Дональд Томас. Казнь Шерлока Холмса

Давно опустевшая, предназначенная под снос Ньюгейтская тюрьма вдруг получила долгожданного узника, и это не кто иной, как Шерлок Холмс! Вступившие в сговор преступники похитили великого сыщика и заточили в мрачные стены, чтобы устроить над ним суд. Легко догадаться, каким будет результат этого судилища: по длинному коридору, куда выходят пятнадцать камер для смертников, через арку с изречением «Оставь надежду, всяк сюда входящий» приговоренного потащат во двор, где сооружен эшафот…

Дональд Томас считается лучшим автором шерлокианы после Артура Конан Дойла. Почтительное и бережное отношение к канону он сочетает с глубоким знанием Викторианской и Эдвардианской эпохи. Благодаря его увлекательным книгам в мире постоянно растет число поклонников гениального детектива.

Отрывок из книги:

Шерлок Холмс не имел ни малейшей склонности к праздному времяпрепровождению или увеселительным поездкам. Однажды я принялся уверять его, что Тадж-Махал или сокровища Наны Сахиба с лихвой окупят любое путешествие. Мой друг, вздохнув, ответил мне так, как Сэмюэл Джонсон ответил Джеймсу Босуэллу, когда тот спросил его, стоит ли Дорога Гигантов того, чтобы ее увидеть: «Увидеть – да, но ехать, чтобы увидеть, – нет». Как полагал Холмс, жизнь слишком коротка и тратить ее на совершение экскурсий – непозволительная роскошь. В силу этого убеждения он выезжал из Лондона лишь по долгу профессии и вообще редко покидал Бейкер-стрит без особой необходимости. Ничто не могло оторвать великого детектива от работы, за исключением, пожалуй, интереса к старине. Об археологических раскопках в далеких Микенах или Трое не приходилось даже мечтать, но прошлое родной страны привлекало Холмса не менее древнегреческих руин. Отправившись с ним в одну из экспедиций, я был вынужден исполнить свой врачебный долг. Так мы впервые соприкоснулись с мрачной тайной убийства в Пизенхолле.

Мой друг был увлечен историей Восточной Англии, любил ее плоские прибрежные ландшафты, широкие горизонты над полями и водами. Двенадцать веков назад благородные мерсийские саксы вели на этих равнинах тщетные бои с датскими викингами. Здесь Холмсу открывалась подлинная, неиспорченная красота нашей земли.

В путешествие мы отправились в конце мая. На десять дней нашим пристанищем должна была стать саксмандемская гостиница «Колокол» – серое кирпичное здание у городской стены. Ее построили перед самым началом эры железных дорог, в те дни, когда путешественники еще разъезжали по Англии в почтовых каретах.

Мы сошли с ипсвичского поезда на маленькой станции и сразу же ощутили свежее дыхание Северного моря, до которого отсюда было не более пяти миль. После обеда Холмс предложил осмотреть древнюю приходскую церковь, располагавшуюся вблизи отеля. Своей нетерпеливой деловитостью он напомнил мне генерал-майора, инспектирующего летний лагерь.

На фоне ясного летнего неба, над кронами могучих деревьев, среди которых вилась тропинка, высился шпиль старинной башни из нормандского камня и кремня. Когда мы вошли внутрь храма, мое внимание привлекли толстые балки, поддерживающие своды потолка, и изумительная средневековая купель, украшенная барельефами евангелистов. Ее подпирали карлики с палицами в руках. Однако Холмса больше заинтересовало одно из захоронений на церковном дворе. Как гласила надпись на камне с изображением Адамовой головы, под ним покоился Джоул Бейд, покинувший этот мир в 1720 году. Мрачный намек на то, что беднягу утащили бесы, восхитил моего друга. Его всегда привлекали подобные случаи.

Оставшаяся часть дня прошла без особых событий, если не считать перемены погоды. Вид вечернего неба стал внушать мне некоторое беспокойство: накануне ночью прошел дождь и темные тучи, сгустившиеся над полями, предвещали бурное ненастье. Когда мы возвратились в уютную гостиницу и сели ужинать, за окнами уже начиналась гроза, ставшая своего рода прелюдией к ужасам следующего дня.

До четырех часов ночи дождь лил непрерывно. Ветер бил в стекла. К завтраку его порывы улеглись, ливень сменился то утихавшей, то снова крапавшей моросью. Не успели мы встать из-за стола, как в комнату ворвалась хозяйка гостиницы, а следом за ней вошел мужчина в полицейской форме.

– Доктор Ватсон, сэр? – произнес он. – Констебль Эли Нанн. Могу я с вами переговорить?

