Идет Первая мировая война. Из здания Генерального штаба похищены секретные документы. На их поиски брошена группа блестящих контрразведчиков, которым поставлена задача – любой ценой обнаружить и вернуть бумаги. Есть подозрения, что кражу совершили японские ниндзя, поэтому к делу привлекают Василия Щепкина, который работает под прикрытием кинобизнесмена. Имея за плечами многолетнее обучение в Японии и черный пояс по дзюдо, он прекрасно знает Японию и тонкости жизни островитян…
Прототипом главного героя стал человек‑легенда, основатель борьбы самбо Василий Сергеевич Ощепков. Сюжет книги лег в основу нашумевшего телевизионного сериала «Курьерский особой важности».
Отрывок из книги:
Новоявленный художник Григорий Скорин сидел в своем купе, крутя в руке нож, и смотрел в окно. Настроение было мрачным, мысли в голове путались и скакали, словно воробьи по крыше.
Он только что понял, что влез в авантюру, причем чужую. И не знал, куда она может привести. А что гораздо хуже – не знал, как из нее выбраться.
Сомнений в том, кем является на самом деле этот меценат Щепкин, больше не было. Григорий все понял, когда увидел рядом с ним рослого красавчика явно кавказских кровей. Его Григорий приметил еще тогда в трактире, когда жандармы и городовые выводили задержанных на улицу. Красавчик что‑то выговаривал одному жандарму и указывал на двери трактира.
Ясно, что он легавый, ясно, что и Щепкин, и тот третий, «оператор», тоже легавый. Целая группа жандармов маскируется под работников этой самой синемы. Для чего? Вот этого Григорий не знал и сколько ни ломал голову, ничего придумать не смог. Понятно, что не из‑за него весь сыр‑бор. Понятно, что Зинштейн и вся его свита – и впрямь артисты. Григорий успел с ними пообщаться, так что ошибки никакой нет.
Та красивая мамзелька, что приехала с легавыми, тоже, видимо, актриса. Уж больно хороша. И кривляется, и глазки строит. Полюбовница Щепкина? Хотя неважно.
А что теперь делать ему? Прыгать на первой же станции и давать деру? А как же месть? Слово папане дал, негоже соскакивать. Папаня и брательник, царствие им небесное, уже в землице сырой. Зарыли, креста не поставили, ладно хоть попик бы какой молитву прочел.
Может, сперва прибить этих легашей, а уж потом уходить? Легко сказать – прибить! Эти двое Щепкину под стать – здоровые, сильные, тренированные. Григорий мог отличить простого амбала от подготовленного бойца, сам таким был. Так вот эти – бойцы. В открытую лезть никак – шум будет, да и как бы по шее не схлопотать. Бить в спину? Момент подгадать надо. И потом, всех троих не подловишь. Хотя бы этого Щепкина.
Но зачем они устроили балаган со съемками? Зачем едут на край света, в этот проклятый Владивосток? Что за игра? Любопытно.
Хотя излишнее любопытство до добра никогда не доводит. Так что делать?
Григорий думал. Вернее, пытался думать. Но выходило плохо. Он сам не знал, чего хотел, не знал, что делать дальше, не выстроил еще план. И оттого маялся, злился на себя, и на легавых, и на Зинштейна, который втянул его в эту историю. Хотя, чего тут врать, сам в нее влез. Видимо, пора вылезать. Но как?
Григорий опять крутанул в руке нож. Хороша финка. Из хорошей стали сделана известным мастером. Длина клинка невелика – почти три вершка, рукоять такая же. Небольшой односторонний ограничитель. В руке сидит как влитая. Клинок в тело входит легко даже при несильном ударе. Если, конечно, уметь. Григорий умел, не зря долго тренировался.
Ну что, всадить Щепкину под лопатку и деру? Или подождать, посмотреть, что эти легаши задумали? Как быть?
У двери раздались шаги, громкий голос весело проговорил:
– Мон шер ами! Где вы там?
Дверь начала открываться.
