Это случилось, когда я был совсем маленьким. Проснулся на своем сундуке среди ночи от страшной боли в горле, голова горит. Хотел закричать, позвать маму, а голос пропал. Доползти до кровати родителей сил не хватает. Рядом со мной у буржуйки стояло ведро с водой. Печка остыла, и вода превратилась в лед. Стал его лизать, капли попали в рот, и я смог крикнуть, разбудил маму. Иначе, наверное, задохнулся бы. Лед меня спас...
До моих шести лет наша семья жила в неотапливаемом бараке в Бескудниково. Мама во время войны переехала в Москву из Смоленской губернии, а папа — из Рязанской. В его раскулаченной семье никого не сослали, не расстреляли — обошлось, но прокормиться в деревне стало трудно. Вот отец с сестрой и отправились пешком в столицу на заработки. Папу взяли на стройку, и он получил комнату в бараке. Ее делила пополам занавеска. С одной стороны спали бабушка с дедушкой, с другой — я с родителями. Воды не было. Ее ведрами носили от колонки, с которой и началась моя хоккейная карьера. Зимой растекающиеся вокруг лужи замерзали, образуя каток. Отец купил мне смешные двухполозные лезвия, которые привязывались к валенкам. Самопальные коньки постоянно сваливались, но ощущение скольжения стоило всех мук. И такими-то коньками похвастать мог далеко не каждый. По сравнению с другими ребятами я считался крутым. В нашей семье все работали, даже бабушка с дедом, поэтому меня баловали: у первого среди соседских ребят появились и лошадка с педалями, и велосипед, и коньки.
Каждые выходные я вместе с родителями отправлялся к станции Бескудниково на стадион ВДСО «Локомотив». Играл духовой оркестр, мужчины с мальчишками гоняли мяч, женщины усаживались за лото. Было шумно, празднично и весело — настоящее народное гуляние.
Когда мне исполнилось шесть, семья переехала. Маме дали трехкомнатную хрущевку на Коровинском шоссе. Вместе с нами на сорок шесть квадратных метров перекочевали и классики мировой литературы. Мама работала в экспедиции типографии «Правда» и могла покупать дефицитные издания, вся новая квартира была ими заставлена. И все равно создавалось ощущение, будто мы въехали во дворец.
Там, где сейчас высится здание МНТК «Микрохирургия глаза», в то время находилось кладбище, а рядом — болото. Однажды мы с ребятами пошли гулять, все куда-то разбрелись, а я угодил в трясину, стал тонуть. Уже по пояс затянуло, когда откуда-то возник огромный бородатый дядька в дождевике с капюшоном и сапогах по колено. Подошел и выдернул меня за руку. Сапоги в трясине остались, до дома бежал босиком, получил от отца нагоняй за потерянную обувь, но что со мной случилось, я не рассказал.
Вскоре в микрорайоне нашлись энтузиасты, решившие построить хоккейную коробку. Мы с ребятами шныряли по округе, там продолжала кипеть стройка, искали, где «плохо лежат» доски, и тащили их в наш двор. Мужики провели к коробке освещение, обустроили в подвале раздевалку. Летом играли на площадке в футбол, зимой — в хоккей. И пусть кто-нибудь только попробовал бы хоть что-то испортить! Башку оторвали бы любому.
Отец, видя мою увлеченность, купил мне хоккейные гаги. Я прибегал из школы, делал уроки и прямо в них спускался с пятого этажа на каток. Гонял там до позднего вечера вместе со взрослыми мужиками, которые играли в хоккей на портвейн. Как самого маленького меня ставили в защиту. Ну и ладно, я на все был согласен. Когда ночью возвращался на свой пятый этаж, гремя гагами по ступеням, из-за фанерных дверей слышались возмущенные голоса соседей: «Антихрист! Опять грохочет на весь подъезд, спать мешает!» Отдыхать я не давал ни людям, ни себе. Уставал так, что порой засыпал на лестнице, не дойдя до квартиры. Отец, не дождавшись сына, спускался и приносил меня домой на руках.
Защитные щитки мы с пацанами поначалу делали из газет, но вскоре в нашем дворе появился деловой мужик Борис Николаевич Бервинов, которого в ЖЭКе нарекли «инструктором спорта по месту жительства». Этот обаятельный дядька с золотыми зубами смог закупить настоящую хоккейную форму. Рассчитана она была на взрослых, и выглядела наша дворовая команда в ней
смешно, но все лучше, чем ничего.
В нашей команде катались двое ребят в форме подходящего размера с эмблемой «Динамо». Это значило, что их приняли в детскую спортшколу, купить форму в магазине было нереально. Конечно, я поглядывал на них с завистью. Поехал на «Динамо». Отыскал хоккейную секцию.
— Здрасьте, — говорю, — я пришел записываться.
— Какой год рождения?
— Пятьдесят восьмой.
— Мы таких маленьких не берем.
— Но ребята знакомые катаются же... — не отступал я.
— Если хочешь, поезжай в ЦСКА, две остановки на трамвае отсюда.
Поехал... Пока искал хоккейную секцию, решил на всякий пожарный прибавить себе один год. Зашел, поздоровался и говорю:
— Вячеслав Фетисов, одиннадцать лет.
— Таких старых не берем.
Надо же! Первый раз в жизни соврал — и зря. Вышел расстроенный и у касс увидел объявление: «В первое воскресенье сентября проводится добор в детскую спортивную школу». Значит, еще есть шанс!
Отсматривали детей звезды хоккея — Тарасов, Фирсов и Рагулин. Я собрал амуницию и к десяти утра отправился в спорткомплекс ЦСКА. Едва вышел из метро «Аэропорт», сразу уткнулся в хвост огромной очереди желающих. До того как оказался на льду, простоял восемь часов. Кое-какая еда перепала от соседей — поделились бутербродами, но смысла в моем появлении на катке уже не было. Из-за долгого ожидания не осталось сил, да и тренеры устали, Тарасов — единственный, кто все это время не уходил со льда.
Вот так провалились две попытки попасть в большой хоккей. Но, как говорится, бог троицу любит. Зимой моя команда играла за район на площадке хоккейной школы ЦСКА. Перед нами тренировалась команда под руководством Юрия Чабарина. Он задержался посмотреть, нет ли среди наших пацанов кого стоящего. Потом подошел к Борису Николаевичу и, указав на меня, сказал: «Ты этого парня привези на следующую тренировку, погляжу, каков он на фоне моих ребят».
