. И им предстоит трудный выбор… и не совсем ожидаемое решение.
Глава из книги:
Еще около часа священник просто прогуливался по огромной территории лаборатории, так это выглядело, потом подошел к Максиму и долго стоял у него за спиной, словно понимая, что происходит на дисплее.
Максим постепенно накалялся, священник как будто чуял, а может, и чуял, профессия обязывает, вдруг сказал негромко:
– Я придумал, как вы можете обращаться ко мне…
Максим обернулся, так жутко перекривив шею, что в затылке стрельнуло.
– Ну?
– Отец Дитрих, – сказал священник еще тише. – Я тоже играю в ту байму, о которой сейчас говорили ваши Георгий и Джордж. Только я не позволяю себе кач троллей, эльфов или еще чего-то нечестивого!.. Я там великий инквизитор, а имя успел взять «Отец Дитрих», опередив сразу сто человек на долю секунды. И там воюю за церковь, за веру, за величие человека.
Максим сказал потрясенно:
– Блин… У вас какой левел?
– Девяностый, – ответил священник гордо. – Пока предельный, хотя обещают в аддоне добавить еще пять вместе с новыми локациями.
– Братство «Святого Христа»? – спросил Максим. – Альянс Северный, клан Вечной Весны, гильдия Светлого Меча?..
Священник гордо улыбнулся.
– Ого, знаете?
– Еще бы, – ответил Максим. – Я в клане Меченосцев, мы с вами в одном альянсе. Боремся против Темных. Увы, у меня левел пока лишь восемнадцатый, но в церкви, видимо, больше времени для кача.
– У меня доспехи архангельские, – ответил священник скромно, – а меч вообще получил из рук самого Гавриила за уничтожение Содома! Я его уже восемь раз стирал с лица земли, но больше ничего не выпало. А умение паладина восстанавливаться после ранений получил еще на восьмидесятом.
– Здорово, – признал Максим с завистью. – Тогда, гм, вам появляться здесь будет не так уж… трудно. Вот там свободный дисплей, видяха ультра, даже при осаде замков не тормозит, будь там миллион сражающихся, ультравысокое разрешение, и все настройки на пределе… Можете пока попробовать, если свой пароль вспомните.
Священник кивнул и быстрыми шагами направился к указанному месту, а опустился в кресло так стремительно, словно упал.
Френсис, который все замечает, подошел на цыпочках и прошептал, оглядываясь на священника:
– И на фига ты ему брякнул про свободный дисплей?
– Можешь не шептать, – сказал Максим, – теперь уж ничего не услышит.
Фрнсис оглянулся.
– Ага, сразу в пати и на босса… Конечно, с таким левелом в любой отряд ухватят!
– Потому я и брякнул, – ответил Максим чуточку виновато. – Девяностый, это же надо!.. Само вырвалось, когда он вот так скромно, что чуть не лопнувши, упомянул о своем левеле и доспехах, каких не было даже у Ахилла…
– Ну да, – согласился Френсис, – я бы тоже зауважал. Но теперь надо думать, как выжить этого попищу.
– Я лоханулся, – признал Максим. – Но шеф никогда не бывает виноватым, верно? Так что берись, исправляй. Одно дело, когда он будет заглядывать к нам на четверть часа, даже хорошо, поржем над шаманом, разрядка нужна, но – время делу, а не потехе!
Аллуэтта резко повернулась, запоздало уловив намекающие знаки Анечки. Максим шел не к ним, но, заслышав громкие голоса, остановился, вперил тяжелый взгляд в Аллуэтту.
Ее пылающее гневом лицо начало медленно терять боевую окраску, она опустила голову и даже помяла в ладонях передник..
– Что случилось? – спросил Максим.
Она ответила с великой неохотой:
– Мы тут обсуждали появление этого… ну, жертвоприносителя. Это же какая дикость! У нас что, Средневековье?
