Талант прочувствовать всю тонкость хорошей кухни даётся немногим. Английский писатель Уильям Сомерсет Моэм был в числе счастливчиков, кто мог себе позволить не зарывать его в землю. Взобравшись на писательский Олимп, Моэм воплотил в жизнь все свои вкусовые пристрастия.
У юного англичанина Уильяма Моэма жизнь была очень даже неплохой. Всё указывало на то, что из мальчика со временем может получиться не только настоящий английский джентльмен, но и ценитель отличной кухни. Например, этому способствовала мама, красотой и изяществом которой восхищался весь Париж. Она держала изысканный салон, где откупоривали бургундские и бордоские вина, пробовали «приправленные сливками и опьянённые ликёром блюда», где гости засиживались допоздна, а мальчик читал им наизусть басни Лафонтена. И папа, вполне обеспеченный юрист британского посольства, ни в чём не отказывающий своим домочадцам, любивший проводить выходные в загородном доме у Булонского леса и вывозить семью на лето в Нормандию. К морю, к лохматым нормандским коровам, к рыбакам, вытаскивающим одну за другой рыбину и пьющим яблочный кальвадос, к свежайшему нежному молочному конфитюру, буйабесу, улиткам в розовом соусе и, конечно, маслянистым жирным устрицам. Их Уильям полюбил всей душой и пронёс эту пламенную любовь через всю жизнь. Даже потом, после ранней смерти родителей, оказавшись в английском городке в чопорном доме дядюшки-священника и его жены, дочери немецкого бюргера, эта любовь примиряла его с враз ставшей грустной действительностью: «Я обожаю устриц. Мальчишкой я жил в Уитстейбле, а этот городок был тогда одним из главных «устричных» центров в Англии. Устрицы - это то немногое, очень немногое, что мне нравилось в Уитстейбле».
И правда, радостного в доме дядюшки было раз, два и обчёлся. С джентльменской выучкой проблем не возникало, а вот о хорошей тонкой кухне пришлось на время забыть. Племянника воспитывали в строгости, намекали, что неплохо бы жизнь в угоду Богу вести скромную, и после весёлого и лёгкого парижского флёра, витавшего в родительском доме, Уильям приуныл. День в доме священнослужителя, стопроцентного англичанина, был расписан по минутам. Утром семья собиралась за завтраком из яичницы с беконом, гренков и помидоров. Дядюшка почитывал газету, которая из экономии покупалась на три семьи, потом тётушка, захватив с собой Уильяма, отправлялась за покупками. Съестное следовало покупать строго в отведённых лавках, а не у отребья вроде всяких иноверцев, не допускавшихся в англиканскую церковь. В час дня полагалось с прямой спиной сидеть за столом, отведывая ростбиф, тушёные овощи, йоркширский пудинг или пастуший пирог. Кухарка под наблюдением миссис Моэм готовила его из картофельного пюре с яйцами, маслом, солью и бараньего или говяжьего фарша. Фарш тушили с перцем, добавляли тушёную морковь, обжаренный лук и зелёный горошек, солили и выкладывали в смазанную жиром форму на слой картофельного пюре и закрывали всё тем же картофельным пюре. Получалась сытная картофельная запеканка с мясом, которую подавали с подливкой. Пятичасовой чай тоже проходил по раз и навсегда заведённой традиции -с сэндвичами, миндальным печеньем, сдобными пшеничными булочками, джемом, бисквитами и тостами с тонкими пластинами огурцов. Чай пили из тонких фарфоровых чашек, на треть наполняя их тёплым молоком и доливая на совесть заваренный чай. В восемь вечера подавали холодный ужин, а потом дядя требовал, чтобы племянник выучил наизусть очередную молитву, иначе куска кекса было ему не видать как своих ушей. Далее молились всей семьёй и отправляли мальчика спать. Устрицами Уильяму удавалось полакомиться на пирсе, куда его иногда брал дядюшка. Сам же мистер Моэм, тоже большой любитель морепродуктов, каждое утро отправлялся к рыбакам и покупал ровно двенадцать штук устриц только для личного употребления.