Через пару дней я снова вышел на лед ЦСКА. После тренировки Юрий Александрович протянул объемистый пакет: «Вот тебе, Слава, новая форма».
Там помимо прочего оказались фетровые номера и эмблема, которые надо было прикрепить на майку. Маме такое ответственное дело не доверил, пришивал сам, потом примерил да так и уснул в обновках.
Я попал в школу, основанную удивительным человеком — Анатолием Владимировичем Тарасовым. Он лично приходил на все собрания детской спортивной школы, куда приглашал и родителей, приводил хоккейных звезд, чтобы мы могли посмотреть на них, пообщаться. Тарасов был не только великим тренером, но и прекрасным оратором, говорил ярко, образно.
«Какими качествами должен обладать защитник? — спросил он нас, пацанов, на первом же занятии, а потом, выслушав все мнения, добавил: — Он должен одновременно видеть партнеров и соперников, а еще блондинку в пятом секторе, в пятом ряду, на пятом месте». На всю жизнь запомнил слова мастера. Мы играли на открытых катках, в окружении огромных сугробов, но я и там искал блондинку. Не в буквальном, конечно, смысле, а старался видеть, контролировать ситуацию. Свою светловолосую мечту я встретил куда позже.
Потом мы с ребятами покупали книги с комментариями Тарасова по поводу каждого хоккеиста ЦСКА и сборной. Сегодня сложно себе представить, чтобы какой-нибудь тренер публично давал характеристику игрокам, с которыми работает. Симпатичные дружеские шаржи для этого карманного издания рисовали Кукрыниксы.
Так уж сложилось, что в моем доме в соседнем подъезде жил дед легендарного хоккеиста Валерия Харламова. «Вот погоди, Валерка приедет с чемпионата мира, я тебя с ним познакомлю», — говорил дед Сергей. И в один прекрасный день это случилось. «Завтра внук приедет», — предупредил старик.
Я с утра сидел на лавке, ждал. Машин в то время мало было, на весь наш поселок пара инвалидных «Запорожцев». Вдруг подъезжает белая «Волга» с номером семнадцать. Дед вышел навстречу, а я так и сижу. Проходят они мимо меня, дед говорит:
— Валер, это Славка, сосед мой, он тоже в ЦСКА.
Харламов подошел ко мне, поздоровался.
— Надеюсь, еще вместе поиграем, — по голове потрепал и пошел дальше, улыбчивый такой парень. Столько в нем было позитивной энергетики, простоты и величия одновременно! Чувства переполняли меня: я удостоился рукопожатия от хоккеиста, которого считал небожителем! Позже мы встретились в ЦСКА, и он вспомнил меня или сделал вид, что вспомнил. Сколько таких мальчишек прошло перед его глазами? С Харламовым я дружил до самой Валериной смерти, после которой мы с ребятами взяли под свою опеку его детей.
Судьба сложилась так, что надев майку ЦСКА, я не проиграл ни одного турнира. Ни десятилетним мальчишкой, ни взрослым, тринадцать раз подряд став чемпионом Советского Союза. Все успевал — в школе был отличником, играл кроме хоккея в футбол, волейбол, баскетбол.
В спортивной школе меня тоже определили в защиту. Любому пацану хочется забивать, поэтому родился мой «фирменный» стиль атакующего защитника: я то и дело подключался к нападению. Тренерам это не всегда нравилось, но я сумел отстоять свое «ноу-хау». Отец старался не пропускать ни одной игры и тренировки, все время находился рядом и делал критические замечания. Он никогда не был доволен, даже если я играл очень хорошо.
На мой тринадцатый день рождения они с мамой подарили мне шведские краги, шлем и крутые чешские коньки Botas. Стоили они для них очень дорого. Так родители дали понять, что поддерживают сына и верят в мой успех. И я верил, упорно шел к цели, которую порой приходилось защищать от нападок и насмешек. В нашем рабочем районе у большинства парней были другие интересы — портвейн, сигареты, гитары, девочки. Я же к шести утра ехал на тренировку, а поздно вечером брел мимо гуляющих сверстников, игнорируя приглашения присоединиться к компании и язвительные шутки. Хоккей увел меня с улицы и дал шанс многого добиться в жизни.
Мне исполнилось пятнадцать, когда канадцы пригласили в турне юношескую команду из СССР. Впервые советским мальчишкам предстояло сразиться с канадскими сверстниками. Самолет поднялся в воздух полупустой. В Монреаль летал лишь один рейс в неделю: кроме дипломатов, спортсменов, артистов цирка и ансамблей Моисеева и Александрова никто в ту пору так далеко не ездил.
Современным молодым людям даже трудно представить, какое впечатление на пацанов начала семидесятых, живших в бараках и хрущевках, произвел Монреаль... Едва вышли из самолета, нас ослепили вспышки десятков теле- и фотокамер. Потом был автобус с плюшевыми сиденьями, с непонятным, непривычным ароматом в салоне, невиданные доселе эстакады и пятизвездочный отель. Кругом — мрамор, хрусталь, стеклянные лифты, номера с биде... Посреди зимы — диковинные фрукты на столе, в ресторане — стейки, каких мы даже в кино не видели. Убийственные впечатления!
А на следующий день — игра. Мы в себя не успели еще прийти. Вышли на лед, стадион битком. В Канаде хоккей — национальное достояние. На полтора миллиона жителей в одном только Монреале приходились сотня крытых катков и тысяча залитых хоккейных коробок. Канадские мальчишки, откормленные этими самыми стейками, вышли на лед в форме с иголочки, а тут мы — в залатанных свитерах, которые выдерживали по пять поколений игроков и передавались от старших к младшим... Ноги у нас тряслись. После первых двух смен состава мы проигрывали 0:2. А в итоге... победили 7:4. Всего сыграли пять или шесть матчей и выиграли все!
По пятам за советской командой ездили телеоператоры, нас приглашали в семьи, дарили джинсы, жвачку. Каждому игроку дали по сорок восемь канадских долларов. Целое состояние! Я купил себе в Канаде «платформы» — модные в то время ботинки, кримпленовые брюки, куртку, свитер-лапшу, подарки папе, маме, брату и бабушке... Словом, отоварился по полной, максимально использовав суточные.
В Канаде случился любопытный эпизод. На тренировке шайба попала мне в конек, и сто раз перепаянное лезвие сломалось. Я подъехал к Джону — приставленному к команде волонтеру из семьи украинских эмигрантов.
— Надо отремонтировать, — говорю ему.
Он долго с удивлением рассматривал обломки, потом сказал:
— Это нереально. Пойдем со мной.
