Роман повествует о кисэн, о женщинах легкого поведения — неотъемлемой части корейской культуры, сыгравшей большую роль в становлении и понимании роли женщины в обществе. Кисэн — вовсе не проститутка в обиходном понимании этого слова. Кисэны появились во времена династии Корё (935–1392). Это были артистки, развлекавшие на пирах королей. Нередко они достигали высот в искусстве, поэзии и литературе.
Обращаясь к этой сложной теме, автор не восхваляет и не критикует кисэн, а рассматривает их мировоззрение, мысли, сомнения, переживания, предлагая читателю самому окунуться в их мир и дать оценку этому феномену корейского общества.
Каждому из нас для обретения спокойствия и гармонии души полезно временами оглянуться назад. Ведь часто будущее прячется за нашими действиями в прошлом. Осмысление прошлого может дать нам ключ к решению проблем будущего, поможет обрести силы жить дальше. История жизни кисэн, описанная в романе, должна заставить нас остановиться на мгновенье, оглянуться назад и задуматься о том, о чем мы порой забываем из-за суеты повседневной жизни.
Отрывок из книги:
«Все, конец! — пронеслось в голове Ким сачжана. — Приехал! До самого последнего времени у меня не было такой слабой мужской силы. Уже давно мой „нефритовый стержень“ не вставал по утрам, но когда я заставлял его встать, то возле его корня начинала появляться жесткая и упругая сила. На душе сразу становилось тепло от мысли, что мужчина во мне пока еще не умер. Успокоившись, тихо глядя на восходящее солнце через окошко на восточной стороне, я попытался снова уснуть. Конечно, если взять возраст, я уже разменял шестой десяток, моя мужская сила была уже не такая, как раньше. Ужас! Какой стыд! Даже мадам О, которая пережила столько трудностей, сколько можно перенести, повернулась ко мне спиной и лежала, плотно закрыв глаза, не шевелясь.
Моя мужская гордость внушительно выделялась на фоне багрового восхода. Когда его лучи начали озарять все вокруг, величественный „нефритовый стержень“ был похож на неустрашимого генерала, который, подняв щит, готов бороться с войском врага, не зная, что его сила угасла. Когда я убрал одеяло, чувствуя упругую жесткость в пахе, то моя мужская гордость резко встала, устремившись в направлении неба. Она всегда вызывала у меня чувство гордости своим внушительным видом.
Но разве только это? Посмотрите еще на сапфир, крепко воткнутый в резко вставшую мужскую гордость. Хотя он был скрыт под кожей, даже в таком положении он испускал свой изумрудный свет. Даже цвет восточного моря, известного своим изумрудным цветом, не может быть более зеленым, чем он, а что касается элегантности, то он превосходил известный на весь мир корейский фарфор селадон. Благодаря этому сапфиру, среди тех женщин, которые стали „мокрыми“ от него, не было тех, кто, дрожа всем телом, не приставал бы ко мне, умоляя еще раз заняться любовью. Когда я представляю, что он начинает мягко сверкать внутри плоти, словно ореол вокруг головы бесстрашного спасителя Иисуса Христоса, родившегося от девы Марии, страдавшего от Понтия Пилата, распятого на кресте и в конце концов воскресшего спустя три дня после смерти, вознесшегося на небеса на сороковой день, то у меня само собой появлялась и растекалась в уголках губ гордая улыбка.
Я был так доволен! Ведь любой глупец, увидев мою мужскую гордость, мог понять, почему многие женщины украшали себя настоящими драгоценными камнями, а не искусственными! Как же мне не гордиться им, когда у меня нет проблем с ухудшением состояния здоровья, в отличие от тех, которые воткнули дешевые шарики. У меня теперь уже не было ощущения инородного тела, как в первые дни после операции, он стал частью моего тела. Конечно, сапфир являлся не только украшением, но и разящим мечом страсти во время обольщения женщин. Слегка касаясь женщин, словно теплый проходящий ветер, он растапливал их сердца. Иногда он являлся приятным для души „пистолетом“, умевшим пускать „пулю“, точно прицелившись в мишень, поймав точку прицела и время выстрела. На старости лет, когда тело станет немощным, вытащив его, можно будет его продать. Для меня он словно страховка на старость, поэтому как же я могу не поклоняться драгоценному камню, который имел столь много разнообразных применений?
