Жан Люк держит художественную галерею в одном из самых престижных районов Парижа, любит жизнь и красивых женщин. Однажды утром он находит в своем почтовом ящике письмо, в котором неизвестная женщина признается в страстной любви к нему. И хотя Жан Люк в свое время поклялся никогда не писать любовных писем, он вступает в переписку с незнакомкой, обещающей ему незабываемое любовное приключение. Он теряет покой и сон. Его жизнь оказывается перевернутой с ног на голову. Влюбленный без памяти Жан Люк готов отправиться на край света, чтобы найти ее…
Отрывок из книги:
Стоял погожий субботний день, и на бульваре Сен-Жермен царило оживление. Местные жители спешили по делам, пробираясь сквозь толпы туристов. Последние то и дело останавливались поглазеть на витрины, прижавшись носом к стеклу. Влюбленные пары, взявшись за руки, гуляли по узким тротуарам. Сигналили автомобили, грохотали мотоциклы, за столиками кафе «Дё маго» посетители грелись на солнце, любуясь церковью аббатства Сен-Жермен. Люди приветствовали друг друга — поцелуй налево, поцелуй направо, — разговаривали, курили, смеялись, помешивали в чашках кофе с молоком или апельсиновый сок в стаканах. Париж пребывал в хорошем настроении и заражал им каждого.
Я бежал вниз по улице Сены, словно летел на крыльях. Жизнь казалась прекрасной и полной чудес. Из моей галереи вышли два элегантно одетых господина. Смеясь и оживленно жестикулируя, они исчезли в одном из переулков.
Я толкнул дверь. В первый момент мне показалось, что в зале никого нет, однако потом я увидел Марион и потерял дар речи.
На этот раз она действительно превзошла саму себя.
Моя ассистентка сидела на одном из четырех кожаных барных стульев, что стояли в задней части зала возле кофейного аппарата, и, напевая что-то себе под нос, обрабатывала пилочкой ногти. Ее длинные ноги едва прикрывала полоска бурой замши, не то юбка, не то широкий пояс, а просторная белая блуза больше подошла бы официантке пляжного бара на Гавайях, так много она позволяла увидеть.
— Марион! — закричал я.
— А, Жан Люк! — Обрадованная Марион уронила пилочку и соскользнула с табурета. — Хорошо, что ты пришел. Звонил Биттнер. Он спрашивал, встретишься ли ты с ним сегодня.
— Нет, Марион, это никуда не годится, — возмутился я.
— Так позвони и скажи ему об этом сам, — пожала плечами она.
— Я имею в виду твой костюм. — Я оглядел ее с неодобрительным видом. — Может, тебе лучше устроиться официанткой в бар? Что это за набедренная повязка, ты издеваешься?
Марион улыбнулась:
— Это купил мне Роки. — Она сделала полный оборот вокруг своей оси. — И она мне идет, согласись.
— Ты хороша, но не у меня в галерее. — Я вложил в свой голос всю строгость, на какую только был способен. — В таком костюме ты будешь смущать наших клиентов и отвлекать их от картин своим вырезом и трусами.
— Не преувеличивай, — возразила Марион. — Во-первых, нижнего белья, к сожалению, не видно. А во-вторых, отсюда только что вышли два очень любезных итальянца, которых нисколько не смутил мой наряд. — Тут она немного оттянула юбку. — Напротив, мы с ними мило поговорили, они купили большую картину Жюльена и в понедельник собираются ее забрать. — Она протянула мне визитную карточку. — Итальянцы понимают толк в женской красоте!
— Марион! — Я взял визитку и погрозил ей пальцем. Эта девушка за словом в карман не лезла, однако дело знала. — И все же прошу тебя так не одеваться. Рассчитывай впредь не на изысканных итальянцев, а на простого французского обывателя. Не советую больше попадаться мне на глаза в таком виде!
Она усмехнулась, ее зеленые глаза засверкали.
— Ну, не пугай меня так, мой тигр, хотя… — Марион посмотрела на меня так, будто видела впервые. — Может, это и не такая плохая идея… — Она задумалась, кокетливо приложив палец к губам, но тут же решительно покачала головой: — Нет, боюсь, Роки не согласится.
— Ты меня поняла, — кивнул я, делая знак, что разговор окончен.
— Все ясно, шеф, — отозвалась Марион и подмигнула мне.
