Жили-были мужчина и женщина. Они очень любили друг друга, но однажды им пришлось расстаться. Уходя, мужчина пообещал женщине, что обязательно найдет ее. И вот она с маленькой дочкой кочует из города в город, нигде не задерживаясь надолго. Может быть, это один из способов помочь мужчине найти ее?
Проходят годы, дочка подрастает. Раньше мать говорила ей: "Мы вороны-путешественницы, поэтому должны переезжать из города в город", и она верила. Теперь дочка повзрослела, и ей нужно другое объяснение. Почему она должна бросать друзей и школу? Почему у нее нет своего дома? И где, наконец, папа? Если мы хотим, чтобы он нас нашел, почему мы все время переезжаем? Разве ему не легче будет найти нас, если мы будем жить на одном месте? Вопросов много, а ответ один: "Мы с тобой сели в божественную лодку и должны плыть"...
Отрывок из книги:
Любовь до кончиков пальцев
Рождество прошло весело! Вечером после ужина был шикарный торт со свежей клубникой. На нём было много воздушного сливочного крема, даже не верилось, что бывает так много. Мама никогда не покупает такой роскошный торт, а тут мы с ней вдвоём съели его весь (!) целиком. Разрезали на четыре больших куска — два мне и два ей.
— Мама, а почему Рождество — особенный день? — спросила я.
Мама ответила с полным ртом:
— Всегда нужен повод для праздника. Просто важно, чтобы был особенный день. Такой, как Рождество или день рождения.
— А-а… — я на всякий случай поддакнула маме, но не была удовлетворена ответом, поэтому продолжила: — А почему?
Мама нарочито широко открыла глаза, сделав удивлённое лицо:
— Да ведь так жить интересней!
Она смотрела так, будто я спрашиваю о само собой разумеющихся вещах. Потом снова откусила кусочек торта и от удовольствия пробурчала: «М-м, как вкусно!»
— Ах, этот воздушный нежный сливочный крем! Тающая во рту сладость! Натуральный вкус растительных жиров!
Я рассмеялась. Видно, что у неё было очень весёлое настроение, несмотря на подшучивания над тортом.
— Когда ты ешь что-то вредно-калорийное, это немного поднимает настроение! — сказала мама, как будто придумала себе оправдание.
Потом она играла на пианино рождественские песни. Я люблю «Gabriel’s message» или «Do you hear what I hear?» — грустные и красивые мелодии, а маме нравятся более живые, вроде «Have Yourself a Merry Little Christmas» или «Winter Wonderland». Мама их называет «светлые, согревающие душу». Пока она играла, я стояла рядом с инструментом, и смотрела, как её сильные пальцы невероятно быстро двигались по клавиатуре.
Приняв ванну, мы с ней поговорили о папе. Мы представляли себе, что бы было, если бы он был рядом с нами. Мы с мамой любим такие разговоры, но они бывают, только когда у нас обеих очень хорошее настроение.
Если бы папа был рядом с нами, что бы он для нас сделал?..
— Поцеловал бы, — выпалила я.
Раньше, когда мы начинали этот разговор, мама обязательно сначала говорила это, теперь я стараюсь её опередить и говорю это сама. Мы с ней как будто соревнуемся, кто первый это скажет.
— Да, правильно. Поцеловал бы. — Мама не спеша повторяет. — Мало мест, которые бы избежали его поцелуев. Он такой, что везде поцелует! И глазки, и ладошки, и в ложбинку на груди.
Мне стало так радостно, что я рассмеялась.
— Папа сделает мне свистульку из стручка гороха! — я перешла к следующему.
— Он вытянет руки, чтобы ты положила на них голову! — Это уже мама придумала. Потом мы по очереди придумываем всё новое и новое.
Он пойдёт с нами погулять. Он будет охранять нас от страшных снов. Он приготовит вкусный прохладный коктейль. Он разрешит нам погладить его высокий, красивый лоб и прекрасные икры ног. Он будет учить нас плавать и играть в теннис. Он сводит нас в центр спортивных игровых автоматов. Обнимет нас. Утром, как проснётся, скажет нам: «Доброе утро!» Он даст нам почувствовать, что мы, две женщины, не такие беспомощные и не такие одинокие. Он навсегда останется с нами.
Мы легли в постель и продолжали перечислять. Он будет есть с нами мороженое. Он даст мне нарисовать его портрет. Он свозит нас в Париж. Он попросит распустить волосы…
У нас с мамой не заведено на Рождество дарить подарки. Комнату мы тоже никогда не украшаем. Мы говорили про папу, и на душе было ощущение счастья. Потом мы крепко уснули.
После Нового года началась третья четверть. Из всех четвертей, я больше всего люблю третью. Она самая короткая, последняя, и поэтому всё привычно. Я говорю «привычно» и имею в виду самые разные вещи, связанные со школой. А вот первую четверть я больше всего не люблю.
