Леса Вологодчины укрыли от времени монастырь, история которого - череда забвений и чудесных возрождений. Но прежде всего это история людей, которые защитили обитель и борются за нее до сих пор.
Свои битвы за собор они хорошо помнят. «Вы знаете, что такое аллергия на какой-то продукт? Вам нельзя даже крошечку, потому что вы можете умереть... Но остальным этого не объяснить, они считают, что от одной ложки ничего не будет... Так и с собором — все время приходилось отстаивать его от желающих заглянуть «на минуточку», а у нас температурный режим! Ниже пяти градусов — все, посетителей не принимаем! Поймите, фрески «плачут»: от разницы температур покрываются конденсатом, а потом отслаиваются и падают!» Когда не могли отстоять — брали ключ, открывали — куда денешься...
Они не воительницы, а милые, интеллигентные женщины с тихими, но твердыми голосами — Елена Шелкова, хранитель собора Рождества Богородицы, и Марина Серебрякова, заведующая сектором «Школа Дионисия». Лауреат двух премий — Государственной и Лихачева.
На улице январская стужа, и обе женщины даже в помещении музея не снимают валенок. Это самая подходящая обувь в Ферапонтово — деревне на пятьсот жителей в 600 километрах к северу от Москвы. До Вологды полтора часа на машине; автобус давно не ходит. Несмотря на холода, собор открыт. Жесткий режим посещения остался в прошлом, а главное сокровище — фрески Дионисия — спасены. «Временно законсервированы, — поправляет Марина Серебрякова. — Реставрацию закончить нельзя. Потому что она означает сохранение максимально возможного первоначального состояния». То есть нужна постоянная профилактика и целая система наблюдения — за климатом, посещаемостью и состоянием росписи. На мониторах компьютеров на паперти — данные с датчиков температуры и влажности: ризница, купол, стена алтаря. Если показания меняются — включают обогрев, увлажнитель или, наоборот, осушитель.
Ферапонтов монастырь вошел в Список всемирного культурного наследия ЮНЕСКО в 2000 году. Казалось бы, можно и вздохнуть спокойно. Но, похоже, борьба за него не прекратилась, а перешла в стадию временного перемирия. «Гостиницу строят в охранной зоне, — с горечью показывает Елена Шелкова на двухэтажный дом в ста метрах от ворот монастыря. — По правилам ЮНЕСКО — нельзя, а все равно строят. Недавно собирали всех ответственных — главу администрации, архитекторов области и района. Выяснилось, что строение незаконное, а никто из дававших разрешения российский закон не нарушал».
Судьба у этого места такая — бороться здесь приходилось всегда. Началось все шесть веков назад, когда монахи Кирилл и Ферапонт пришли из Москвы в «Белозерскую страну», ища уединения для молитв.
«Основать монастырь» в 1397 году — значит своими руками выкопать землянку, чтобы укрываться в ней от мороза, волков и лихих людей. Белозерье — суровый лесной край на северной границе русских земель, а монахи уже не молоды — им по шестьдесят. Вскоре Кирилл остается на берегу Сиверского озера, а Ферапонт, не выдержав «тесного и жестокого» жития, уходит от товарища. Он выбирает в 18 верстах место «красно» на горке с видом на озеро Бородаевское. Несколько лет каждый совершает монашеский подвиг в одиночку — а потом, прослышав о затворниках, к ним приходят другие. Так на месте поселений иноков возникают два монастыря — Кириллов и Ферапонтов.
Несмотря на все тяготы, оба старца доживают до 90-летнего возраста, а монастыри ширятся после их смерти. Возводят церкви, украшают иконостасы, собирают книги. Становятся собственниками земель и крестьян. Но судьба их в какой-то момент расходится. Кириллов обрастает мощными каменными стенами, за которые ни разу не удается попасть врагам. Маленький Ферапонтов — четыре церкви, кельи и хозяйственные постройки за деревянной оградой — подвергается разорениям. Но почему-то Ферапонтов особенно знаменит своими подвижниками, начиная с настоятеля Мартиниана, чьи нетленные мощи до сих пор покоятся в уголке небольшой церковки.
Обитель любят цари и представители русской знати — вслед за Иваном Грозным, считающим, что родители вымолили его рождение в Ферапонтово, они шлют денежную милость. А в 1666 году на десять лет заточения присылают опального патриарха — непримиримого Никона, затеявшего церковную реформу и павшего жертвой заговора недовольных бояр. Никону выделяют крошечный храм над воротами. Там он, лишенный сана, молится вместе со слепнущим попом Варлаамом, добровольно принявшим на себя ссылку с учителем.
Но самое настоящее чудо в истории монастыря случается в 1502 году. Иконописец Дионисий с артелью из своих сыновей украшает фресками каменный собор Рождества Богородицы, построенный за 12 лет до этого. Для иконописной школы Древней Руси Дионисий столь же значим, как и его предшественник — Андрей Рублев. Церковь в Ферапонтово расписывает уже зрелый мастер, до этого работавший в главном храме страны — Успенском соборе Московского Кремля. До конца XIX века, пока не «открывают» Ферапонтово, считается, что росписи Успенского собора и несколько икон — единственное наследие Дионисия.