При каждом катке в Северной Америке есть магазин, торгующий экипировкой. Джон поговорил с продавцом по-французски, и тот достал коньки CCM Super Tacks, о которых я не мечтал даже во сне!
Не веря счастью, примерил и закивал головой: мол, все отлично. На самом деле коньки были малы, но я боялся даже заикнуться об этом. А вдруг другие не предложат? Опытный продавец сразу все понял и дал мне линейку для определения размеров: «Да тебе, бой, нужно на два размера больше!»
Новые коньки заточили, и на них я выкатился на лед. Вечером забрал с собой в гостиницу, поставил рядом с кроватью. А на следующей тренировке... вдруг стал изгоем в родной команде. Ребята перестали со мной разговаривать. Видя такое отношение, подошел к Джону, протянул обновку и сказал: «Забирай эти, верни мои старые». Надо отдать должное парню — он сообразил, в чем дело, и побежал кому-то звонить. А потом собрал наших ребят и повел в магазин за новыми коньками. Мы все вернулись домой на CCM. Это как из «Жигулей» пересесть в «мерседес»!
Поездка за океан утвердила в мысли, что я на верном пути. Хотел играть в настоящем Дворце спорта, чтобы на трибунах сидели болельщики. А у нас в сугробах стояли родители и больше никого... Я играл за юношескую сборную, будучи на два года младше товарищей по команде. Мой настрой помог определиться и младшему брату. Толик встал на коньки в той же дворовой коробке, что и я в шесть лет.
Брат попал к моему тренеру Юрию Чабарину, удивительному человеку, который умел увлечь детей, для каждого подобрать слова, раскрыть потенциал. Сейчас этого, увы, нет, а раньше существовала специализация: детский тренер — человек, не только проводивший тренировку, а еще тонкий психолог и талантливый педагог. Юрий Александрович воспитал не только меня, но и Пашу и Валерку Буре, Сергея Брылина...
Мне не исполнилось и девятнадцати, когда я оказался во взрослой сборной СССР. Спустя год, в 1978-м, был признан лучшим защитником чемпионата мира. Чего еще хотеть от жизни? Пребывал в эйфории, считая себя успешным, крутым парнем: в двадцать лет сделал головокружительную карьеру, получил в Москве отдельную квартиру, купил «Волгу»... Невероятные достижения по тем временам! Казалось, я у цели и ничто не столкнет меня с Олимпа. Но на мою долю выпало испытание, которое вовремя вылечило от прогрессировавшей звездной болезни.
Перед Новым годом команда отправилась в Голландию на коммерческий турнир — зарабатывать деньги для Спорткомитета СССР. В самолете у меня прихватило спину, после прилета и вовсе не смог двигаться. В номере гостиницы было так холодно, что схлопотал еще и воспаление легких. Спорткомитет экономил на всем, в том числе на отелях и медстраховках. Улетал я в Москву по пояс парализованный. У трапа встречали «скорая» и мама в слезах. В госпитале имени Бурденко поставили диагноз: внутреннее и внешнее ущемление нервов, выпадение двух позвоночных дисков. Замначальника госпиталя во время обхода сказал: «Попал ты, парень! В хоккей играть не сможешь, хорошо если будешь ходить». Рядом с кроватью на тумбочке стояла пепельница, я схватил ее и... запустил в доктора. Похоронить решили?! Как бы не так! Плевать, что думают врачи. Я буду играть!
Консервативное лечение не помогало, и мне объявили, что предстоит операция. Я отказался, был уверен: если начнут резать, точно не встану на ноги. И тут Олег Маркович Белаковский, прославленный спортивный врач, привез ко мне профессора-физиолога Якова Коца. «У меня есть аппарат, который тебя поднимет», — пообещал Яков Михайлович.
По вечерам Коц втихаря приезжал в больницу и с помощью электрических импульсов стимулировал нервные окончания в позвоночнике, накачивал мышцы спины. Диски встали на место. Я начал ходить и выписался под расписку. Яков Михайлович продолжил мое лечение дома. До игры в хоккей было еще далеко, но радость, что сумел подняться, не стал инвалидом, переполняла, слезы сами собой катились по щекам.
На больничной койке было время пересмотреть отношение к жизни, к славе, которая, как оказалось, может отвернуться в любой момент. Из этой ситуации я вышел другим человеком, расставив жизненные ценности в ином порядке, что помогло избежать многих ошибок.
В 1980 году сборная СССР проиграла злополучную Олимпиаду в Лейк-Плэсиде, в финале мы уступили хозяевам одну шайбу. На общее тяжелое настроение наложились еще и политические события — война в Афганистане, бойкот Западом московской Олимпиады... Все понимали, что обиднейшее поражение от студентов-американцев — сигнал: надо радикально менять ситуацию в сборной. Было принято решение создать ударную пятерку. Так вместе оказались Алексей Касатонов, Сергей Макаров, Игорь Ларионов, Владимир Крутов и я. Старшему было двадцать три года, младшему — двадцать.
Когда в таком возрасте видишь колоссальную перспективу и ощущаешь доверие, то испытываешь счастье, прилив сил и огромное желание работать. В 1981-м мы выиграли Кубок Канады, разгромив в монреальском «Форуме» хозяев во главе с Гретцки со счетом 8:1, а шведов на чемпионате мира на их же родном льду нокаутировали 13:1. Команда полетела!
В Канаде в том году со мной произошла смешная история. Мы вели в финальном матче с канадцами 7:1, когда я позволил себе чуть расслабиться и в перерыве обратил внимание на рекламу пива: полная кружка с манящей пеной. «Игра закончится, — думаю, — обязательно выпью». После финальной сирены администратор команды пришел в раздевалку и передал нам с Лешей Касатоновым кубок, весивший килограммов тридцать пять: «Пакуйте в мешок!»
Для сохранности мы стали оборачивать завоеванный в честной битве трофей рейтузами, майками, но тут вошли организаторы с двумя полицейскими и попытались его у нас забрать. Мы же не знали, что кубок — переходящий и увозить его нельзя! Мы пакуем, а они отнимают. Надоело мне это, пива же хочется! Выкинул канадцев из раздевалки и дверь закрыл.
Закончили возиться с кубком, я надел алый костюм с лампасами и буквами «СССР» на груди, обулся в крутые белые сабо на деревяшках, кудри расчесал: немецкие футболисты тогда первыми сделали «химию» и Валерка Харламов перед поездкой в Канаду подбил и наших ребят на это дело. Я тоже клюнул. И вот иду весь такой нарядный, ищу пиво. Куда ни сунусь, все буфеты на стадионе закрыты: канадцы-то продули, праздновать народу нечего.
