На берегу Майна обнаружен труп несовершеннолетней девушки. Вскрытие показало, что жертва много лет провела в заточении, подвергаясь истязаниям и сексуальному насилию. У полиции нет ни единой зацепки: установить не удается даже личность убитой. Но следствию помогает цепочка новых преступлений, на первый взгляд не связанных между собой. Кто-то спешно заметает следы, устраняя и запугивая свидетелей, чтобы любой ценой скрыть свою позорную тайну. Комиссары криминальной полиции Пия Кирххоф и Оливер фон Боденштайн не намерены останавливаться, пока не вытащат ее на свет, даже если след ведет в высшие круги общества…
Отрывок из книги:
– Ее мобильник по-прежнему выключен, и к городскому телефону она тоже не подходит.
Майке посмотрела на присутствующих и увидела перед собой растерянные и озабоченные лица. Уже полчаса девять сотрудников «Херцманн продакшн ГмбХ» сидели за овальным столом в зале заседаний, вливали в себя литры кофе и все больше нервничали. «Как стадо овец без пастуха», – подумала она язвительно.
– Ты отправляла ей эсэмэс? – спросила Ирина Цидек, которая целую вечность была ассистенткой Ханны и считалась практически имуществом компании. По непонятным причинам она любила Ханну, хотя та была с ней не слишком-то любезна. Год за годом Ирина со стоическим спокойствием переносила появление в ее жизни и исчезновение нескончаемой череды мужей, поклонников, любовников, управляющих, продюсеров, администраторов, редакторов, волонтеров и бухгалтеров. Кто не мог наладить с ней добрые отношения, не имел никаких шансов выйти на великую Ханну Херцманн. Она была бесконечно лояльна и, если внешне выглядела как серая мышь, то внутренне была твердым, как сталь, неподкупным цербером.
– Как она его прочтет, если у нее выключен мобильник? – возразила Майке. – Она просто проспала. Или разрядился аккумулятор.
Ирина встала, подошла к окну и посмотрела во двор.
– Сколько я ее знаю, Ханна еще никогда не опаздывала, не предупредив заранее, – сказала она. – Я начинаю по-настоящему беспокоиться.
– Ах, глупости. – Майке пожала плечами. – Скоро она появится. Она вчера поздно ушла.
Вероятно, она застряла у какого-нибудь парня. Майке точно знала, что у матери сейчас завязались отношения с каким-то мужчиной. Майке слишком хорошо были знакомы типичные симптомы ее влюбленности. Как только у матери начинали играть гормоны, она ничего больше не воспринимала. В последние недели она очень изменилась, отключала свой мобильник и часами была недоступна. Кроме того, она не сказала ни слова возражения, когда Майке объявила ей, что все лето будет жить в городе, в центре Заксенхаузена, а не в ее доме, расположенном на краю земли. Честно говоря, Майке ожидала услышать мольбы и слезы и в глубине души даже обрадовалась бы этому, но Ханна едва отреагировала на ее сообщение. «Если тебе так лучше», – только и сказала она. «Опять какой-то парень оказался важнее, чем я», – подумала Майке, и, кажется, ее предположение подтвердилось. Конечно, Ханна ей ничего не рассказала, а Майке скорее откусила бы себе язык, чем стала ее расспрашивать. Жизнь матери ее вообще не интересовала, и если бы ей так срочно не потребовались деньги, она ни за что и никогда не пошла бы на то, чтобы взяться за эту работу.
– Кто-то из нас должен поехать к ней и посмотреть. – Ян Нимёллер выглядел невыспавшимся. Его глаза покраснели, он был небрит и нервозен. – Ханна была вчера какая-то странная.
«Естественно, она хотела поскорее попасть к своему трахальщику», – подумала Майке презрительно, но удержалась от колкого замечания. Негативные высказывания о ее матери не были здесь приняты. Ирина и Ян обсудили порядок действий, и Майке задалась вопросом, что движет этими двумя.
Было просто нелепо, как Ян умудрился превратить себя в посмешище. Между ним и Ириной происходила постоянная конкурентная борьба, которая зашла так далеко, что оба не раз являлись на работу с температурой под сорок из чистого страха, что другой в его отсутствие наберет дополнительные баллы в соперничестве за благосклонность Ханны. Они регулярно вступали в бои, вызванные ревностью, если речь шла о том, кто, когда и что может сделать для Ханны, а она подло использовала эту нелепую детсадовскую войну к своей выгоде.