Он ответил мирно:
– В какой-то мере да. У вас на цепочке что, фигурка из гороскопа?
Ее рука взметнулась к груди, там на тонкой цепочке тревожно заколыхалась крохотная фигурка сказочного животного, попытавшегося сбежать от грозного босса.
– Да, – ответила она послушно, – это Козерог. Но это не суеверие, а просто украшение…
– И смарагд в колечке, – добавил он, – защищает от дурного глаза. Дикое суеверие, кстати. Церковь против этого борется. Если уж всю правду, то именно церковь первой взялась масштабно вытаскивать человечество из тьмы и дикости. Причем все человечество, а не какой-то свой народ. Запретила человеческие жертвоприношения, запрещала войны и кровавые турниры, отлучала самых воинственных от церкви, запрещала луки и арбалеты, проповедовала доброту, строила при монастырях школы, где учили народ грамоте…
По ее лицу было видно, что контрдоводов у нее море и два океана в придачу, но вдруг шеф возьмет и уволит, потому лучше молчать в тряпочку, зато Френсис сказал с неудовольствием:
– Шеф, мы это знаем. Аллуэтта говорит о другом…
– А дело в том, – сказал Максим, – что человечество нужно тащить из тьмы долго, очень долго. Церковь этим и занималась. Но сейчас наконец-то наблюдается расцвет взращенной в стенах монастырей науки и высоких технологий! Мы тоже тащим человека из тьмы, да еще и намного быстрее, чем церковь, чего церковь пока принять не может. Или не верит глазам своим.
Георгий сказал зло от своего стола:
– Значит, церковь должна отступить и не мешать.
Максим развел руками:
– Дорогой, где ты видишь мир из одних ученых?.. Некоторое время будем тащить человека вместе, потом церковь постепенно уйдет в прошлое, а мы потопаем дальше одни. А пока на лечение от сглаза, на приворотные зелья и амулеты люди тратят по семнадцать миллиардов долларов ежедневно… до тех пор и для церкви найдется работа.
Френсис охнул в недоверии:
– Неужели… семнадцать миллиардов?
– Загляни в инет, – посоветовал Максим. – Посмотри, сколько стоят услуги ведьм, колдунов и прочих экстрасенсов. И как часто к ним обращаются. Мы все еще в Средневековье, дружище!.. А что с церковью трения… так это норм. Придет время, ототрем ее от процесса. В сингулярности – точно мы будем, она – нет.
Аллуэтта некоторое время кипела, рвалась возражать, дети и женщины живут больше эмоциями, но то ли не отыскала убийственных доводов, то ли не решилась раздражать, гордо вскинула голову и ушла вытирать несуществующую пыль со столов, ровная и уже холодная, как айсберг.
Священник пробыл перед монитором недолго, босса сообща завалили, и пати распалась, а девяностолевельному уже неинтересно в сольном каче. Осада только через трое суток, новые пати для рейдов на боссов тоже начнут собирать не раньше, чем все закончат работу и после ужина сядут к мониторам.
Все как-то сразу заметили, что он отодвинулся от стола, размял плечи и поднялся.
– Сейчас проповедь закатит, – сказал Георгий.
– Или кадилом по колбам шарахнет, – ответил Джордж. – Я его тогда самого…
Священник величаво огляделся, перекрестился, отчего громадный крест на груди передвинулся с одной стороны на другою, и нехотя вернулся на место.
Все наблюдали, как огляделся, кого бы просветить насчет направляющей роли партии и церкви, заметил прилежно рассматривающего что-то мелкое на матовом стекле Евгена, направился уверенно и важно к нему, явно заблудшему чаду, они же все заблудшие, только церковь безупречна, потому и ведет это стадо к свету, а эти дураки еще и упираются, о каком-то прогрессе и знании говорят, когда апостолы четко сказали: никакие знания человеку не нужны, а только вера и ничего, кроме веры.
