Действия Андреевского Братства нарушили «гармонию сфер», которую даже в своем непримиримом противостоянии пытались сохранить аггры и форзейли, превратили отдельные реальности в «обитаемые острова», разделенные океаном времени и законов Вселенной, изменив в них течение событий и поведение ключевых персонажей. Но любой шторм когда-то кончается, и волны стихают. Что остается на берегу? Какой импульс может предотвратить, например, великую войну, а какой окажется недостаточным, и история вернется в прежнее русло? 1941 год. Советский Союз. Попытка устранить Сталина. Ошибка или спасение? И какова цена этого опыта, проведенного над временем, страной, тысячами людей?
Отрывок из книги:
– Значит, Аш, – задумчиво проговорил Лаврентий Павлович. – Значит, Заковский пытается вести собственную игру. А я думал, он сидит тише воды, ниже травы и ждёт, пока за ним придут. Я правильно сказал, Богдан, или нужно: тише травы, ниже воды?
– Да хрен его знает. Я в этих русских поговорках не разбираюсь. Но Лёва Задов не тот человек, чтобы ждать, как баран, когда из него начнут шашлык делать.
– Про шашлык ты хорошо сказал. Точно.
– Тут такая музыкальная тема, товарищ Берия. Урки намерены убить Маркова. Наш командир к девушке своей не то что без охраны отправляется, даже автомобиль служебный не берёт. Если товарищ Сталин заинтересуется, как мог погибнуть самый перспективный фигурант операции «Двенадцать апостолов», а он заинтересуется, всё, как вы и говорили, может выйти доказательно – чистая уголовщина, финал лагерных разборок. Я пообещал достать для банды десяток пистолетов или наганов. Правильно?
– Десяток так десяток. Только проследи, чтобы стволы были с историей, чтобы можно было привязать их к нескольким налётам, ещё лучше, к убийствам. В общем, должны быть криминальные «машинки».
Богдан Захарович кивнул.
Телефонные автоматы – большие чёрные ящики с массивными трубками – висели на стенах вокзалов или на центральных улицах, устанавливались в специальных деревянных будках с маленькими окошечками. Там, где за ними могли постоянно присматривать мильтоны. Крутиться хоть на Белорусском, хоть на Рижском Куцый опасался. Тем более что Лыцарь и Ванюша решили его одного никуда не пускать.
А появляться втроём там, где в любой миг могла объявиться «Красная шапочка» с обычной арией: «Ваши документы. Пройдёмте», тоже было глупо. На первый раз справки о недавнем освобождении, может, и спасут, спасибо Скачкову ещё раз. Но лишний раз оказаться соринкой в глазу случайного легаша не стоило.
После долгих обсуждений решили звонить с Кировской. Там в случае чего можно рвануть на Чистопрудный и либо через дворы, либо на ходу запрыгнуть в трамвай, он притормаживал у въезда на бульвар и у выезда тоже. Не к Лубянке же бежать, в самом деле.
В трубке хрипело и скреблось, гудки были слышны еле-еле. Наконец раздался сонный – это в час дня – голос Игоря Саввича: «Вас слушают».
– Это я, – сообщил Куцый. – Посланец. Я вспомнил. – Бандит решил начать не с просьбы, а с информации. Может, получив то, чего хотел, интеллигент подобреет.
– Слушаю, – повторил собеседник. Голос его стал напряжённым.
– Того попа звали отец Павел. Это точно. И вот что чудно, работал он ни в какой не в церкви, а в электроинституте. И ещё был редактором словаря по технике. Представляете, священник – электромонтёр?
Трубка озадаченно молчала.
– А вы ничего не напутали? – спросил наконец атлет.
– Не, всё точно, – уверил Куцый. И выждав, добавил: – А с нашим делом как?
Когда втроём обсуждали ситуацию, Цыган спросил: «На хрена тебе выпрашивать волыны у этих…» О каких конкретно доброхотах идёт речь, боксёр не знал. Из разговора понял, что люди какие-то не свои, и сильно напрягся. Жизнь научила ожидать от любого чужака подвоха.