Привыкнуть к обстоятельствам — очень важная вещь. Я в этом уверена. Я когда-то высказала эту мысль маме, но она сделала странное выражение лица.
* * *
— Деревянный тазик? — переспросил хозяин нашего бара через стойку, держа в руках слабый виски, разведённый водой и льдом, составляя компанию нашему постоянному посетителю.
— Ну да, деревянный тазик для бани, — я кивнула.
Мужчина-посетитель сказал: «Ну, это здорово!» и засмеялся.
У меня всё время зябнут руки и ноги, поэтому я часто наливаю в деревянный тазик горячую воду, опускаю туда ноги и беру книгу почитать. Я рассказала об этом нашему гостю, подливая в виски воды и добавляя лёд.
— Вода в тазу быстро остывает, поэтому я ставлю чайник с кипятком рядом и время от времени подливаю воду, чтобы было погорячее.
— Вы экстравагантны, Ёко-сан! — Мужчина опять засмеялся.
— Что вы смеётесь? Становится тепло и очень приятно!
На дворе январь. Сегодня на улице очень холодно. Каждый раз, когда открывается дверь, в бар врывается ледяной ветер. Запах зимней улицы, приносимый в полах пальто посетителей.
— Между прочим, женщине идёт всё время мёрзнуть, — сказал другой клиент, пожилой мужчина. — Если женщине всё время жарко, мне кажется, что она лишается внутренней скромности.
Я про себя улыбнулась. Какое дурацкое мнение! Но и Момои когда-то говорил мне то же самое. Он ужасно не любил, когда я надевала открытую одежду. Когда мы шли на улицу в жаркий день, он говорил, что чем больше кожа спрятана под одеждой, тем прохладнее. Он был прав. Я многому научилась у него. Например, что в жару лучше пить не холодные, а горячие напитки. Или что в мороз лучше потеплее укутать ноги, чем надевать помногу кофт.
С другой стороны, Момои многого не знал. Например, названия самых банальных растений, разных вкусных печений и чипсов, не знал, что пауки и ящерицы-гекконы — полезные существа.
Иногда учитель Момои был словно ребёнок. Например, за столом в ресторане увидит в тарелке что-нибудь непривычное и сразу весь сморщится.
— Это что такое?! — спросит с обеспокоенным видом. Я всегда спокойно относилась ко всему, даже незнакомому, поэтому всегда пробовала первой. Когда я, попробовав, поясняла ему, что это, например, измельчённые фисташки или рыбный фарш, типа крабовых палочек, он немного успокаивался. Но тут же снова беспокойно спрашивал:
— Если это съесть, ничего не случится?
— Да абсолютно ничего! — отвечала я.
Он кивал «Да…» и пробовал еду, полностью доверяя моим словам. В такие моменты у меня всегда появлялся комок в груди. Почему он полностью верит каждому моему слову?! Когда я начинала думать об этом, мне хотелось плакать. Момои был очень добрым человеком. Это было счастливое время! Но сейчас моё место здесь.
— Теперь налей-ка мне крепкого сакэ. Разведи горячей водой и добавь, пожалуйста, маринованную сливу, — попросил пожилой мужчина.
Когда я пришла домой, Соко спала посередине кровати, уложив по бокам игрушки. Всё чаще я чувствую, что она становится взрослой. Но когда она вот так спит, она всё такая же маленькая, не меняется. Я, не раздеваясь, залезла под одеяло, прижалась к дочке, обняла её и поцеловала в макушку. Соко с трудом пошевелилась, сказала:
— Холодно! — а потом с трогательной прямотой добавила: — Ты вернулась, мамочка!
Она терпит холод моих замёрзших щёк.
— Я пришла, родная. — Я с любовью прижалась к её щеке.
* * *
Сегодня воскресенье. Ясно. У мамы с утра хорошее настроение. Говорит, что вчера в библиотеке взяла интересную книгу. Со вчерашнего дня её не оторвать от этой книжки.
— Что за повесть? — спросила я.
Она в ответ, мол, не спрашивай — не рассказать в двух словах… Потом как будто одумалась и добавила: «Детектив». Мама очень быстро может чем-либо увлечься. Она, похоже, даже не услышала звук останавливающейся стиральной машинки, и мне пришлось вместо неё самой вытаскивать и развешивать бельё сушиться.
После обеда было совершенно нечем заняться, и от скуки я пошла погулять. Я прошла прямо по дорожке между зданиями средней и старшей школ и направилась к парку на месте старого замка. Это — путь, по которому мы всегда ходим с мамой. Навстречу дул сильный холодный ветер. В такие моменты мама снимает шарф и обматывает им голову и лицо. Я прошу её этого не делать, потому что выглядит ужасно, и я стесняюсь, но она всё равно это делает.
