Психиатр Надин Лавуа оказывает поддержку жертвам насилия. Пытаясь узнать причины, подтолкнувшие молодую девушку к самоубийству, Надин попадает в место, которое кажется ей очень знакомым. Тяжелые события из детства начинают всплывать в памяти, и внезапно происходит то, чего она совсем не ожидала. Надин понимает, что страхи и ужасы прошлого намного ближе, чем кажется…
Отрывок из книги:
Вечером того дня, когда к нам поступила Франсин, я вернулась домой совершенно измотанная, не переставая мысленно прокручивать разговор с Хизер. Мне требовалось с кем-то поболтать, и я позвонила Конни — моей ближайшей подруге и коллеге. Мы дружили с университетских времен и, даже выйдя замуж, старались хотя бы раз в год проводить отпуск вместе. Иногда нам удавалось выбраться только на какую-нибудь конференцию, но и там мы веселились от души — запирались в номере, поедали фастфуд и смотрели дурацкие фильмы.
Конни только вернулась из двухмесячного путешествия по Новой Зеландии, так что нам было о чем поговорить. Мы с ней переписывались, но теперь я подробнее рассказала о переезде и новой работе. Потом я перешла к Хизер и, не вдаваясь в подробности ее положения, упомянула, что наши беседы всколыхнули во мне некоторые воспоминания. Мне раньше не приходилось обсуждать с Конни свою жизнь в коммуне или причины моей клаустрофобии, так что разговор вышел долгий. В конце я рассказала ей про внезапно нахлынувшие воспоминания об Иве.
— У меня с ней многое связано, — добавила я.
— Она явно много для тебя значила.
— Я была жутко застенчивой, и она меня жалела. Мы с ней подолгу работали в теплице.
Вдруг пришло еще одно воспоминание: мы с Ивой сидим в теплице, и она рассказывает, как индейцы выделывали кожу. Я спросила, сама ли она сшила свою куртку, и она ответила, что куртку подарил ей брат — впоследствии он погиб во Вьетнаме, и у нее больше ничего от него не осталось.
Я пересказала этот эпизод Конни.
— Как странно, что я только сейчас это вспомнила.
— Она многим с тобой делилась. Тебе, наверное, это льстило, а когда она ушла, ты чувствовала себя брошенной.
— Это было нелегко. Но меня смущает этот эпизод с лошадьми. Почему я тогда так отреагировала?
— Тебе кажется, что Аарон что-то с тобой сделал? — мягко спросила она. — Поэтому тебе было стыдно говорить о нем?
— Я весь день об этом размышляю, и мне не хочется думать, что он совратил меня. К тому же ему бы это вряд ли удалось — кругом вечно было полно людей.
— А он тебя когда-нибудь куда-нибудь водил?
— Не знаю. Я плохо помню то время.
Мне вспомнился разговор с матерью.
— Видимо, он учил меня плавать, так что мы все же оставались наедине, но я ничего об этом не помню. И уж точно не помню, чтобы он как-то неподобающе вел себя со мной или с другими девочками. Но мне было рядом с ним не по себе, в этом я уверена.
Мы немного помолчали. Я старалась не рассматривать ситуацию как факт своего прошлого, а подойти к ней аналитически. Прежде чем реагировать эмоционально, следовало собрать побольше информации.
— Его центр пользуется большим успехом, — заметила я. — Если бы он был педофилом, вряд ли за столько лет об этом так никто бы и не узнал.
— Возможно, дело в его успешности. Его жертвы могли бояться заговорить.
— Возможно… А может, со мной просто что-то случилось во время плавания — например, я зацепилась за что-то в воде.
Я рассказала Конни о смерти Койота.
— Если ты чуть не утонула вскоре после того, как стала свидетельницей несчастного случая, это могло стать серьезной травмой и вызвать клаустрофобию, — согласилась она.
— Вот именно. С тех пор я недолюбливаю реки. — Теперь мне вспомнилось, как я всегда предпочитала озера или океан, как заставила друга уйти с территории бывшего лагеря. — Это вполне вероятный сценарий. А Ива, наверное, застала меня расстроенной после того происшествия.
— Это тоже возможно.