– Мы что, не найдём стволы у урок?
Витёк усмехнулся: «Твоя сила, Ваня, не в мозгах. «Чистую» машинку нам никто не продаст. Через засвеченную легаши на нас выйдут, да ещё и чужие подвиги пришьют. Это раз. Второе, если мы генерала положим из пушек, которые нам эти спроворили, они в убийстве тоже будут запачканы по самые галстуки. А они могут многое».
– С вашим делом, – повторил Игорь Саввич, явно думая о чём-то другом. – С которым из двух? Если вы о встрече, я договорился. Только подготовьте текст. Завтра в три часа подойдёте к «Чебуречной» на углу Бульварного и Сретенки. Там вас встретят, проводят и выслушают.
– А вторая просьба?
– А по этому поводу вам придётся явиться прямо сейчас ко мне. Одному.
– И что, я могу всё забрать? – Голос Куцубина дрогнул от сдерживаемого восторга.
– Я жду, – сухо произнёс Игорь Саввич.
Разговор вышел трудный и противный. «Амбал» въедливо выспрашивал, кого банда собралась убивать, как, почему и зачем. Куцый темнил и изворачивался аж до тех пор, пока «интеллигент очкастый» не сказал, что знает про подписки.
Тут Виктор понял, что дело – труба. Если даже этому известна страшная тайна, то уж люди тем более окажутся в курсе. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
«Сука Лось, – подумал уголовник, – когда и кому только успел передать заветную тетрадку».
Но очень быстро настроение бандита стало улучшаться. Не то сам «атлет», не то кто-то очень могущественный за его спиной, надо думать, Джаба, гарантировали сохранение секрета самого главаря и его приближённых, если они сумеют грохнуть Маркова.
– Мы и так собирались это сделать, – обиженно произнёс Куцый. Но душа его ликовала. Нелепый план Косого Лыцаря стал исполняться сам собой.
Когда же бородатый очкарик водрузил на стол потёртый кожаный портфель, тяжёлый даже на вид, сердце Куцубина застучало со скоростью хорошего пламенного мотора.
Проводив Куцубина, атлет долго сидел перед белым телефоном, что-то соображая. Потом набрал номер и проговорил:
– Я не стану называть вас, ребе. Но сообщить новость хочу. Вдруг она покажется интересной.
– Что за чушь! – Берия раздражённо швырнул в кучу бумаг на столе тоненькую папку и сорвал трубку внутреннего телефона. – Попросите зайти ко мне Мамиашвили.
Через пару минут во внутреннюю дверь кабинета чётко постучали три раза, и вошла секретарша.
– Вы же знаете, что сейчас я до предела загружен работой, – сдерживаясь, проговорил Лаврентий Павлович. Он мог быть грубым с кем угодно. И только в присутствии двоих всесильный нарком всегда был вежливым и даже любезным. Первый из них – Сталин. Второй была Мамиашвили. Самые приближённые к Берии люди были уверены, что Лаврентий боится свою собственную секретаршу. – Я просил подавать лично мне только самые важные документы.
Мамиашвили молча смотрела в глаза шефа.
– Почему я должен смотреть это? – бешенство чуть было не выплеснулось наружу, но глава тайной полиции снова сдержался.
Красавица-грузинка подошла к столу, забрала папку, перелистнула первые две страницы и вернула документы, показав пальцем нужную строчку. Лаврентий Павлович пробежал её взглядом, потом вчитался. Снял пенсне, протёр его белоснежным платком, снова надел и ещё раз прочитал слово за словом.
– Вы, как всегда, правы, – сказал Берия и галантно поцеловал руку секретарши. – Пожалуйста, выясните, как это могло произойти.