Какая была польза бормотать про себя, вспоминая об славном прошлом, держа свалившуюся на бок мужскую гордость? Хотя нет, все же осталось приятное ощущение сапфира внутри мягкой плоти. Однако удовлетворение от его наличия длилось недолго, мои глаза и руки были сосредоточены лишь на моем „нефритовом стержне“. Я помнил то время, когда он мог резко вскочить, дрожа от нетерпения, стоило мадам О лишь начать петь, а сейчас, массируя его, словно яички мертвого сына, я тихо уговаривал его встать, глядя на нее. Но она встанет лишь тогда, когда солнце коснется ягодиц, так что мысль о занятии с ней любовью, казалось, остается несбыточной мечтой и напрасной иллюзией. Сегодня омерзительное утро, когда я, кажется, понимаю, почему есть мужчины, которые спят в одежде. Глядя на него, все время лежавшего, словно забывшего, как надо поднимать головку, я горестно решил, что теперь мне не остается ничего, как спать одетым, и что это в сто раз лучше, чем терпеть такое унижение. Когда я подумал, что, вероятно, сегодня закончились времена, когда можно было спать, ощущая голым телом жесткую ткань одеяла, раздалось мяуканье кошки.
Сначала я подумал, что это ветер. Потом я решил, что это тайфун, неторопливо прилетевший в конце лета, потому что был слышен сильный скрип от качания главных ворот. Однако когда снова донеслось мяуканье, мне стало ясно, что это был голос той кошки-воришки, о которой заботился водитель Пак. С самого начала, когда он привез за пазухой котенка, отнятого от груди кошки-матери, надо было предвидеть то, что произойдет. Котенок был маленький, размером с домашнюю мышку, но местами у него облезла шерсть, словно кто-то его покусал. Мне был неприятен не только водитель Пак, который кормил котенка молоком и вареным рисом, считая его красивым, но и Табакне, потому что она сразу приняла его и повела себя по-детски.
— Что это такое? — сказала она, улыбаясь, неожиданно теплым голосом. — Как давно у нас не было столь мило ползающего существа! Я даже не помню, когда это было.
Когда она, поглаживая кошку, хвалила водителя Пака, он скромно улыбался. Хотя у него была мягкая, словно шелк, душа, его лицо в этот момент было похоже на жесткую подушку „Если подумать, — пронеслось в голове, — то у него есть трудовые навыки и способности не хуже, чем у других. Однако я не могу понять, почему он, занимаясь всеми домашними делами, был привязан к Буёнгаку, словно раб. Я хорошо знал, что такие типы, как он, страшные. У таких людей, как он, темные души. Неизвестно, возможно, у него было тайное намерение нанести мне удар. Даже если мне придется умереть, я не могу допустить, чтобы его ложка первой воткнулась в „рис“, сваренный мной с таким трудом. Если бы это была просто закуска, то еще можно допустить, но ведь этот „рис“ — это не та „еда“, которое можно съесть, разделив пополам. Как бы то ни было, надо его остерегаться“.
— Кыт Сун… — раздался чей-то громкий нетерпеливый мужской голос, но это был не голос водителя Пака, хозяина кошки.
— Кыт Сун! — снова раздался тот же голос, в котором сквозили требование, мольба, обида и угроза. — Пожалуйста…
Что касается имени Кыт Сун, то не было ли оно настоящим именем кисэн-танцовщицы мисс Мин, которая вчера ночью впервые стала носить волосы валиком? Кто же это тогда? И тут до меня, как гром среди ясного неба, дошло, что это ее любовник, стоя у главных ворот, плакал, как козел. Какой же он был все-таки дурак! Разве, придя сюда, поможешь слезами, когда уже все кончено? Она сейчас сладко уснула в объятиях того „змееголова“ и, вероятно, счастлива. Дурак, тебе будет легче поймать бумажного змея с зажженным хвостом, улетевшего в небо, чем вернуть обратно ее любовь. И без того видно, что в голосе, которым он звал свою любимую, скрывалось чувство обиды и злости, готовое вырваться, но даже если бы она вышла к нему, то вряд ли ему стало бы легче от этого. Из-за шума у главных ворот мой утренний сон умчался прочь. Я посмотрел на мадам О, которая по-прежнему, отвернувшись, лежала рядом, но было ясно, что не собирается встать и прижать меня к груди. Мой свалившийся на бок „нефритовый стержень“ выглядел как двоюродный брат ската, сгнившего под палящим летним солнцем.
Когда я одевался, на меня снова навалилась тоска, словно вздымающаяся волна в море. Сначала она поднялась, а потом неудержимо хлынула с такой огромной силой, полностью накрыв меня, что я не мог даже шевельнуть руками. Это было совершенно незнакомое и страшное чувство. Мне стало очевидно, что я постарел, но мастер есть мастер, даже если стар. Я застегнул в брюках замок-молнию, втянул живот, чтобы собрать оставшиеся силы, которых уже не было, и… о, черт, кажется, слезы собрались хлынуть из глаз. Какой все-таки позор!