Я был, признаюсь, крайне раздосадован приходом полисмена: врач, как и всякий человек, не любит, когда его беспокоят на отдыхе. Произошло вот что: в расположенной неподалеку деревушке Пизенхолл нашли мертвой молодую женщину. Она была на седьмом месяце беременности. Кто отец ребенка, никто не знал. Полагали, что несчастная покончила с собой. По правилам медик должен осмотреть тело прежде, чем оно будет перемещено в покойницкую. Местного доктора Лэя срочно вызвали к больному. Тогда какой-то умник вдруг обнаружил мое имя в списке постояльцев саксмандемской гостиницы «Колокол». И вот теперь меня спрашивали, не буду ли я столь любезен посетить место происшествия, чтобы полиция могла приступить к своей работе.

Поездка не сулила ничего приятного, но при сложившихся обстоятельствах я едва ли мог отказаться. Да и Холмс, полагаю, не позволил бы мне этого сделать. Пони, запряженный в двуколку, ждал нас у входа. Констебль Нанн стегнул его, и мы покатились по узкой суффолкской дороге. Сквозь поредевшие облака сочился тусклый свет. Знай я, что меня ждет, я ни за какие сокровища не согласился бы ехать.

Путь оказался длиннее, чем я ожидал. Оставив позади розовые и кремово-желтые коттеджи селения Сибтон, раскинувшегося близ живописных развалин старого аббатства, мы наконец-то прибыли в Пизенхолл, глухое и довольно унылое местечко. «Уж не потому ли выбор Эли Нанна пал на меня, – подумал я, – что до него дошли слухи о моем спутнике?»

Констебль натянул вожжи возле Провиденс-хауса – внушительного здания на главной и, по сути, единственной деревенской улице. Нас провели на задний двор, и, миновав кладовую, мы оказались в маленькой кухне, площадью примерно десять футов на восемь. Из одного угла вела на чердак узкая лестница, по которой слуги могли подниматься в свои каморки, не показываясь на глаза хозяевам. Единственное окно было занавешено, отчего картина становилась еще более мрачной.

Войдя в помещение, я сразу же ощутил сильный запах керосина, смешанный со смрадом горелой плоти. На полу лицом вверх лежал труп женщины. На ней были чулки и ночная рубашка, обугленная с одной стороны, как и само тело. Причина смерти не вызывала сомнений: от уха до уха шел порез, рассекающий трахею. Второй, столь же глубокий, начинался ниже и тянулся к подбородку. Каждая из этих двух травм по отдельности привела бы к летальному исходу. Третья рана, колотая, зияла в области грудины. Я заметил, что консоль узкой полки, висевшей на стене возле лестницы, была сломана дверью, которую с силой распахнули – возможно, в минуту борьбы.

На мой взгляд, только деревенский идиот мог принять это зрелище за удавшуюся попытку самоубийства. Если бы несчастная нанесла сама себе хоть одну из горловых ран, ударить еще раз она бы уже не успела. Брызнувшая из-под ножа кровь окропила даже вторую ступеньку лестницы. Для того чтобы засвидетельствовать факт наступления смерти, тщательного осмотра не потребовалось: тело уже остыло и почти совершенно окоченело.

– Она погибла не менее четырех часов назад, – сказал я, повернувшись к констеблю, – а может быть, и гораздо раньше: летом температура тела падает медленно.

Убийца – я был уверен в том, что женщину убили, – явно пытался устроить пожар, но у него ничего не вышло, и труп только обгорел с одного бока. На полу валялась разбитая керосиновая лампа – очевидно, она упала в момент нападения или незадолго до того. Разлившееся масло могло возгореться, но его было мало, и вряд ли оно обезобразило бы труп. Керосин явно вылили откуда-то еще, хотя я и затруднялся ответить на этот вопрос.

Мой осмотр не внес ясности в обстоятельства случившегося. Через несколько минут после нашего приезда из Сибтона вернулся Чарльз Лэй, деревенский врач, и я, облегченно вздохнув, передал расследование ему. Медики со временем привыкают к тем ужасам, с какими приходится сталкиваться, тем не менее варварское убийство этой девочки потрясло меня. Пока я осматривал тело, Холмс стоял молча, неподвижный как статуя. Когда мы с доктором Лэем вышли в сад, чтобы посовещаться, он последовал за нами и встал в сторонке. Дождавшись окончания разговора, мой друг приблизился.

– В этом деле, Ватсон, есть две любопытные детали, которые, боюсь, уведут суффолкскую полицию далеко от истины, – сказал он. – Вы обратили на них внимание?

– Нет, – нетерпеливо ответил я, полагая, будто суть происшедшего мне вполне ясна.

