Никогда не публиковавшийся на русском потерянный отрывок из «Уловки-22»: чем занимался капитан Йоссариан до производства в офицеры.
На базе Лоури-Филд, где Йоссариан проходил учебку перед подачей заявления в летную офицерскую школу, солдат готовили к выживанию в боевых условиях с помощью гимнастики, которой шесть дней в неделю занимался с ними физинструк-тор по фамилии Рогофф. Это был старший сержант лет тридцати с гаком, жилистый, широкий в кости, подобострастный человек с лицом цвета томатного сока, влюбленный в свою работу и всегда опаздывавший к ее началу на несколько минут.
На самом деле он всегда приходил на несколько минут раньше и скрывался до появления личного состава в каком-нибудь подходящем убежище поблизости, чтобы иметь возможность выскочить оттуда в спешке с видом крайне занятого человека и сразу же перейти к занятиям без всяких вступительных слов. Он прятался за автомашиной, если таковая была припаркована поблизости, или укрывался у окна бойлерной в казарме или под навесом у входа в канцелярию.
Рогофф распоряжался занятиями с высокого деревянного помоста, по бокам которого на земле стояли два рядовых, коих он именовал своими сержантами, разделявших его беспрекословную веру в действенность гимнастических упражнений и повторявших каждое перед строем, пока он переводил дух. Голос у Рогоффа был пронзительный и непредсказуемый, и он ненавидел безделье. Если ему было нечем заняться на своем помосте, он с решительным видом шагал взад-вперед, хлопал в ладоши в судорожных припадках усердия и повторял «хаба-хаба». Каждый раз, когда он говорил «хаба-хаба», одетые в зеленую полевую форму колонны на плацу перед ним отвечали «хаба-хаба-хаба-хаба» и начинали шаркать ногами и бить себя в бока локтями, пока Рогофф не отдавал приказ остановиться, с елейным видом поднимая руку, как бы в благословении, и расстроганно повторяя: «Вот это дело, парни. Это - дело».
«Хаба-хаба, - объяснял он, - это звук, издаваемый деловитым бобром». После этого объяснения он смеялся, как будто отпустил крайне удачную шутку.
Рогофф проводил их через самые разнообразные в своей непристойности физические упражнения. Были и наклоны, и приседания, и прыжки, исполнявшиеся в унисон под непременное сопровождение ритмических «Раз-два-три-четыре!».
Рогофф называл, а затем показывал каждое упражнение и выполнял его вместе со всеми, пока не выкрикивал насколько возможно громко своим визгливым голосом «раз-два-три-четыре» пять раз. Двое рядовых, которых он произвел в свои сержанты, продолжали выполнять упражнение, покуда он давал отдохнуть голосу и бодро вышагивал по помосту или одухотворенно хлопал в ладоши.
Время от времени он без всякого предупреждения спрыгивал вниз на землю, словно помост вдруг загорелся, и несся в какую-нибудь из двухэтажных казарм у него за спиной, дабы убедиться лично, нет ли там кого-нибудь, кто должен сейчас заниматься физкультурой, а вместо этого сидит и не занимается ей. Личный состав на плацу в это время продолжал наклоняться, приседать и прыгать, пока он несся обратно из казармы. Чтобы остановить упражнения, он начинал наклоняться, приседать и прыгать вместе со всеми, дважды отсчитывая «Раз-два-три-четыре!». Голос его при этом сперва воспарял почти перпендикулярно в следующую октаву; второй же набор цифр выдавливался агонизирующим, сдавленным фальцетом, от чего на шее и на лбу у него опасно набухали жилы, добавляя еще более густого цвета его и без того красному плоскому лицу. Каждый раз, когда Рогофф заканчивал упражнение, он говорил «хаба-хаба», и они отвечали ему «хаба-хаба-хаба-хаба», словно стая деловитых бобров, каковыми он от всего сердца желал их в конце концов сделать.
Когда личный состав не наклонялся, не приседал, не прыгал и не отжимался, их учили танцевать чечетку, потому что чечетка учит чувству ритма и координации движений, необходимым для выполнения наклонов, приседаний, прыжков и отжиманий, которые разовьют в них чувство ритма и координацию движений, необходимые для овладения дзюдо и выживания в условиях современного боя.
Рогофф пылал к дзюдо такой же страстью, как и к гимнастике. И на каждом занятии минут десять посвящал показу основных приемов в замедленном темпе. Дзюдо было лучшим, самой природой данным оружием в распоряжении безоружного бойца, если ему нужно было совладать с одним или более солдатами противника в пустыне или в джунглях при условии, что он был безоружен. Если бы у него был карабин или автомат, он оказался бы в определенно невыгодном положении, так как должен был бы сперва израсходовать боезапас. Но если уж ему действительно свезло и его окружили безоружным, то он сможет показать всю силу дзюдо.