Она наклонилась поправить пряжку на правой туфле, и моим глазам открылись ее маленькие ягодицы. Признаюсь, в этот момент я еле сдержался, чтобы не отшлепать ее, как моя ассистентка того заслуживала.
Когда же Марион снова выпрямилась, я велел ей приступать к выполнению своих обязанностей, не закрывать галерею раньше двух часов и еще раз позвонить в типографию, которая печатала приглашения на выставку Солей — последнюю в этом сезоне перед большими летними каникулами. Что-что, а торговаться Марион умела.
— Хорошо, — кивнула она, сняла трубку и поднесла ее к моему носу. — Не забудь про Биттнера.
— Ах да!
Я застал Карла в гостинице — он из тех людей, для которых день начинается не раньше одиннадцати часов. Мы договорились вместе перекусить в ресторане «Ферма Сен-Симон». Нужно было за ним заехать. Только положив трубку, я вспомнил, что не расспросил Луизу Конти о даме, которая мной интересовалась.
Была ли это одна из моих клиенток, не заставшая меня в галерее, или кто-то еще? Может, та самая загадочная женщина, что ни как не хотела открыться? Тут я представил себе привидение.
Марион махнула мне рукой через стекло, когда я уже стоял на улице. Я помахал в ответ. Сейчас от нее веяло надежностью и уютом, несмотря на жвачку во рту и все наши разногласия. Потому что, вспоминая всех своих женщин, исключая самые мимолетные и случайные связи, я был уверен в одном: Марион не Принчипесса. Марион — это просто Марион. И за одно это я был ей благодарен.
В гостиницу «Дюк де Сен-Симон» я вошел, погруженный в раздумья. Во всяком случае, я не был готов к тому, что увидел. И застыл как громом пораженный.
Карл Биттнер стоял на коленях перед регистрационным столом, точнее, перед мадемуазель Конти, которая, держа в руке черные очки, давилась от смеха.
— Надеюсь, я не помешал?
Я хотел, чтобы это прозвучало как шутка, однако сам уловил в своем голосе нотки раздражения. Что бы это значило? Неужели я ревновал сварливую регистраторшу к Биттнеру?
Не вставая, Карл повернул ко мне голову и улыбнулся:
— Ничего страшного, мой друг, мы всего лишь ищем авторучку мадемуазель Конти.
Я хотел было присоединиться к поиску, как вдруг понял, что его проказливое «мы» относится только к нему самому и мадемуазель Конти. Она же, смеясь, шарила глазами по полу, не обращая на меня никакого внимания. Что-то витало в воздухе, не знаю, что именно, но на какое-то мимолетное мгновение я вдруг почувствовал себя ребенком.
Извинившись перед Луизой, Биттнер засунул руку под ящики антикварного письменного стола. А я усмехнулся, потому что в этот момент разгадал его намерения. Что ж, неплохо! Этот парень умел выставить напоказ свой шарм.
Однако Луиза Конти, похоже, ни о чем не подозревала. Она восторженно взвизгнула, а потом заметила:
— Ну… что я могу иметь против мужчины у моих ног?
— Может, мне зайти позже? — робко спросил я.
— А… вот она! — воскликнул Биттнер, ничего не слыша. Потом вытащил «Ваттерман» мадемуазель Конти и, поднявшись с пола с грацией пантеры, вернул драгоценную канцелярскую принадлежность владелице. — Вуаля!
— Спасибо, месье Шарль.
Месье Шарль? Я посмотрел на мадемуазель Конти. Она действительно покраснела или мне привиделось?
— Всегда к вашим услугам. — Биттнер отвесил изящный поклон.
Тут мне показалось, что галантная сцена несколько затянулась, и я прокашлялся, чтобы снова напомнить о себе.
— Ну что, идем?
Биттнер кивнул, но тут зазвонил его мобильный. Он достал телефон из кармана брюк, сказал «да» и прикрыл трубку рукой.
— Жан Люк, простите, что задерживаю.
С этими словами Биттнер вышел во внутренний двор.
Сквозь белое зарешеченное окно, достающее почти до пола, я видел, как он разговаривал, сильно жестикулируя и нервно расхаживая взад-вперед.
Я повернулся к мадемуазель Конти. Она уже успокоилась и теперь, устроившись в кожаном кресле, как ни в чем не бывало листала толстую регистрационную книгу.
— Мадемуазель Конти!