— Так же гораздо теплее!
Мама говорит, что самое важное — это чтобы человеку было комфортно.
— Дочка, перестань думать о том, что скажут люди, не обращай внимания!
Если я всё-таки продолжаю стесняться, то она становится резкой: «Что за ерунда!»
— Что за ерунда! — подражая маме, вслух сказала я.
Я одна. На зимней улице, окутанной прозрачным холодным воздухом. Я присела на засохшую траву газона бывшего призамкового рва. Надо мной синее небо. Я откинулась на траву. Через ветки деревьев поглядела на облака. Повернула голову в сторону. Щёку уколола сухая травинка.
Я встала и достала из своей сумочки маникюрный наборчик. Его недавно в аптеке мне купила мама.
Сев на землю, я стала приводить ногти в порядок. Где-то высоко-высоко над головой слышится шум вертолёта. Я вытащила из сумочки моего любимого Ари и посадила рядом.
Давным-давно моя мама влюбилась так сильно, что «от этой любви могли растаять кости в теле: любовь доходила до самых кончиков пальцев». Мне лично не понятно, как это от любви могут таять кости в теле или её можно чувствовать даже кончиками пальцев. Но как бы там ни было, результатом такой сильной любви стало моё рождение.
— Как было бы прекрасно, если бы тебе тоже когда-нибудь довелось пережить такое чувство! — Мама мне говорила это несколько раз.
Но потом, с какого-то момента, она, как будто извиняясь, стала говорить, что не бывает так, чтобы одно и то же повторялось, и даже если это будет не такая же точно любовь, как у неё, то хотя бы какая-то близкая к её чувству.
Закончив с ногтями, я вытянула пальцы и полюбовалась, какие красивые ногти получились. Каждый ноготок был ровненький, аккуратный, если потрогать, то весь гладенький, очень здорово!
Я спрашивала у мамы:
— А что, одно и то же не повторяется дважды?
Она в ответ:
— Да. Ведь второго такого человека, как твой папа, не найти во всём мире!
Она говорила восхищённым голосом и уверенно, чётко. Иногда я думаю о ней, и мне кажется, что она ненормальная. Когда речь заходит о папе, она совершенно теряет голову и становится какой-то странной.
Мимо меня прошла женщина, выгуливающая собаку. Как часто бывает в это время года: на лице марлевая повязка от простуды и белые рабочие перчатки. Она была явно очень тепло одета, но весь её внешний вид навевал ощущение холода. Даже странно как-то… Собачка была с красным ошейником, породы сиба (японская лайка). Я услышала, как собака, принюхиваясь, семенила по сухой траве и холодной земле своими четырьмя лапами.
Раньше, когда я была помладше, я верила, что когда-нибудь я встречусь с папой. Я верила, что, несмотря на то, что всё так получилось, он ищет нас с мамой и когда-нибудь обязательно найдёт.
Я подтянула носки, встала и отряхнулась. Пора идти домой. Если я задержусь, мама будет волноваться. Я наклонилась, подобрала своего Ари, отряхнула его от земли и положила в сумочку.
Когда я зашла домой, почувствовала запах кофе, а в коридоре стояли мужские ботинки. Разношенные туфли, не на шнурках, а с пряжечкой посередине. Мне стало не по себе. Я зашла в комнату, не поздоровавшись.
— Ты вернулась, дочка, — сказала ласково мама, когда увидела меня. Она сидела за столом и пила кофе.
— Здравствуй! — Это владелец маминого бара. Он был в чёрном свитере, белых брюках и белых носках.
— Здравствуйте! — поздоровалась я, посмотрев недовольно в мамину сторону.
Я заметила, что на столе стоит коробка шоколадных конфет «Годива». Я знаю, что хоть это и ужасно дорогие конфеты, мама их не очень любит.
— Как твоя книжка? — спросила я её.
— Книжка? — переспросила она, недоумевая.
— Ну, этот детектив, от которого тебя со вчерашнего дня не оторвать.
— Ах, эта… — с улыбкой ответила мама. — Уже всю прочитала.
Она закурила сигарету и медленно выпустила дым.
— Соко, смотри! — сказала мама и показала на аккуратно сложенный не то плед, не то одеяло. Красивое, фирмы «Baby blue». — Это подарок от директора бара.
По её жесту, когда она, держа сигарету в руке, чуть-чуть приподняла одеяло над столом, я поняла, что она не по-настоящему радуется.
— Да… — Настроение у меня слегка поправилось. Думаю, что она это поняла. Мы же с ней самые ужасные в мире по характеру мама с дочкой. Это уж точно.
— Это и безопаснее, и проще, чем греть ноги в тазу с горячей водой, — радостно приговаривал дяденька директор бара.