Мы говорили, пока домой не вернулся муж Конни. К тому моменту у меня заболела голова, и пришлось выпить лекарство. Отдыхая на диване с закрытыми глазами и греясь в тепле камина, я снова вспомнила кожаную куртку Ивы. Она так любила ее — почему же оставила в лагере? И почему она ни с кем не попрощалась? Она же понимала, как мы расстроимся. Потом мне вспомнился тот последний раз, когда я видела их с Робби. Я попыталась вспомнить ее лицо. Как она выглядела? Мне пришло в голову, что она раздраженно хмурилась и сердито жестикулировала. Робби тогда ушел. Потом у меня перед глазами встала другая картина: Аарон следит за тем, как она идет к реке. В воздухе разлито что-то недоброе, у меня от страха крутит желудок…
Я открыла глаза и уставилась в потолок. Внезапно мне стало трудно дышать. «А ушла ли Ива на самом деле? А вдруг Аарон с ней что-то сделал?»
Мне хотелось отмести эти вопросы, но факты были неумолимы. Он был последним, кто ее видел. Она исчезла очень странно. У нее было много друзей в коммуне. Зачем уходить без прощаний и объяснений? Проблемы у нее были только с Аароном. У них всегда были напряженные отношения, а накануне ее ухода ситуация обострилась. Он сказал, что они все обсудили, но что произошло на самом деле? Зачем он пошел за ней к реке?
Я резко села. Перед глазами вдруг замелькали жуткие образы: Аарон и Ива спорят, он бьет ее или душит. «Перестань, что за чушь! — говорила себе я. — Что бы он сделал с телом? Ее бы уже давно нашли». Или нет? Мы жили вдали ото всех, река там бурная, и вокруг наверняка полно мест, куда до сих пор не ступала нога человека. Если ее не нашел случайный путешественник, она может до сих пор там лежать. А вдруг ее тело по-прежнему одиноко гниет где-то в лесу и животные разносят ее кости по горам?
Я размышляла об этом, пока не заснула от усталости. Несколько часов спустя я проснулась. По крыше стучал дождь, сердце мое колотилось в груди, а в ушах звучал хриплый голос Ивы: «Не позволяй ему ходить за мной».
* * *
На следующей неделе Хизер стало еще лучше, и ее перевели в отделение этажом ниже, где пациенты жили более свободно. Поскольку никто, кроме Даниэля, не навещал Хизер, я спросила насчет ее родителей, и она ответила, что с ними никак не удается связаться. У меня возникло подозрение, что на самом деле ей не хочется, чтобы они узнали о случившемся. Как-то вечером, когда пришел Даниэль, я услышала, как они смеются вместе. Все это давало мне надежду, что вскоре нам удастся стабилизировать состояние Хизер, она отправится домой и продолжит лечение в амбулаторном режиме. Даниэль тоже приободрился, и я сказала ему, что если дела будут идти хорошо, то через пару недель мы выпишем его жену.
На выходных я заставила себя сделать перерыв и встретиться с подругой. Новых воспоминаний у меня не появилось, но меня по-прежнему мучило подозрение, что с Ивой что-то случилось. Мне нужно было отвлечься, и я решила отметить свой день рождения, хотя и без особой охоты. Мы решили сходить в кино на романтическую комедию. Элизабет тоже была вдовой, и мы шутили, что это будут наши с ней самые романтические переживания за много лет. Но, наблюдая за тем, как персонажи влюбляются друг в друга, я загрустила — когда-то это случалось и со мной. Потом мне вдруг вспомнился Кевин. «Интересно, у него кто-нибудь есть?» — задумалась я, сама себе удивляясь. Почему я вдруг о нем подумала? Он, безусловно, умный человек, и с ним всегда приятно поговорить. Недавно я поймала себя на том, что по утрам стала искать взглядом его машину на парковке. Наверное, он мне и правда нравится, но, как я поспешила себе напомнить, нас разделяет слишком большая разница в возрасте.
Мне вспомнилось, как спокойно всегда было с Полом. Наши отношения были не такими драматичными, как в моей юности, когда я влюблялась в тех, кто напоминал мне отца, — властных, закрытых, часто пьющих мужчин. Но чувство единения и поддержки оказалось невероятно важным для меня — мы с Полом гармонично дополняли друг друга, оставаясь при этом самостоятельными личностями. Потом я подумала, что, хотя я и невероятно скучаю по нему, мне также ужасно не хватает просто семейной жизни. «Интересно, выйду ли я еще когда-нибудь замуж?» Но эту мысль я решительно отбросила. Это время для меня прошло, и хотя сложно было наслаждаться жизнью, зная, что моя дочь живет где-то на улице, я все же старалась находить радость в повседневном. У меня любимая работа, уютный дом и чудные друзья, с которыми можно путешествовать и даже — я взглянула на Элизабет — посмеяться в кино. Но все равно мне приходилось нелегко.