Максим поглядывал искоса вслед священнику, очень не хотелось бы, чтобы этот вчерашний день вмешивался и вообще путался под ногами, но тот прошел мимо скрюченного над микроскопом нейрофизиолога и отправился к кофейному аппарату, перекрестил его и велел сварить ему крепкий кофе.
Максим перевел дыхание: не стоит позволять мешать Евгену, тот уже несколько месяцев работает с поведенческими реакциями муравьев, у тех в мозгу всего один ганглий, редко у какого два, и Евген обещал одним махом решить загадку их сложного общества, когда у муравьев по ганглию, а сообща создают то, что не всякий дворник сумеет, а еще и перепрограммировать этот ганглий, чтобы работал, как пять, а лучше – дюжина.
Это намного легче, уверял он, чем разобраться в ста миллиардах ганглий в человеческом мозгу, из которых почти все ни хрена не делают, а есть просят.
Ревнивее всего к нему присматривается Френсис: хитрый хохол выбрал, по его мнению, более легкий путь, вдруг да в самом деле обгонит, способ многообещающий.
Оглянувшись на священника, он подошел к Евгену, сказал самым доброжелательным голосом умудренного жизненным и научным опытом товарища:
– Кончал бы возиться с этими тараканами! Лучше бы помог моим мышам сделать контрольные замеры после внутривенных вливаний.
– Сам ты таракан, – сообщил Евген, – а это муравьи!
– А что, – изумился Френсис, – есть разница? На физиологическом уровне?
– На физиологическом и у тебя нет, – пояснил Евген добросовестно, не замечая иронии, – а вот на социальном… Муравьи, к примеру, разумны, а вот ты и тараканы, увы-увы…
Френсис изумился:
– Это с чего вдруг твои мураши?
– На мой взгляд, – терпеливо пояснил Евген и даже постучал костяшками по столу, глядя на Френсиса очень выразительно и весьма намекающе, – единственное различие между разумным и неразумным – это война и взаимоистребление. Ни одно животное не убивает себе подобного! Только люди и муравьи.
Священник, который так хочет величаться ником самого отца Дитриха, подошел с чашкой в руке, прислушался и сказал Френсису с мягкой строгостью:
– Чадо Френсис, вы не политкорректны! А церковь, придумавшая политкорректность и вдалбливавшая ее в головы верующих, этого не одобряет.
Френсис изумился:
– В чем? Это же строго научные данные.
– В науке нужно выделять только факты, – сказал священник наставительно, – которые учат милосердию, терпимости, толерантности и мультикультурности. Например, в муравейниках, как я слышал, живут всякие мелкие жучки, которых муравьи не обижают и даже подкармливают…
– Как и мы домашних собачек, – сказал Френсис, – кошечек и прочих попугайчиков. Но при чем тут…
– При том, – мягко, но настойчиво прервал отец Дитрих. – Мы должны выпячивать факты добра и милосердия и замалчивать факты зла и несправедливости. Наука должна быть социально ориентированной! Этому учит церковь, это путь ко всеобщему очищению и покаянию.
Евген поддержал от своего места с восторгом:
– Все верно сказал товарищ священник!.. Наука должна быть социально ориентированной. Обязана. Зачем нам наука, что не идет навстречу церкви и трудящимся?.. Простой человек, налогоплательщик, на котором стоит вся наша демократическая система, понимает, что есть наша наука, а есть не наша. Наша – это которая придумывает, как получить урожай на полях и огородах выше, чем деланье не нужных народу айфонов и айпадов. Это не наша вбухивает миллиарды долларов на не нужные народу телескопы на каких-то там орбитах, а еще строит коллайдеры, из-за которых черные дыры одна за другой… Нет чтобы еще один храм Василия Блаженного или Христа Спасителя… Кстати, он нас спас от Наполеона или от Мамая?