«Дзюдо - это лучшее, самой природой данное оружие бойца», - без устали напоминал им Рогофф.
Солдаты становились лицом к лицу и медленно повторяли движения, не касаясь друг друга, ибо дзюдо было столь разрушительным, данным самой природой оружием, что им нельзя было даже заниматься достаточно долго, чтобы овладеть его приемами, без уничтожения самих обучающихся. Дзюдо оставалось лучшим, самой природой данным оружием бойца, пока на одном из занятий не появился заезжий физинструктор, известный боксер-чемпион, и не показал им прямой удар левой.
«Прямой удар левой, - ничтоже сум-няшеся заявил чемпион прямо с рогоф-фского помоста, - есть лучшее, самой природой данное, оборонительное оружие бойца. А поскольку лучшая оборона - это нападение, прямой удар левой есть также и лучшее, самой природой данное, наступательное оружие бойца».
Лицо Рогоффа стало белее простыни.
Чемпион поставил всех друг против друга рядами и, пока они в замедленном темпе учились наносить прямой удар левой, не касаясь противника, отсчитывал величавые четыре такта.
«Раз-два-три-четыре, - считал он. -Раз-два-хрясь-четыре. Теперь следующая колонна. Помните, без касания. Готовы? Хрясь-два-три-четыре, хрясь-два-хрясь-четыре, раз-хрясь-три-хрясь, хрясь-два-три-хрясь. Вот это дело. Теперь отдохнем пару секунд и еще потренируемся. Прямой удар левой - такая вещь, которую как ни тренируй, все мало».
На плац одетого в офицерскую форму чемпиона провожала целая свита полковников и генералов, молитвенно взиравших с земли на его славу, сиявшую с рогоффского помоста. Рогоффа скинули с пьедестала и совершенно забыли. Ему было отказано даже в чести представить чемпиона личному составу. Рот его кривился в мучительной улыбке разочарования. Он стоял на земле, отвергнутый всеми, включая двух рядовых, которых он сделал своими сержантами. Один из них и спросил чемпиона, что тот думает о дзюдо.
«В дзюдо толку нет, - объявил чемпион. - Дзюдо - оно ж японское. Прямой удар левой - американский. Мы воюем с Японией. Дальше сами сообразите. Еще вопросы есть?»
Вопросов не было. Чемпиону и его спутникам пора было удаляться.
«Хаба-хаба!» - сказал он.
«Хаба-хаба-хаба-хаба», - ответил личный состав.
После ухода чемпиона повисло неловкое молчание, и Рогофф вернулся на оскверненный помост.
«Бойцы! - начал он неуверенно объяснять сдавленным, извиняющимся голосом. - Чемпион - великий человек, и все мы должны накрепко запомнить все, что он тут нам сказал. Но ему приходится много ездить по военным делам, и, возможно, он не сумел уследить за новейшими методами ведения войны. Вот почему он сказал все то, что он говорил про прямой удар левой и про дзюдо. Для кого-то, думаю, прямой удар левой и впрямь есть лучшее, самой природой данное оружие. Для остальных же лучшее - это дзюдо. Мы тут продолжим сосредотачивать наши усилия именно на дзюдо, потому что нам нужно на чем-то сосредотачиваться, а сосредотачиваться на том и на другом сразу мы не сможем. Когда попадете на фронт, в джунгли или в пустыню и на вас нападут один или более солдат противника, а вы будете без оружия, тогда я вам разрешу использовать прямой удар левой вместо дзюдо. Выбор за вами. Лады? Так, а теперь, пожалуй, мы пропустим сегодняшнюю тренировку по дзюдо и перейдем сразу к игровым видам спорта. О’кей?»
Насколько понимал Йоссариан, ни прямой удар левой, ни дзюдо не давали особых поводов для оптимизма в случае нападения одного или более солдат противника в джунглях или в пустыне. Он пытался представить себе воинство союзников, под мерный счет «раз-два-три-четыре» рвущееся к Берлину и Токио сквозь вражьи линии обороны, умело используя навыки чечетки, прямого удара левой и дзюдо, и картинка выходила не особо убедительной.
Ни Рогофф, ни чемпион не были нужны Йоссариану, чтобы знать, что ему делать в случае окружения двумя или более солдатами противника в джунглях или в пустыне. Он и так точно знал, что делать: пасть на колени и молить о пощаде. Сдача в плен была лучшим, самой природой данным, известным ему оружием для невооруженного солдата в случае столкновения с одним или более вооруженными солдатами противника. Собственно, и не оружием вовсе, но практического смысла в нем было больше, чем в чечетке, прямом ударе левой или дзюдо.
В гимнастику же он верил еще меньше. Вся программа физподготовки была нацелена на то, чтобы закалить его, дать силы к выживанию и спасать жизни, но непохоже было, чтобы она работала как следует, решил Йоссариан, потому что слишком уж много жизней спасти не удавалось.