* * *
Помню, в детстве зимой по вечерам я часто пила какао. Его варила мне мама. Какао, приготовленное ею, было густым, горячим, им можно было обжечь губы, даже если пить осторожно. Мама готовила его в маленькой кастрюльке. Она говорила, что секрет вкусного приготовления какао в том, что сначала надо тщательно развести порошок тёплой водой, а в конце добавить чуточку соли. Я же готовлю Соко быстрорастворимый какао. Просто кладу в бокал ложку какао-порошка и развожу вскипячённым молоком. Хотя это уже не тот какао, Соко пьёт с большим удовольствием. Говорит, что вкуснее, чем в кафе.
— Этот директор бара какой-то странный! — сказала Соко. Она сидела на татами, вытянув ноги и держа обеими руками чашку с какао.
— Странный, говоришь?
— Надо же, прямо к нам домой пришёл!
— Да, в самом деле… — ответила я.
— И к тому же, он слишком худой… — Дочка хочет мне всё высказать.
— Это тут совсем ни при чём. — Я сделала ей замечание, как подобает матери, но Соко оставалась невозмутимой.
— Мам, ну ты сама посмотри!
Я прикоснулась губами к её блестящим волосам, как бы говоря: «Ну всё, давай не будем…»
Когда Соко была совсем крошкой, я всегда целовала её два раза.
— Это — за маму. Это — за папу, — говорила я ей. Но потом я перестала так делать: никто не сможет повторить его поцелуй.
Я открыла окно и высунулась во двор:
— Какие красивые звёзды! Посмотри!
Соко, даже не повернув головы, буркнула:
— Не буду. Холодно.
Мне стало жаль, что я ничего не знаю про звёзды. Если бы я знала, я бы рассказала Соко, где какая звезда: где Орион, где Полярная… Как давно, в детстве, мне рассказывала моя мама. Как рассказал бы Он, если бы был с нами.
— Мам, слышишь, холодно! — сказала Соко и резко закрыла окно.
— Нет в тебе романтики, — заметила я.
Соко широко раскрыла глаза, как будто разговор наводил на неё ужасную тоску:
— Мама, зато ты слишком романтичная!
— Ах, так! Ну, извини, пожалуйста, — ответила я.
После этого мы некоторое время сидели молча. Из радиоприёмника, что висит на кухне постоянно включённым на слабую громкость, донеслась незнакомая новая песня.
Я вспомнила своего отца, его голос… — Ёко говорит, что хочет стать Топо Джиджио!
Я сижу у папы на коленях.
В детстве это было МОЁ место. Мой отец… От папы пахло особым отцовским запахом. — Ёко такой интересный ребёнок, — говорила довольная мама.
А мне было хорошо от того, что родители счастливо улыбаются от моих слов…
Наступил февраль. Мне исполнилось 38. Тридцать восемь лет! Кто бы мог подумать.
— Не могу поверить, что ты на самом деле уедешь! — Мама плакала в тот день, когда я уходила из дома. — Ты в своём уме? Вот так уйти, неизвестно куда, с грудным ребёнком на руках!
Отец ничего не говорил. Он был очень расстроен. Но, видимо, знал, что останавливать меня бесполезно. — Ёко говорит, что хочет стать Топо Джиджио!
Иногда мне ужасно хочется увидеться с ними, показать им Соко.
Февраль.
Во дворе расцвёл куст зимней дафны. Рано утром я вышла во двор и почувствовала её сильный аромат. На окно часто опускается иней. Я тру по нему кончиками пальцев, и их пронзает холодный воздух. А если ступаю на татами в тонких носках, чувствую, насколько они холодные.
Осенний ветер
Если однажды людям суждено было встретиться, они уже не потеряют друг друга.
Например, даже если мы с Ним не можем быть вместе, я могу всегда мысленно представить себе, что Он находится с нами. Я рисую в воображении, что бы Он сказал, если бы был рядом, как бы Он поступил. Эти пусть даже маленькие детали приносят мне необходимое спасение. Только по этой причине я нашла в себе смелость и смогла выжить одна с ребёнком.
Скоро исполнится двенадцать лет, как я уехала из Токио. Может, и вправду была права моя мама, когда однажды сказала мне, что «в здравом уме такого не сделаешь». Но несмотря ни на что, мы с Соко обе живы-здоровы, наша жизнь течёт год за годом, мы работаем, ложимся спать, ходим на соревнования по плаванию… Всё спокойно идёт своим чередом. Все двенадцать лет я не звонила и не писала своим родственникам и друзьям в Токио. Ни Момои, ни нескольким (у меня было их мало) подругам, ни отцу, ни маме, ни двоюродным сёстрам, никому.