В этом суровом и дисциплинированном доме Уилли временно отбили вкус к хорошей пище, но зато приобщили к чтению и обучили игре в карты. К родственникам своим мальчик если и не питал глубокой привязанности, то и зла не чувствовал. Даже порой вспоминал о них, особенно когда попал в Королевскую школу при Кентерберийском соборе. А уж там ему, заике и любителю уединиться с книжкой, приходилось выдерживать тучи насмешек, одеваться в чёрное, полдня посвящать молитвам и довольствоваться завтраком из жидкого чая, чёрствого хлеба и прогорклого масла. Детство оставалось в далёком прошлом, и воспоминания о доме родителей всё больше затягивало туманом. Из школы Уильям вскоре ушёл и для восстановления бодрости духа был ненадолго снаряжен тётушкой в любимую ею Германию, где отвёл душу с отличными немецкими колбасками и квашеной капустой.
ШЕСТОЕ ЧУВСТВО
Всё стало на свои места, лишь только издатели стали брать у молодого автора пьесы, романы и рассказы, который тот горячими пирожками трудолюбиво выпекал ежедневно с утра и до обеда. В остальное время Моэм в основном занимался наблюдениями за лондонским обществом. Бывать в обществе он любил и случая не упускал. «Моэм - странный человек. У него ужасный комплекс неполноценности, он ненавидит людей, при этом ни за что не откажется пойти на званый обед, где ему предстоит встреча с графиней», - сказал однажды Роберт Бёрнс.
Его, восходящую звезду, бывало, и дважды в день звали на обеды, завтраки и ужины с балами. Перспективы в юноше просматривались, да и собой он был недурён. «Похож на юного преподавателя французского языка в большом университете: невысокий, чистое, гладкое лицо, пристальный взгляд тёмных глаз. Говорит медленно, вдумчиво. Держится с изысканностью эстета», - писал о Моэме один из репортёров. Надо сказать, что этот эстет глаз имел острый, а перо бойкое - все, за кем он наблюдал, в скором времени населяли его романы и пьесы, написанные по утрам на белой нелинованной бумаге. Характеры он чувствовал точно, в людях разбирался отлично, и портреты героев выходили яркими и сочными. «Я всегда предпочитал больше слушать, чем говорить», - уверял Моэм, который с детства вёл борьбу со своим заиканием.
Облачившись во фрак с белым галстуком, Моэм разъезжал с визитами. «Вы мне не поверите, если я скажу, какое количество еды поглощалось на подобных трапезах». Сначала подавали бульоны и супы, к ним - херес, потом шла очередь рыбы, закусок, мяса, затем в качестве передышки - лимонный, мятный или клубничный шербет с ледяной крошкой. За шербетом вносили дичь, фрукты, сладости. О шампанском и винах даже говорить не приходится. «Во время званого обеда следует есть вдумчиво, но не слишком много, говорить же - много, но не слишком вдумчиво». Однако ели как следует, и уложить в желудке такое количество пищи не помогали даже полька, вальс и лансье, до которых были охочи все сотрапезники. Моэм писал, что после таких обедов в конце сезона сливки общества отчаливали на воды в Германию - сбросить вес, поправить здоровье и подготовить организм к новой порции удовольствий.
Кроме гостиных Лондона Моэм побывал, погостил и пожил в добром десятке стран, считая, что узнать страну можно только обосновавшись в ней минимум на пару-тройку месяцев и выучив язык. Таким образом, у этого путешественника и полиглота за плечами было отличное знание многих местностей и народностей. Он писал свои путевые заметки, романы и рассказы, сидя то с бокалом гренадина в «Кафе де ля Пэ», то пробуя в Каире египетские пирожные, сваренные в молоке и посыпанные ореховой стружкой и сахарной пудрой. Уже об обедах за двенадцать шиллингов в доме своей квартирной хозяйки Моэм и не вспоминал. Наступило другое время,появились другие деньги, и можно было себя побаловать. «Деньги подобны шестому чувству, без которого невозможно в полной мере владеть остальными пятью».
«МАВРИТАНКА»
Дом мечты, где уже маститый, обласканный читателями и издателями писатель Уильям Сомерсет Моэм мог жить, работать и устраивать всё по своему вкусу, был приобретён не где-нибудь, а во Франции, на Лазурном Берегу, между Ниццей и Монте-Карло. Белоснежная с зелёными ставнями вилла «Мавританка», отстроенная по прихоти одного из бельгийских королей, пришлась Моэму по душе. Внизу плескалось Средиземное море, над головой сияло яркое французское небо -всё, как он любил. «Этот дом -мой второй ребёнок. Когда я купил его, он был не менее уродлив, чем всякий новорождённый, но сейчас, видите, он подрос и смотрится молодцом». Как говорится, когда уже в пути пятый десяток, хороший дом, хорошая жена, что ещё нужно человеку, чтобы встретить старость? Хотя жену - Сайри Барнардо - Моэм на вилле привечать не планировал. Для души и прочих жизненных радостей ему вполне хватало личных секретарей. Миссис Барнардо-Моэм, известная художница по интерьерам, особой слыла себе на уме и охотно занималась самопрезентацией, в которую входила и куча кулинарных рецептов вроде блинов с морским окунем и жареного в сахаре миндаля. Однако даже отменная кулинария не помогла - противоречия накопились непролазные, и жена побывала на вилле всего лишь разок.