– Под головой у женщины лежит газета, слегка опаленная неудавшимся пожаром. Это позавчерашний номер «Ист-Энглиан таймс». Допустим, его подложил убийца, но зачем? Еще по полу разбросаны осколки склянки из-под лекарства. В частности, я заметил отбитое горлышко, так крепко закупоренное, что пробку, скорее всего, не вытащить. На другом фрагменте стекла сохранилась этикетка. Если не ошибаюсь, на ней написано: «Детям миссис Гардинер. Принимать по две-три чайные ложки каждые четыре часа». Чернила немного расплылись, но слова разобрать можно. Насколько мне известно, фамилия владельцев Провиденс-хауса – Крисп, не Гардинер.

– Вероятно, в бутылке был керосин, с помощью которого пытались устроить пожар, – проговорил я слегка раздраженно. – И миссис Гардинер может быть в этом замешана.

Холмс бросил взгляд через сад на заднюю дверь дома.

– Если бы я намеревался совершить убийство, а тело сжечь, – задумчиво произнес он, – то не стал бы крепко затыкать бутылку. Перед тем как приступить к делу, я бы непременно убедился в том, что пробка легко вынимается из горлышка.

Однако я был слишком поражен увиденным, чтобы внимательно выслушивать меткие умозаключения своего друга.

В оставшиеся девять дней нашего пребывания в гостинице «Колокол» дело об убийстве Роуз Харсент (так звали двадцатитрехлетнюю жертву) не давало нам покоя. Я понимал, что жители Пизенхолла скорее склонны объявить, будто бедная молодая женщина, носившая внебрачного ребенка, свела счеты с жизнью, нежели предъявить кому-либо из членов своей маленькой общины обвинение в страшном преступлении, приписав ему же и отцовство. Но факты отрицали возможность самоубийства, – по крайней мере, к такому выводу пришли коронер и его присяжные. Всю неделю наша хозяйка добросовестным образом передавала нам новости, а точнее, сплетни о ходе расследования. Из ее болтовни мы узнали, что год назад газета, теперь кричавшая о «тайне убийства в Пизенхолле», ознакомила своих читателей с обстоятельствами «большого скандала», происшедшего там же. Дама поведала нам об этом с наслаждением, едва ли не выходившим за рамки приличий.

Среди жителей деревни была парочка юных негодяев, из числа тех, кто благодаря своей привычке подглядывать обыкновенно получает прозвище Любопытный Том. Их звали Джордж Райт и Альфонсо Скиннер. Вечером первого мая эти двое стали свидетелями весьма непристойного поведения Роуз Харсент и Уильяма Гардинера – женатого человека, отца шестерых детей, дослужившегося до должности цехового мастера на местной фабрике по производству рядовых сеятельных машин.

Сцена якобы произошла в конгрегационалистской часовне, именуемой Докторской. Там председательствовал почтенный мистер Крисп из злополучного Провиденс-хауса. Роуз Харсент служила в его доме, а также прибиралась в молельном зале, ключи от которого ей выдавали. Уильям Гардинер жил на главной улице в маленькой усадьбе под названием Альма-коттедж. Будучи усердным работником, он слыл к тому же примерным прихожанином первометодистской молельни в Сибтоне. Роуз Харсент пела в хоре того же прихода.

Когда сплетни дошли до ушей Гардинера, он обвинил Райта и Скиннера в гнусной клевете и бросил им вызов, но они лишь презрительно усмехались, не думая отказываться от своих слов. Тогда мастер попросил мистера Гая, главного священника своего прихода, провести разбирательство, что тот и сделал. Парней выслушали, но им никто не поверил, и респектабельный прихожанин был оправдан. Священник и общинные старшины сочли их речи «насквозь лживыми» и вновь возложили на Гардинера обязанности помощника старосты, а также хормейстера и попечителя воскресной школы, от которых тот добровольно отказался, когда его честное имя опорочили.

Заручившись поддержкой прихода, Гардинер обратился к адвокату, чтобы возбудить дело о клевете, но затем, к сожалению, остановил процесс. Он объяснил свое решение нежеланием нести дополнительные расходы, поскольку Райт и Скиннер бедны. К тому же, по зрелом размышлении, мастер счел Роуз Харсент недостаточно «сильной» для того, чтобы пройти через мучительные процедуры дачи показаний в суде и перекрестных допросов. Вне зависимости от исхода процесса участие в нем нанесло бы непоправимый ущерб репутации девушки. Как бы то ни было, отказавшись давать делу ход, Гардинер очень повредил себе в глазах общины. Многим показалось, будто таким образом он косвенно признал свою вину.