Священник выслушал, повернулся к Френсису и сказал наставительно:
– Видите? Чадо Евген хоть и младший научный сотрудник, но понимает все как старший! Точно заслуживает прибавку к жалованью и продвижение по служебной лестнице. Только не от Наполеона спас, а в честь победы над Наполеоном этот храм воздвигнули!
Он вперил взыскующий взор в Максима, тот дернулся: как-то трудно отделаться от ощущения, что священник не то прикалывается, не то троллит, ну как можно всерьез нести такую чушь, неужели мы в самом деле проходим очередной этап Средневековья, куда от реалий денешься…
– У нас, – сказал он, видя, что все взгляды скрестились на нем, – нет служебной лестницы!
– Тогда по научной, – уточнил священник. – В науке тоже нужно двигать нужных обществу товарищей.
Френсис добавил шепотом:
– А не всяких там шибко умных.
Священник покосился в его сторону с подозрением ответственного и поставленного самим Господом человека.
– Чадо, вы что-то сказали?
– Да, – воскликнул Френсис с восторгом, – я все понял, как только вы сумели выразить все мудро и емко, просто афористично! Наука существует на отчисления с налогов, потому должна и служить народу и даже людям!.. А что простому демократичному человеку и его огороду дают эти коллайдеры?..
– Вот-вот, – сказал священник авторитетно и, гранитно развернувшись, словно статуя на колесиках, двинулся к выходу. – До завтра! Хотя, может быть, и пропущу по великой занятости пару деньков или недель…
Френсис сказал шепотом ему вслед:
– Не пойму, прикалывается или всерьез?
– Тоже ломаю голову, – признался Максим. – А великая занятость его на ближайшие дни обеспечена. Альянс Серых Рыцарей объявил войну альянсу Северному.
Евген вздохнул.
– Никакого прикола. Вообще-то, очень положительный товарищ, я заглянул в его досье. Не пьет, не курит, не замечен, не привлекался, морально устойчив, жену не бьет, даже собаку не обижает, с соседями здоровается, в ванной не дрочит… С таким можно в разведку: не предаст, не бросит, прикроет огнем, а раненого вытащит, ибо так принято и так положено. Разве не такие должны рулить и даже править?
Френсис сказал нерешительно:
– Ну, вообще-то, как бы да… Но, я слышал, что рулить должны подонки. Или мерзавцы.
– А кто лучше?
– Ты хотел спросить, кто хуже?
– Ну да, кто хуже, чтоб лучше? Шеф, а вы как думаете?
Максим огрызнулся:
– Ну, у тебя и вопросы!.. Чего это я буду о политике думать? Давай я тебе расскажу лучше, как умножать два на два?
– Это и без тебя знаю, – ответил Френсис с самым независимым видом. – Если, конечно, отыщу калькулятор.
– Тогда иди и делай, ты еще вчерашние результаты не положил мне на стол!
Френсис исчез с подчеркнуто испуганным видом. Максим покосился на Аллуэтту, та разносит кофе, у каждого стола останавливается, что-то спрашивает, вон Евген даже мышь вытащил из бокса и, держа за хвост, рассказывает ей что-то горячо, тыкая пальцем в толстое мышье пузцо.
Аллуэтта подставила ладони, Евген осторожно опустил туда подопытную. Его голова почти касается Аллуэттиной. Максим ощутил непонятное неудовольствие, отвернулся к микроскопу.
Чем-то доставшимся от диких предков ощутил приближение Френсиса, хотя тот не сопел, не хрюкал, не топал и не распространял дурные запахи. Во всяком случае, Максим ничего не слышал, но зачуял и повернулся навстречу, уже злой и взъерошенный.
– Ну чего тебе, инсургент?
Френсис сказал испуганно:
– Ничего, шеф, ничего личного, все по делу. Не помешал бы микроскопик…
– У тебя же два!
Френсис поморщился.
– У моих разрешающая способность всего двухтысячекратная, а больше и не выжать из оптических.
– А ты что, на электронный замахнулся?