Неуловимое движение, и финка исчезла из вида. Григорий откинулся на спинку и встретил возникшего в проеме двери Зинштейна ленивой улыбкой.
– Пан режиссер.
– Как устроились? Не первый класс, зато одни, – чуть виновато улыбнулся Зинштейн.
– Не княжеский дворец, но жить можно, – кивнул Григорий. – А вы как?
– А мы к вам по делу. Пора начинать работать. У меня тут наброски… костюмы, декорации, кое‑какие идеи по главным персонажам. Надо бы все это оформить. Не обязательно сразу красками в цвете, можно итальянским карандашом. У вас ведь наборы с собой?
Григорий кивнул на саквояж, в котором лежали наборы карандашей, краски, кисточки, альбомы и листы ватмана.
– Ну и прекрасно! Давайте начнем с самого простого…
Григорий тоскливо посмотрел на саквояж, тихонько вздохнул. А так все хорошо начиналось!
В детстве он любил малевать угольками на печке или на заборе, за что иногда получал по шее от дяди и от отца. Во Франции ходил на выставки модных художников, даже видел, как они работают. Пробовал сам, но ничего сложнее дома, снежной бабы или ведра нарисовать не мог.
Он хорошо понимал, что сейчас начнется, что режиссер устроит истерику, обвинит его в подлоге, раскроет обман перед остальными. А Щепкин наверняка задаст вопрос – зачем все это надо было? И что тогда?
– Это срочно? – спросил он, только чтобы потянуть время. – У меня запястье побаливает. После той стычки.
Зинштейн захлопал глазами, огорченно вздохнул.
– Ну хотя бы попробуйте… немного. Рука долго болеть будет?
– Денек еще, и все.
– Ну хорошо. Я через часок зайду. Хоть набросок главного героя сделайте. В общих чертах.
– А каким его рисовать‑то?
Зинштейн на миг задумался, потом посмотрел на Григория.
– Да с себя! Вот зеркало как раз. Только в полный рост и руки чтобы были уперты в бока. Ну, такой гордый вид… – Зинштейн вскочил. – Я скоро загляну…
Когда он вышел, Григорий пододвинул к себе саквояж, открыл его и достал альбом и несколько карандашей. Задумался.
За разоблачением последует уход. И как бы не с шумом. А уходить нельзя. Значит, надо сделать так, чтобы Зинштейн не особо кричал, а другие не задавали много вопросов. Как? Надо думать, время еще есть.
…Идею подключить Зинштейна и съемочную группу к прощупыванию японцев подала Диана. Аргументировала просто – известных людей никто не заподозрит в работе на русскую контрразведку. Все знают, до чего творческая богема ненавидит полицейские и прочие структуры власти и даже готова, наоборот, помогать противной стороне.
Возражать было нечего, сей прискорбный факт не являлся секретом. Хотя возмущал до глубины души. Только в России представители интеллигенции всегда так рьяно вставали против власти и не стеснялись заявлять об этом во всеуслышание.
– В сегодняшних газетах будет напечатано сообщение о начале съемок нового фильма, – поддержал Диану Гоглидзе. – Сколько там?.. Пять, что ли, газет? «Новое время», «Петербургская газета», «Русские ведомости»…
– «Ведомости» вряд ли…
– Не важно. Главное, все узнают. Так что японцы, даже если проверят, найдут подтверждение.
– Но тогда надо настроить Зинштейна. Пусть напишет в своем сценарии что‑то про японцев, вот и повод появится. А в Вятке на банкете и подойдет… – развил мысль Белкин.
– Лучше раньше, – перебил Гоглидзе. – И не один. Можно нашу приму Диану попросить. Японцы на женскую красоту падки… как все.
– У них несколько другие каноны женской красоты, – заметил Щепкин. – Но идею поддерживаю. Диана с ее талантами, сразит самого строгого японца!
Он улыбнулся, посмотрел на Холодову. Та благодарно кивнула и окатила капитана чарующим взглядом.