Подошел к охране, говорю: «Beer!» Охранник показал на дверь. Открыл ее и увидел бармена, а рядом с ним кран разливного пива. Протягиваю деньги, а он мне: «No». Может, денег мало? Протянул еще. Опять отказывается наливать. И вдруг слышу за спиной женский голос, говорящий по-французски. Поворачиваю голову, а там толпа девушек — штук тридцать красавиц! Оказывается, я попал в святая святых — комнату жен хоккеистов сборной Канады. Будто в гарем султана угодил! Бармен нехотя взял кружку и наполнил ее пивом, а потом, выслушав очередное распоряжение на французском, достал водку и налил в стакан для кока-колы.
Девицы меня окружили и подбадривают: мол, русский, давай! Водку я ни разу в жизни не пил, а на вожделенном пиве уже пена оседает. «Ну и хрен с вами, — думаю. — Кубок мы уже выиграли». Засадил стакан водки, догнал пивом. Канадские жены языками зацокали и давай меня целовать да лапать! Я за игру обычно терял до пяти килограммов веса, а тут даже поесть еще не успел, чувствую: плохо мне, надо сваливать. В раздевалку идти нельзя — сразу спалюсь, у нас же в команде сухой закон. Побрел заплетающейся походкой в автобус, дождался кое-как команду, а потом в отеле всю ночь промучился с похмелья. На следующий день консул собрал экстренное совещание и говорит: «У нас ЧП!»
Оказывается, все местные газеты на первой полосе процитировали одну из жен канадских хоккеистов: «Как победить этих русских, когда их игрок — молодой и симпатичный — у нас на глазах осушил стакан водки, запил пивом, расцеловал всех и ушел как ни в чем не бывало?!» Руководство советской сборной во главе с консулом попытались выяснить, кто нарушил режим, но я не сознался. «Герой» предпочел сохранить инкогнито.
История получила продолжение в 1998-м, когда я с Ларри Робинсоном тренировал «Нью-Джерси Дэвилз». Мы вместе часто ужинали с женами, вспоминали разные эпизоды хоккейной жизни. И вдруг Жанетта, жена Ларри, рассказывает ту же историю, но со своей стороны:
— И тогда я попросила бармена налить ему водки...
— Жанетта, так это была ты?!
— Слава, неужели?!
Но моя работа в Штатах была еще далеко впереди, пока же вместе со сборной СССР я отправился на летний сбор перед сезоном 1982 года. Тихонов проводил по три тренировки в день. Как-то он с утра куда-то уехал, а вернувшись к обеду, подошел ко мне:
— Слава, я только что из ЦК партии. Принято решение: ты будешь капитаном сборной. Поздравляю! Перед нами большие задачи...
— А я не согласен, — ответил ему с ходу. — Есть ребята постарше, опытней и авторитетней меня, не могу взять на себя такую ответственность.
— Ты что, идиот?! Понимаешь, о чем говоришь?!
— Я-то понимаю, а вы, видимо, не совсем, — повернулся и пошел готовиться к следующей тренировке.
Вечером «старики» поджидают меня перед ужином, заводят в комнату.
— Говорят, ты отказался быть капитаном?
— Считаю это неправильным. Среди вас есть более достойные.
— Да? А мы тут посовещались и пришли к общему мнению: ты — наш капитан.
Тут уж не с руки стало отпираться. Откуда ни возьмись появилась бутылка шампанского, выпили мы по стакану, отметили назначение... Так в двадцать четыре года я стал капитаном сборной СССР и ЦСКА.
Быть капитаном почетно и ответственно. Капитан — лидер на льду и в раздевалке. Он чувствует ситуацию изнутри и имеет право спросить с каждого, рявкнуть, когда надо. Он своеобразный мостик между тренерами и игроками. Примером для меня всегда служил Борис Михайлов. Кроме того, в обязанности капитана входит решение бытовых вопросов — представлять интересы ребят перед руководством: одному надо машину, другому квартиру, третий хочет отпроситься домой...
Западные журналисты посчитали, что должность не принесет мне пользы как игроку. Я был отвязный, жесткий, а теперь обязан держать себя в руках, но как потом показала жизнь, они ошиблись. На моей майке появилась буква «к», которую не обошли вниманием комментаторы. У остальных капитанов английская «си», а у меня «кей», советское ноу-хау.
1982 год стал для меня определяющим не только в карьере, но и в личной жизни. Именно тогда я познакомился с будущей женой — Ладой.
Парнем я был известным. В двадцать лет уже ездил на «ГАЗ-2410», имел однокомнатную квартиру в «спортивном» доме на «Речном вокзале», рассекал в модных шмотках, не сходил с экранов телевизоров. Это считалось круто. Так получилось, что с Ладой мы оказались соседями по дому и даже по лестничной площадке, она жила там с первым мужем Вагизом Хидиятуллиным, футболистом московского «Спартака» и сборной СССР. Но поскольку я постоянно был на сборах, мы с ней там не пересекались, а познакомились в гостях.
В нашем доме нередко отмечали какие-то мероприятия: один спортсмен праздновал победу, другой — день рождения, у третьего родился ребенок... В тот раз меня пригласил Женя Чернышов, олимпийский чемпион по гандболу. У него в гостях оказалась и Лада с подругой, с которой меня якобы хотели познакомить, как утверждают теперь некоторые. По прошествии стольких лет уже сложно установить истину. Точно знаю одно: мне понравилась Лада.
До знакомства с ней я мог ответить, что привлекает меня в той или иной девушке: глаза, ноги, волосы... А тогда не сумел определиться. Нравилось все. Главное — она себя держала как королева. В разговоре выяснили, что мы соседи, и стали заходить друг к другу в гости — неделя у меня как раз выдалась свободная. Она сказала, что замужем, а я даже не спросил за кем. Хидиятуллин тогда готовился к чемпионату мира в Испании. А я... стал форсировать события.
Лада в то время танцевала в одном из самых крутых варьете столицы — в ресторане «Союз» на «Речном вокзале». Кроме того, снималась в кино и работала моделью. На месте она никогда не сидела. В детстве занималась художественной гимнастикой, работала в цирке, играла в Еврейском театре... В Москву ее семья приехала из Уфы. Маму Лады, заслуженного тренера СССР по спортивной гимнастике, пригласили в общество «Трудовые резервы ». Она до сих пор тренирует сборную России. Папа — в прошлом футболист, одно время работал с юношеской сборной Союза. Словом, спортивная семья.