— Да, месье Шампольон!
Она поправила черные очки и посмотрела на меня со строгой вежливостью монахини, у которой слишком мало времени. Должен признать, это звучало совсем иначе, чем только что сказанное «месье Шарль».
— Меня здесь кто-то спрашивал… Женщина.
Мадемуазель Конти подняла брови:
— Совершенно верно. Некая дама интересовалась вами сегодня утром. Но она сказала, что это не срочно, и собиралась перезвонить еще раз. — Она снова опустила глаза, словно давая этим понять, что разговор окончен.
— И как ее звали? — спросил я, начиная раздражаться.
Мадемуазель пожала плечами:
— Я не запомнила, по правде говоря. Она ведь собиралась перезвонить вам в галерею, а у меня как раз дел было невпроворот. — Она о чем-то задумалась, держа во рту кончик авторучки. — Как будто американка. Джун… Джун… как ее…
— Ее звали Джун? Может, меня спрашивала Джун Миллер?!
Я перегнулся через стол, наклонившись к Луизе. Разумеется, это все меняло!
— Мадемуазель Конти, пожалуйста, вспомните! Одну мою знакомую американку зовут Джейн Хэстман, а другую Джун Миллер. Так кто меня спрашивал, Джун или Джейн?
— Хм… — Мадемуазель Конти наморщила лоб, а потом застенчиво улыбнулась. — Джун, Джейн — звучит почти одинаково, вы не согласны?
— Ни в коем случае! — закричал я. — Разве что для того, у кого память как решето!
Улыбка вмиг исчезла с ее лица. Мадемуазель Конти нервно пригладила блестящие темные волосы, как всегда собранные на затылке в узел, словно желая убедиться, что он на месте. Мне стало немного жаль ее, и я прикусил нижнюю губу. Мне не следовало говорить про решето. Я уже хотел извиниться, как вдруг мадемуазель встала, решительно опершись тонкими руками о стол.
— Что ж, месье, — обиженно ответила она, — боюсь, больше я ничем не смогу помочь вам в этом в деле. Я бы, конечно, записала ее имя, если бы знала, что оно имеет для вас такое большое значение. — На некоторое время она замолчала, а потом сухо продолжила: — Во всяком случае, эта дама ни на чем подобном не настаивала и даже ничего не просила вам передать. Иначе я сразу сообщила бы вам о ее звонке. Может, я повела себя неправильно…
— Прошу вас, мадемуазель Конти, я не хотел вас обидеть, — вздохнул я. — Вы все сделали верно, и вашей вины здесь нет. — В смущении я гладил столешницу, обтянутую темно-зеленой кожей, и думал, что о загадочной «печальной истории» вполне могла написать Джун. — Тем не менее… — продолжил я, обращаясь к Луизе, и сделал паузу.
— Тем не менее?.. — настороженно переспросила она.
Я решил склонить Луизу на свою сторону.
— Тем не менее для меня важно знать уже сейчас, кто мне звонил, Джун или Джейн. Не буду утомлять вас подробностями своей жизни, но это помогло бы мне прояснить один запутанный вопрос, из-за которого я мучаюсь и не сплю ночами. — Я беспомощно развел руками и замолчал в ожидании ее ответа.
Однако Луиза Конти медлила, будто не решаясь принять мою мирную инициативу. Наконец она спросила:
— И я знаю этих дам?
— Ну конечно! — воскликнул я с облегчением. — Джейн жила в «Дюке», во всяком случае, останавливалась один раз, когда вы уже здесь работали. Джейн Хэстман — высокая американка с огненно-рыжими волосами и громким голосом. Моя протеже, помните?
— Она еще постоянно повторяет: «amazing, amazing…» — кивнула Луиза Конти.
— Ну да, примерно так, — усмехнулся я.
— А Джун? Она тоже ваша протеже?
— Ну… в общем, нет, — ответил я.
Тут я вспомнил красавицу Джун и вздохнул.
— Она хоть раз ночевала в этом отеле?
— Не ночевала, но в отеле была. Меньше года назад, утром, в марте. Тогда еще лил страшный дождь… Такая молодая, энергичная англичанка с каштановыми волосами… — Я прокашлялся. — Вы точно присутствовали, и не думаю, что забыли ее. Она еще закатила здесь сцену… Разбитая посуда, помните?
Мадемуазель Конти покраснела уже второй раз за это утро.
