Принцы, эльфы, наемные убийцы, шпионы, волшебные существа, люди с паранормальными способностями и обычные — все они втянуты в водоворот судеб, и никто не знает, насколько велико влияние каждого из них на мировую историю в целом. Как и всегда, борьба добра со злом и стремление человека изменить мир и себя.
В центре событий Ольмар Роуи Весейжд Хальмгард-третий — один из князей Великого Озерного края. Сможет ли он переломить ход истории и так ли неизбежен бесславный закат его империи?
Отрывок из книги:
Вых проснулся посреди ночи от холода.
Он попробовал втянуть ноги под покрывало. Ничего не вышло. Жена почти полностью утащила одеяло на свой край кровати, оставив Выху на разживу куцый угол.
Согреть ступни об ее теплые колени тоже не получилось. Леветина угрожающе заворчала от прикосновения и отползла еще дальше. Разумеется, вместе с одеялом.
Вых сел на кровати. Поскреб волосатый живот под рубахой и вздохнул. Хватали за пятки поднимающиеся от половиц гонцы сквозняка и оттесняли его чуткий сон все дальше.
Нет, одеяло не было в хате единственным. Их с Леветиной семья вполне даже зажиточная, не какие-нибудь там голодранцы. Не лентяи и не голь деревенская. Работают, стараются, на ветер деньги не пускают; как говорится, все в дом, все в семью. Так что второе и третье одеяла в доме имелись.
Но лежали-то они на печи в углу хаты. И под ними спали дети. Может, там одеялки и без особой надобности — печь-то теплая, да и согревают они друг друга. Как котята в лукошке. Но отбирать что-либо у родных детей Вых ни в жизнь бы не стал.
«Вот разве что перебраться к ним?» — Вых с тоской посмотрел в угол. Сам он был маленьким, квелым (не в пример дородной жене), но даже он не поместился бы с краю на свободном пятачке полатей, не рискуя свалиться во сне прямиком на пол.
— Лететь не высоко, да падать твердо, — пробормотал Вых и снова вздохнул.
Решение родилось само собой. Теплый женин тулуп висел в сенях, если класть его поперек — в самый раз Выха закроет целиком. Зевая, мужчина поплелся в сени. Уже там, путаясь в рукавах зимней одежды, ему пришла в голову мысль сходить на двор. Само собой, не просто так поглядеть на звезды, а по нужде. Все одно ж не спится. А так вроде и не зря встал.
Ночь была звездная. Вых с чувством зевал, глядя в небо. Размышлял — будет ли завтра дождь. И если будет, то на сколько зарядит. Он почти закончил свое маленькое дело, когда взгляд соскользнул с высоты на землю. На видневшуюся у подножия поросшего лесом холма деревушку.
Там, внизу, в тени, сползшей с холма под лунным светом, перемещаясь, мелькали огни. Совсем уж не к месту, если принять во внимание позднее время суток.
Вых мгновенно захлопнул рот и выпучил глаза. А снизу на него таращилась вспыхивавшими окошками хат проснувшаяся посреди ночи невесть с чего деревня.
Огоньки вырвались из деревни на большак, а оттуда свернули на дорогу, возникшую из некогда прорубленной в стене леса просеки. Конники с факелами. А дорога эта пренепременно к избе Выха выводит. А ей-то и некуда больше...
Череда изменений на картинках, впечатывающихся в мозг Выха между взмахами век, была невероятно стремительна. Он отчаянно моргал, не в силах поверить в то, что все происходящее ему действительно не снится.
Выгода, которую получала деревня от соседства с семейством Выха, являлась гарантией сохранения его инкогнито для всего остального мира. Он был лелеемым сокровенным. Курицей, несущей золотые яйца. При появлении опасности в окошко Выховой хаты скребся посланный из деревни очередной, почти наверняка сопливый, но быстроногий гонец.
— Дядь лесовик, эй, дядь! Повставайте тама все — принесло невесть кого давеча. Лихие люди! Про тебя пытают! Ховайтесь!
Семья лесовика исчезала в чаще, пока селяне, разводя руками и изображая неведение, выигрывали для них время. Мужики посмеивались, оглаживая бороды: «Какие такие лесовики? Вот вы вроде образованные люди, не темные, а в сказки верите. Как маленькие, право». Бабы взвизгивали и плевались: «Какие лесовики — вона церковь недавно справили только! Наветы все это рыманских чистоплюев! Ах, так вы с Ольмхольмской стороны прибыли... Так с озерников что взять? Им везде нечисть мерещится. Их спроси, так у них в озерах рыбы через раз разговаривают на удматорском языке!»