Его жена Джорджина не верила сплетням. Она говорила, что тот вечер, когда мужа якобы застали в Докторской часовне с Роуз Харсент, он провел дома. Девушка же, посещавшая одну с ними церковь, была и остается другом семьи. Правдивость заверений миссис Гардинер никто не мог ни подтвердить, ни опровергнуть. Тем не менее злые языки поговаривали, будто она просто пытается защитить своего мужа, себя и своих шестерых детей. Как и следовало ожидать, Гардинер стал первым подозреваемым в деле об убийстве Роуз Харсент. Вдобавок стали открываться многочисленные «свидетельства», относящиеся к прошлогоднему скандалу.

Я вспомнил о надписи на этикетке, которую Холмс заметил на валявшемся возле тела осколке. Как объяснила миссис Гардинер, в склянке было камфарное масло: она дала его Роуз, чтобы та лечила больное горло. Вне сомнения, затем туда налили керосин и с его помощью убийца хотел поджечь дом.

Методистский священник Генри Рауз заявил о том, что через несколько недель после скандала видел, как Гардинер шел вместе с Роуз из Сибтона в Пизенхолл, и послал ему письменное предостережение. Но по причинам, которых пастырь, увы, не смог объяснить, оно было без подписи, а почерк принадлежал миссис Рауз. Как выяснилось впоследствии, старик распускал сплетни и рассылал анонимки и прежде, в другом селении, откуда его быстро выгнали.

Сам Гардинер теперь признался в том, что дважды писал Роуз, но публичное прочтение не выявило ничего, кроме вполне невинных отчетов о мерах, принятых для острастки клеветников. Наиболее компрометирующим оказалось другое послание. Считали, что его автором тоже является Гардинер. Оно было получено Роуз по почте незадолго до смерти: анонимный возлюбленный назначал девушке свидание и просил ее в десять часов вечера поставить на окно спальни зажженную свечу. Если сигнал означал отсутствие препятствий, то убийца вполне мог в полночь без свидетелей пробраться с заднего хода на кухню, где затем и нашли труп. Как заключил знаменитый судебный эксперт Томас Геррин, и сама записка, и адрес на конверте были написаны рукой Гардинера. Однако двое скромных банковских служащих, занимающихся проверкой подлинности подписей, под присягой заявили, что не признают почерка подозреваемого. Казалось, расследование зашло в тупик.

Преступление было отвратительно, но мы с Холмсом, к счастью, могли держаться от этого дела в стороне. Однако новости так или иначе до нас доходили, и я не удивился, когда заголовки газет сообщили об аресте Уильяма Гардинера по подозрению в убийстве молодой женщины. Все улики, какие только имелись, указывали на него. Сыщик говорил об этом мало или не упоминал вовсе, всецело сосредоточившись на изучении древностей Суффолка.

Правда, в субботу, незадолго до возвращения в Лондон, Холмс предложил мне проехать на поезде до побережья и подышать свежим морским воздухом. Мы решили отправиться в Грейт-Ярмут – довольно приятное местечко, хотя и чересчур людное, на мой взгляд. Курортная суета не слишком бы нас смутила, если бы мы не увидели на променаде кричащий плакат – он призывал отдыхающих полюбоваться сценой под названием «Страшное убийство в Пизенхолле». Со смерти бедной Роуз Харсент не прошло и недели, а предполагаемого преступника арестовали всего лишь несколько дней назад, но какой-то мерзавец уже нашел способ извлечь выгоду из чужого несчастья, устроив в парусиновом шатре на набережной выставку восковых фигур. Очевидно, он ничего не слыхал о законах, предусматривающих наказание за неуважение к суду, и о презумпции невиновности.

Холмс решил посетить этот балаган, как бы омерзительно тот ни выглядел. Разумеется, обстановка и действующие лица не имели ни малейшего сходства с действительностью. Мы увидели восковую Роуз Харсент и воскового же Уильяма Гардинера, перерезающего ей горло. С помощью этой картины хозяин рассчитывал содрать денежки с праздношатающихся зевак и любителей кровавых историй. Холмс и я застыли в молчаливом негодовании. Утешало лишь то, что полиция уже уведомлена и несколькими часами ранее устроителя выставки препроводили в участок.

Покинув шатер и пройдя несколько ярдов вдоль берега моря, мой друг повернулся ко мне.

– Если я не заблуждаюсь, Ватсон, мы с вами еще услышим об этом отвратительном кровопролитии, – сказал он. – Пока мы знаем слишком мало, чтобы делать выводы. Но как чудовищно люди заблуждаются, полагая, что скандал поможет добраться до истины! Ведь в действительности шумиха лишь запутывает следы. Уильям Гардинер должен благодарить свою счастливую звезду за то, что на прекрасной земле графства Суффолк не действует суд Линча.