Френсис поморщился.
– Кому нужно это старье?.. Мне бы сканирующе зондовый… А лучше зондово-агельнотентриновый…
– Ого, – сказал Максим. – А тебе он остро нужен?
Френсис сказал тихо:
– Не так уж и остро, но через полгода нужен будет позарез! А просить нужно сейчас. Особенно пока Аллуэтта еще здесь. Уйдет – ни хрена не получим.
Максим осторожно повернул голову, но увидел, что Аллуэтта смотрит в его сторону, и торопливо перевел взгляд дальше, царственно обозревая пространство, сказал громко:
– Если зондово-тентриновый, то можно поставить вот там… или вон там… Места хватает, хотя это здоровенная установка, похожа на поставленный на попа танк.
– На какого попа? – спросил Френсис. – Отца Дитриха?
– Да какой из него отец Дитрих, – сказал Максим сварливо. – Тот был худой, насколько я помню.
– В мечтах мы все худые, – ответил Френсис. – Я видел твоего аватара!.. Какие перья, какой голос!.. Про два меча вообще молчу. Ты чего так напрягся? Аллуэтта?
Максим поморщился.
– Не напоминай мне об этой дурехе.
– От умных женщин, – сказал Френсис, – уходят к настоящим. Твоя Аллуэтта – настоящая, чего ты нос воротишь? Из-за того, что богатая?..
– Эта дура, – переспросил Максим в диком изумлении, – настоящая?
Френсис воззрился на него с покровительственным интересом.
– А ты думал? Что такое настоящая?.. Женщина в первую очередь должна быть любящей и преданной. Потом – все остальное. А у твоей Аллуэтты…
– Она не моя!
– Ничего, – утешил Френсис злорадно, – будет. У нее и то, что в первую очередь, и что во вторую, и что в третью!.. У нее все есть!.. А еще и то, чего у других нет. Да из-за таких женщин войны начинались!..
– Дикие были, – сказал Максим с отвращением. – Мы в сингулярность идем или куда?
– Лучше идти с женщинами, – сказал Френсис мечтательно. – Хоть в сингулярность, хоть в засингулярность…
Георгий запустил в ящичек пару белых мышек, поискал взглядом Аллуэтту, но то ли пожалел, то же решил, что испугается и выпустит по дороге, понес сам, посвистывая и что-то намурликивая бодрое.
Френсис проводил его взглядом, не выпуская из поля зрения и Аллуэтту, сказал философски:
– Ученый может сыграть роль жиголо… А почему бы и нет, если после рюмки алкоголя жаждется приколоться? А женщины… ну, на то они и женщины, чтобы не увидеть разницы.
Максим сказал нервно:
– Но конфа закончена, мы в работе. Шуточки за бортом!
– Это для тебя, – протянул Френсис, – но вот кто-то жаждет продлить.
Он говорил достаточно громко, Джордж сдвинул наушники и уточнил зловещим голосом:
– А некто вообще не считает это шуточкой.
Френсис проговорил трагическим голосом:
– Неужели нашего шефа заставят жениться на дочери мультимиллиардера?
– И мы потеряем ученого, – подхватил Джордж. – Какой светильник разума погас! Какое сердце биться перестало!
Максим прикрикнул:
– Но-но, сердце еще бьется. И светильник вы пока не загасили, морды злорадные, хоть и стараетесь… Все за работу!.. Порадуем нашего священника данными о божественном вмешательстве в эволюцию.
Джордж полюбопытствовал:
– А какими-такими данными?
– Любыми, – отрезал Максим. – Научное мышление зародилось в монастырях, так что вся наука – порождение церкви. И все, что сделаем, во славу церкви. А если она, дура, этого не понимает, то и хрен с нею! Дети обязаны идти дальше родителей.
– Вот мы и пойдем, – сказал Френсис бодро, – а церковь как хочет.
 | Юрий Никитин. Alouette, little Alouette… |