Когда пришлый люд не вызывал подозрений, разговор шел в несколько ином русле. «Чевой вы говорите? Лесовика нет, никакого не знаем, а проводник он есть, это да. Только он в Потлове. Ага, у князя Всемира. На службе. Если не к спеху вам, так мы можем и посодействовать, конечно...» Мужики угодливо кивали, пряча за улыбкой хитрый прищур. «Посодействовать оно, конечно, завсегда можно. Только вот сколько уважаемые путники заплатить-то собираются?»
Вот так и получилось, что со времен последнего военного похода Рымана на Потлов никто посреди ночи в дом к Выху не врывался. Ни с факелом, ни без.
А ране...
Но тогда времена другие были, тогда могли и за шкирку из постели вытащить и задарма месяц туда-сюда через болота шастать заставить. В целях безопасности государства.
Вых развернулся и кинулся было бежать к дому, но, запутавшись в спущенных штанах, со всего размаху долбанулся об крыльцо. Под крыльцом, как бы извиняясь, заскулил притащенный из лесу по весне волчок. Сквозь щели досок Вых увидел прижатую к земле морду с прижатыми же ушами и влажные бусины виноватых глаз.
— Что ж ты, гад, раньше не разбудил! Они, поди, там уже не первый час куролесят! — Вых перепрыгнул через ступеньки, рывком распахнул дверь.
— Леветина! Быстро! Сбирай детей!
Женщина подскочила. Мгновенно пробудившись — неспокойные времена на генетическом уровне выработали способность просыпаться с готовностью бодро бежать в неизвестном направлении. Не до сна, чай. Леветина метнулась к печи, стаскивая одного за другим четверых сыновей.
— Просыпайтесь! Просыпайтесь!
Ни на миг не останавливая мелькание своих больших, мягких, занятых делом рук, стрельнув глазами на мужа, Леветина все же решилась спросить:
— Вых, что там?
— Да кто его знает... Сюда едут.
— Да кто?
— Не разобрал толком, только навряд ли с факелами по темени будут добрые люди шляться.
— Может, по делу?
— По делу бы сразу к нам поднялись. А то попервой всю деревню переполошили. Смекаешь? Может, и порешили там всех...
Леветина горестно всплеснула руками и сдавленно всхлипнула.
Пацаны испуганно моргали. Старший тер кулаком глаз.
— Чё случилось-то?
— Чё-чё... ничё... — Отец и мать в четыре руки обували маленькие, теплые со сна ножки в лапоточки. — Сейчас в лесок сгоняем быстренько, и все...
— И мамку возьмем, что ли? — удивился маленький, самый похожий на Выха, а потому, наверное, и самый любимый им.
— А чё нам мамку и ие взять? Возьмем... — Вых подхватил его на руки, увлекая и всех остальных за собой к двери.
— Так раньше не брали же? — не отставал сынок. — Она в деревню спускалась.
— То раньше, а то сейчас. Сейчас другое дело.
— А почему другое?
У дверей Леветина тихонько завыла:
— Вых!
К добротным воротам частокола подкатился дробным перестуком шум копыт. Отблески света факелов. Многоголосная быстрая речь.
— Не успели, — свистящим шепотом выдохнула Леветина.
Муж и жена замерли, глядя друг на друга. Оба в длинных домотканых рубахах. Всклоченные. К крутым бедрам Левитины прижимались фигурки закутанных наспех близнецов. Старший сын, долгожданный первенец, стоит чуть поодаль. Смотрит исподлобья. Он дорос Выху уже до плеча. Он не напугай, как остальные. Скорее зол. Подняли посреди ночи, опять куда-то бежать...
Вывести детей из дому они так и ие успели. В проем закрываемой двери Вых успел заметить, как распахивались, жалобно всхлипнув, под чьим-то натиском створы ворот.
Вых сунул младшего Леветине в руки:
— В подпол! Быстро! В подпол! Ховай их!
По двору рассыпалась дробь перестука копыт.
— Открывай!
Вых отпрыгнул от двери:
— Да что ж вы копаетесь-то!
— Я больше ни в одну лазейку без тебя не полезу, — мрачно и безапелляционно заявил старший сын. — Я выходы из них плохо чую.
— Открывай! — Дверь содрогнулась от ударов. Стучали громко и, вероятно, ногой.
Вых прикрыл глаза. Петли долго не продержатся...