Я стал приезжать на выступления Лады в варьете. Попасть в «Союз» было непросто, но не капитану хоккейной сборной. Нас в Москве знали все таксисты и швейцары. В зал танцовщиц не выпускали, они выходили через черный ход, но я быстро просек ситуацию. Цветы в то время попробуй-ка достань, тоже проблема. По блату купил охапку роз, штук тридцать или сорок, и разложил их на капоте своей «Волги». А Лада мимо проходит: мол, я замужняя женщина, мне домой надо. «Хоть цветы забери, девушкам своим подаришь...»
Не все у нас сразу сложилось. Лада не похожа на других, и пришлось очень постараться, чтобы она посмотрела в мою сторону. Но тем же летом я своего добился. Какое-то время мы обменивались репликами на бегу, пока она не согласилась пойти со мной в ресторан. Пригласил Ладу на романтический ужин в гостиницу «Советская» — крутое место, режимный объект. Мой друг шеф-повар постарался, мы провели незабываемый романтический вечер со свечами на балкончике. Долго разговаривали, не помню уже о чем именно, наверное, я признался в своих чувствах. Давно это было... Могу сказать одно: слово «люблю» от меня слышали лишь три женщины на свете — мама, жена и дочь. Все...
Когда Вагиз вернулся домой, Лада сообщила ему, что переехала в квартиру напротив. Казалось, весь мир ополчился против нас! Теперь я уехал на сборы, и бывший муж попытался вернуть Ладу, устраивал ей скандалы, подсылал тещу, которая всеми фибрами души противилась нашей любви. Мои родители тоже возражали: сын связался с замужней женщиной, разрушает чужую семью, для них это казалось неприемлемым.
Не остался в стороне и политотдел ЦСКА:
— Одумайся, Фетисов! Что ты творишь?!
— Не ваше дело! — огрызался я.
Никому, даже друзьям, не позволял обсуждать эту тему.
Терпение — одно из главных условий успеха. Всегда это знал. В итоге Вагиз смирился и все устаканилось. А на недавнем юбилее теща произнесла в мой адрес такие слова, что рыдала половина зала.
Но произошло это не через месяц и не через год. И Ладе пришлось многое пережить. Пять лет прошло, прежде чем мы расписались. Это был непростой период для нас обоих. Но Лада не из тех, кто колеблется. Надеюсь, она ни разу не пожалела о своем решении...
Пока играл в ЦСКА, виделись мы редко. Я постоянно жил на сборах и с Ладой общался в основном по телефону. В лучшем случае три ночи в месяц мы проводили вместе, ну и пару раз Тихонов распускал команду днем. Появление мужа в доме превращалось в праздник, долгожданное событие. Но одно дело, когда вы молодожены, совсем иное — если в таком режиме проходят десять, а то и пятнадцать лет. Конечно, одиннадцатимесячные сборы коверкали жизни людей. Жены хоккеистов, по сути, жили сами по себе. Зато тренер держал игроков под контролем днем и ночью. Мы, известные, успешные, обеспеченные, расплачивались собственной свободой, существовали словно зэки за решеткой. В недавнем интервью Третьяк объяснил, почему закончил со спортом: «Друзья при мне стали спрашивать сына: «Где же твой папа?» — а он принес мою фотографию...»
Несколько раз мы с Ладой собирались сыграть свадьбу, но в нашу жизнь вмешивались непреодолимые обстоятельства. Сначала все сорвалось из-за Тихонова, который не отпустил меня со сборов, потом я хоронил бабушку. Когда мы вновь собрались пожениться, погиб брат...
Толю считали суперталантливым, одним из самых ярких нападающих в истории хоккея. Я относился к нему порой как к сыну, хотел, чтобы он не повторял моих ошибок. Случалось, говорил жестко, хотя по большому счету Толя был идеальным парнем, с колоссальным потенциалом, а я оценивал его чересчур придирчиво. Сколько лет прошло, но каждый год одиннадцатого июня на могиле собираются его друзья. Приходят с женами, с детьми. Ему было лишь семнадцать, но его до сих пор помнят...
Страшное, непредсказуемое стечение обстоятельств унесло жизнь Толи, но я продолжаю корить себя. На дворе стояло лето, я мотался по городу, решая перед отпуском накопившиеся дела. Толик приехал, Лада нас покормила, и мы с братом отправились за город ремонтировать барахлившую машину. В то время у меня были «Жигули», «пятерка». На обратном пути договорились, что он заедет к нам посмотреть видео: «Маме позвони, скажи, что у нас останешься».
По дороге завернули к Борьке Зосимову за видеокассетой. Погода испортилась — дождь, гроза. Щетки на «Жигулях» не справлялись с потоками воды и грязи. Я шел по Ленинградке в левом ряду. Смотрю, следом за мной с моста летит «Жигуль» и мигает фарами: уступи, мол, дорогу. Это тогда модно было среди гонщиков. Я думал, что объедет справа, дорога-то полупустая. А он подобрался буквально впритык и поджимает. Ладно, перестроился вправо, пропуская его, и тут мы оба влетели в огромную лужу. Его «Жигули» занесло, машина врезалась в бордюр, отскочила и правой задней стороной ударила в мое левое крыло. Меня раскрутило и той стороной, где сидел Толик, выбросило на столб. А этот урод влетел между двумя столбами чуть дальше. И ничего, жив остался, а Толя...
Я обернулся — брат был весь в крови.
— Больно... — простонал он.
— Потерпи, я за помощью!
Сумел как-то выбраться из машины, из телефона-автомата вызвал «скорую», она приехала достаточно быстро. Но в ЦИТО, куда нас привезли, не оказалось нужной группы крови. Стал звонить врачу ЦСКА, сборной, началась суета, поиски. Почему они сразу не сообразили и я не догадался? У меня тоже и стресс, и сотрясение с переломами, вот и заклинило в мозгу... У кого брать кровь, как не у брата?! Время было упущено. Когда меня положили на каталку и повезли к Толе, чтобы сделать прямое переливание, вышел врач и сказал, что его не стало: «Травмы, несовместимые с жизнью...»
В этот момент в ЦИТО приехал отец. Таких страшных рыданий, переходивших в какой-то нечеловеческий вой, я никогда не слышал и, надеюсь, больше не услышу. Чуть позже мы вместе поехали к маме, она еще ничего не знала.