* * *

Я не знал, почему мой друг был так уверен, что случай в Пизенхолле напомнит нам о себе. Процесс над Уильямом Гардинером по обвинению в убийстве Роуз Харсент поручили судье Грэнтему и суффолкской выездной коллегии присяжных. Заседание должно было проходить в Ипсвиче, и ни Холмса, ни меня не пригласили выступать свидетелями со стороны защиты или обвинения. Пока шло расследование, никто даже не пожелал записать моих показаний как эксперта-медика: свидетельство доктора Лэя сочли вполне достаточным. Я уже привык к мысли, что те страшные события остались в прошлом, однако шесть месяцев спустя, промозглым ноябрьским утром после завтрака на Бейкер-стрит, Холмс сказал мне следующее:

– Надеюсь, Ватсон, в ближайшие несколько часов у вас нет неотложных дел? Мне предстоит принять посетителя, и ваше присутствие было бы весьма полезно.

– Разве кто-то назначил вам встречу? Я считал, что сегодня вы свободны…

– Встречу мне никто не назначал. Я не знаком с тем джентльменом, который скоро придет с визитом.

– Да кто же он такой, черт возьми, если собирается явиться без приглашения?

– Его зовут мистер Эрнест Уайлд, он автор либретто к нашумевшей оперетте «Помощь» и сборника стихов «Лампа судьбы», который все очень хвалят.

– Дорогой Холмс, с чего вы взяли, будто этот либреттист и рифмоплет, коего мы оба не имеем чести знать, удостоит нас своим внезапным посещением?

– Оттого, Ватсон, что мистер Эрнест Уайлд, кроме прочего, адвокат юридической коллегии «Иннер Темпл», – с усмешкой ответил мой друг. – В деле об убийстве Роуз Харсент он выступает защитником Уильяма Гардинера. Похоже, из Уайлда может выйти второй Маршалл Холл: он уже выступал на тридцати процессах и помог двадцати семи клиентам избежать виселицы.

Услышав о столь выдающихся успехах, я выразил восхищение талантом молодого адвоката.

– Разумеется, оправдательный приговор не был вынесен во всех двадцати семи случаях, – пояснил Холмс, – но Уайлд, по крайней мере, добивался замены обвинения в преднамеренном убийстве обвинением в убийстве непредумышленном, и у подзащитного появлялась надежда. Такое начало адвокатской карьеры обычно называют многообещающим.

– И что же может понадобиться от нас этому одаренному юристу?

– Думаю, это известно всем, кроме вас, мой дорогой друг. Сегодня я встал раньше обыкновенного и задолго до того, как вы спустились к завтраку, изучил статью в «Морнинг пост». Слушания по делу Уильяма Гардинера проводились уже дважды. Поскольку две коллегии присяжных не сумели вынести вердикт, назначено третье заседание. В последний раз одиннадцать человек высказались за то, чтобы повесить подсудимого, и лишь один проголосовал против, да и то не потому, что счел Гардинера невиновным, а по причине безусловного неприятия смертной казни, о чем заявил письменно. Я не любитель каламбуров, и все же только благодаря этому человеку жизнь обвиняемого висит на волоске, а не сам он – на веревке. Эрнест Уайлд прекрасно понимает: после следующего разбирательства его подзащитного отправят на эшафот. Как адвокат, он сделал то немногое, что от него зависело. У кого ему теперь искать помощи, если не у меня?

– Откуда у вас такая уверенность?

– Наберитесь терпения, – мягко ответил Холмс.

Несколько минут мы прождали впустую, и я стал подозревать, что мой друг ошибся. И вдруг в дверной колокольчик позвонили.

– Вуаля! – проговорил Холмс с торжествующей улыбкой.

Вероятно, он предупредил миссис Хадсон об этом визите, поскольку она, ни о чем нас предварительно не спрашивая, отворила дверь со словами: «Мистер Уайлд желает видеть мистера Холмса, сэр!» В гостиную вошел темноволосый джентльмен лет тридцати с небольшим. У него было широкое лицо с крупными чертами. Твердая линия рта и проницательный взгляд придавали ему серьезный и решительный вид. Возможно, в определенные моменты на этих губах и в этих светлых глазах играла самая что ни на есть обворожительная мальчишеская улыбка, но сейчас у мистера Уайлда не было повода улыбаться. Пожав руки Холмсу и мне, молодой адвокат без предисловий заговорил о своем деле, едва мой друг раскрыл рот, чтобы предложить ему кресло. Заметив на столе слегка истрепавшийся номер «Морнинг пост», который Холмс успел тщательно изучить, Уайлд кивнул и сказал:

– Джентльмены, я признателен вам за то, что вы согласились срочно меня принять. Вижу, вы ознакомились с содержанием утренней газеты и наверняка знаете об исходе вчерашнего судебного разбирательства в Ипсвиче. Уильям Гардинер избежал немедленной смерти только по прихоти одного из присяжных. Но рано или поздно моего подзащитного повесят, если обвинение будет назначать одно заседание за другим.