– Начальник культурно-воспитательной части лагеря Успенский – идиот, – ослепительно улыбаясь, сообщила красавица. – По его вине отца Павла вместо того, чтобы аккуратно этапировать из лаборатории к самолёту, случайно, – выделила голосом секретарша, – забросили в барак. Там над ним стали издеваться уголовники. Когда Успенский понял, что человека, которого по вашему личному приказу следовало отправить в Москву, сейчас просто прибьют, он сделал следующую ошибку: ворвался в барак с вооружёнными охранниками. Этим он привлёк к скромной фигуре ЗК Флоренского внимание вашего друга Ивакина. Джаба Гивиевич – человек умный. Он принял меры для того, чтобы тайно найти нашу «Железную Маску». Хорошо, что его посланцы попали в сферу внимания одного из «источников». Если позволите, Лаврентий Павлович, я рекомендовала бы обратить на этого информатора внимание. Кажется, перспективный кадр.
– Если бы все мои сотрудники были такими, как вы, – проговорил нарком и ещё раз поцеловал тонкие пальцы Мамиашвили.
– Это невозможно, – холодно улыбнулась секретарша. – Таких, как я, больше нет. Разрешите быть свободной?
Берия вздохнул и развёл руками, показывая, что он совсем не хочет отпускать красавицу, но ничего не может поделать.
Когда Мамиашвили вышла, Лаврентий Павлович поднял трубку аппарата ведомственной сети.
– Соедините с начальником Соловецкой тюрьмы, – приказал он. И через минуту спросил: – Скачков? Как там у тебя поживает мой старинный друг Джаба Ивакин? Ты его, часом, не обижаешь?
* * *
В кухне Цыгана Виктор с облегчением поставил на стол портфель. Косой по жесту главаря заглянул внутрь: «Ух ты!» Он запустил руку в кожаные недра, выхватил наган и наставил его на подельника:
– Всё, Ванюша, против ствола даже ты ничего не сделаешь. Руки вверх.
Куцый подался назад.
– Лыцарь, кончай вытребенькиваться. – Словечко он подцепил в СТОНе от «коллег» с Юга. Очень уж понравилось. – Пальнёшь сдуру, набегут легавые.
– Не, – ответил искалеченный, – он на предохранителе.
– Зато ты, дурак, без, – взорвался чернявый.
Главарь отнял оружие у Косого, осторожно опустил на стол, аккуратно выложил пистолет и ещё один револьвер, с грохотом высыпал патроны.
– Вы хоть пользоваться зброей умеете?
– Не бзди, – бросил Лыцарь, азартно уставившись на тускло поблёскивающие «сокровища». – Разберёмся.
– Тогда слушайте сюда. Дом, где наш генерал проживает, охраняется. Прописаны в нём командиры, все вооружены. Так что туда лучше не соваться. Зато бикса Маркова обитает в коммуналке. Между прочим, с телефоном. Нашумим – далеко не уйдёте. Лучше всего ловить нашего знакомого на улице, когда он будет возвращаться домой.
– Откуда ты всё это узнал? – наивно спросил Цыган.
– Знакомец рассказал по доброте душевной, – угрюмо ухмыльнулся Куцый.
– Дурак этот твой знакомец, – сплюнул сквозь зубы Рыцарь. – Марков без шпалера в сортир не пойдёт. Ночью, один, он обязательно пушку будет держать под рукой. Топать будет по центру улицы, учёный, так что из-за угла не выскочишь. Стрелять издали – хрен попадёшь. А он уж не промажет, войну прошёл и по жизни умелец.
– Угу, – поддержал Витёк. – И вообще, может, он прямо с этого дня начнёт автомобиль вызывать. С охраной.
– Тогда возьмём его на хате, – предложил Цыган. – Оденемся строителями, мол, ремонтировать квартиру пришли. Или коридоры белить.
– Днём он на службе. Ночью пятерых мужиков в охраняемый дом хрен кто пустит. Спросят, от какой организации, проверят. И кранты котёнкам.
Устроить засаду где-либо по дороге тоже не получалось. В последние дни Марков был занят выше головы. Выходил из дома только на службу. Если удавалось выкроить время для себя, то есть, чтобы увидеться с «оторвой», он вызывал служебный автомобиль.
– Тогда остаётся только одно, – подытожил Куцый. – Заявимся к девке. Пацаны вдвоём останутся в коридоре. Чтобы соседи сидели тихо и не рыпались. Мы втроём без шума и пыли входим в комнату, палим в упор, даже не поздоровавшись. И быстро уходим.