Леветина отвесила старшему подзатыльник.
— Еще как полезешь! Поспорь еще! Ишь ты! — Леветина знала об используемых мужем лазейках только то, что они существуют. Одиако это было намного больше, чем знали все остальные.
— Да тесная та лазейка! И выходит не пойми где! — Старший сжал от обиды кулачки и зло блеснул глазами, полными слез, на мать. — Не знаешь ты, вот и не говори!
— Вот и ладно. Не пойми где — это подальше отсюда, что и хорошо! — Леветина с невероятной быстротой навертела на его шею и голову кушак и подтолкнула в нужном направлении. — Лезь, я тебе сказала!
— Не полезу, — уперся ребенок. Он поднял взгляд. — Тесная она, говорю. Вы там с папкой точно не пройдете. Я еле пролезаю, в прошлый раз все колени ободрал.
Леветина крепко взяла его за плечи и встряхнула.
— А маленьких кто выведет? — Она кивнула в сторону крышки открытого погреба. Оттуда доносилось отчетливое сопение нескольких маленьких носов. Кто-то изо всех сил старался не заплакать. — Лезь, говорю!
Почти столкнув сына в подпол, она опустила крышку.
— Мам, мы не хотим без тебя уходить! — Маленькие ручки затарабанили по ней с внутренней стороны.
— Цыц! Цыц, я сказала! — Леветина шлепнула ладонью по доскам и зашипела в пол: — Сейчас спущусь, уши всем поотрываю! В лазейку — и быстро-быстро уходите!
Леветина чуть посидела, прислушиваясь к шороху под полом, потом поднялась с колен и схватилась за стоявший у стены сундук.
— Ну что ты стоишь-то как каменный? Помоги сдвинуть!
От тщедушного Выха было мало пользы. Вдобавок у него тряслись руки. Но кое-как они дотолкали неподъемный сундук до двери и подперли ее. Леветина села на сундук сверху и, раскачиваясь, затянула вполголоса, перемежая причитаниями, то ли песню, то ли молитву.
— Открывай, говорю! — Факелы маячили за досками ставней. — Открывай! А то спалю все на хрен!
Вых вместо того, чтобы испугаться, подумал, что голос очень молодой. Звонкий такой, молодой женский голос.
— Ой, как страшно, божечки мои, ой как страшно... — эхом вторил ему Леветинин полушепот.
«Может, это мне все-таки просто снится? Передышал давеча болотных испарений, сопровождая купеческий обоз, что в Княжград путь держал, вот теперь кошмары и мучают? Хорошо, если б так и было...»
Вых не отрываясь смотрел на жену. За ее спиной сквозь щели дверных досок пробивались лучики от дрожащего света факелов.
— Поторопись, поторопись, хозяин. — Тяжелыми шагами говоривший мерял Выхову горницу из конца в конец. — Время. Время — оно-то жжет.
Леветина, кутаясь в платок, стояла, привалившись к косяку входной двери. Ее взгляд затравленно скользил по незнакомцам, пришедшим за ее мужем, а губы неслышно и безостановочно складывались в слова. Изредка прорывающиеся истерическим тихим шепотом, так что их можно было разобрать:
— Страшно-то как... куда ж на ночь глядя... что же будет... Господи, господи...
За плечом Леветины виднелась стоявшая за воротами подвода и хвостатый зад впряженной в нее лошади. Лошадь время от времени переступала задними ногами и обмахивалась хвостом. Собственно, как и положено лошади. И, пожалуй, только в этом не было ничего удивительного.
Все остальное было из ряда вон. Но самым удивительным было то, что на месте возничего сидел местный деревенский парень. Косой Аурис из крайней у леса хаты. И подвода, и лошадь, в нее впряженная, тоже были деревенскими. Вых их сразу узнал. Жалел только, что не может прямо сейчас подойти к Аурису этому и прицельно в его косой глаз плюнуть. Ничего, это успеется. Ему, Выху, только бы эту ночь пережить. А там он сквитается с теми, кто на него эту банду натравил. Вернее, с тем, кто его этой банде выдал.
«Это ж надо — выдать чужакам дом лесного человека! Запамятовали, что ли, что проводник единственный на всю округу остался?»
Того, кто лежал на подводе, отсюда не было видно. Но по короткому отрывистому рассказу ходившего туда-сюда как маятник незнакомца Вых знал, что там лежит раненый. Он не кричал, не стонал, не шевелился. Одним словом, живым совсем не казался. И от этого вся ситуация выглядела еще более страшной.