Ирина и Ян все еще говорили. Майке отодвинула стул, перебросила сумку через плечо и встала.
– Мне страшно не хочется тащиться сейчас в Лангенхайн, но я сделаю это. Чтобы вы наконец успокоились.
– О да, это очень любезно с твоей стороны, – воскликнули оба в унисон в редкий момент единодушия.
– Если она за это время объявится, я тебе позвоню. – Ирина облегченно улыбнулась.
Майке была рада, что смогла уйти с работы. Сегодня она совершенно точно не вернется в офис. Тем более в такую замечательную погоду.
Отдел К2 после двух изнурительных недель интенсивной работы вновь перешел к обычному рабочему распорядку. Не было ни новых следов, ни сигналов, телефон «горячей линии» звонил лишь изредка. В газетах актуальные катастрофы и события давно вытеснили из заголовков случай с найденной в Майне погибшей девушкой.
Боденштайн, правда, активно занимался недавно полученным делом. Перед обедом он обстоятельно побеседовал с редактором программы «Дело № XY», и после этого у него появились серьезные надежды на программу. Единственной каплей дегтя в ложке меда была дата передачи: она выпадала как раз на первую неделю летних каникул в Гессене. В своем кабинете на столе для посетителей он разложил дело под наименованием «Русалка» и стал отбирать документы, которые на следующей неделе хотел взять с собой в Мюнхен. Уже не впервые Боденштайн из телевизионной студии обращался к общественности. Дважды после проведения программы поступали полезные сигналы, которые в конечном счете приводили к задержанию преступника. В третий раз его обращение оказалось безрезультатным. Он как раз записывал факты, которые требовались редактору вместе с фотографиями и вещественными доказательствами, когда в дверь постучали.
– У нас экстренный вызов, шеф, – сказал Кай Остерманн. – Пие я уже дозвонился. Она через десять минут будет здесь. – Его взгляд упал на тщательно отобранные документы. – Но я могу отправить туда Джема и Катрин. Они еще занимаются расследованием суицида в Эппштайне.
– Нет, нет, все в порядке. Я поеду сам. – Боденштайн поднял глаза. Немного свежего воздуха ему не повредит. – Не могли бы вы распорядиться, чтобы фотографии и фрагменты одежды были отправлены сегодня же? Адрес я здесь написал.
– Все ясно. – Остерманн кивнул. – Кстати, ехать вам надо в Вайльбах. Там обнаружили женщину в багажнике автомобиля. Подробности, к сожалению, я тоже не знаю.
– Где конкретно? – Боденштайн встал. Он раздумывал, стоит ли ему брать с собой пиджак. Гроза прошлой ночью принесла лишь кратковременную обманчивую прохладу. Сегодня было тяжелее, чем в предыдущие дни, так как к жаре прибавилась тропическая влажность, составлявшая почти семьдесят процентов.
– Где-то в поле, позади придорожного ресторана «Вайльбах», в направлении Франкфурта. Крёгера я уже туда отправил.
– Хорошо. – Боденштайн взял со спинки стула пиджак и вышел из кабинета.
Его очень занимало дело погибшей девушки, найденной в Майне. На протяжении всей службы в уголовной полиции у него было два дела, которые, несмотря на интенсивные следственные мероприятия, до сего времени оставались нераскрытыми. Тогда он еще работал в отделе К2 уголовной полиции Франкфурта, когда в пешеходном туннеле в квартале Хёхст было обнаружено тело тринадцатилетнего мальчика, а в 2001 году – труп молодой девушки в Майне, у Вёртшпитце, недалеко от Нидда. В обоих случаях подростки – почти еще дети – стали жертвами жестоких преступлений. Их смерть осталась безнаказанной, и преступники до сих пор гуляют на свободе. Не хватало только, чтобы это дело стало третьим подобным случаем. Уровень раскрываемости преступлений против жизни человека был в Германии относительно высок, но если спустя почти три недели все еще не было ни одного важного следа, это было плохим знаком.