Художник начинает работу шестого августа. Ему нужно расписать евангельскими сценами и фигурами святых купол, стены и своды — всего 800 квадратных метров. Фрески готовы уже через 34 дня — восьмого сентября. А ведь фреска относится к очень трудоемким видам живописи, требующим от мастера быстроты и точности. Краска наносится на мокрую штукатурку за короткий промежуток-времени, пока известковый раствор еще не «схватился». Потому что насыщение извести углекислым газом происходит очень быстро. В результате на поверхности краски образуется пленка из кальция, которая и обеспечивает долговечность фресок. В день обычно пишут одну композицию, чтобы место примыкания следующего участка грунта пришлось на декоративную рамку, обрамляющую живописную сцену. Участков ровно 34 — по числу дней работы.
Внутри собор небольшой — две пересекающиеся галереи, образующие крест. В центре над ними парит купол. А стены покрыты росписями — легкими, праздничными, цветными. Они наполняют маленькое пространство воздухом и светом. Когда входишь в храм, будто попадаешь в другое измерение: прозрачные цвета — синева неба и пурпур одежд святых — словно отворяют каменные стены навстречу иному миру. Как Дионисию удается создать такое, имея всего около десяти красочных пигментов — азурит, охру, киноварь? Ведь все многообразие оттенков получено путем мастерского наложения и смешения красок. Стоя внутри, задаешься вопросом: как фрески вообще сохранились среди всех российских потрясений?
В 1764 году императрица Екатерина Вторая проводит секуляризацию церковных земель — у Церкви изымают владения, монастыри закрываются сотнями. У Ферапонтова отбирают крестьян и землю, он попадает полностью на государственное содержание и оказывается последним в списке монастырей третьего класса. На одного монаха выделяется смехотворная сумма — один рубль в год. Постройки ветшают, и игумен слезно просит Синод дать денег на починку.
В 1794 году церковные власти выделяют полторы тысячи рублей на ремонт. В монастыре подновляются здания, цементом заливаются щели, перекрываются крыши.
Остается починить лишь одну церковь. Игумен вновь обращается в Синод за разрешением начать сбор средств. И тут канцелярская машина дает сбой: то ли просьба неверно понята, то ли поступает в неудачный момент — одновременно рассматривают прошение об открытии монастыря в Пензе — «в наилучшем каменном здании, не требующем постройки вновь».
Синод включает Пензенский монастырь в число третьеклассных вместо Ферапонтова. А тот, только что отремонтированный, упраздняется — «за ветхостью».
Летом 1798 года монахов расселяют по другим обителям. Церкви используются для приходских богослужений, а кельи и хозяйственные постройки приходят в запустение.
Кто знает, может, именно благодаря этим обстоятельствам фрески Дионисия и доходят до наших дней? Продолжи монастырь жить, средневековая стенопись рано или поздно была бы замазана более новой, масляной, отвечающей модным веяниям времени, как это неоднократно происходило в других храмах. Без капитального ремонта перед закрытием зданиям бы не простоять целый век, дожидаясь, когда миру вновь будет явлено чудо дионисиевских росписей.
Имя автора фресок находит Иван Бриллиантов — инспектор Санкт-Петербургской духовной академии, уроженец соседнего села. В 1898 году, ровно через сто лет после упразднения, он публикует научный труд о забытом монастыре на Бородаевском озере. Вместе с рассказом о пребывании ссыльного Никона в Ферапонтово Бриллиантов описывает интерьер храма Рождества Богородицы, сумев разобрать надпись на северном софите собора: «...писцы Дионисий со чады». Исследователь вопрошает: не тот ли это Дионисий-иконник, что расписывал Успенский собор Московского Кремля? Оказалось, что да, тот самый.
В 1904 году Императорская археологическая комиссия начинает реставрационные работы, а игуменья Леушинского монастыря Таисия добивается разрешения открыть в Ферапонтово женскую обитель. Пока ремонтируются здания, полтора десятка монахинь ютятся в маленькой сторожке с протекающей крышей. Сами носят камни, строят кельи, расчищают огород. Из-за Первой мировой реставрация останавливается, а монастырь в 1924-м вновь закрывают, теперь уже большевики. Растаскивают ткани из ризницы, кровельное железо пускают на печные заслонки, в игуменском корпусе открывают школу. Про фрески забывают, а в соборе Рождества после Великой Отечественной собираются хранить картошку. Но — снова будничный подвиг: сторож Валентин Вьюшин не дает властям ключ от собора. «Потерял, мол, и весь спрос», — рассказывает Марина Серебрякова со смехом. Она Вьюшина помнит — вместе с супругой Анастасией он много лет защищал постройки монастыря от вандалов. «Простые были люди, но переживали. Понимали, что охраняют национальное достояние!»