А посмотреть было на что. В саду произрастали апельсины, лимоны, мандарины, авокадо и прочие экзоты, за которыми ухаживали аж семеро садовников. Вход в кабинет хозяина был запрещён всем без исключения, но места для гостей, которые мотыльками порхали по вилле, хватало. К их услугам предоставлялись теннисный корт, бассейн, яхта, автомобили, морские купания и гольф. По утрам к гостям в спальни входил лакей в ливрее и подавал завтрак в постель. Причём все приборы полагались серебряные. Сам хозяин поднимался в восемь и, не снимая японской шёлковой пижамы, усаживался завтракать в одиночестве по заведённому им порядку - неизменная овсянка, чай со сливками и утренние газеты. Далее следовало обсуждение с поваром-итальянкой меню на весь день. Итальянка отлично готовила спагетти и славилась своими мороженым с авокадо, крем-брюле, супом с фрикадельками, сыром бри в желе и телячьими эскалопами в мадере. Присыпанные мукой ломти телятины жарили на медленном огне, солили, перчили и, убавив огонь, поливали мадерой. Затем немного выдерживали на огне до испарения вина и сразу же подавали на стол. Такие эскалопы на вилле «Мавританка» в своё время ели и нахваливали Жан Кокто, Марк Шагал, Ребекка Уэст, Редьярд Киплинг, Герберт Уэллс, Ивлин Во и многие другие знаменитости.
До часа дня хозяина никто не смел беспокоить, к обеду же он выходил к гостям и брал бразды правления в свои руки. Мясо предпочитал резать сам, попивал свой любимый ледяной сухой мартини, ел быстро и аккуратно, закуривал сигару, беседовал с гостями, потом гулял, играл в теннис, но чаще всего удалялся на послеобеденный сон. На ужин Моэм выходил ровно в восемь, при полном параде, требуя, чтобы гости тоже выглядели достойно. В качестве вечерних увеселений затевались бридж или покер, и ровно в одиннадцать хозяин откланивался. Гости же продолжали веселиться, иногда отчаливая на ночную прогулку на яхте и нимало не смущаясь отсутствием Старикана, как называли Моэма друзья и знакомые. Бывали случаи, когда некоторым из них за неудачную шутку или сгоряча сказанное слово хозяин отказывал от дома, вежливо, но твёрдо намекнув, что за завтраком они уже не увидятся. Хотя сам, «джентльмен до мозга костей», мог порой завернуть что-нибудь эдакое вроде реплик о дороговизне на рыбу или сложности приготовления особого заварного крема, которые бодро уничтожались за столом набегавшимися и накупавшимися гостями, после чего те краснели, бледнели и робко ковыряли в своих тарелках. За гостями Моэм также успевал всласть понаблюдать и даже посвятил им целый очерк, разложив там по полкам все «гостевые» привычки, чем, очевидно, привёл в смущение многих. Поварившись в таком уюте и комфорте, хозяин иногда бросал всё к чёртовой матери и опять отправлялся странствовать по миру, где к его услугам были удовольствия покруче: новые рискованные знакомства, случаи с угрозой жизни, туземцы, штормы, джунгли, кое-как приготовленная пища, малярия и излюбленные путевые заметки...
Шло время, и восьмидесятилетний Моэм, уже оставивший в прошлом свои путешествия, всё так же жил на вилле, где уже не были слышны звуки фейерверков и хлопки пробок от шампанского. Говорили, что он потерял интерес ко всему на свете, перестал читать, начал глохнуть и иногда писал своим друзьям: «Здесь все мёртво и скучно. У меня хорошие слуги, хорошая еда, красивый дом и славный сад. Но от всего этого мне ничуть не менее грустно». Грустить джентльмену оставалось ещё более десяти лет.
(с) Инна Садовская