В дополнение к зарядке, чечетке, дзюдо и прямым ударам левой они играли в бейсбол и баскетбол.
Бейсбол был игрой, именовавшейся великим американским развлечением. В него играли на четырехугольном поле, называемом «бубна». Бейсбол был высокопатриотичной и духоподъемной игрой, в которую играли с помощью биты, мяча, четырех баз и семнадцати человек и Йоссариана, разделенных на команду из девяти игроков и команду из восьми игроков и Йоссариана. Целью игры было бить по мячу битой и бегать по базам чаще, чем игроки противоположной команды. Йоссариану это казалось глуповатым, поскольку играли они просто ради радости победы.
И все, что они выигрывали, когда они выигрывали, было лишь радостью победы.
И все, что значила эта победа, было лишь понимание, что они больше раз, чем какие-то другие люди, пробежались по базам. Если во всех этих усилиях и был какой-то еще смысл, Йоссариан затруднялся его уловить. Когда он поделился сомнениями с товарищами по команде, те ответили, что победа доказывает, что ты был лучше. Когда он спросил: «Лучше в чем?» - выяснилось, что лучше в беганьи по базам. Этого Йоссариан уже никак не мог понять, а товарищи Йоссариана по команде никак не могли понять Йоссариана.
Когда он в достаточной степени освоился со странностями игры в бейсбол, он решил все время играть на правой стороне внешнего поля, поскольку очень скоро заметил, что именно правый аутфилдер обычно был игроком с наименьшим количеством работы.
Он никогда не сходил со своей позиции. Когда била его команда, он ложился на траву со стебельком одуванчика в зубах и пробовал наладить отношения с правым аутфилдером другой команды, который дрейфовал все дальше и дальше от него, пока не оказывался почти в центре поля, пытаясь убедить себя, что на самом деле в правом аутфилде нет никакого Йоссариана со стебельком одуванчика в зубах, говорившего столь еретические вещи о бейсболе, каких он никогда ни от кого не слыхивал раньше.
Йоссариан отказывался быть бэттером. В первой игре он взял в руки биту и сразу выбил трипл. Если бы он выбил еще один трипл, ему снова пришлось бы бежать по трем базам, а бегать он не любил.
Как-то раз правый аутфилдер другой команды вместо того, чтобы бежать за мячом, забросил свою перчатку как можно дальше и побежал в сторону питчера, сотрясаясь всем телом.
«Не хочу я больше играть, - показывая в сторону Йоссариана и заливаясь слезами сказал он. - Пока он не уйдет. Я из-за него чувствую себя имбецилом всякий раз, когда бегу, за этим чертовым мячом».
Иногда Йоссариан просто смывался, оставляя свою команду без игрока.
А вот в баскетбол Йоссариану нравилось играть гораздо больше.
В баскетбол играли большим надувным мячом девять игроков и Йоссариан, разделенные на команду из пяти игроков и команду из четырех игроков и Йоссариана. Эта игра была не столь патриотична, как бейсбол, но смысла в ней было порядком больше. Баскетбол заключался в кидании большого надувного мяча через металлическое кольцо, горизонтально закрепленное на большом деревянном столбе высоко над головой. Побеждала команда, которая чаще бросала мяч в это кольцо.
Правда, все, что команда выигрывала, было той же радостью победы, в чем смысла опять же не было. Все же баскетбол выглядел более осмысленным, чем бейсбол, просто потому, что бросать мяч в кольцо было как-то менее неприличным, чем носиться по базам, и не требовало больших коллективных усилий.
Йоссариану нравилось играть в баскетбол и потому, что остановиться было легче легкого. Он мог прекратить игру в любой момент, просто вышвырнув мяч куда подальше (что он и делал), а потом спокойненько дожидаться, пока кто-нибудь за ним сбегает.
Однажды к баскетбольной площадке Йоссариана прибежал Рогофф и поинтересовался, почему девять человек стоят и ничего не делают. Йоссариан показал куда-то за горизонт, где виднелся десятый, понесшийся за мячом. Йоссариан только что его выбросил.
«Так не стойте просто так, пока он бегает, - приказал Рогофф. - Делайте отжимания».
Наконец Йоссариан понял, что сыт по горло гимнастикой, дзюдо, прямыми ударами левой, бейсболом и баскетболом. Может, все это и спасало жизни, но по какой астрономической цене? По цене низведения человеческого существа до уровня омерзительного животного - деловитого бобра.
Йоссариан принял решение, и, когда все остальные стали собираться на вечернюю гимнастику, он снял одежду и улегся на свою койку.