Папа остался с ней, а я вернулся домой. Мне не хотелось жить. Снова и снова прокручивал в голове тот день. Не дай бог кому-то пережить такое. Смерть брата — мой крест на всю оставшуюся жизнь. Я понимал, что не мог ничего поделать в той ситуации. А вдруг мог? Руль же был в моих руках. А если бы вообще никуда не поехали или не заехали к Борьке? Изменило бы это ход событий? А если бы Толик сразу попал на операционный стол? Парень-то здоровый, крепкий... Но ведь доктор сказал: травмы, несовместимые с жизнью.
Мы жили на восьмом этаже. Я вышел на балкон. Лада сразу все поняла, бросилась следом и буквально в последний момент схватила за ремень... «Я тебя ни в чем не виню. Ты должен теперь жить и играть за двоих», — сказала мне мама на поминках. Ее слова помогли мне перестать думать о смерти.
Свадьбу с Ладой мы сыграли только в 1989-м, скромно и тихо, совсем не так, как собирались. К тому времени уже мало что располагало к веселью. Я ушел из ЦСКА, начав борьбу за свободу выбора и став первым советским спортсменом, который пробил брешь в железном занавесе. Я не собирался бежать из СССР, как пытались представить некоторые, просто мне предложили работу на Западе. Продавая спортсменов за границу, государство зарабатывало неплохие деньги. Для этой цели создали специальную структуру — «Совинтерспорт», наладившую торговлю игроками. Начали с футболистов. Вагиз Хидиятуллин, кстати, уехал одним из первых. Конституция СССР не запрещала людям работать за границей, но негласная инструкция обязывала отъезжающих все заработанные деньги сдавать в советское посольство, а жить на зарплату, которую определяло родное государство. В середине восьмидесятых вызвали и меня:
— Ты первый из хоккеистов, кто поедет на Запад. Заслужил!
Оказывается, с 1983 года я был на драфте у команды «Нью-Джерси Дэвилз», которая отправила на меня запрос и ждала положительного ответа.
— Хорошо, — ответил я. — Только все мысли у меня сейчас об Олимпиаде.
В 1988 году мы выиграли Олимпиаду, и руководство Спорткомитета вернулось к теме: «Несколько раз прилетал президент клуба, умоляет отпустить тебя, и мы согласны».
Потом для разговора пригласили представителей «Совинтерспорта».
— Пакуй чемоданы. Получать будешь тысячу долларов.
— Почему тысячу?
— Потому что иметь зарплату выше, чем у посла, нельзя.
— Тогда не поеду, мне и здесь хорошо. Свою тысячу долларов я и в СССР заработаю.
Начался торг. Специальным решением Политбюро за особые заслуги мне разрешили получать десять процентов от суммы контракта. К борьбе за справедливость подключились другие заинтересованные спортсмены — Ирина Роднина, Гарри Каспаров и теннисист Андрей Чесноков. Потом поддержали Игорь Ларионов, Сергей Макаров, Владимир Крутов. Когда коллегам предложили расклад пятьдесят на пятьдесят, Игорь, Сергей и Володя соскочили: «Нас устраивает». А я отказался. Дело было не в деньгах, а в принципе. Я мог убежать из страны, как это сделали Александр Могильный и Сергей Федоров. В разгар конфликта с «Совинтерспортом» мы играли в Америке, и президент клуба из Нью-Джерси сказал:
— Они тебя не отпустят. Пойдем, покажу тебе твой дом, машину. Подписывай контракт, оставайся, гарантирую, мы привезем в Штаты твою семью.
Но я ответил:
— Нет, не могу бежать из своей страны, хочу уехать официально.
А дома продолжился прессинг.
— Мы же тебя вырастили, квартиру дали, машину, — укоряли чиновники от спорта.
— Вы машину не подарили, а предоставили возможность купить. За квартиру однокомнатную — спасибо, надеюсь, я ее отработал.
Дошло до того, что они стали угрожать Ладе. Звонили:
— Мы сошлем твоего Фетисова, куда Макар телят не гонял!
— Я девушка уральская, мне к трудностям не привыкать.
Главный тренер сборной Виктор Тихонов пытался лоббировать свои интересы. Его спросили:
— Достоин ли парень отъезда в Штаты?
— Достоин, — ответил он.
А министру обороны в кулуарах добавил, что я ему нужен еще на год, смену не подготовили.
И тогда я пошел в нападение: заявил, что ухожу из команды. Выступил против системы и вдруг понял, что остался один. Знакомые, друзья в страхе попрятались кто куда. Спортсмены, которые, казалось, должны были встать плечом к плечу, разбежались. Помощь пришла с неожиданной стороны. Творческие люди — Александр Розенбаум, Саша Фатюшин, Стас Намин — не побоялись заявить о своей поддержке. И Лада была рядом и делила со мной все переживания. Именно в это непростое время, когда никто не знал наверняка, где в итоге окажемся — в Сибири или в Америке, мы и расписались.
Я дотерпел до победного конца. На заднем дворе МИДа мне отдали паспорт, я подписал контракт и уехал. Первый советский человек, отбывший за границу по контракту. На радостях по доброй воле и от чистого сердца купил сто комплектов формы для детской спортивной школы ЦСКА и два автобуса для детдомов в благодарность Детскому фонду, через который оформлял выездную визу.
После созданного мною прецедента за границу поехали не только спортсмены, но и циркачи, балетные, оперные — все, кто имел возможность зарабатывать. Занавес поднялся!
Именно в Америке мы с Ладой зажили нормальной жизнью: ни о каких сборах там и речи нет, игроки живут с семьями. У нас появился дом. Я наконец-то избавился от необходимости покупать для жены вещи на глазок раньше ведь приходилось привозить из поездок даже нижнее белье. Только теперь нам удалось как следует узнать друг друга, и мы не разочаровались, хотя трудностей хватало и за океаном.
Оказались в чужой стране с незнакомой культурой, языком и обычаями. В команде меня поначалу приняли не очень, заходя в раздевалку, чувствовал висящую в воздухе недоброжелательность: к чему, мол, нам этот русский? В такой обстановке особенно важно, чтобы рядом был близкий человек, которому доверяешь, который не подведет.
Для жизни мы выбрали трехэтажный таунхаус, что сильно отличалось от нашей однокомнатной квартирки. Какое-то время пребывали в шоке от магазинов, где было все и без всякого блата, от ресторанов, в которых не надо было давать «на лапу» швейцару, чтобы получить столик. Я сразу же купил себе пятьсот шестидесятый «мерседес» последней модели, вызвав недоумение коллег по команде.