Я решила пойти в больницу еще и потому, что мне хотелось почувствовать себя частью команды. Частная практика — довольно одинокое занятие. Кроме того, риск привязаться к пациенту и утратить объективность здесь гораздо сильнее. В больнице же приходится работать с очевидно нездоровыми людьми. По крайней мере так я считала до встречи с Хизер. Но ей становилось все лучше, и мне вспомнилось, почему я вообще решила заняться психиатрией. Я гордилась тем, что повлияла на нее, и верила, что впереди у нее счастливая жизнь.
И тут мы узнали, что ее родителей убили.
Мишель позвонила мне домой воскресным вечером. В больницу позвонил Даниэль, сказал, что у него плохие новости, и попросил помочь ему поговорить с Хизер. Я тут же ему перезвонила.
— Они спали у себя в автофургоне, и, видимо, произошла утечка газа. Через несколько дней охотник проходил мимо и почувствовал запах.
Это был ужасный образ — тела, одиноко гниющие в лесу. С другой стороны, если бы не запах, их бы еще долго искали.
— Полицейские настаивают, чтобы я рассказал обо всем Хизер, — в полном отчаянии продолжал Даниэль. — Как вы считаете, это обязательно?
— Она сейчас в подходящих условиях для таких новостей. Если хотите, я могу с ней поговорить.
— Наверное, мне надо рассказать все самому, ей так будет легче. — После паузы он добавил: — Но что, если она опять попытается покончить с собой?
Вопрос был не праздный, и меня он тоже беспокоил.
— Мы будем наблюдать за Хизер и переведем ее в отделение интенсивной терапии, пока худшее не будет позади. Но сегодня вечером лучше ей не говорить. Давайте подождем до завтра. Попытайтесь отдохнуть.
— Ладно, спасибо вам, — вздохнул он. — Если бы только можно было ее уберечь.
— Понимаю вас.
Я чувствовала то же самое — мне хотелось уберечь Хизер и Даниэля.
Утром мы встретились в комнате посетителей. Даниэль был бледен и явно нервничал: он ерзал и то потирал небритый подбородок, то запускал руку в волосы.
— Это самое тяжелое, что мне когда-либо приходилось делать, — сказал он, глядя мне в глаза.
— Хотите, я буду рядом, когда вы ей скажете?
— Спасибо, но лучше мы будем наедине.
— Я буду рядом на случай, если вам понадобится помощь, — сказала я и поймала его взгляд. — Знаю, вам страшно, но она справится.
Он глубоко вздохнул и расправил плечи.
— Надеюсь.
Медсестры уже отвели Хизер в кабинет — она думала, что сейчас у нас будет обычная терапевтическая сессия. Когда мы вошли, она сидела, поджав ноги, и читала книгу — описание университетских курсов и направлений. Она строила планы на будущее, а мы вот-вот должны были разрушить его.
Она подняла взгляд и улыбнулась.
— Даниэль! А я не знала, что ты придешь.
Даниэль сел напротив, взял ее за руку и попытался улыбнуться в ответ, но губы его были напряжены, а взгляд оставался печальным. Хизер вопросительно посмотрела на меня, потом на него.
— Что случилось?
— Даниэль хочет поговорить с вами, — сказала я. — Оставлю вас наедине.
Я устроилась в соседней комнате медсестер и наблюдала за ними на мониторе. Даниэль наклонился к Хизер. Я не слышала его слов, но на лице его была написана нежность. Видимо, он объяснял, что произошло.
Хизер откинулась на спинку стула, зажав рот руками.
Даниэль продолжал говорить, взяв ее за плечо. Он явно пытался успокоить ее, но Хизер в данный момент была не способна воспринимать утешения. Она просто трясла головой, не слыша его. Даниэль обнял ее. Она оттолкнула его и заткнула уши.
Даниэль с беспомощным видом взглянул в камеру наблюдения.
Я постучала и вошла. Хизер умоляюще взглянула на меня.
— Они умерли?
— Мне ужасно жаль, Хизер…
— Может, это не они? Произошла ошибка?