Он нежился в положении лежа, согреваемый чувством гордости за себя, в то время как за стеной голос Рогоффа гонял остальных. Внезапно голос Рогоффа исчез, сменившись голосами двух его ассистентов, а Йоссариан услышал шаги по лестнице. В миг, когда Рогофф ворвался на второй этаж и увидел его в постели, Йоссариан прекратил ухмыляться и начал постанывать. Рогофф резко затормозил и подошел на цыпочках с выражением сдержанной заинтересованности на лице.
«Почему вы не на гимнастике?», - спросил он с любопытством, стоя у изголовья койки Йоссариана.
«Я болен».
«Почему же вы не обратились в лазарет?»
«Я слишком болен, чтобы обратиться в лазарет. Думаю, это мой аппендикс».
«Вызвать «скорую»?»
«Да нет, не надо».
«Может, все же лучше вызвать «скорую»? Они отвезут вас в госпиталь, и вы там пролежите до конца дня».
Эта мысль почему-то не приходила в голову Йоссариану. «Пожалуйста, вызовите «скорую», - простонал он.
«Сию же минуту. Я... а, боже ж мой, совсем забыл!»
Рогофф резко развернулся с перепуганным видом и рванул, топая, к двери в конце казармы и через нее на крохотный деревянный балкон.
Йоссариан был заинтригован. Он даже перегнулся через изножье койки, чтобы лучше видеть.
Рогофф подпрыгивал на балкончике, хлопая в ладоши над головой.
«Раз-два-три-четыре! - вопил он. Голос его опасно приближался к стадии агонизирующего фальцета. - Хаба-хаба!»
«Хаба-хаба-хаба-хаба!» - ответил снизу нестройный гул голосов.
«Вот это дело, парни! - проорал он. -А теперь попробуем приседания на колено. Готовы? Руки на поясе... Пошел! -Рогофф упер свои руки в бока и не наклоняя головы принялся приседать на колено. - Раз-два-три-четыре!»
Затем Рогофф резко выпрямился, крутанулся вокруг своей оси и ринулся обратно в казарму, молнией пронесся мимо Йоссариана, обдав его исходившей от поднятого подбородка волной ободрения, и кубарем скатился по ступеням вниз. Примерно через десять минут он тем же манером взлетел по ступеням обратно, молнией пронесся мимо Йоссариана, обдав его исходившей от поднятого подбородка волной ободрения, и вылетел на балкон. Стоя там, он положил конец приседаниям и, похаба-хабав несколько секунд, отправил личный состав прыгать на месте.
Когда Рогофф вернулся к Йоссариану, сморщенное лицо его было краснее свеклы. Он тяжело дышал, грудь его сотрясалась в конвульсиях и на лбу выступили жирные круглые капли пота.
«Придется - ох, не могу отдышаться! -придется немного подождать «скорую», -выдохнул он. - Они с другого конца базы едут. Все равно не могу отдышаться!»
«Значит, придется подождать», -храбро ответил Йоссариан.
Рогофф наконец отдышался. «А вы не лежите просто так, пока ждете, - посоветовал он. - Поотжимайтесь, что ли».
«Если у него хватает сил на отжимания, - заметил один из санитаров с носилками, когда «скорая» наконец прибыла, - то и ходить у него достаточно сил».
«От отжиманий у него и появится сила идти», - с профессиональной проницательностью отметил Рогофф.
«У меня нет сил отжиматься, - сказал Йоссариан. - И ходить сил тоже нет».
Когда Йоссариана положили на носилки и пришла пора прощаться, наступила странная тишина. Искренность сочувствия Рогоффа не вызывала сомнения. Ему было действительно жаль Йоссариана; когда Йоссариан это понял, ему стало действительно жаль Рогоффа.
«Ну, - сказал Рогофф, наконец нашедший нужные слова, - хаба-хаба!»
«И вам того же», - ответил Йоссариан.
«Вали отсюда», - сказал Йоссариану врач в госпитале.
«А?» - сказал Йоссариан.
«Я сказал: вали».
«А?»
«И не акай мне тут».
«А вы мне не говорите «Вали отсюда!»
«Ему нельзя говорить, чтоб он отсюда валил, - вмешался какой-то капрал. -На то приказ новый есть».
«А?» - сказал врач.
«Мы обязаны наблюдать каждую жалобу на брюшную полость в течение пяти дней, потому что слишком много народу уже померло из-за того, что мы им велели валить».
«Хорошо, - проворчал врач. - Понаблюдайте его пять дней, а потом вышвырните».
«А осматривать не будете?» - спросил капрал.
«Нет».
У Йоссариана забрали его одежду, выдали взамен пижаму и уложили на койку в палате, где он был совершенно счастлив, когда никто не храпел. Он начал подумывать о том, чтобы провести там остаток своей военной карьеры. Такой выход казался вполне разумным способом пережить войну.
«Хаба-хаба», - сказал он себе.