— Тебе, наверное, дали хорошие условия? Сколько платишь в месяц? — спрашивали, думая, что я взял машину в кредит.
— Нисколько. Выписал чек и купил.
— Отдал всю сумму сразу?! Ты сумасшедший!
— Почему?
— За порогом салона машина сразу теряет в цене! Ты мог бы платить за нее по тысяче в месяц, деньги бы лежали на счету и приносили проценты, в итоге она досталась бы тебе почти бесплатно.
— Блин! — говорю. — У нас все наоборот: выехал из магазина на «Жигулях» — получай две цены, на «Волге» — три. Год поездил, продал дороже новой!
Так я увидел разницу. Жизнь в Америке оказалась настолько комфортной, что безо всяких тренировочных сборов и обязаловки прочувствовал необходимость быть на уровне, поддерживать хорошую форму, хотел, чтобы семья могла пожить в таких условиях.
В Москву мы прилетали на каникулы. Я купил родителям просторную квартиру в центре, недалеко от Белорусского вокзала. В августе 1991-го юбилей отца совпал с путчем. Наша компания сидела в совершенно пустом ресторане, народ по призыву Бориса Ельцина пошел к Белому дому. Мы закончили праздновать шестидесятилетие отца, а потом тоже отправились на баррикады. Маленькую Настю оставили на попечение девяностолетней прабабушки.
В Москве Лада перенесла довольно серьезную операцию, после которой врачи нам сказали: родить она не сможет. Но в Америке это заключение было развеяно в пух и прах. Оказалось, жене после того хирургического вмешательства что-то не туда, куда надо, пришили. Американские врачи разобрались, что к чему, и через год на свет появилась Настя. Помню, как первый раз по дороге на тренировку отвез дочку в садик. Вышел и смотрю через стекло. Она заплакала поначалу, потом к ней подошел мальчик-азиат и они о чем-то заговорили, хотя английского Настя не знала. Потом оказалось, что он тоже его не знал, но дети нашли какой-то свой, общий язык и стали играть. А через несколько недель Настя уже говорила по-английски.
Я осваивал язык гораздо дольше — года два. Клуб обеспечил переводчиком и нанял преподавателя, но она в основном занималась с Ладой. В зале физподготовки работал парень из русскоговорящей семьи, который поначалу мне помогал. А я в конце концов заговорил, общаясь с командой и тренером. После этого отношение ко мне коллег по команде изменилось. Появилась масса друзей, я даже стал крестным ребенка одного из них.
Спустя несколько лет меня пригласил к себе президент клуба Лу Ламорелло: «Ты много сделал для становления команды, увы, годы в спорте летят быстро. «Детройт Ред Уингз» — одна из лучших команд НХЛ, в этом году у нее все шансы на победу в Кубке Стэнли. Они хотят тебя. Считаем, это твой шанс еще раз проявить себя, и отпускаем ».
В Детройте играли трое русских ребят — Сергей Федоров, Вячеслав Козлов и Владимир Константинов. Надо было срочно лететь в Сан-Хосе на первую игру за новую команду. Прибежал, собрал вещи, сообщил жене. Она поначалу расстроилась: придется сниматься с обжитого места, переезжать...
По иронии судьбы в финале Кубка Стэнли «Крылья» играли с моей прежней командой. «Дьяволы» обыграли нас в четырех играх, хотя «Детройт» считался сильнее. Когда вышел к Ладе после последнего матча, по ее лицу текли слезы. Сказал ей: «Не плачь, я обязательно выиграю этот Кубок, обещаю! » И слово сдержал. «Детройт Ред Уингз» дважды подряд становились обладателями самого престижного в хоккейном мире трофея — в 1997 и 1998 годах.
На парады в честь победителей приходит полтора миллиона человек. Разве такое можно представить в Москве, когда празднуют чемпионство «Динамо» или ЦСКА? А там гуляют и ликуют всем миром. В городе проводятся благотворительные акции, фото- и автографсессии, концерты. Банкеты, фуршеты с выпивкой устраиваются по всему региону.
Игроки на них расслабляются. Чтобы оградить от соблазна сесть за руль в нетрезвом виде, для нас нанимали лимузины. Последним мероприятием был гольф-турнир со спонсорами, выделявшими огромные деньги на благотворительность. На следующий день мы собирались разъезжаться по домам. В команде играл всего один американец, остальные ребята из Канады, Швеции, России. Мы с Ладой возвращались в Нью-Джерси, где у нас дом.
В лимузин, который повез нас из гольф-клуба, сели трое — массажист Сергей Мнацаканов, Владимир Константинов и я. Ехали в гости к Володе, где наши жены накрывали столы. На хайвее лимузин вдруг пошел под углом в сорок пять градусов к трассе и на полном ходу врезался в дерево на разделительной полосе. От удара ребята полетели головой вперед. У Сергея раскололся череп, у Володи буквально расплавилась лобная часть мозга. Я сидел, задрав ноги на полку с баром и телевизором, и полетел вперед задницей, что меня и спасло. Сначала ударился бедром (до сих пор этим местом ничего не чувствую — повреждены все нервы), побился, порезался. Потом прилетела голова, но уже с другой скоростью, потому и уцелела...
Новость тут же облетела весь мир. Но кто конкретно пострадал, точно не знали. Меня перепутали с Константиновым, сообщили, что я в коме. Лада прибежала, а меня сразу три хирурга, бывшие военврачи, штопают в приемном отделении.
— Представляешь, — говорю ей, — майора Советской Армии шьют американские полковники.
Лада рыдает, а они удивляются:
— У тебя еще есть силы шутить?
— Успокойся, — говорю жене, — все хорошо. Живой.
Всю ночь Лада не отходила от меня. Вдруг смотрю, часа в три ночи лицо у нее стало белым как мел. Нажал кнопку вызова медсестры. «Срочно доктора, — говорю, — жене плохо!» Прибежал один врач, другой, Ладу погрузили на каталку и тут же отправили на операционный стол удалять аппендицит. «Еще полчаса, и начался бы перитонит», — сказали потом хирурги. Жену положили в соседнюю палату, и наша бедная шестилетняя Настя, которая готовилась к конкурсу «Мисс Мичиган», осталась на попечение соседки. Тем не менее в состязании красавиц поучаствовала и даже получила призы.