— Ах, та… — только и ответила она, и я понял, что мадемуазель Конти не забыла Джун.
Из всех моих любовниц Джун Миллер отличилась, пожалуй, наибольшей ревнивостью. Не скажу, что у нее совсем не было на это оснований: тогда я дружил еще с одной женщиной. Хотя к тому моменту Элен уже влюбилась без памяти в одного гениального архитектора, и мы расстались друзьями. Однако по-прежнему время от времени мы общались, что в конце концов довело Джун до истерики.
— Черт возьми! Кто тебе эта женщина? Почему она не желает оставить тебя в покое?! — кричала расстроенная Джун, швыряя мой мобильный.
Ее каштановые локоны в беспорядке падали на голые плечи, болотного цвета глаза сверкали. В образе Фурии она была неотразима, что удается лишь немногим женщинам. Я взял Джун за руку и потащил в постель.
— Иди сюда, моя прекрасная дикая кошка, — шептал я ей на ухо. — Забудь про Элен, мы с ней друзья, не больше. К тому же у нее проблемы с этим архитектором…
— И что? При чем здесь ты? Да пусть обсуждает их со своей подругой! — не унималась Джун. — That's not okay! — Она с вызовом скрестила на груди руки.
Вспоминая тот день, я снова и снова прихожу к выводу, что она была не так уж неправа, однако доверие Элен льстило моему мужскому самолюбию.
Джун ревниво следила за каждым моим шагом, и ее зоркости мог бы позавидовать Аргус. Однажды она обнаружила в моем бумажнике счет из «Ла саббиа роса» — небольшого магазина нижнего белья, отличающегося изысканным ассортиментом и расположенного на улице Жакоб, совсем рядом с одним из крупнейших французских издательств.
Через две недели после нашего знакомства с Джун, когда жизнь моя проходила между спальней и галереей, я заметил как-то раз на витрине «Ла саббиа роса» шелковую ночную сорочку, маленькую, изящную тряпочку без рукавов, украшенную нежными весенними цветами. Сначала я захотел купить ее для Джун и попросил принести размер «М». Но потом вспомнил, что у Элен скоро день рождения. Незадолго до того я звонил ей и застал в расстроенных чувствах. И вот в качестве утешения и подарка я решил наконец преподнести такую сорочку и ей. Я хотел отблагодарить Элен за то время, когда мы были вместе.
Парижским продавщицам нижнего белья ничто человеческое не чуждо. Поэтому, когда я попросил сотрудницу магазина принести меньший размер, она сначала поняла меня неправильно и уже собиралась повесить «эмку» на место.
— Разумеется, вы сможете обменять товар, если он не подойдет, — заметила немолодая уже дама, вынужденная снять товар с манекена на витрине.
— Ах, нет, мадам, мне нужны обе, «М» и «S»… для двух дам, — пояснил я с идиотским смущением, достойным героя Вуди Аллена.
Продавщица улыбнулась.
— Все в порядке, месье, это нормально, — успокоила она меня.
Мадам положила каждую сорочку в отдельный пакет из шелковой бумаги и сообразила радующую взор упаковку.
— Как это мило с твоей стороны! — прошептала Элен, принимая подарок, и у нее на глазах выступили слезы.
Джун издала радостный крик, поцеловала меня в щеку и тут же сорвала с себя платье, чтобы примерить сказочную обнову. Помню, как она танцевала от счастья. Всего лишь три дня потребовалось для превращения весенней феи в одержимую ревностью Фурию.
В общем, в отличие от продавщицы, Джун не показалось нормальным, что я купил две одинаковые сорочки разных размеров. А то, что большая из них предназначалась ее предшественнице, привело ее в дикую ярость, в приступе которой она влепила мне пощечину. Сегодня и я признаю ошибкой эту идею с двумя сорочками. Несмотря на то что Джун тогда простила меня — она успокаивалась так же быстро, как и распалялась, — моя оплошность заложила основу для грандиозного скандала, который разразился несколько месяцев спустя в гостинице «Дюк де Сен-Симон».
Это был один из самых неприятных моментов моей жизни, о котором я очень не люблю вспоминать.
Несмотря на абсолютную мою невиновность, Джун тогда меня бросила.