– Ханна!
Майке остановилась в прихожей и прислушалась. Хотя у нее был ключ от входной двери, она предварительно дважды позвонила, так как не хотела, чего доброго, застать мать в постели с каким-нибудь кавалером.
– Ханна!
Никого. Птичка улетела. Майке прошла в кухню, потом через столовую и гостиную в кабинет. Она мельком заглянула в комнату, где, как всегда, царил хаос. Наверху, в спальне, кровать была застелена, двери шкафа распахнуты, в шкафу на плечиках висела пара платьев, вокруг валялось несколько пар туфель.
Наверное, ее мать опять не могла решить, какие тряпки надеть вечером на передачу. Те наряды, которые ей подбирала стилист, редко ее устраивали, и она почти всегда отдавала предпочтение собственному выбору. Спальня не производила впечатление места, где прошла ночь страстной любви, скорее она выглядела так, будто Ханны вовсе не было дома.
Майке вновь спустилась вниз.
Она не любила этот дом. Он вызывал у нее неприятные ощущения. Когда она была ребенком, было здорово жить на улице, где никогда не ездят машины. Она вместе с соседскими детьми каталась на роликах и на педальном автомобиле, прыгала через резинку, играла в классики и бродила по лесу. Но потом дом превратился в ее врага. Родители после нескольких месяцев ссор расстались, ее папа неожиданно исчез, а мама все время оставляла ее с постоянно меняющимися девушками-иностранками. А когда она подросла, стало чистым адом киснуть в Лангенхайне у леса, в то время как где-то кипела жизнь.
Майке открыла почтовый ящик, вынула из него пачку писем и быстро стала их просматривать. То и дело попадались адресованные ей письма. На землю упала записка, застрявшая между письмами. Майке нагнулась и подняла ее. Это была страница, вырванная из календаря.
«Ждал тебя до 1.30, — прочитала она. – Хотелось бы тебя увидеть. Аккумулятор от мобильника сел! Вот адрес, БП в курсе. Позвони мне. К.».
Что это может означать? И что это за адрес в Лангензельбольде, который написал этот К.?
Майке стало любопытно. Она сама никогда бы не призналась себе в этом, но то изменение, которое произошло с ее матерью в последние недели, злило Майке. Ханна скрытничала, никому не говорила, куда она пошла или где она была, даже Ирина ничего не знала. Был ли этот самый К, который хотел увидеть Ханну, ее новым возлюбленным? И кто такой БП, который был в курсе?
Майке посмотрела на мобильник. Было начало двенадцатого. Времени больше чем достаточно, чтобы быстро съездить в Лангензельбольд и посмотреть, что скрывается за этим адресом.
Боденштайн нажал на кнопку разблокировки двери и вышел в вестибюль. Он кивнул дежурному, который сидел за стойкой с бронированным стеклом, и тот пропустил его. Пия уже ждала в машине с включенным двигателем. Он сел в автомобиль и вздохнул. Она взяла служебный автомобиль с кондиционером, и в салоне стояла приятная прохлада.
– Появилась еще какая-нибудь информация? – спросил Боденштайн, шаря рукой в поисках ремня безопасности.
– Сообщили, что в багажнике обнаружена женщина, – ответила Пия. Она свернула налево от автобана. – Ты вчера успел на встречу с нотариусом?
– Да. Дом продан.
– Было тяжело?
– Как ни странно, нет. Может быть, это будет потом, когда мы будем вывозить вещи. Но поскольку все удачно сложилось с домом в Руппертсхайне, расставание пройдет легче. – Боденштайн вспомнил свою встречу с Козимой вчера вечером в канцелярии нотариуса в Келькхайме. Впервые после их не очень приятного расставания без малого два года назад он мог смотреть на нее и совершенно по-деловому с ней разговаривать, не испытывая при этом никакой боли. Это уже были не те чувства, они не были ни добрыми, ни злыми. Это были чувства, которые он испытывал к матери своих троих детей, с которой прожил более половины своей жизни. Ощущение ужаса и облегчения одновременно. Но, возможно, это было основанием, на котором они могли встречаться в будущем.