– Разумеется, – подтвердил Холмс, вяло протягивая руку за трубкой, – они не могут отступиться, коль скоро на их стороне уже одиннадцать человек из двенадцати.

– Вот именно. Все, что Гардинер выиграл, – это еще три месяца жизни в грязной камере. Он ест, спит, дышит в помещении, смежном с тем, где его повесят. Если бы не стена, он бы мог, не вставая с койки, дотронуться до виселицы. Мистер Холмс, я пришел к вам как человек, а не как юрист. Я уверен, что Гардинер не убивал, жизнью готов в этом поклясться, меж тем как большинство жителей Суффолка считают его виновным. При такой предубежденности со стороны местного населения ипсвичский выездной суд ни за что не оправдает моего клиента.

– Безусловно, – сказал Холмс, отрывая трубку от губ. – Безусловно, иметь такого защитника, как вы, – большая удача для него.

Наш гость неловко улыбнулся и покачал головой:

– Нет, мистер Холмс. Боюсь, на сей раз я взялся за дело, которое мне не по силам. Гардинеру нужен не младший барристер, а по меньшей мере королевский адвокат. Поэтому после вчерашнего заседания я прямиком отправился в Лондон, чтобы просить о помощи Чарльза Джилла и Эдварда Кларка. Если бы кто-то из них согласился представлять интересы Гардинера на следующем заседании, я почел бы за честь выступить в качестве младшего защитника.

– И они отказались? – Холмс приподнял брови, хотя едва ли был удивлен. – Насколько мне известно, среди юристов Англии не найти людей более занятых, чем эти господа: сэр Чарльз сейчас исполняет обязанности главного адвоката в деле Мэрилебонской железной дороги, а сэр Эдвард выступает на рассмотрении петиции о назначении дополнительных выборов в Данвиче. Что до сэра Эдварда Маршалла Холла…

– Мистер Холмс, повторное слушание состоится через несколько недель. У адвокатов такого ранга все расписано на месяцы вперед, и менять ничего нельзя. И сэр Чарльз, и сэр Эдвард сказали, что не смогут уделить защите Гардинера необходимого времени и должного внимания. Они попросту не успеют подробно изучить обстоятельства дела. Но вы ведь понимаете: младшему барристеру, не имеющему высокопоставленного союзника, весьма непросто повлиять на мнение присяжных и еще сложнее – на решение судьи.

Холмс вынул изо рта трубку и сочувственно кивнул:

– Понимаю. Вчера судья Лоренс перебивал вас, когда вы обращались к коллегии, хотя не имел права этого делать. Но чем я могу быть вам полезен? Уж не предлагаете ли вы мне за несколько недель обзавестись шелковой мантией и рыцарским званием королевского адвоката, чтобы принять участие в повторном слушании по делу Гардинера?

Уайлд сложил руки на груди и тут же опустил их:

– Нет, сэр. Но генеральный стряпчий может остановить преследование моего подзащитного. Иными словами, применить nolle prosequi.

Холмс скептически поморщился:

– Едва ли он примет такое решение в отношении дела, где одиннадцать присяжных из двенадцати считают подсудимого виновным в жестоком убийстве молодой женщины. Представьте на минуту, что Гардинер действительно преступник. И вот он выпущен на свободу. Кто станет его следующей жертвой?

– Я надеюсь, что дело моего подзащитного переведут в другой суд, – помотал головой Уайлд. – В тот, который сможет убедить генерального стряпчего прекратить дело. Ведь позиция обвинения основывается исключительно на косвенных уликах и раздутых слухах. Нет ни единого факта, неопровержимо свидетельствующего против Гардинера. Но присяжные этого не видят: их мысли всецело заняты скандалом, предшествовавшим убийству. При подобных обстоятельствах даже ранее безукоризненная репутация этого несчастного оборачивается против него.

– Разве, выстраивая защиту, вы не опираетесь отчасти на то, что Гардинер – человек твердых нравственных устоев, примерный прихожанин методистской церкви, помощник старосты, попечитель воскресной школы и руководитель церковного хора? – нахмурился Холмс.