Совершенно разорвать все связи оказалось на удивление просто. Нужно было просто собраться с духом и решить для себя, что у тебя никого нет. С самого начала решить для себя, что близких людей нет, что нет дома, куда ты можешь вернуться. До тех пор, пока не начнёшь представлять себе это как некую реальность, невозможно прожить одной с дочерью, уединившись ото всех.
На дворе август. Мы живём в Сакура уже второе лето. Во дворе перед лоджией высоко вытянулась сорная трава, и безветренными вечерами от неё веет влажными испарениями.
Татами в комнате выцвели и стали янтарного цвета. От того, что мы ходим по ним босыми ногами, татами отсырели и теперь скрипят каждый раз, когда на них наступаешь.
В час дня я сварила себе на обед сомэн, после обеда съела тепличную мандаринку. В кухне позванивает колокольчик, качаясь от ветерка…
Тепличными мандаринами меня угостил директор бара. Он сказал, что его самого угостил кто-то из постоянных посетителей. Летние мандарины — маленькие, с тонкой кожурой и до разочарования сладкие.
Последнее время с каждым разом работа в баре становится мне в тягость. Причина — в директоре. Он слишком внимателен и добр. А я не люблю слишком добрых мужчин.
Я выбросила в мусорный мешок кожицу от мандарина, вытерла пальцы кухонным полотенцем. Потом легла на живот прямо на татами. Голова тяжёлая, руки и ноги ослабли. Это всё от жары и духоты. Я подумала о переезде.
Вчера с Соко мы устраивали фейерверк, зажигали всевозможные бенгальские огни.
Мы купили всякие разные огни в соседнем круглосуточном магазине. Вдвоём надели на босу ногу резиновые тапки и устроили фейерверк прямо во дворике, примыкающем к нашей лоджии, посреди высокой травы. Поздний августовский вечер, окутанный густым мраком, такой обычно бывает в конце лета. Слышно, как стрекочут кузнечики. Воздух после дождя наполнен влажным запахом земли.
— Какой ровный позвоночник! — произнесла я, глядя на спину Соко. У неё позвоночник на самом деле очень похож на Его. Естественно, что мне не видны позвонки, но через тепло тела, через кожу я ощущаю это сходство.
— Смотри, Соко, как у тебя волосы отросли! — сказала я, проведя рукой по её мягким волосам.
— Мам, от фейерверка такой экстремальный запах, правда… — заметила Соко.
— Экстремальный?! — Мне показалось каким-то странным это прилагательное, но выражение лица Соко было очень серьёзно, и я только кивнула в ответ: — Да, пожалуй…
Раньше, мы с Момои часто вдвоём зажигали бенгальские огни и фейерверки. В тот небольшой отрезок жизни, который мы провели вместе. Момои был очень неловкий, у него всё валилось из рук, он даже не мог как следует зажечь свечку. Мы садились на корточки возле дороги и, молясь, чтобы не подул сильный ветер, торопливо зажигали огни. Это было время, которое мы проводили друг для друга. В те моменты для меня было важно не то, весело ли мне, а то — насколько фейерверкам радуется Момои. Он тоже от всей души хотел развеселить меня бенгальскими огнями.
На Соко — шорты, из которых выглядывают её тонкие ножки. Свет бенгальской свечи, которую дочь держит в руках, освещает её голени и лодыжки.
— Этот запах бенгальских огней надолго запомнится, правда… — сказала я Соко, но сама вспомнила профиль Момои, когда тот изо всех сил пытался зажечь фейерверк…
* * *
— Везёт тебе, Нодзима, у тебя всё получается! — сказал Нумата.
Он, похоже, расстроен. Мы с ним пьём крем-соду в кафетерии музея. За стёклами окон разлито яркое солнце. Летние каникулы. Заняться нечем, скукотища…
— Что это у меня получается?
— Да хоть что! Хоть уроки, хоть музыка, хоть труд… Ну, по физкультуре, правда, не очень… Но по плаванию даже на третий разряд сдала…
На нём белая футболка, серые брюки и белые кроссовки. На первый взгляд внешне он выглядит, как какой-то дядечка-слабак, но выражение лиц совсем как у ребёнка.
— Ну, при чём тут это! — отвечаю я. Мы разговариваем с ним о том, в какой кружок пойдём в новой четверти и какое поручение в классе получим. Я хожу в кружок садоводства, а поручение по общественной работе меняется каждую четверть. Нумата ни в какой кружок не ходит, а поручения ему всегда достаются какие-то странные. Например, хотя он и не дежурит, но из-за того, что кому-то надо докладывать об уборке, ему достаётся именно это, и он становится ответственным за дежурство по классу. Или его назначают ответственным за кормление животных, хотя он этих животных вообще не любит.
— Послушай, ты реши, кем ты хочешь быть, а потом предложи свою кандидатуру. Только и всего… — сказала я. Услышав мои слова, он снова принял озадаченный вид и пожал плечами:
— Тебе проще, ты всё умеешь…
Продолжая разговор, он тихо твердил одно и то же.