По пути в Вайльбах он сообщил Пие о слушании в Управлении уголовной полиции земли и о поражении Бенке. Резкий звук телефона Пии прервал его рассказ и размышления о том, следует ли ему рассказывать своей коллеге о состоявшемся в коридоре уголовной полиции шоу с участием Бенке и Николя Энгель.
– Возьми, пожалуйста, трубку, – попросила Пия. – Это Кристоф.
Боденштайн взял телефон и поднес его к уху Пии.
– К сожалению, я не знаю, когда сегодня освобожусь, мы только что получили новое дело и как раз едем туда, – сказала она. – Гм… да… сделать что-нибудь на гриле – это здорово! В холодильнике есть еще салат с лапшой, но если ты все равно идешь в магазин, не забудь, пожалуйста, купить стиральный порошок, я забыла его записать.
Типичный повседневный разговор, какой Боденштайн раньше так часто вел с Козимой. В последние два года его жизни без семьи ему так недоставало этих доверительных отношений. Как бы он ни пытался уговорить себя, что свобода, которую он обрел, – это захватывающий новый шанс, в глубине души он тосковал по настоящему дому и близкому человеку, с которым он мог бы разделить свою жизнь. Он не привык к длительному одиночеству.
Пия некоторое время слушала, то и дело выражая согласие, но при этом она улыбалась той необычной улыбкой, какую Боденштайн лишь изредка видел на ее лице.
– Все ясно, – сказала она, завершая разговор. – Я еще позвоню.
Боденштайн выключил телефон и положил его на выступающую консоль между сиденьями.
– Что ты так сияешь? – спросил он с любопытством.
– Да ребенок, – ответила она вскользь, не глядя на него. – Она такая славная! И иногда говорит такие смешные вещи! – Ее лицо опять стало серьезным. – Жаль, что она скоро уедет.
– Еще пару дней назад все выглядело совершенно иначе, – заметил Боденштайн весело. – Ты была взвинчена и отмечала в календаре дни до ее отъезда.
– Верно. Но мы с Лилли постепенно притерлись друг к другу, – ответила Пия. – С таким ребенком все в доме действительно меняется. Прежде всего я не осознавала до конца, какая ответственность на меня неожиданно свалилась. Иногда она бывает настолько самостоятельной, что я забываю, что она еще нуждается в серьезной защите.
– Ты права. – Боденштайн кивнул. Его младшей дочке в декабре исполнилось четыре года, и когда она каждый второй выходной или среди недели бывала у него, он постоянно замечал, сколько внимания требует маленький ребенок, но, в то же время, сколько радости он приносит.
При выезде с автострады в Хаттерсхайме они съехали с трассы А66 и повернули на L3265 в направлении Кизгрубе. Еще издали они увидели место происшествия, так как на лужайке стоял вертолет спасательной службы, лопасти винта которого вяло вращались на холостом ходу.
На краю соседнего пшеничного поля расположились оперативный автомобиль полиции, карета «Скорой помощи» и машина спасательной службы. Пия притормозила и помигала, но прежде чем она свернула на полевую дорогу, коллега в униформе дал им знак остановиться на обочине. Они вышли из машины, чтобы оставшиеся метров пятьдесят пройти пешком. Боденштайна окатила волна горячего влажного воздуха. Он шел вслед за Пией по узкой тропинке, так как размытая грозовым дождем дорога была перекрыта. Ночная стихия повредила пшеницу, мощные дождевые потоки погнули множество колосьев и прижали их к земле.
– Обойдите лучше по внешней стороне! – крикнул им Кристиан Крёгер и показал рукой в направлении поля, где сигнальной лентой была обозначена узкая дорожка. Шеф службы сохранности следов и трое его сотрудников уже были облачены в свои белые комбинезоны с капюшонами. В такой палящий зной им было не позавидовать. В обозримой дали не было ни единого создающего тень дерева.
– Ну, что у нас здесь? – спросил Боденштайн, когда они подошли к Крёгеру.
– Женщина в багажнике автомобиля, обнаженная и без сознания, – ответил Крёгер. – Не очень приятное зрелище.
– Она жива? – спросил Боденштайн.
– А ты думаешь, что они теперь перевозят трупы в Институт судебной медицины на вертолетах? – саркастически заметил Крёгер. – Да, она еще жива. Двое рабочих из дорожно-ремонтной службы с придорожной автостоянки увидели автомобиль. Им показалось это странным, и они туда поехали, к сожалению, не обратив внимания на какие-либо следы.