– Мерси, ма капитэно. Но к Зинштейну пойдем все. Устроим… день знакомства, выпьем. Сереженька обязательно согласится… – Диана перехватила нарочито изумленный взгляд Гоглидзе и добавила: – Нечего буравить меня взглядом, ротмистр. Женщины имеют право на легкий флирт.
– А мужчины имеют право сходить налево.
– Хам!
Коварный план Дианы сразу дал сбой. В купе Зинштейна сидел здоровый розоволицый американец, которого офицеры видели при посадке на перроне. Он тоже ехал первым классом, но до этого момента из своего купе не выходил. Сейчас же американец вольготно развалился на диване, попыхивая ароматной сигарой и держа в руках бокал с коричневатой жидкостью. Такой же бокал был и у режиссера. А на столе стояла бутылка с яркой этикеткой, на которой был изображен жокей на лошади. Виски «Блантонс» – дорогая вещь, отметил про себя Щепкин. А еще он отметил, что режиссер уже опьянел, но пока самую малость. Зато вполне расположен для откровенного разговора. Если бы не этот американец…
Зинштейн повернул голову на стук, ухмыльнулся.
– А, господа меценаты, директора… Прошу. Проходите, проходите… Рад, гм… весьма… даже очень.
Он не настолько был пьян, каким хотел казаться, понял вдруг Щепкин. Но с чего такая паршивая игра?
Капитан перехватил пристальный взгляд Дианы, та тоже не понимала причины преображения вежливого и улыбчивого режиссера.
– Прима наша, Диана… рад, всегда рад…
– У вас тут весело, – приняла игру Холодова. – Виски пьете.
– Садитесь, господа… – Зинштейн сделал рукой широкий жест. – Да, вот виски… бурбон. А это наш сосед и попутчик Джек Браун. Из Америки. Из…
Режиссер повернулся к американцу:
– Прости, Джек, откуда ты?
– Чикаго, – блеснул тот белозубой улыбкой. – Джек Браун, джентльмены. Бизнесмен и игрок. Весьма рад.
Говорил Браун на русском с сильным истинно американским акцентом, но вполне понятно. И фразы строил почти правильно.
Был он каким‑то излишне веселым, полным оптимизма и излучал радость, что было весьма редким зрелищем в России на третьем году войны.
Щепкин назвал себя и представил остальных. Браун удивленно вскинул брови.
– Синема. Прекрасно! Я люблю смотреть синема. У нас в Штатах много известных артистов.
– Надо выпить за встречу! – Гоглидзе выставил на стол две бутылки – коньяк и водку.
Браун довольно булькнул.
– Русская водка просто превосходна. И хотя я привык к виски и джину, но водка мне нравится!
– Так угощайтесь, господин Браун! У нас этого добра навалом!
– Навалом?! Да, понимай… много‑много.
Гоглидзе налил американцу рюмку, а Белкин достал из небольшой сумки тарелку с нарезанными солеными огурчиками, дольки сала, порезанный хлеб. Потом выставил блюдо с осетриной, банку с икрой. Всем этим его снабдили в вагоне‑ресторане.
Браун чокнулся по очереди со всеми, довольно приговаривая «я это уже видел», опрокинул рюмку и по примеру Белкина закусил ломтиком сала с хлебом.
– Файн! Ветшина!.. Сало просто замечательно! У нас так не делают!.. да, сало у вас замечательно! А вот бизнес плохо.
– А что так? – спросил Гоглидзе, подливая американцу еще водки. Он хотел споить этого заезжего бизнесмена и увести его от Зинштейна, чтобы Щепкин мог нормально с тем поговорить. – Почему это плохо?
– Делать бизнес в Россия тяжело! – упрямо повторил Браун. – Ваши… купцы, фабриканты, особенно чиновники не честно… тэрмс… условия. Брать… берут деньги, требуют… Купцы завышают цены, не умеют выполнять договор. Мы недовольны… Мои друзья уехали домой. Они будут делать бизнес в Южной Америке и Китае, но только не в России. Сорри! Я говорил… говорит правда!