* * *
„К бежевым брюкам из хлопчатобумажной ткани подойдет черная рубашка, — подумал я. — Это хорошее сочетание цветов“. Стоя перед зеркалом, я взъерошил руками волосы на лбу. „Красавец, да и только, — мелькнуло в голове, — этот парень в зеркале!“ Я слегка повернулся, и в глаза бросились чуть свисающие ягодицы. Джинсы, которые кажутся жесткими для пожилых людей, на самом же деле хороши тем, что скрывают недостатки телосложения и, благодаря толстой ткани, делают тело упругим. В отличие от них тонкие брюки из хлопчатобумажной ткани выдают телесные изъяны. Конечно, постоянный контроль над животом остановил его выпирание, но мне не удалось предотвратить провисание ягодиц. Видно, что такие брюки, даже если носить их очень аккуратно, можно носить не более двух-трех лет. То, что даже когда я шел умываться, я выбирал такую одежду, чтобы сочетались цвета, и оглядывал себя со всех сторон в зеркале, словно девушка, идущая на свидание, вызывало у меня чувство раздражения и заставляло тяжко вздыхать. „Но разве ты не мастер в этой сфере? — пронеслось в голове. — Мастер в любом месте, в любой ситуации должен выглядеть стильно“. Для меня, например, идти умываться в брюках от ночной пижамы или в тренировочных брюках, с пузырями на коленях, или таская, с шарканьем, по полу тапочки, — поведение, нарушавшее правило поведения альфонса. Если даже слегка расслабишься, непременно будешь безжалостно выброшен из этой сферы — вот главное правило. Так что увольнение грозит не только наемным работникам с „белыми воротниками“, но и нам. По мере того как провисают ягодицы и слабеет мужская сила, приходится больше обращать внимание на внешность. Войдя в этот возраст, я с болью в сердце понимаю, почему у женщин в возрасте макияж с каждым днем становится ярче».
— Когда я вижу тебя, — как всегда проворчала, глядя на него с неприязнью, Табакне, — мне становится ясно, откуда происходят слова «кисэнский брат».
С недавнего времени она, поглядывая на него искоса, неприятным взглядом, опять начала придираться к нему. И почему я попадаюсь ей на глаза именно тогда, когда иду умываться! Теперь я не обращал внимания на ее упреки. Когда, стоя передо мной, она ругала меня, говоря, что я отъявленный негодяй и вымогатель, я, ничего не отвечая ей, просто улыбался. А что я мог ответить, если она была права. Когда мне не хотелось терпеть от нее унижения и оскорбления, я, как можно скорее оставив ее, возвращался в комнату и тихо сидел там, как мышка. Упреки с ее стороны всегда жгли мне спину с утра.
— Когда мужчина стареет, то его ягодицы должны выглядеть плоскими, — продолжала ворчать она, но в голосе не было уже злости. — Твои же выглядят упруго, словно две свежие хурмы. Каждый раз, когда ты шагаешь, они двигаются то налево, то направо, и, глядя на них, женщины, наверное, сходят с ума. Так что, когда выбираешь мужика, надо смотреть и на его ягодицы. Если посмотреть на их форму, можно точно узнать темперамент и привычки мужчины.
Мои глаза широко раскрылись. Боже мой, у моих ягодиц проблема не в том, что они провисли, а в том, что они слишком упругие! Сегодня почему-то ее упреки были необычайно приятны. Несмотря на то, что я ничего не делал, улыбка не сходила с моих губ, ноздри расширились. Я не в силах был сдержать самодовольную улыбку. Да, я, Ким Гён Чхун, еще жив! Не обращая внимания на то, разглядывала она мои ягодицы или нет, я быстро спустился по высокой лестнице главного домика, легко перепрыгивая через две ступени. В этот момент даже крутая лестница и соскальзывающие с ног тапочки не могли мне помешать показать мастерство танца.
Вся окружающая природа, может быть благодаря приподнятому настроению, выглядела ослепительно прекрасной. Даже бамбуковая роща за домом, которая обычно мне не нравилась, казалась мне местом, откуда могли появиться привидения, сейчас выглядела пышной, приятной, сочно-зеленой и ароматной. Я уже сожалел о том, что говорил: «Как только Буёнгак попадет в мои руки, первым делом я уничтожу экскаватором бамбуковую рощу за кибаном».