— Полиция совершенно уверена. Иначе они бы не позвонили Даниэлю.
Она смотрела на меня, осознавая услышанное, потом принялась судорожно всхлипывать и наклонилась вперед, обхватив себя руками за плечи. Даниэль гладил ее по спине, я протянула салфетки.
Когда всхлипывания утихли и Хизер выпрямилась, я сказала:
— Знаю, вам сейчас больно и вы не можете справиться со своими чувствами, но мы поможем вам. Вы не одна.
Я объяснила, что ее родителям хотелось бы, чтобы она сосредоточилась на лечении, и вновь повторила, что здесь ей помогут на этом нелегком пути. Потом я оставила их вдвоем и попросила медсестру дать Хизер ативан. Когда я вернулась, они все так же сидели рядом — Хизер держала Даниэля за руку и иногда вздрагивала. Она выглядела так, словно по ней пронеслась буря: следы слез на лице, волосы растрепаны, в глазах темная пустота.
— Как мне помочь вам, Хизер? — спросила я.
Она подняла на меня взгляд.
— Слишком поздно. Они были правы. Если уехать из коммуны, все рушится.
Она говорила спокойно и уверенно, словно пророчествовала. У меня волосы на затылке зашевелились. Плохой знак. Похоже, она сдается.
— Совсем не поздно, — вмешался Даниэль. — Тебе станет лучше, и нас ждет замечательная жизнь.
Последние слова он чуть ли не выкрикнул, но не сердито, а так, словно хотел высечь свои слова в камне.
— Понимаю, что сейчас на вас навалилось все одновременно, но вы справитесь, — сказала я. — Потребуется время…
— Это уже неважно, — равнодушно сказала она. — Мой ребенок, родители… Все они умерли после того, как я уехала.
Она что, считает это наказанием?
— Хизер, вы не сделали ничего плохого, — запротестовала я. — В том, что случилось с родителями, нет вашей вины.
Она продолжала качать головой и повторять:
— Они были правы.
Я подождала немного. Даниэль тоже напряженно молчал, но Хизер больше ничего не сказала. Я по-прежнему тревожилась за нее, но она явно не собиралась продолжать, поэтому я заговорила сама:
— Смерть ваших родителей — ужасная трагедия, но вы справитесь. Мы переведем вас в другую палату, хорошо? Поближе к комнате медсестер.
Я хотела перевести ее в отделение интенсивной терапии, но там не было свободных мест. Однако отдельные палаты есть на каждом этаже, поэтому за ней все равно будут пристально наблюдать.
— Если вам захочется причинить себе боль, пожалуйста, скажите кому-нибудь.
Хизер кивнула, но лицо ее по-прежнему ничего не выражало, и она продолжала вздрагивать от всхлипов. Даниэль сидел с ней, пока не подействовал ативан. Я продолжила обход. Когда Даниэль ушел, а медсестры отвели ее в отдельную палату, она немного успокоилась, хотя по-прежнему пребывала в оцепенении. Пока я делала записи, медсестры наблюдали за ней, и я еще раз заглянула к ней напоследок. Хизер спала, свернувшись клубочком. Как рассказали сестры, она проспала почти весь следующий день, а проснувшись, рыдала и хотела поговорить, что означало, что она перерабатывает свои эмоции. Но когда пришел Даниэль, она расстроилась, начала плакать и говорить, что он умрет следующим, поэтому медсестра дала ей еще одну дозу ативана.
На следующее утро мы встретились с Хизер в кабинете.
— Вы вчера пережили тяжелое потрясение. Чем мне вам помочь? Вам что-нибудь нужно сейчас?
— Не верю, что они умерли, — сказала она глухо. — Я с ними несколько месяцев не разговаривала. В прошлый раз… — Она осеклась и заплакала. — Последний раз, когда я говорила с отцом, он сердился, что я вышла замуж, пока их не было. Я бросила трубку. Мы даже не попрощались.
Она снова принялась всхлипывать, тяжело и судорожно, вздрагивая всем телом. Я сама с трудом удерживалась от слез — особенно когда вспомнила Лизу и Пола. Перед смертью Пол похудел так, что превратился в собственную тень. Это было ужасное зрелище, и мы с Лизой каждый раз уходили из больницы в слезах. В тот день, когда Пол умер, Лиза не хотела идти в больницу, и я отпустила ее к подруге, думая, что отдых пойдет ей на пользу. Полу стало хуже, и он умер у меня на руках. Когда я сказала об этом Лизе, она закричала: «Я с ним не попрощалась!»