Тысячи людей пришли к госпиталю, разбили палатки, ночевали в них несколько дней и молились за нас. Мои друзья выжили, но остались инвалидами. У Володи нет координации и короткой памяти, он помнит лишь то, что произошло до аварии. Сергей, у которого оказался сломан еще и позвоночник, передвигается на инвалидной коляске. Какое-то время он может поддерживать разговор, а потом словно куда-то проваливается. Страшная история... Виноват в аварии водитель. Фамилия у него подходящая — Шида. Надо же было нам к нему попасть! Могли ведь в другой лимузин сесть. Судьба...
В хоккей я вернулся в тот же год. Мало кто знает, что правая сторона у меня не работала, мог поворачиваться только влево. И тем не менее отыграл сезон — за себя и за Володю и выиграл свой второй Кубок. Команда выходила на лед с нашивками на майках «Верим» по-русски и Believe по-английски, с надеждой, что Сергей и Владимир выздоровеют. Мы организовали для них фонд помощи. Страховка, из-за которой даже пришлось судиться, покрыла самый минимум медицинских расходов.
Девять лет я отыграл в НХЛ, еще четыре года работал тренером, вернувшись в «Дэвилз», и в этом статусе получил третий Кубок Стэнли. Сначала не хотел соглашаться на тренерскую работу:
— Мне надоело, дайте хотя бы паузу.
— Нет. У тебя все отлично получится.
Из клуба прислали контракт, в графе «Вознаграждение» — пусто, сам волен был поставить сумму. Посоветовался с женой. «Я приму любое твое решение», — сказала она. Подписал и отправил обратно без цифр. Президент клуба тут же перезвонил: «Никогда не думал, что могу попасть в такую дурацкую ситуацию!»
В итоге он приехал, мы вписали сумму, бонусы. У меня появился стимул работать. Но главное — стало получаться. В 2002 году мне предстояло стать первым в истории россиянином — главным тренером НХЛ. Я бы обязательно продолжил ледовую карьеру, если бы не предложение, от которого не смог и не захотел отказаться. Президент Путин предложил мне сначала возглавить сборную России на Олимпиаде в Солт-Лейк-Сити. А потом — Госкомспорт.
В жизни снова начался непростой период. Против меня ополчились люди, терявшие свои позиции в связи с моим назначением. Была придумана история с якобы моим брошенным в России ребенком. Пошли звонки с угрозами. А поскольку дома я бывал далеко не всегда, досталось Ладе и теще. В Нью-Джерси прибыл из Москвы гонец, пытавшийся заставить меня передумать.
— Ты сумасшедший, — говорила перепуганная Лада. — Они тебя подставят, разорвут!
— Это новый вызов, собирайтесь, поехали! — сказал жене и дочке.
Мое возвращение в Москву превратилось в тщательно спланированную секретную операцию. Меня вывели через грузовой терминал Шереметьево и сразу повезли в Белый дом, где я получил распоряжение правительства о назначении. На этом неприятности закончились. Начались хлопоты по обустройству. Надо было найти школу для Насти.
Когда через несколько лет я приехал к ней на последний звонок, поймал себя на мысли, что впервые в школе за все время обучения дочки. Что за отец такой?! Сейчас в жизни Насти наступил новый этап. Она выбрала один из старейших американских университетов и вернулась в Нью-Йорк. Начинала с изучения международной политики, а потом переключилась на кинематографию. Уехав за океан, стала звонить нам каждый день. И общается теперь в основном с русскоговоря-щими. Семь лет, проведенные в России, дали дочери другое понимание двух культур. Часто говорит маме: «Хочу обратно!» У нее остался последний год учебы, прежде чем принять решение, где ей комфортнее и интереснее.
Совсем не исключаю, что Настя вернется в Россию. Свобода выбора, за которую когда-то боролся ее отец, сейчас кажется обыденным делом. Мне нравится молодежь, способная оценить это достижение нашего времени, умеющая идти к цели, знающая цену успеха. Например Маша Кожевникова, дочка хоккеиста Саши Кожевникова, с которым мы знаем друг друга с шестнадцати лет. Дружили семьями. Потом жизнь нас развела: Саша играл в Европе, мы с Ладой уехали в Америку. Но жены продолжали общаться, и вскоре Лада узнала, что Саша с Ритой развелись. Лада постоянно помогала Рите, которая осталась одна с двумя детьми, покупала им вещи, подарки. Когда мы вернулись в Россию, Маша окончила школу. Кожевниковы пришли к нам в гости, и Рита попросила: «Маша хочет поступить в ГИТИС, но без протекции попасть туда невозможно. Помоги».
На следующий день я пришел на работу и по «вертушке» позвонил Михаилу Швыдкому. Лично его не знал, но представился и объяснил:
— Наша подруга одна воспитывает детей, девочка занималась спортом, но теперь мечтает об артистической карьере.
— Славочка, с огромным уважением отношусь к тебе и помогу.
Маша окончила институт, стала популярной актрисой. Когда формировался состав новой Госдумы, в руководстве «Единой России» меня спросили, не знаю ли хорошего человека, который мог бы представлять молодежь? В моем присутствии Маша всегда говорила правильные вещи, Рита хорошо ее воспитала. Она общительная, у нее много фанатов, но при этом Маша не витает в облаках. Мне показалось, что Кожевникова — подходящая кандидатура. Я рекомендовал ее...
Маша прошла непростое собеседование и в итоге оказалась в Госдуме. Полагаю, такой жизненный опыт ей не повредит. Часто приходит за советом, слава богу, девочка энергичная, не потерялась, встала на ноги, ей все интересно. Не знаю, откуда взялись слухи, будто я не просто так опекаю молодую и красивую девушку. Моя дочь и Маша — подруги. В голове не укладывается, зачем кому-то нормальные человеческие отношения подменять грязными и глупыми сплетнями. Эта ситуация неприятна и для нас с Ладой, и для Маши с Ритой, но мы во всем разобрались и по-прежнему прекрасно общаемся. Маша бывает у нас со своим молодым человеком. Прошлым летом они повенчались. А мой близкий друг Саша Кожевников постоянно благодарит нас с Ладой за Машу.
Нам часто приходилось помогать людям, но афишировать это не любим. Лада до сих пор активно занимается благотворительностью, организует спортивные состязания для детей-инвалидов из детских домов. Я стараюсь найти время, чтобы тоже там бывать. Перестав быть министром спорта, остался в политике. Хоккеистом быть проще, но, к сожалению, играть всю жизнь нельзя. Тем не менее спортивные привычки остались. Никогда не «отбываю номер» (как обычно говорят спортсмены), стараюсь заниматься реальными делами, за которые не стыдно ответить. И по-прежнему время от времени иду в атаку...