Крыша Буёнгака, которая всегда казалась мне бельмом на глазу оттого, что она часто пропускала дождь и в трещинах между черепицами росла трава, сейчас выглядела элегантно. Я уже сожалел о том, что говорил, что как только кибан попадет в мои руки, первое, что я сделаю — уберу черепицы и вместо них выложу красивую стальную крышу в современном стиле. Но сейчас, после ее слов, у меня словно заново открылись глаза. Ведь достаточно было даже просто кинуть взгляд, чтобы понять, что заставлявшие нервничать убогие, на мой взгляд, старые деревянные полы и столбы с трещинами выглядели изящно, словно ценный антиквариат. Мне стало стыдно за то, что я говорил, что сколько ни натирай старый деревянный пол свечой, он не станет лучше, и раз есть слепцы, готовые купить его и сгнившие столбы за сумасшедшие деньги, я продам все, что можно продать, а затем полностью заменю новыми материалами. Я сожалел о том, что говорил каждый раз, когда наступал на червей после дождя, когда на аккуратно очищенные до блеска туфли прилипала мокрая глина. Меня злило, что Табакне ворчала, говоря мне, что, мол, хотя бы вырвал сорняки на площадке двора, а не только валял дурака. Конечно, я был неправ, когда говорил, что как только Буёнгак попадет в мои руки, я сразу вырву все цветы и деревья, а затем, покрыв двор цементом, продам его.
А ведь, если подумать, то именно благодаря ним существует Буёнгак. Жилая площадь составляла примерно 416 кв. м, а площадь земли — около 2138 кв. м. Даже за исключением никому не нужной бамбуковой рощи площадью 832 кв. м, в мои руки достанется земля площадью в 1036 кв. м, и я был уверен в том, что я смогу «освоить» ее целиком, без всякого труда. «Раз меня ждет запоздалая удача, — подумал я, — то, кажется, не таким уж неверным было гадание гадальщика во дворе рынка Чжагал в городе Дэгу». Интересно, сколько все это стоит, если посчитать с учетом площади четырех сгнивших домов вокруг Буёнгака, недавно купленных Табакне? Поговорка «Лопну от счастья», наверное, уместна именно в такие минуты. Конечно, я тоже совестливый человек: хотя мне и было жалко, я исключил из расчета деньги, которые Табакне откладывала в банке. Нельзя же выманить деньги, накопленные бедной старухой за всю жизнь? Нельзя выманивать хотя бы из-за моей любви к мадам О и симпатии к Табакне. Хотя если честно, я никогда ее не любил, но она мне была симпатична за ее твердый характер, и оставить ей эти деньги — значит проявить человечность. Все вещи в кибане служили накоплению и приумножению ее богатства. Кисэны, будучи движимым имуществом, тоже содействовали этому. Как же я могу не признать, что все они вместе сыграли главную роль в создании лучшего кибана в стране — Буёнгака, позволив ему продержаться до сегодняшнего дня? Когда продаешь что-то, надо продавать без всяких сожалений, но при этом, конечно, надо признавать то, что следует признавать, только так станешь настоящим профессионалом.
Сейчас мне даже не хочется вспоминать об этом, но если честно, в молодости мое положение было действительно ужасным. Как только я не заискивал перед гангстерами банды «Эогэ», в которой были собраны мелкие хулиганы, или хотя бы работавшей под ней бандой «Гарибондон», чтобы стать их членом, не смея даже мечтать о присоединении к крупной банде «Генерала О», орудовавшей в районе Мёндон, или к банде «Западники», контролировавшей район Чхунмуро, — все было бесполезно. Я тоже хотел стать гангстером, чтобы ко мне обращались с уважением, со страхом и почтением называя меня хённим, что значит «босс» или «шеф». Когда бывал в банде через знакомых, чтобы стать ее членом, я каждый раз попадался мелким сошкам и, даже не увидев босса банды, был избит их ногами. Причина, по которой меня не брали в банды, была до обидного проста: мне говорили, что мое лицо выглядело слишком бандитским.
— По-вашему, значит, человек, похожий на учителя, не сможет им работать, — с негодованием крикнул я однажды при посещении очередной банды.
— Сопляк, разве можно одно сравнивать с другим? — смеялись они надо мной.
Однажды, после того как меня избили до крови из носа, приемом ёпхчхаги из тхэквондо, — ударом ноги сбоку, они, издеваясь, снисходительно похлопывая по плечу, посмеиваясь надо мной, сказали:
— Эй, тебе лучше вымогать деньги у людей перед Сеульским вокзалом. Твоя рожа как раз подходит для такой работы.
Если бы тогда они приняли меня в банду, вероятно, я не стал бы жить как мелкий вымогатель, обманывавший «бедных» женщин. Я тоже хотел жить круто, динамично, соря деньгами. Мне и сейчас трудно выразить словами то презрение, которое я испытывал к самому себе, когда напал на выглядевшую богатой женщину и, даже не успев трахнуть ее, был пойман на месте преступления и посажен в тюрьму. Сидевшие там люди тоже были преступниками, но они не выносили насильников или развратников и, полагая, что их преступления — самые грязные, не считали их за людей.
Я тогда не знал, что и в обществе, и в тюрьме надо совершать преступления и воровать «по-крупному». Я не знал очевидного факта: тот, кто с самого начала ест гнилые яблоки, вместо того чтобы их выбросить, будет есть только такие яблоки, потому что свежие портятся, пока он ест испортившиеся, а тот, кто ест сначала свежие, не обращая внимания на то, что другие гниют, будет все время есть только хорошие.