– Конечно, – сказал адвокат, складывая руки на коленях. – Но возможно, мне было бы легче защищать негодяя. До того как разразился скандал, злые языки прозвали Гардинера Святошей Уилли, и я понимаю почему. Когда его вызывают давать показания, он держится, как методист-возрожденец перед паствой. В этом-то все и дело: клевета возмущает моего подзащитного настолько, что он считает ниже своего достоинства оправдываться. Перед судьей и присяжными я спрашиваю его, встречался ли он с Роуз Харсент в Докторской часовне. Он гневно бросает мне, что это ложь от первого до последнего слова. Хорошо. Райт и Скиннер, уверен, кривят душой. Затем я спрашиваю Гардинера, прав ли был мистер Рауз, пастор, сказавший, будто видел его невинно беседующим с девушкой на пути в Пизенхолл. «Совершеннейшая ложь!» – восклицает тот. Сосед утверждает, что Гардинер якобы зажигал огонь у себя в прачечной наутро после убийства. Он негодующе изрекает: «Преднамеренная ложь!» Понимаете, к чему это может привести, мистер Холмс? – произнес Уайлд, немного помолчав. – Гардинер не терпит посягательств на правду. Он не желает говорить, что свидетель обвинения, должно быть, обознался, а сосед перепутал день, когда видел в прачечной огонь. Все жители деревни, которые противоречат Гардинеру, по его утверждению, бессовестные лжецы. Разумеется, симпатии людей оказываются не на его стороне. И представьте себе, что о нем думают присяжные.

Вынув трубку изо рта, Холмс принял на себя роль прокурора на перекрестном допросе. Вслушиваясь в его негромкую речь, я в который раз подумал, что он мог бы сделать поистине блестящую карьеру, если бы избрал юридическое поприще.

– Я понимаю вас, мистер Гардинер, – учтиво проговорил Холмс-обвинитель. – Все эти свидетели, включая тех, кто был вам другом, лгут. Но скажите, к чему им на вас клеветать? Вы не можете назвать ни единой причины и продолжаете называть их лжецами? Правдивы, по-вашему, лишь вы один? И вы хотите, чтобы милорд и присяжные вам поверили? – Как следует раскурив трубку, через несколько секунд детектив продолжил свой обвинительный монолог: – В отличие от тех, кто свидетельствует против вас, вы не приводите фактов в подтверждение своих слов. И все же настаиваете, чтобы милорд и присяжные вам поверили? – Выдержав эффектную паузу, он перешел к заключению: – Все эти люди, например мистер Рауз, некогда прекрасно относились к вам, но теперь объединились против вас по загадочной причине, которую вы затрудняетесь назвать? И тем не менее вы ожидаете, чтобы милорд и присяжные вам поверили?

Наш гость поежился от этих выпадов, и Холмс, уже от своего имени, с сочувствием спросил:

– Полагаю, все происходит примерно так, мистер Уайлд?

– Точно. Почти один в один, сэр.

– Неудивительно, – вздохнул мой друг.

– Истинные обстоятельства этого убийства, сэр, погрязли во лжи и всяческих намеках. С некоторых пор я сам боюсь увязнуть в этом болоте!

Следующие несколько недель мы целиком посвятили изучению подробностей дела в Пизенхолле. Правда и впрямь обросла многочисленными домыслами, причем все они были не в пользу Гардинера. Скиннер уверял, будто вместе со своим приятелем Райтом подошел к ограде Докторской часовни и услышал, как двое предаются разврату. Мужчина и женщина якобы издевательски перекидывались цитатами из Книги Бытия, некоторые стихи которой в извращенных умах могут приобретать непристойный смысл. Через некоторое время парни увидели Роуз Харсент, выходящую из часовни, а немного погодя на пороге появился Гардинер. В том, что они безошибочно узнали прелюбодеев по лицам и голосам, гнусные юнцы готовы были поклясться. Вне зависимости от мнения судей, в Саксмандеме и окрестных деревнях клеветникам поверили. Дескать, Гардинер был любовником Роуз, она забеременела от него и, чтобы скрыть свое отцовство и уйти от ответственности, он варварски зарезал женщину. Убежденные в этом жители округи надеялись, что Гардинера признают виновным и они снова вздохнут свободно.

Вот вкратце те факты, которые в течение часа с лишком излагал нам наш гость. Закончив говорить, он откинулся на спинку кресла и взглянул на Холмса, а затем на меня. Мой друг встал, подошел к серванту и набил трубку табаком из банки.

– Сочувствую, мистер Уайлд. В невиновности Гардинера я пока не уверен и все же допускаю, что после третьего разбирательства по этому делу может свершиться ужасная несправедливость. Так или иначе, я до сих пор не вполне понимаю, чем могу быть полезен.