Марина Серебрякова, выпускница Московского университета, увидела монастырь в 1972 году. И в каком виде! «Через Святые Врата, в которые когда-то, склоняясь, входили тысячи богомольцев, шла дорога на деревню Емишово. За собором — лес из тополей, крапива, репейник. Ограды нет! Памятники закрыты, свалки в подклетях, мусор. Такой древней стенописи, сохранившейся без поновлений, нет нигде в мире! А тут все заброшено...» Но монастырю снова везет: в 1970-х в СССР расцвет реставрации. На сохранение фресок, признанных аварийными, брошены лучшие искусствоведы, химики, физики и микробиологи страны. Чем только они не занимаются — макросъемкой красочного слоя, фотосъемкой в УФ-лучах, обработкой стенописи биоцидами — консервантами пролонгированного действия для угнетения жизнедеятельности плесневых грибов. А главное — точечной подклейкой отставаний красок раствором поливинилбутираля, созданным специально для этих фресок. Работы идут 30 лет. Это первый случай, когда реставрация древней живописи на столь обширной площади ведется от начала до конца одной профессиональной командой.
Применяется уникальный подход: вместо сплошной обработки клеящим составом, от которого стенопись блестит, здесь по поводу каждого квадратного миллиметра решают, надо подклеивать или нет. Поэтому и условия хранения такие жесткие — за ними стоит кропотливый труд. «В те времена мы чувствовали собор как собственную кожу, — добавляет Елена Шелкова. — По макросъемке уже было известно, в каком плохом состоянии находятся некоторые участки красочного слоя. А людям-то это непонятно!» — возвращается она к временам битв за посещаемость.
Чтобы удалить загрязнения, разрабатывают специальную резиновую смесь на основе белой глины: из нее удобно лепятся «ластики», обладающие высокими абсорбирующими свойствами. Стенопись покрыта плотным розовым налетом, и реставраторов ждет сюрприз. Сначала предполагают, что это продукт развития водоросли трентеполии или бактерий родококков. Однако обнаруженные в воздухе родококки присутствуют в составе пыли на росписях только в виде случайных вкраплений. Все оказывается проще — розовый налет образовался в результате пыления кирпичного пола, положенного в XVII веке! За три сотни лет кирпичный осадок зарос клетками микроорганизмов, которые приходится удалять слой за слоем. На южной стене оставлен контрольный участок на росписи «полотенца»: по этому квадрату видно, до какой степени фрески были запылены — они едва проглядывают!
Детально исследуется микроклимат. Летом и весной массивные стены прогреваются медленно — из-за разницы температур снаружи и внутри храма на фресках образуется конденсат. Понятно, что надо отапливать собор. Но как? Печи не годятся, настенные батареи тоже. На помощь приходят современные технологии — теплый пол! Перекрытия 1913 года выравнивают керамопеском, кладут три слоя гипсокартона, нагревательный кабель и плитку. Около стен создают 15-сантиметровую неподогреваемую зону, чтобы исключить воздействие на росписи. Обогрев включен весь год, на температурах кабеля от плюс 15 до 40. В январе воздух в соборе пять градусов выше нуля. Долго стоять холодно, но намеренно не греют сильнее — температуры аккуратно выравнивают с наступлением лета. «Теперь у нас — пожалуйста — 20 человек одновременно, каждые 15 минут, — говорит Шелкова. — Но это потому, что жизнь была положена на то, чтобы охранить и не пустить. Ведь фрески — это святыня».
Серебрякова подтверждает: «Я хотела создать в музее благоговейную атмосферу. Чтобы люди понимали, что здесь нельзя плюнуть, чтобы тапочки снимали сами». И добавляет: «Подвижники мы... Выловленные в житейском море или брошенные бурей к берегам Ферапонтово».
Сильнее всего подвижниц беспокоит отсутствие преемников. А еще — исчезновение атмосферы, в которой сложнейшие задачи решались бы методом научной дискуссии. «В этом году в церковь Мартиниана, где есть фрагмент росписи Дионисия, занесли строительные леса с плесенью, — говорит Елена Шелкова. — Я попросила, чтобы леса вынесли и просушили. Мне отвечают: а нигде в округе сухого дерева нет! Вот и весь сказ... Никто не понимает, что реставрация — не просто ремонт, а ответственность перед прошлым и будущим».
...Борьба за монастырь продолжается. И вполне может быть, что житейское море снова и снова будет прибивать к берегам Ферапонтово людей, способных на тихий каждодневный подвиг. Таких, как иконописец Дионисий, исследователь Иван Бриллиантов, игуменья Таисия, сторож Вьюшин, реставраторы, кропотливо трудившиеся над фресками, и хранящие их сотрудники музея. Кажется, что все эти люди что-то знают. Иногда понятия не имея о своих предшественниках, они без колебаний готовы на перемену жизни ради служения. Они знают, как знал Феранонт, прошедший полтысячи верст, чтобы затвориться от мира в суровом краю Белозерья.
(с) Елена Соболева