Он вновь опрокинул рюмку, закусил огурчиком, вдобавок бросил в рот несколько ломтей семги, довольно закрыл глаза и стал жевать.
– Да, у нас любят обманывать! – вдруг заявил Зинштейн. – К сожалению, это беда России. Обманывают во всем.
Щепкин подозрительно глянул на режиссера. А ведь он имеет в виду кого‑то конкретно. Иначе с чего бы это так заговорил?!
– Кстати, Григорий… – обратился к Белкину Зинштейн.
– Викторович, – подсказал тот.
– Благодарю. Григорий Викторович, вы с какими камерами работали? «Пате», «Дебри»?
– Ну да… – с заминкой ответил Белкин, выкладывая на стол хлеб.
Зинштейн подозрительно посмотрел на него и вдруг спросил:
– А как это – «голландский угол»?
Белкин понял, что попался, но продолжал игру:
– Могу и в углу снять… Не вопрос. Закусывайте, Сергей Михайлович.
Зинштейн побледнел. Обернулся к Гоглидзе, который уже разливал по третьему разу.
– Георгий…
– Давай просто по имени, дорогой, – махнул тот рукой.
– Вы же директор. Вы найдете бок‑офис?
– Да сколько угодно! Что угодно привезу. Достать – не проблема.
Диана толкнула Щепкина под локоть и указала взглядом на еще больше побледневшего режиссера. Кажется, вся конспирация летела к черту. Зинштейн раскусил горе‑синематографистов за две минуты.
– Бок‑офис есть касса, – встрял Браун, кивая Гоглидзе, который пододвигал ему рюмку. – Это ясно.
– Вам! Но не нашему директору! – сдавленным голосом произнес Зинштейн.
Он покосился на Диану, вздохнул.
– Я так полагаю, мне глупо спрашивать, в каких театрах вы играли? Что такое «инженю»?
Диана легкомысленно улыбнулась.
– Сереженька, я только ступаю на этот полный загадок и трудностей путь. «Инженю» – это амплуа.
– И часто вы… выходили на сцену?
– Бывало. И не раз. Но только не на театральную. Мальчики, мне кто‑нибудь нальет? Я хочу попробовать этот замечательный бурбон…
Браун и Гоглидзе одновременно потянулись к бутылке и помешали друг другу, неловко столкнув тарелку с семгой на ноги американцу.
– Шит!
– Извините, Джек! – Гоглидзе протянул тому салфетку. – Это надо срочно замыть. Идемте!
– Я тоже испачкался, – заявил Белкин, отряхивая штанину.
Он первым вышел из купе. Ротмистр почти силком поднял огорченного американца. Тот пожимал плечами и говорил, что это «эрунда» и что надо выпить «на посошъёк». Здоровый черт, даже водка не берет, хотя он уже грамм двести вылакал, а до этого грамм сто пятьдесят виски засадил. Не американец, а сибиряк какой‑то!
Дождавшись, пока Гоглидзе уведет Брауна, Щепкин пересел ближе к Зинштейну. Тот испуганно отшатнулся.
– Что с вами, Сергей Михайлович? Лишнего приняли?
Зинштейн вздохнул, покосился на бокал с виски, отодвинул от себя.
– Кто вы? – спросил он немного дрожащим голосом. – Кто вы на самом деле?
– Ну здрассьте! – Щепкин укоризненно покачал головой. – Вы вроде бы трезвый еще! Забыли, кто я?
– Я помню, кем вы мне представились! И кем представили своих друзей. Оператор, директор, актриса! Прима!
Он бросил затравленный взгляд на Диану, та ответила обворожительной улыбкой.
– А на самом деле оператор ничего не понимает в съемке. Директор впервые слышит о кассе, гримерша Виолетта оказывается простой… Лукомский, сволочь, подсунул мне свою девку. Хотел пристроить в синема! А как пел! Мастерица, волшебница, золотые ручки! Знал ведь, что обман раскроется поздно и я не смогу надавать ему пощечин! Художник рисует как посредственный ученик художественной школы. Вокруг меня одни самозванцы! Выходит, и вы, Василий Сергеевич, тоже?