Прямо рассматривать пришельцев он не решался, поэтому бросал на них искоса быстрые взгляды. Словно по их внешности было возможно угадать знаки уготованной ему самому судьбы. Четверо мужчин и женщина. Двое — высоченные, здоровенные, с толстыми шеями и предплечьями. Ростом и фигурой схожи как братья, а по возрасту один другому скорее в отцы годился.
«Но не родня они, все ж не родня... Слишком разномастны...»
Тот, что постарше, безостановочно расхаживает по горнице. Курчавый, черноволосый. Вожак, что ли, их? Слушают они его... Борода блестящая, окладистая, глаза как антрацит. Второй полная противоположность ему — светлый, белесый, волосы льняные, лицо гладкое, а кожа такая белая, что казалось, светится в темноте. Осанка жесткая, горделивая, как у князя. И посматривает на него, на Выха, брезгливо, как на таракана какого. Раздавленного. Глаза холодные, как будто перевернутые. И имя странное, чужое, холодное, под стать глазам — Ольм.
Третий — смуглый, маленький, ростом, верно, лишь на полголовы выше Выха, но в плечах мощнее его — не сравнить. Молчит все время. Только глазами черными зыркает по сторонам. И постукивает время от времени по голенищу плетью. Нетерпеливо.
А последний... На него Вых смотреть боялся даже искоса. Плащ на манер монастырского был тому виной или то, что незнакомец поворачивался на каждое движение Выховой головы?
«Не поймешь — большой, ссутулив плечи, стоит или на самом деле невысокий? С макушки одна ткань... Да столько, что хватило бы всю семью обшить. Вроде монах — ряса, подпоясанная скрученным кожаным поясом, четки петлей каменьев колышутся... А с другой стороны — странный больно для монаха...»
А вот бабенка с ними явно бесноватая. А и то, какая иная с мужиками бедовыми таскаться по ночи будет? Вых так решил сразу, как только ее увидел. Крикливая, с нервным, подергивающимся лицом и колтуном непонятного цвета волос на голове. Не женщина, одним словом, с виду пацан-подросток с торчащими ключицами и худыми запястьями.
Вых закончил наконец свое мудреное занятие, поднялся с лавки. Поняв, что вот именно сейчас мужу придется все-таки выйти из-под родного крова, Леветина тихонько взвыла. Она посторонилась, пропуская всех пришлых на выход. Вжалась в угол, чтобы никак даже краем одежды не испачкаться от соприкосновения с ними. И стремительно вынырнула из своего убежища, чтобы лишь на мгновенье уткнуться лицом в плечо уходящего Выха. И тут же отпрянула, горько заплакав навзрыд, утираясь уголком платка.
— Да не ной, хозяйка! Чай не на войну его забираем! Рановато оплакивать-то! — Женщина-подросток ловко приладила хлыст за голенище сапога. — Хейя, Гыд, выезжаем! — Она легко вспрыгнула на лошадь позади меньшого всадника. Прижалась к его широкой спине и оказалась одного с ним роста — макушки, колени и ступни на одном уровне. — А ты, мужичок, влезай на мою кобылу. Своей, поди, разжиться не успел.
Вот этого Вых ну никак не ожидал. Домашние животные, в отличие от диких, были для него загадкой, а высоченных лошадей он и вовсе даже боялся.
— Я, это... — Он кашлянул, прочищая горло. — Мне оно, того... пешком сподручней будет.
— А нам пешком несподручней, — пробасил черноволосый бородач. — Время у нас жжет.
— Вообще-то путь неблизкий, — пробормотал Вых, все еще мысленно соизмеряя высоту лошади со своим ростом. — И так-то оно быстрее, конечно...
— Не боись, задохлик, — усмехнулся всадник, — поедем шагом.
Вых оглянулся. Леветина все так же стояла, тяжело привалившись к дверному косяку. Поймав взгляд мужа, женщина взвыла чуть громче. Душу Выхову царапнуло что-то нехорошее, противно-лохматое.
«Дай бог, не последний раз видимся, — подумал он, глядя на все больше утопающий в темноте силуэт жены. — Эх, жизнь! Что так, что этак, все одно помирать когда-нибудь придется. Только вот прямо сейчас не хочется. Сейчас бы выдюжить. Не пропасть. Не сгинуть. Так-то оно и выйдет — а как иначе? Не может быть такого, чтобы на роду Выхову было написано помирать так скоро! Не, шалишь, выкручусь! Ох, только б этот шестой не подох по дороге».