Со стороны все выглядело не в мою пользу. После деловой встречи я пригласил Джейн Хэстман в отель. У нее случилась неприятность: поссорилась со своим другом, в итоге он спешно отбыл на родину. (Тот самый двухметровый ковбой со Среднего Запада, который не умещался в «колыбели Белоснежки», помните?) Джун же тогда уехала на пару дней в Довиль со своей лондонской подругой. И вот я спросил Джейн, не хочет ли она чего-нибудь выпить? Сделал это просто потому, что мне было жаль ее. Она кивнула и ответила: «Double», имея в виду двойной виски. После нескольких «Doubles» мы поднялись в номер Джун. Джейн Хэстман не из тех женщин, которые хнычут, когда у них что-то идет не так. Тем не менее она попросила меня задержаться, и я остался. Но не более того.
Я прилег рядом с ней на кровать, взял за руку и стал уверять, что все будет хорошо. Она уснула, и я уже собирался идти домой, когда вдруг почувствовал сильную усталость. В общем, в ту ночь мы с Джейн спали рядом, как брат и сестра.
На следующее утро, еще не успев открыть глаза, я услышал голос Джун:
— Salaud! — кричала она. — С меня довольно!
Нет, это был не кошмарный сон. В ногах двуспальной кровати стояла моя возлюбленная. Она побелела от гнева, и ее зеленые глаза метали молнии в сторону недоумевающей Джейн.
— Не могу поверить! — бушевала она.
Я открыл было рот, но она не дала мне вставить ни слова.
— Избавь меня от объяснений. Все кончено.
Я вскочил с кровати. Мне было что сказать в свое оправдание, но Джун не желала меня слушать.
— Джун, милая… — пробормотал я, а потом произнес фразу, обычную для мужчины, оказавшегося в подобной ситуации: — Все не так, как ты думаешь…
На этот раз это была чистая правда.
Джун что-то прокричала в гневе и направилась к открытой нараспашку двери.
Я бежал за ней до самой регистрационной стойки, отчаянно повторяя:
— Между нами ничего не было! Джейн — моя старая знакомая, и у нее вчера случилась неприятность.
— Неприятность?.. — отозвалась Джун зловещим шепотом, а потом заорала на весь отель: — У Джейн неприятность?! Бедняжка Джейн! Она тоже из числа подружек, которых ты утешаешь ночными сорочками?! И какой же размер у нее, «L»?!
Она вихрем пронеслась мимо стола. Из-за него за всей это сценой с каменным лицом наблюдала мадемуазель Конти.
— Джун, прошу тебя, успокойся…
Я попытался схватить ее за руку, однако поскользнулся и упал на каменный пол. Наверное, со стороны я выглядел очень смешно. В тот момент я расплачивался за все свои грехи и преступления.
Тем временем Джун дошла до финального акта шекспировской трагедии.
— Отвали! — буквально выплюнула она, прежде чем выскочить под дождь.
И это было последнее, что я слышал от Джун Миллер.
Ошеломленный, я вскочил на ноги и бросил взгляд на мадемуазель Конти, ставшую невольной свидетельницей моего позора. Я почувствовал, что покраснел, и от этого мне стало еще хуже. Луиза Конти сидела передо мной в своем безупречном костюме и с аккуратной прической. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Она оставалась невозмутимой, ее не касались любовные сцены. И это равнодушие спровоцировало меня.
— Ну, чего вы уставились? — набросился я на бедную регистраторшу и с удовольствием заметил, как она вздрогнула.
Потом я направился к выходу, где простоял несколько минут, беспомощно глядя на дождь.
Джун действительно ушла.
На обратном пути я заметил, что мадемуазель Конти покинула свой пост. Отель будто вымер. Казалось, весь мир затаил дыхание.
Потом я услышал шаги на лестнице и обернулся. Луиза Конти выносила из погреба тарелки, когда на нее налетела Джейн. Вижу и сейчас, будто в замедленной съемке, как обрушилась и разлетелась на тысячи осколков фарфоровая башня.
Тогда в «Дюке» — и только там! — можно было приобрести посуду «Эжени», изготовленную на Лиможской фарфоровой мануфактуре специально для этого отеля. Многие из постояльцев с радостью покупали дорогие тарелки с будуарной росписью в бардовых и золотисто-желтых тонах.
Я смотрел на черепки под ногами, как Гамлет на бедного Йорика. Быть или не быть? Так завершилась бесславная сцена моего падения.