Когда я вернулась домой, мама спала, лёжа на татами. Рядом с ней — отложенная книга, перевёрнутая страницами вниз. Чуть поодаль пиала из-под лапши (с помутневшими остатками бульона) и маленькая чашка из-под соуса. На кухне играет радио.
— Мама, я вернулась!
Я поставила рюкзак и отнесла посуду на кухню. На двери холодильника на магните висит открытка из Никко. Это я послала её маме, когда мы ездили с классом на три дня в Никко, в путешествие. Моя первая в жизни открытка, которую я сама отправила маме… В Никко мы ездили на автобусе. Мама говорила, что на автобусе ехать «так захватывающе!» Но лично мне не очень нравится ездить на автобусе, потому что меня укачивает. Я не люблю воздух, пропитанный на стоянках выхлопными газами, когда автобус делает небольшие остановки.
На открытке фотография водопада. На фотографии кажется, что падает огромная масса воды, но тот водопад, который я видела, сильно отличался от того, что снят на плёнку.
— Привет, дочка! — сказала мама сонным голосом, когда зашла на кухню. — Как жарко сегодня! Ты панамку надевала, когда на улицу ходила? — Она достала из холодильника холодный чай, налила полстакана и выпила. — Как твои уроки? Успеваешь сделать все задания?
Мама думает, что я ходила в музей делать домашнее задание, которое задали на каникулы.
— Да, всё нормально, должна успеть, — ответила я.
Мама в ответ кивнула, потом взяла сигарету и закурила.
Она выдохнула тоненькую струйку дыма. По радио передавали новости на английском языке.
* * *
Сегодня в баре было пусто и почти не было работы. Из событий — только жареная сельдь директора бара да рассказ посетителя о том, что он уложился в восемьдесят очков, играя в гольф…
Я думаю, что в барах лучше вообще в августе делать каникулы: посетителей всё равно нет. Так же, как и в фортепианной студии… Наверняка наш директор на это предложение только тихонько улыбнулся бы и сказал, мол, не положено, чтобы в барах были каникулы. Потом, наверное, добавил бы: «Ну, конечно, вы, Ёко-сан могли бы взять отпуск, я совсем не против».
— А вы играете в гольф? — спросил меня мужчина-посетитель.
Я покачала головой:
— Я абсолютно неспортивный человек.
Какой тихий вечер. В «Цумики» маленькое окно затянуто светло-зелёной шторой. Её сшила жена директора бара в то время, когда они ещё не разошлись.
— Так, говорите, вы жили в Ибараки, до того как приехали сюда… — спросил меня посетитель. Загоревший мужчина, с лысиной.
— Да, в Такахаги… — ответила я и подлила ему содовой в виски.
— А до этого?
— В Кавагоэ…
Тут и директор поддержал разговор: мол, в Такахаги она работала в баре у моего знакомого. Посетитель снова поддакнул.
— А откуда вы родом? — опять спросил меня мужчина.
— Я родилась в Токио, — ответила я и сделала глоток холодного китайского чая со льдом. Бокал уже долго стоял на столе. Из-за того, что я положила внутрь лёд, он «запотел» и на его внешних стенках появились капельки воды.
— А-а… — протянул мужчина, — значит было что-то, что сподвигло вас на переезды…
— Н-да… Может быть… — ответила я и слегка улыбнулась. Мне показалось каким-то необычным его выражение «что-то, что сподвигло»… Сам вопрос мне показался подразумевающим какой-то сложный ответ. В моём случае «то, что сподвигло» было без лишних сложностей, очень простым и понятным.
«Но не буду же я всем объяснять ЭТО», — подумала я, невольно вспоминая Его глаза в тот день, когда мы с Ним впервые встретились.
Нет, этого им не объяснить… Никому не дано понять. Может быть, это невозможно объяснить, но для меня его глаза стали именно тем, «что сподвигло меня на такую жизнь».
* * *
В школе началась новая четверть, но летняя жара никак не идёт на убыль. В новой четверти Нумате опять досталась должность ответственного за организацию уборки. Он даже нервно рассмеялся, когда его назначили.
На каникулы задавали нарисовать пейзаж с натуры. Я нарисовала наш парк, который разбит на месте старого прилегавшего к замку парка. У меня так хорошо получилось, что мне присудили второе место среди шестиклассников. Мама, узнав об этом, как всегда, стала крепко меня обнимать и сказала, что у меня есть талант к живописи.
За окном слышны звуки дождя. В это время года почти каждый день идёт дождь. Маму не оторвать от книжки. Это — наш с мамой вечер в эту среду.
Мама сказала, не поднимая взгляда от страницы:
— Пойдёшь первая в душ?