Из-за характера моего преступления, из-за жадности, потому что я упорно ел сначала гнилые яблоки, вырезая ножом испорченную часть, из-за неприязни к матрацу с цветочными узорами я ложился только на соломенную циновку. Поэтому мое место было всегда рядом с парашей, даже если в камеру приходил новичок. «Ничтожество», «жалкий сукин сын», «негодяй с душою мыши»… — так каждый день ругали меня все, кому было не лень. Каждый раз, выслушивая их ругань, мне приходилось терпеть оскорбления, а когда им становилось скучно, они заставляли меня подробно описывать совершенное мной преступление, словно просматривали видео.
— Эй, ты, стой! — с презрением в голосе кричал мне старший по камере. — Ну-ка, прокрути-ка снова назад и начни сначала!
Когда он произносил эти слова и требовал повторить, я вынужден был прервать рассказ посредине и снова вернуться назад к тому моменту, когда снимал с женщины трусы. Старшему по камере — старому вору-карманнику нравилось слушать мой рассказ. Его мужская гордость давно уже не вставала, но он интересовался всем, что касалось секса. Однажды он потребовал пять раз подряд повторить этот момент.
Несмотря на то, что я день за днем крутил «видео», тюрьма была скучным местом. В полдень, когда сквозь маленькое зарешеченное окно проникали солнечные лучи, становилось чуть веселее. Кто-то начинал стучать по стене, общаясь с кем-то в соседней камере, кто-то читал журнал с порнографией, тайно принесенный в посуде для еды, остальные начинали использовать ручку пластмассовой зубной щетки в качестве инструмента, остро затачивая ее конец, словно шампур.
Политические заключенные, используя этот предмет в качестве ручки, начинали писать на внутренней поверхности картонки из-под молока отрывки стихов или слова «свобода» или «народ», на которые было достаточно взглянуть, чтобы понять их бесполезность. Остальные, сняв трусы, вытащив мужскую гордость, начинали ее обрабатывать. Они прокалывали ее шампуром из зубной щетки, проходя по кругу, и она, вся израненная, сочась кровью, болталась, словно порванная тряпка. Рана заживала, и образовывалась короста, поверхность кожи становилась бугристой. Когда половой орган, возбуждаясь, вставал вертикально, то из-за того, что та часть кожи, где была короста, выглядела как подсолнух, такой член называли «тюремным подсолнухом».
Да, чего только не сделаешь ради того, чтобы доставить женщине удовольствие, повысить ее сексуальную чувствительность. Выражения лиц у тех, кто делал такую операцию, были серьезными, а относились они к этой операции, как к жертве во имя будущей благодарности от женщин. Ради этого они терпели даже сильную боль от шампура из пластмассовой ручки зубной щетки. От нагноения, опухоли и побочных эффектов лечились с помощью антибиотиков.
Когда я увидел избранный в этом году самый красивый «подсолнух» вора-карманника, то долго не мог закрыть рот от удивления. Удивительно, что мужская гордость могла так до неузнаваемости измениться. Невозможно было представить, чтобы «подсолнух» являлся мужской гордостью, потому что он был изодран в клочья и казался грубым, словно петушиный гребешок, и на него было страшно смотреть. Окрашенный разнообразными оттенками цветов: от темно-красного до желто-оранжевого цвета, этот член, на мой взгляд, выглядел мрачно и омерзительно. Несмотря на это, неожиданно для себя мне захотелось погладить ее, моя рука само собой потянулась вперед. Хотя у меня не было склонности к гомосексуализму, я не мог сдержаться от внезапного порыва взять «подсолнух» вора-карманника в руки и крепко его сжать. Он вызвал это возбуждение лишь в тот момент, когда я увидел его, но волна омерзения и отвращения надолго осталась в моей душе.
Я несколько раз колебался и, в конце концов, решил отказаться от операции по изготовлению «подсолнуха». Мошенник по кличке Тарелка, остановив операцию, внезапно спросил причину моего отказа. «Для меня — ответил я ему, — мое тело — капитал, оно у меня единственное, что есть, как же я могу в нем оставить шрам? Настоящий мастер делает акцент только в одном месте, не увешивая гроздья всяких сережек, цепочек и браслетов». Несмотря на то, что он сидел за мошенничество, он туго соображал и не понял смысла моих слов. Посмотрев на него глазами, в которых можно было прочитать «вот почему ты был пойман» и сострадание, я снова бросил остроумное, как мне казалось, замечание:
— Настоящий мастер не делает себе мерзкий «подсолнух». Лучше туда вставить драгоценный камень.