— Нет! — закричала мадемуазель Конти, в ужасе уставившись на гору осколков. — Это была дорогая посуда, — вздохнула она.
Присев на корточки, она принялась собирать мусор в кучу, беспрерывно причитая: «О боже мой, какое несчастье! Какая беда!»
— Осторожно, — предупредил я ее, очнувшись и присаживаясь с ней рядом. — Не пораньтесь, они острые.
На мгновение наши взгляды встретились, но что мы могли сказать друг другу?
— Это моя вина, — смущенно повторял я, разглядывая покрытый затейливой росписью черепок.
Снова и снова я прокручивал в уме недавнюю сцену, видел перед собой возмущенное лицо Джун. Ее слова эхом отдавались у меня в ушах, и мне вдруг захотелось куда-нибудь спрятаться от самого себя. Вместо этого я встал и попытался улыбнуться, что, конечно же, получилось плохо.
— Да… сегодня явно не мой день, — пробормотал я.
Луиза Конти тоже встала. Несколько секунд она молча смотрела на меня, выражение ее глаз было скрыто за темными очками. Вероятно, в тот момент она проклинала идиота, нарушившего покой ее отеля. Потом пригладила руками темно-синюю юбку.
— Мне жаль, что так получилось, — сказала она.
В ее словах слышалась искренность, хотя, скорее всего, она просто сумела быстро справиться со своими эмоциями.
— Нет-нет, — запротестовал я, размахивая руками. — Это мне очень жаль. Я оплачу разбитую посуду, не волнуйтесь. Все будет в порядке.
Чуть заметная улыбка тронула губы мадемуазель Конти. Наконец-то я хоть что-то сделал правильно.
В тот ненастный мартовский день ревнивая красавица Джун ушла не только из отеля «Дюк де Сен-Симон», но и из моей жизни. Все попытки вернуть ее, поначалу уверенно настойчивые, а потом безнадежно жалкие, терпели неудачу.
Мисс Джун окружила себя ледяным молчанием.
Через некоторое время я узнал, что она в Лондоне.
С тех пор прошел год — срок, достаточный не только для того, чтобы залечить раны, но и увидеть прошлое в совершенно другом свете. Все забывается, остается тоска по красоте, которая ушла навсегда. Так ли безвозвратно она потеряна? Быть может, Джун вернулась на то место, где так внезапно окончилась наша история? Что, если это она посылала загадочные письма, простив мне преступление, которого я не совершал? Что, если она снизошла наконец до понимания? Во всяком случае Принчипесса признавала и свою вину.
Я разглядывал обтянутую зеленой кожей столешницу и мечтательно улыбался. В следующем письме я решил задать Принчипессе пару интересующих меня вопросов.
— Эй, Жан Люк! Мы идем или вы планируете провести этот день у регистрационного стола в компании милой дамы?
Биттнер положил мне на плечо руку, возвращая к действительности. Бесконечные переговоры по телефону завершились, и к нему вернулось прежнее очарование.
— У милой дамы, к сожалению, совсем нет времени, — кокетливо ответила мадемуазель Конти.
Биттнер усмехнулся, пристально глядя на нее карими глазами.
— Жаль, жаль, значит, в другой раз?
— Все может быть.
— Ловлю на слове.
Что за мелодрама, боже мой!
Я закатил глаза и вымученно улыбнулся. Итак, на мою долю выпала роль «третьего лишнего». Сомнительное удовольствие! Сказать, что я чувствовал свою полную ненужность, было бы преуменьшением и упрощением. В тот момент мне хотелось просто вычеркнуть эту неблагодарную роль из всех сценариев и рукописей.
— Думаю, нам пора, ресторан закроется.
Я сам почувствовал, как грубо это прозвучало, однако мои слова возымели желаемый эффект. Биттнер проказливо подмигнул: «До вечера» — и повернулся к выходу, а я наконец получил возможность продолжить допрос мадемуазель Конти:
— Ну, так Джейн или Джун?
Она беспомощно пожала плечами:
— Я правда не могу сказать. Разговор получился совсем короткий. Но я уверена, что это был кто-то из них, либо Джейн, либо Джун.
Джун или Джейн в любом случае. Пятьдесят на пятьдесят, что Принчипесса у меня на крючке. Рыбка чувствует себя в полной безопасности, однако скоро я вытащу ее на сушу из морских глубин.
 | Николя Барро. Ты найдешь меня на краю света |