— Да не знаю… — уклончиво отвечаю я.
Я с детства не люблю дождливые вечера. Когда я была маленькая, я засыпала одна, и мне казалось, что мама больше никогда не вернётся. От этого становилось очень тревожно на душе.
— Мам, можно я немного поиграю на пианино? — спросила я.
— Только одну пьесу, уже поздно, — кивнула она в ответ.
Я открыла крышку пианино.
Когда на душе становилось тревожно, я всегда думала о моём отце. Рядом со мной на постели лежали мои игрушки: розовый мишка и Ари.
Я думала, как было бы здорово, если бы сейчас рядом был папа. Я бы лежала у него на груди… (Мама говорит, что «у него на груди так спокойно, как в раю».) Он улыбался бы мне своей «суперкрасивой улыбкой»… Потом он подложил бы свою руку мне под голову. (Мама рассказывала, что «у него на плече как раз столько места, сколько нужно, чтобы положить голову»…) Я лежала и думала о папе. Через некоторое время мне начинало казаться, что звуки дождя становятся добрее, и я засыпала. Так было, когда я была совсем маленькой.
— Что сыграешь? Глюка?
Задумавшись, я не заметила, как мама подошла к пианино. «Гавот» Глюка есть в сборнике «Хрестоматия для фортепиано Байера. Часть 2».
— У тебя так мягко звучит инструмент! — похвалила меня мама и поцеловала мою макушку. Я почувствовала её родной запах.
— Мам, ты тоже сыграй хотя бы одну пьесу, — попросила я.
Мама взяла нотный сборник и спросила:
— Что тебе сыграть?
— Баха, — ответила я, ни на секунду не задумавшись.
Мама сыграла коротенькую мессу. Короткая, но глубоко проникающая в душу, прекрасная музыка.
— Бах писал такую красивую музыку! — заметила я.
Когда я вышла из ванны, мама опять читала книжку.
Я попила молока, почистила зубы, легла в постель, а она всё читала и читала.
— Ты скоро ляжешь спать? — спросила я.
— Ещё чуть-чуть…
Её лицо в профиль… Видно, она просто поглощена своей книжкой.
Я подумала о Момои. О мужчине, который любил мою маму. Мне самой кажется это странным, но порой мне гораздо проще думать о нём, чем о моём отце. Момои полюбил мою маму, женился на ней, а потом его жену (мою маму) увёл у него мой отец. Когда я рассуждаю так вслух, мама сердится. Она говорит, что её никто ни у кого не уводил.
У моей мамы такая белая кожа. У неё короткая стрижка, поэтому шея кажется слишком открытой. Она очень худая, и когда она принимает душ, в ямочках её выступающих ключиц скапливается вода. Она держит книгу большими руками. Руки пианиста, как она сама о них говорит. Руки, которые всегда так крепко меня обнимают. Этими руками, которыми она обнимала и Момои, и моего папу, этими самыми руками мама сейчас переворачивает страницу за страницей своей толстенной книжки, скорее всего какого-то очередного детектива.
— Спокойной ночи! — сказала я, глядя на маму.
— Спокойной ночи! — ответила она.
* * *
Наступил октябрь. Небо стало гораздо выше, наполнилось осенней синевой и прозрачностью.
Я шагаю вперёд наугад, разбивая ногами складки плиссированной юбки. Слушая Рода Стюарта. Род Стюарт — мой талисман-хранитель. Я потерпела поражение. Давно я так сильно не испытывала чувство тревоги.
Сегодня утром я говорила с Соко о переезде. Сегодня было чудесное ясное утро, настроение от этого было хорошее, и я решилась начать разговор.
— Думаю, уже пора подумать о новом месте…
Моим словам Соко абсолютно не удивилась и сухо спросила:
— Когда?
Она ела свой обычный завтрак: овсяная каша, яйцо и чай.
— На следующий год… — ответила я.
Я пила кофе из большой кружки и смотрела на дочку. Её профиль, маленький носик, мягкие губы и лоб, как две капли похожий на лоб её отца…
— Думаю, к весне… — я подпёрла подбородок рукой, и продолжала разглядывать профиль дочери.
— Куда?
На будущий год весной Соко пойдёт в среднюю школу.
— Ну… я сама ещё не знаю. Может, куда-нибудь поближе к морю? Соко, а ты где хотела бы жить?
— Да мне всё равно… — ответила дочь. Я видела, что настроение у неё сделалось просто ужасным.
— Ты хочешь ещё пожить в этом городе? — спросила я. — Тебе нравится Сакура?
— Мне всё равно…
Она взяла обеими руками чашку с хлопьями и допила из неё молоко.