Впечатленный гневной тирадой режиссера Щепкин как‑то пропустил упоминание о гримере и художнике. Состояние Зинштейна его заботило куда больше. Этак и до истерики дойдет, а она точно ни к чему.
– Вы… вы… деньги!.. О боже! – Зинштейн сжал кулаки. – Вы украли эти деньги! И теперь нас ждет тюрьма! Каторга! Это невыносимо!
– Сергей Михайлович, придите в себя! Какая тюрьма? Деньги мои! И я их вкладываю в дело! Приедем в Москву, попросите свежих столичных газет. Увидите заметки о начале съемок нашего фильма. Какой же вор будет кричать об этом на всю страну?
Щепкин положил руку на плечо Зинштейна, заставляя его замолчать.
– Да, небольшие накладки с персоналом. Но это мелочи. Что мы, не найдем оператора? Или гримера? Что до Дианы… вот увидите, как раскроется ее талант! Вы же это сами признали! Ну?
Упоминание о газетах и Диане немного успокоили режиссера. Тот искательно покосился на Диану и вновь получил обворожительную улыбку. Слабый румянец выступил на щеках Зинштейна.
– Но придется начинать сначала!
– У нас еще есть время! Актеры есть, персонал наберем. Дадим телеграмму в газеты Владивостока о том, что нужны специалисты. Хоть один‑то там есть, уверяю вас! Это я знаю наверняка! Не стану же я вкладывать такие деньги в пшик?!
– Откуда вы можете знать?
– Я бывал во Владивостоке и занимался делом, связанным с синема, – спокойно объяснил Щепкин. – Кстати, что такое бок‑офис, и я знаю.
– Но сценарий! Мне надо писать сценарий, а времени все меньше! Я хотел начать работу, однако и художник слабоват. Вот его творение.
Зинштейн вытащил альбом, раскрыл его. На одной странице был нарисован столик в купе, причем вполне неплохо. На второй человек в длинном плаще. Во всяком случае, Щепкин и Холодова так решили. Однако даже им было видно, что автор шаржа явно недосидел на уроках, поэтому рисунок вышел, мягко говоря, слабым.
– Пусть этот ваш Микеланджело рисует предметы. А рисовать людей наймем другого, это тоже не проблема.
Щепкин отложил альбом, внимательно посмотрел на Зинштейна.
– Сергей Михайлович, дорогой, давайте договоримся так. Все, что вам нужно для работы, мы организуем. Наш Георгий и впрямь достанет что угодно, только объясните толком. Вы пишите сценарий, работайте с актерами. Вот Диана в полном вашем распоряжении. Будет брать у вас уроки… мастерства. Вас же я попрошу меньше нервничать и переживать. Договорились?
Зинштейн тяжело вздохнул, одарил Щепкина тяжелым, совсем не подходящим ему взглядом, покосился на Диану.
– Попробую. А вы попробуйте не врать мне больше.
Капитан засмеялся.
– Идет!
Когда они вышли из купе, Диана прижалась к Щепкину и зашептала:
– Кажется, наш гений перенервничал. Как бы не сорвался опять.
– Вот и проследи за ним. Поговори, успокой, очаруй. Чтобы больше не думал о ерунде. Он нам нужен сейчас, да и потом тоже.
Диана отстранилась от Щепкина, прищурила глаза.
– Хороший совет вы даете, Василий свет Сергеевич. А ну как и правда очарую! Забудет наш режиссер и о сценарии, и о фильме. А?
– А ты не в ущерб работе.
– А ревновать не будете, господин меценат? А то еще на дуэль вызовете Сереженьку!
Капитан покачал головой.
– А ты не увлекайся. Особо так… – он посмотрел по сторонам. – Кстати, скоро Москва. Надо подготовить шифровки. Где там наши дилетанты? Как бы американца совсем не споили!..
 | Алексей Фомичев. Сам без оружия |