Последствие для меня было страшным. Несмотря на то, что он был младше меня на пять лет, я был жестоко избит им, причем он кричал, чтобы я тоже сделал операцию «подсолнух», и возмущался, что я только теперь сказал ему о своем нежелании. Когда прибежавшие охранники стали угрожать нам карцером, я попытался им пожаловаться на него, но был избит ими, в этот раз уже без всякой причины. Хотя мне пришлось жить жалкой тюремной жизнью, и жил я там недолго, я многому научился. Человек по имени Ким Гён Чхун заново родился в тюрьме, у меня открылись глаза, я прозрел.
* * *
Когда, умывшись холодной водой, я выходил из ванной, в животе раздался урчащий звук. «Как же мне позавтракать?» — мелькнуло в голове. Кибан — это мир женщин, который создавался ими, поэтому они ели так, как им было удобно. Неизвестно, когда это повелось, но все работники кибана должны были есть на кухне, сидя на корточках. Когда не было работы, завтракать и обедать надо было на кухне, а что касалось ужина, то его принимали после того, как приходили гости и по комнатам накрывали большие столы, с таким количеством блюд, что от их тяжести, казалось, искривлялись их ножки.
Конечно, для кисэн, которые хотя бы раз в день сидели за большим столом с гостями, этого было достаточно, но такие, как я, те, у кого не было своего определенного места, должны были есть на кухне. Невозможно словами описать, как это унизительно! Если пропустить завтрак, то можно испортить желудок, а попросить — стыдно. «Застольный муж» кисэн не может поступать, как ему вздумается, поэтому, решив сначала, что будет лучше, если пойду вместе с мадам О, я хотел разбудить ее, но передумал. Ведь вчера я целый день работал встречавшим жениха, поэтому надеялся, что в этот раз Табакне не станет издеваться надо мной. Не знаю, как другие, но я к ней всегда относился настороженно. Это, вероятно, из-за ее глубоких впалых глаз. Когда встречаешься с ними, даже у тех, кто ни в чем не был виноват, невольно грудь сжимается от страха.
Когда я открыл дверь кухни, меня обдала волна горячего воздуха, вырвавшаяся из нее. Это было на следующий день после свадьбы. На кухонной плите были сложены в беспорядке, но так, чтобы не обрушились, — деревянное корыто, большие корзины, наполненные разными продуктами, стоящие в ряд, большая керамическая посуда с отверстиями на дне, сито и ступа, которую трудно увидеть в обычное время, разнообразные большие миски из латуни, о назначении которых я даже не мог догадаться.
Кисэны быстро работали ложками, не обращая внимания на тех, кто входил в кухню или выходил из нее. Только Кимчхондэк, разливавшая хэчжангук — суп от похмелья, из чугунного котла, откуда вырывался клубящийся пар, приветливо встретила меня, кивнув головой, мол, проходи. Я тоже кивнул ей в знак благодарности. В конце концов, в глубине души я давно смирился с тем, что никто, кроме нее, не рад мне в Буёнгаке.
— Да уж, «застольного мужа» не зря называют «застольным». Тебе не хочется немного подвинуться и дать ему место? — недовольно, как всегда издеваясь надо мною, проворчала Табакне, обратившись в сторону мадам О. — Разве не он целый день бездельничает и одиноко, словно столб, торчит в комнате, выходя из нее, лишь только когда наступает время поесть? Да, конечно, вчера он, притащив сюда, как другие развратники, свою жалкую задницу, поработал встречающим жениха. А ты, как дура, вытянув шею, с раннего утра ждешь его. Боялась, что он не придет есть? Не бойся, он придет, куда же он денется? Я знаю, что он обязательно притащит свой зад.
— Сестра, все мы — одна семья, — тихо сказала мадам О, не желая спорить с ней с утра, — нехорошо, если в ней кто-то останется голодным.
— Кимчхондэк, судя по супу хэчжангук, ты уже стала настоящей кухаркой, — сменив тему разговора и не обращая внимания на слова мадам О, мягко сказала Табакне, всем видом показывая, что ей не хочется больше говорить обо мне.
Она положила сваренный рис в большую латунную миску. Кисэны быстро заработали руками, кладя туда овощи, съедобные горные и полевые травы и зелень из мисок. После этого она налила туда кунжутного масла и для завершения приготовления блюда бибимпаб[56] уверенным движением начала перемешивать рис с приправами.
Как раз когда она это говорила, подошел Ким сачжан. «Пахнет хорошо, — подумал я, — кажется, будет вкусно». Я собрался усесться среди кисэн, но никто из них не хотел двигаться, чтобы дать мне место. Когда же я, несмотря на это, растолкав их, протиснулся в создавшуюся щель и нечаянно толкнул сидевшую рядом кисэн, то в меня сразу впился взгляд, полный ненависти. Не обращая на это внимания, сжавшись, я, наконец, с трудом сел; во рту скопилась слюна. Я беспечно попытался сунуть ложку в латунную миску, но Табакне, говоря, что у меня нет стыда, резко оттолкнула мою ложку своей, перемешивая рис. В это время на мое лицо упало зернышко риса, обмазанное перцовой пастой; слетевшее с ложки, оно было горячим, липким, горьким… Табакне стыдила меня, что я ничем не помог, даже в перемешивании риса, а собрался есть, и смеялась над тем, что я, мужчина, сижу с женщинами вокруг латунной миски с бибимпабом.