Усилием воли я переключила мысли на Хизер.
— Совершенно естественно, что вы думаете о том, что должны были сделать иначе, но это не ваша вина, Хизер. Ваши родители хотели бы, чтобы вы были счастливы. Лучшее, что вы можете для них сделать, — это продолжить лечение и жить счастливо.
— Я всегда думала: когда-нибудь папа будет мною гордиться. Когда-нибудь у меня все получится. Мне поэтому и стало лучше на прошлой неделе. Я думала, что пойду учиться, может быть, стану дизайнером, найду работу, и папа увидит, какой у меня прекрасный муж. Теперь все бессмысленно.
— Это замечательный план, Хизер. Добейтесь всего этого ради себя самой.
Она покачала головой.
— Бессмысленно. Я уже никогда не буду счастлива.
— Знаю, сейчас вам так кажется, но поверьте, вы еще будете счастливы, и все обязательно наладится. Вам нужно время.
Она опустила взгляд, из глаз ее потекли слезы.
— Не важно, буду я счастлива или нет. Главное, больше не чувствовать себя так, как сейчас.
Все оставшееся время я убеждала Хизер, что боль пройдет, но она по-прежнему была подавлена и стремилась вернуться в палату. Сон для нее сейчас был лучшим лекарством, поэтому я не стала давить на нее. На следующий день Хизер было грустно, но это было уже не то депрессивное оцепенение, в котором она пребывала в начале своего лечения. Она лежала в больнице уже три недели и постоянно принимала эффексор — это помогало ей справляться. Когда я спросила, не возникало ли у нее желания причинить себе боль, она ответила отрицательно, и даже повторила свои слова, глядя мне в глаза. Это был хороший знак.
Следующие пару дней Хизер держали под пристальным наблюдением. Я уехала на выходные, но несколько раз звонила и справлялась о ее самочувствии. К моей радости, сестры говорили, что она держится. Хотя она явно горевала по родителям, но все же выходила из палаты и смотрела телевизор вместе с другими пациентами, а через три дня даже сходила к Кевину на занятие по медитации. Я наткнулась на него в понедельник во время обеда.
— Рад был сегодня увидеть Хизер у себя, — сказал он.
Помимо проведения тестов на IQ и работы с опросником, который помогает определить тип личности, Кевин проводил с группами занятия по снижению уровня тревожности и частные сессии.
— Да, бедняжке сейчас нелегко.
— Мягко говоря. Но она работает со своими эмоциями.
Его слова меня порадовали, и я почувствовала, как расслабилась, — до этого мгновения я не понимала, насколько сильно волнуюсь за нее.
— Вы так считаете?
— Мы поговорили с ней после занятия, и она поблагодарила меня. Сказала, что ей легче.
— Это прекрасно!
На следующее утро Хизер все еще была вялой, речь ее была замедленной, но она сказала, что Даниэль собирается принести ей проспекты туристических агентств, потому что у них еще не было медового месяца.
— Замечательно! — обрадовалась я. — Можно собрать вместе фотографии мест, куда бы вам хотелось поехать, и написать, чего бы вам хотелось. Эдакая визуализация мечты.
— Может быть. — Она взглянула мне прямо в глаза. — Вы очень хороший врач.
— Спасибо, — ответила я, удивившись.
Больше она ничего не сказала. Я задала ей еще несколько вопросов. Как она себя чувствует? Не нужно ли ей что-нибудь? Не хочет ли она о чем-то поговорить? Возникало ли у нее желание причинить себе боль?
Хизер смотрела в пол и на все вопросы отвечала отрицательно, поэтому мы закончили беседу. Она горевала, но горе ее было пропорциональным, и я надеялась, что со временем целительная больничная обстановка поможет ей вернуться в состояние, в каком она пребывала до этих ужасных новостей. Тогда можно будет продолжить лечение, чтобы она смогла вернуться домой и наконец-то отправиться с мужем в медовый месяц. Когда мы прощались, я добавила:
— Когда поедете путешествовать, не забудьте прислать мне открытку.
Она печально улыбнулась и помахала мне рукой.
 | Чеви Стивенс. Беги, если сможешь |