В глазах Крёгера читался при этом совершенный этими людьми абсолютный смертный грех. Но кто, кроме полицейского, может сразу подумать о преступлении, увидев где-то в поле брошенный автомобиль?
– Автомобиль был открыт, ключ зажигания вставлен. А потом они обнаружили ее.
Обходя машину, Боденштайн заглянул в открытый багажник черного «Порше Панамера» и увидел большие темные пятна, вероятно, кровь. Два врача хлопотали в карете «Скорой помощи».
– Женщина получила очень серьезные повреждения, – ответил один из них на вопрос Боденштайна. – К тому же у нее полное обезвоживание. Если бы еще час-два в закрытом багажнике при такой жаре, она бы не выжила. Мы пытаемся привести ее в состояние, при котором она смогла бы перенести транспортировку. Ее кровообращению совсем хана.
Боденштайн решил не реагировать на это не совсем профессиональное выражение. Врачи «Скорой помощи» были бойцами фронта, и экипаж вертолета спасательной службы наверняка видел больше ужасов, чем может вынести обычный человек. Он мельком взглянул на обезображенное гематомами и рваными ранами лицо женщины.
– Она была избита и изнасилована, – констатировал врач сухо. – И сделано это было чрезвычайно жестоко.
– Мой коллега сказал, что она была обнажена, – заметил Боденштайн.
– Обнажена, руки и ноги перетянуты кабельными стяжками, а рот заткнут тканевой лентой, – подтвердил врач. – Что за грязные свиньи!
– Шеф!
Боденштайн обернулся.
– Я разговаривала с парнями, которые обнаружили женщину, – сказала Пия, понизив голос и отойдя в тень автомобиля спасательной службы. – Они рассказали мне, что парковочная площадка позади придорожного комплекса для отдыха в определенных кругах известна как место для анонимных секс-встреч.
– Ты думаешь, что она могла здесь с кем-то встречаться и при этом попала в ловушку? – Боденштайн окинул взглядом поля до самого придорожного комплекса отдыха. По этой земле ходит такое множество больных и извращенцев, что иногда одна лишь мысль об этом кажется почти невыносимой.
– Вполне возможно, – кивнула Пия. – Кроме того, коллеги проверили номер автомобиля. Машина зарегистрирована на фирму «Херцманн продакшн», расположенную во Франкфурте, на улице Хеддерихштрассе. В машине не было ни сумки, ни каких-либо документов. Но фамилию Херцманн я, кажется, слышала.
Она в раздумье наморщила лоб.
Имя неожиданно всплыло в голове Боденштайна. Он не был телевизионным фанатом, но, возможно, совсем недавно где-то его слышал или это была просто аллитерация, которая легко запоминается.
– Ханна Херцманн, – сказал он. – Телеведущая.
Кровать, стул, шкаф из фанеры. Небольшое окно, разумеется, с решеткой. В углу унитаз без крышки, раковина, над ней зеркало в металлической оправе. Запах дезинфекционного средства. Восемь квадратных метров, которые в ближайшие три с половиной года станут для него всем миром.
Тяжелая дверь закрылась за ним с глухим хлопком. Он был один. Было так тихо, что он слышал, как в ушах отдаются удары сердца. Его переполняло отчаянное желание взять мобильник и кому-нибудь позвонить, все равно кому, лишь бы услышать человеческий голос. Но у него не было больше мобильника, не было компьютера, не было собственной одежды. С сегодняшнего дня он был человеком, получающим приказы, пленником, полностью отданным на волю капризов и распоряжений равнодушных тюремных надзирателей. Он больше не мог делать то, что хотел, государство правосудия лишило его привилегии свободно распоряжаться своей жизнью.
«Я этого не вынесу», – подумал он.
С того самого дня, когда уголовная полиция появилась у него с ордером на обыск, перевернула весь его дом и офис и конфисковала компьютеры, он находился в состоянии шока. Он вспомнил отчаяние Бритты, отвращение в ее глазах, когда она поставила ему чемоданы у двери и кричала, что не хочет его больше видеть. На следующий день он получил судебное решение о запрете видеться со своими детьми. От него отвернулись друзья, коллеги, партнеры. А потом его арестовали из-за опасности того, что, находясь на свободе, подозреваемый скроется или будет препятствовать установлению истины. Никакого освобождения под залог.