Мне вдруг стало невыносимо стыдно и обидно. Я с тоской посмотрел в сторону водителя Пака, который получил отдельный столик с ножками в виде собак, на котором были расставлены суп хэчжангук, разные закуски и гарниры. На самом деле мое место было там, я уже подумывал пойти туда, но передумал. Мне не хотелось видеть перед собой его, похожего на дровосека, в высоко закатанных брюках, усевшегося обедать, издавая аппетитные звуки «ху-ру-рук» каждый раз, когда выпивал суп. Всякий раз, когда Табакне смотрела на меня, она окатывала меня презрением, а на него смотрела теплым взглядом, в котором можно было прочитать: «В чем секрет его удачи — даже когда ест рис, счастье липнет к нему?» Но стоило ей увидеть меня, как она начинала гнусавить, раскрыв морщинистый рот. Сколько бы я ни смотрел на нее, она была для меня колючим ершом.
— Какая шлюха послала вчера сообщение на мобильник любовника мисс Мин? — вдруг громко и возмущенно спросила она, обратив свой взор на мисс Чжу.
— Почему вы смотрите на меня? Бабушка, я не делала этого, — оправдывалась та, поймав подозрительный взгляд. — Сколько лет я уже живу в кибане? Вы же хорошо знаете меня. Разве я могла сделать это?!
— Не знаю, кто из вас послал ему сообщение на мобильник, но он, паршивец, ворвался на рассвете в кибан и устроил скандал оттого, что она участвовала в церемонии хвачхомори. Я ей уже давно сказала, что им надо расстаться как можно скорее, но она меня не слушала и тянула с этим, и вот в конце концов довела до такого. Был жуткий скандал, прямо у ворот, Пак сачжан тоже, наверное, слышал это. Стыдно! Как можно после этого смотреть ему в лицо? — воскликнула она, а затем, повернувшись к Кимчхондэк, громко спросила: — Пак сачжан и мисс Мин получили утром столик с завтраком?
— Нет, они еще не проснулись. Другие гости тоже пока еще не завтракали.
— Я так и думала. Конечно, с самого рассвета тут так шумели, что сейчас для них, наверное, еще глубокая ночь. Вот вы, — неожиданно для всех спросила Табакне, — едите, а знаете ли вы хоть, что такое любовь?
Кисэны, которые были заняты тем, чтобы быстро отправить в рот ложку горячего бибимпаба, от изумления замерли. На мгновенье повисла напряженная тишина, а затем кто-то прыснул в ладонь.
— Я вас спрашиваю, знаете ли вы, что такое любовь? — переспросила Табакне, не обращая внимания на это. — Любовь, — начала она говорить, нё дождавшись ответа от кисэн, которые были в шоке от вопроса, — очень похожа на стиральный порошок. Она возникает бурно, словно пена от стирального порошка в воде, но тогда от нее никакого проку, и если бездумно погрузить в нее руки, она лишь отбирает жир из кожи и сдувается. Представьте: резко выливаешь воду в таз, а она вспенивается пузырями, которые тут же лопаются… Сегодня утром, когда любовник мисс Мин долго скандалил, я вышла, прихватив с собой крупную соль[57] для того, чтобы разом покончить с этой проблемой. Но когда я вышла, его уже след простыл. Что это за любовь, — тут она скривила губы, — только шума было много. Если хочешь добиться любви, надо драться за это, даже жизни не жалеть, — громко высказалась Табакне.
— Он так горько плакал, обхватив главные ворота, — встала на его защиту сердобольная Кимчхондэк. — У меня до сих пор сердце болит.
— Я боюсь, как бы удача не отвернулась от нас оттого, что мужик плакал на рассвете, — проворчала Табакне, недовольная тем, что ее любимица защищала этого мужчину.
Мне казалось, что если я заговорю, то она, пронзив меня впалыми глазами, скажет, что я такой же, как тот слюнтяй. Поэтому, ничего не говоря, я лишь внимательно наблюдал за происходящим. Надо сказать, что ни одно событие в кибане не проходило мимо меня. Вот, например, недавно появившаяся новенькая кисэн мисс Ян, что ни говори, красавица. Это видно невооруженным взглядом. Я думаю, что она будет полезной для кибана.