— Соко, тебе жалко расставаться с друзьями? — Я попробовала разговорить её. Она — опять своё «мне всё равно»…
— Соко, ты же понимаешь, что друзья остаются друзьями, даже если разъезжаются…
Выражение её лица стало страшным. Она молчала в ответ.
Я поняла, что она подумала о Рикако. Эта девочка была лучшей подружкой Соко в Такахаги. Потом, когда мы переехали в Сакура, они долго переписывались. Но через некоторое время как-то само собой письма перестали приходить.
— Взять хотя бы твою Рикако, — рискнув, начала я, — Думаю, что она по-прежнему остаётся твоей лучшей подругой. По крайней мере, без сомнения, она была таковой.
Я лишь хотела объяснить Соко, что свершившиеся факты не могут исчезнуть, что мы именно поэтому ничего не теряем, что всё наше всегда остаётся с нами.
— Да знаю я всё это, — ответила дочь. — Но ведь это всё уже в «шкатулке», где хранится наше прошлое?
Её не удовлетворили мои доводы. Она продолжала:
— Почему у нас всё идёт в эту «шкатулку»? Почему нам надо постоянно переезжать? Что, здесь нельзя жить и ждать нашего папу?
— Я же тебе говорила, Соко. Мы с тобой как две вороны-путешественницы…
Я сама поняла, что мне не хватает веских аргументов. Глаза моей дочери спрашивали: «Почему мы должны быть воронами-путешественницами?» Она больше не хотела переезжать с места на место. Весь её облик говорил, что она против.
— Девочка моя, мне кажется, что, если мы привыкнем к одному месту, обживёмся в определённом городе, мы никогда не сможем встретиться с нашим папой, — мне ничего не оставалось делать, как сказать ей всю правду.
— Мама, ты что, на самом деле думаешь, что, если мы будем вот так ездить с места на место, мы сможем встретиться с папой?!
Её слова меня шокировали.
— Да. Конечно! — ответила я, но поняла, что дочь не верила в мою искренность.
— Почему ты думаешь, что мы с ним не увидимся? — продолжала она.
Я закурила сигарету. Мои пальцы дрожали.
— Я не знаю, — сказала я совсем тихо.
Соко, не в силах вынести этот разговор, всхлипывая, сказала:
— Прости, мама. — Она сама чуть не плакала. — Мама, прости, что я подумала, что мы с ним не увидимся…
В этот момент у меня в душе всё рухнуло. Если бы я попробовала сказать хоть слово, то тут же разревелась бы. Я потушила сигарету в пепельнице и сделала глоток кофе.
Интересно, как Он поступил бы в такой момент? Я прибавила громкости Роду Стюарту и решительно вышла из дома в надежде преодолеть свою беспомощность.
Мне захотелось посмотреть на воду, и я направилась к озеру Инба. Вода в речке, впадающей в озеро, блестела на солнце. На насыпи сидел с удочкой пожилой мужчина. Красные крылья ветряной мельницы сегодня тоже не вращались.
Я стояла посреди осеннего ветра.
«Ты что, думаешь, что сможешь прожить одна?» Я вспомнила слова матери. В то утро она стояла в коридоре, и в её словах слышались и упрёк, и желание меня остановить.
«Ты думаешь, что сможешь нормально прожить одна с ребёнком, без мужа?!» — звучали слова моей матери.
Моя мама… Она очень хорошо шила. Я вспомнила её лицо, большой рот. Она была поклонницей канадского пианиста Гленна Гульдта… Она всегда составляла отцу компанию, когда он выпивал за ужином, и пользовалась духами «Мицуко», когда куда-то шла. Моя мама… Мама, от которой я отказалась…
Когда я поняла, что беременна, я ни секунду не сомневалась. Я сразу поняла, что мой ребёнок — это третье сокровище, которое послано мне в жизни. Третье и самое дорогое…
«Мама, ну почему мы всё время переезжаем?» — спрашивала меня дочь.
Как мне лучше ответить на её вопрос? У кромки воды чувствовался холодный ветер, я потёрла руки.
«Ты на самом деле думаешь, что сможешь с Ним снова встретиться?» — у меня в голове звучали слова дочери.
Вода в озере застоялась. Озеро заросло водорослями, на поверхности — брошенные окурки. Вода тяжёлая, помутневшая, даже не колыхнётся, будто совершенно не зависит от ветреной погоды. Рядом с берегом — несколько выброшенных деревянных лодок. Наполовину сгнившие, наполовину разломанные, они выглядели как останки кораблекрушений…
Когда моя маленькая Соко научилась ходить, она постоянно старалась уцепиться за мои ноги. Где бы мы ни были.
Я вновь вспомнила ощущение теплоты её тела и прикосновение её крепких ручек, когда она, вцепившись, повисала на моей ноге.
Стоя на холодном ветру, я вспоминала то счастливое время.
 | Каори Экуни. Божественная лодка |