Прошедшие недели, следственный изолятор, процесс – все это казалось ему чем-то абсолютно нереальным, спутанным сном, который когда-нибудь закончится. Когда судья зачитала накануне приговор, и он осознал, что действительно отправится на тридцать шесть месяцев в тюрьму, и когда он снова увидит своих детей, которых любил больше всего на свете, им будет двенадцать и десять лет, он подумал, что он достаточно крепок, чтобы все вынести и все одолеть. Он сохранял самообладание, когда его в наручниках под градом вспышек жадных до сенсаций репортеров выводили из зала суда присяжных, в котором он несколько лет своей жизни провел на другой, правильной стороне.
Даже унизительную процедуру полного лишения гражданских прав, которая ждала новичка в тюрьме, он перенес без внешних эмоций, равно как и врачебное обследование. Но когда он натянул на себя поношенную шершавую арестантскую одежду, которую до него уже носило множество других мужчин, и служащий с равнодушной миной запихнул его собственную одежду в вещевой мешок и отобрал у него часы и бумажник, его разум отказался принять неизменность его положения.
Он обернулся и пристально посмотрел на расцарапанную дверь камеры. Дверь без ручки и замка, которую он не может открыть самостоятельно. В эту секунду к нему пришло горькое сознание того, что это была реальность и он никогда не очнется от этого кошмарного сна. Его колени обмякли, желудок взбунтовался. Внезапно он ощутил голый, панический страх. Перед одиночеством и беспомощностью. Перед другими заключенными. Как осужденный педофил в соответствии с тюремной иерархией он занимал самую нижнюю позицию, поэтому для его же безопасности его поместили в одиночную камеру.
Он потерял контроль над своей жизнью и ничего не мог с этим поделать. Его определяемая самостоятельно жизнь ушла в прошлое, брак разбился вдребезги, его репутация была безвозвратно разрушена. Все, чем был он сам, что составляло его личность и его жизнь, исчезло в зеленом вещевом мешке вместе с рубашкой, костюмом и обувью.
С сегодняшнего дня он был лишь номером. На тысячу восемьдесят бесконечно долгих дней.
Резкий звук вырвал его из глубокого сна. Его сердце бешено колотилось, он сильно вспотел. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что это был сон. Этот сон, который его уже давно не посещал, был настолько тягостно реалистичным, что он слышал скрип резиновых подошв на сером линолеуме и чувствовал характерный тюремный запах мочи, мужского пота, еды и дезинфекционных средств.
Тяжело вздохнув, он встал и подошел к столу, чтобы взять мобильник, жужжание которого его разбудило. В жилом вагончике было жарко и душно, а воздух сперт – хоть топор вешай. Вообще-то он хотел просто чуть передохнуть, но неожиданно глубоко и крепко уснул. У него щипало глаза и болела спина. Просидев до самого рассвета, он прочитал огромное количество заметок, газетных статей, записей бесед, протоколов заседаний и записей из дневников, делая пометки. Это было непросто – выискивать важнейшие факты и вносить их в логичный контекст.
Он нашел телефон под горой бумаг. Значилось всего несколько входящих звонков, но, к его огорчению, среди них не было того, которого он так ждал. Кликнув мышкой, он вывел ноутбук из спящего режима, ввел пароль и открыл свой почтовый ящик. Там тоже не было никаких сообщений. Разочарование пронизало все его тело, как медленнодействующий яд. Что могло случиться? Что он сделал не так?
Он встал и подошел к шкафу. Чуть помедлив, выдвинул ящик. Среди футболок он нащупал фотографию и вынул ее. Темные глаза. Светлые волосы. Милая улыбка. Вообще-то ему следовало бы уничтожить фотографию, но у него рука не поднималась это сделать. Тоска по ней причиняла ему боль, как удар ножа. И ничто не могло смягчить эту боль.
 | Неле Нойхаус. Злой волк |
Электронная книга: Неле Нойхаус. Злой волк