— Я был знаком с множеством женщин. Учитывая мою биографию, то, что их было много в моей жизни, где я начал альфонсом, а закончил «застольным мужем», — закономерный процесс. Поэтому мне кажется, что мало мужчин, знающих о вас столько, сколько я. Я считаю, что в мире существует только два типа женщин: красивые и полезные и некрасивые и бесполезные. Женщины, у которых некрасивое лицо, обычно кажутся добрыми, но это не всегда так. У них с самого рождения искаженные лица, грубый характер и чувство неполноценности. В силу этого они часто не могут должным образом справиться со своими обязанностями. Красивые женщины, напротив, с детства растут, окруженные вниманием и заботой, поэтому в большинстве случаев их поведение изящно и красивый характер; они чаще бывают талантливыми. Конечно, иногда, встречаются элегантные женщины с некрасивыми лицами, но это, я вам скажу, бывает реже, чем встреча с морскими животными, подпрыгивающими в середине пустыни Такла-Макан. Вы слышали, есть пословица: «Красивый на вид хлеб приятно есть и вкус у него хороший». Когда заводишь роман с красивой женщиной, то она относится к этому спокойно, а некрасивая цепляется за тебя изо всех сил, потому что у нее мало шансов влюбить в себя другого. Но в мире есть более бесполезные женщины, чем некрасивые. Если мужчина собирается обзавестись потомством, он должен избегать маленькой и толстой женщины. Сегодня некрасивая женщина живет в хорошие времена, потому что можно сделать пластическую операцию. Но маленькая и толстая и в наши дни навсегда останется маленькой и толстой. Если встретишь женщину с такими генами, то она не просто станет позором на три поколения потомков, а приведет к гибели весь род. Даже если сын, ища жену по всей стране, встретится с высокой, словно рыба-меч, женщиной и женится на ней, то среди внуков и внучек обязательно будут одна или две внучки с короткой шеей и толстыми короткими ногами, — заключил я свой длинный монолог.
Никто из кисэн не выступил против такого мнения. Они хорошо понимали то, что я говорил, потому что знали, что если способность петь и танцевать не подкрепляется хорошей внешностью, то нельзя даже мечтать попасть в Буёнгак. Поэтому они не просто не возражали, а полностью поддерживали мое мнение, кивая в знак согласия.
— Ну, что за чепуху, словно жмых от кунжута, я слышу? — внезапно раздался ворчливый голос Табакне.
Только она, с ее уродливыми чертами лица, возразила мне. Если бы она была моложе, то, возможно, могла бы с пеной во рту наброситься на меня, но сейчас она сильно постарела, поэтому, видно, решила не углубляться в эту тему, ограничившись ворчанием.
Мне было стыдно, но мой взгляд все время устремлялся в сторону промежности новенькой мисс Ян. Я так возбудился, что даже понятия не имел, куда попадал рис, который я ел: в нос или в рот. Нет, вы посмотрите на оголенную внутреннюю часть ее бедер! Увлекшись едой, она не замечала, что разошлись ноги, а подол юбки поднялся. Ух ты! Ножка похожа на осеннюю белую редьку, только что выдернутую в поле, когда с нее даже землю еще не стряхнули. Если откусить кусочек и положить в рог, то, наверное, нежная мякоть обволочет язык и, словно сладкая вода, журча потечет по краям губ…
— Как тебе не стыдно! — внезапно крикнула Табакне и бросила в меня ложку, которой мешала. — Нет, я не могу это больше терпеть!
Ложка, брошенная ею, больно ударила меня по голове. У меня невольно выступили слезы. Макушка, куда она попала, сразу опухла. Как я уже говорил, догадливость у нее была на уровне мастера восточных единоборств третьего дана, — она все мгновенно замечала. Я ведь лишь мельком, тайком, как вор, глянул в промежность мисс Ян, и когда она успела заметить?
— Тебе сколько лет, а? В старину, в возрасте 60 лет, ты считался бы глубоким стариком. Где ты видел выжившего из ума легкомысленного старика, который ходил бы, распуская слюни? — стыдила меня она. — Может быть оттого, что люди все время едят рис, выращенный с использованием химикатов, сегодня и молодежь и взрослые не знают как вести себя и поступают как дети. Разве это не большая беда? Разве это не конец света? Мир, в котором нет настоящих стариков, — это и есть конец света.
Кисэны, выслушав ее речь, прикрыли рукой рты, хихикая и поглядывая на меня. Поэтому мне пришлось быстро выйти на улицу, успев попробовать всего лишь несколько ложек бибимпаба. В эти минуты даже крутая каменная лестница, старинный деревянный пол и стойкие средние ворота показались мне бесконечно одинокими. Во дворе кибана виднелась длинная тень от гребня крыши, выложенного черепичной плиткой. Как же все-таки хочется есть!
 | Ли Хен Су. Сказание о новых кисэн |