– Я прошу вас, мистер Холмс, принять участие в поединке, – отвечал молодой человек, посмотрев сыщику прямо в глаза.

Невзирая на всю серьезность положения, мой друг откинул голову и рассмеялся.

– Будем стреляться или же драться на шпагах? – проговорил он, снова опускаясь в кресло.

Эрнест Уайлд не улыбнулся шутке:

– Мои слова могут показаться крамольными, но я утверждаю: Уильям Гардинер не дождется справедливости в том суде, на рассмотрении которого сейчас находится дело. Моему подзащитному остается надеяться только на перенос борьбы на другую арену.

– Чем это ему поможет? – спросил я.

– Доктор Ватсон, Уильяму Гардинеру необходимо добиться остановки процесса в связи с недоказанностью его вины. Генеральный стряпчий может вынести такое решение независимо от предубеждений, царящих среди населения округи.

Я счел попытку ухватиться за столь ничтожную вероятность успеха смелой до дерзости:

– На стороне обвинения одиннадцать присяжных, а могли бы быть все двенадцать, если бы не чудачество одного из них. С чего генеральному стряпчему отказываться от преследования вашего подзащитного?

– Одну минуту, – вмешался мой друг. – Мистер Уайлд, расскажите нам, пожалуйста, о той арене, где мне предстоит драться.

Наш гость протяжно вздохнул, словно с облегчением удостоверился, что великий детектив наконец принял его сторону:

– Мистер Холмс, коллеги, если можно назвать так самых достойных сыщиков Скотленд-Ярда, очень ценят ваше мнение – это ни для кого не секрет.

– Для того чтобы стать лучшим среди худших, не требуется особых достоинств… Впрочем, не важно. Прошу вас, сэр, продолжайте.

– Пусть из их рядов выберут сильнейшего, и вы вдвоем, тщательно изучив все улики и свидетельства, отсеете то, что выросло из клеветы, предрассудков или страха. Сделайте этого человека своим союзником, если пожелаете. Боритесь с ним, если придется. Когда расследование завершится, результаты будут переданы генеральному прокурору, генеральному стряпчему или самому министру внутренних дел. У вас такая репутация, что при вашей победе процесс, по всей вероятности, будет остановлен и страдания Уильяма Гардинера прекратятся, равно как и муки его жены и детей.

– А если я этот бой проиграю, – бесстрастно проговорил Холмс, – мое честное имя втопчут в грязь. К тому же я должен вас предупредить, что итог моей работы может оказаться не таким, на какой вы рассчитываете.

– За ваш труд вам заплатят ту сумму, которую вы назовете. Расходы согласились взять на себя две газеты – «Сан» и «Ист-Энглиан таймс».

Это замечание, казалось, задело Холмса.

– За восстановление справедливости денег не берут. Прежде чем я что-либо предприму по вашему делу, я должен увидеться с Уильямом Гардинером. Но в любом случае вряд ли Скотленд-Ярд и генеральный стряпчий одобрят вашу затею.

Эрнест Уайлд слегка смутился:

– Сэр Чарльз Джилл и сэр Эдвард Кларк не смогли взять защиту Гардинера на себя, однако заверили меня в том, что при создавшихся обстоятельствах постараются добиться от сэра Эдварда Карсона, генерального стряпчего, разрешения на проведение расследования, независимого от полиции Суффолка. Он хорошо знаком с этими джентльменами: оба они члены парламента и весьма влиятельны в юридических кругах. Сэр Эдвард Кларк прежде сам был генеральным стряпчим, а позднее защищал Оскара Уайльда на знаменитом судебном процессе, где Карсон выступал на стороне противника поэта, маркиза Куинсбери, а младшим адвокатом при нем был Чарльз Джилл. Понимаете? Думаю, Карсон не пренебрежет советом ученых коллег. Что до Гардинера, то его, конечно, не выпустят из-под стражи. Если вам нужно с ним встретиться, я получу для вас разрешение на посещение, и вы сможете поехать к нему в Ипсвичскую тюрьму.

– Хоть на край света, раз это необходимо, – тихо сказал Холмс, поднимаясь с места и устремляя взор в дождливую даль над закопченными крышами Бейкер-стрит.

Голос моего друга прозвучал очень мягко, и было неясно, что скрывается за этой интонацией – решимость или же ирония. Но когда он обернулся, я заметил в его глазах странный блеск. Казалось, передо мной сверкнули доспехи рыцаря справедливости.

Дональд Томас. Казнь Шерлока Холмса

Электронная книга: Дональд Томас. Казнь Шерлока Холмса