– Из трёх стволов с пяти метров хоть кто-то да попадёт, – согласился Рыцарь. – А Марков, даже если успеет «дуру» выхватить, подумает, как быть, чтобы хозяйку под пулю не подставить. Могёшь, – похвалил он главаря.
– А то, – хищно осклабился Витюля.
Поздним вечером Зиновий Ефимович заявился к Заковскому. Начальник архива выглядел озабоченным.
– Скажите, Лёва, – произнёс он, – вы верите в привидения?
Леонид Михайлович покосился на большие напольные часы. Узорчатые стрелки показывали ноль часов тринадцать минут. Хозяин кабинета тяжело вздохнул:
– Зяма, вы выбрали не самое лучшее время для таких разговоров.
– Поверьте, Лёва, хорошего времени для такой майсы не бывает. Вы знаете, мой человечек сообщил новые установочные данные на того, кого мы ищем. – Аш обвёл глазами стены помещения, тяжело вздохнул. – Так я поднял все дела на всех людей той редкой профессии, кто попадал в поле зрения органов. И знаете, есть только один, который подходит по всем параметрам.
– Очень хорошо! – Заковский потёр ладони.
– Очень плохо, – возразил начальник архива и протянул комиссару госбезопасности толстую картонную папку. – Это извлечения из его дела. То, что имеет отношение к реальности. Всякие глупости про японскую разведку и тому подобное я выбросил.
Леонид Михайлович стал быстро просматривать страницу за страницей. «Так… так… Он действительно ходил в любимчиках у Лейбы? Русский». Аш кивнул и развёл руками:
– Он не был дураком.
– Кто он?
– Оба.
– Ух ты, – присвистнул комиссар.
– Да, – скорбно подтвердил Зяма.
– Очень похоже, что мы нашли того, кто нужен. – Заковский, не дочитав, отодвинул папку. – Посмотрите, где заложено, – попросил начальник архива. Замнаркома послушно раскрыл документ, прочитал, глянул на Аша, снова перечитал страницу и пробормотал:
– Ничего не понимаю.
– Вам нужно больше бывать на свежем воздухе, – назидательно произнёс Аш. – И лучше питаться. У вас нездоровый цвет лица, Лёва. – И снова обвёл взглядом стены кабинета.
– Пожалуй, вы правы. – Заковский встал из-за стола. – Пошли обедать. Самое время.
* * *
В огромной пустой столовой наркомата (Час ночи. Обедают в это время вряд ли. Но сидят на службе всю ночь, и подкрепиться во время этих бдений совсем не вредно. И общепит подстраивается, НКГБ – это не какие-нибудь мастерские Фортинбраса при Умслопогасе) комиссар склонился над тарелкой с борщом, отодвинув пока печёнку по-строгановски с гречкой, и быстро и тихо заговорил:
– Если он расстрелян в тридцать седьмом, это не тот человек.
Аш так же тихо ответил, помешивая ложечкой в стакане крепкого, почти чёрного чая:
– Или тот. Наш товарищ вполне мог оказаться сильно предусмотрительным. Я проверил документы. Следователь и все, кто был как-то связан с арестованным, ликвидированы в разные годы или погибли при исполнении. Ни одного из них никто никогда не допрашивал. Вам это ни о чём не говорит?
– Совпадение. У нас стольких устраняли после Ежова. Всех допрашивать было некогда, да и незачем.
– Лёва, я не верю в такие совпадения. Тем более что этот священнослужитель занимался… Вы обратили внимание, какие исследования он вел в лаборатории СТОНа?
– Там написано – изготавливал йод из водорослей.
– Йод? Лева, мне удалось раскопать финансовые отчёты лагеря за тридцать пятый год. В них есть большие цифры и нет ни слова про медикаменты. Зато фигурируют специальные для перевозки «продукта 180», полученного в лаборатории. Это гидроксилин, или тяжёлая вода.
– Это что ещё за хреновина?
– Как вам это объяснить, Лёва. Альберт Эйнштейн считает, что эта хреновина необходима для создания самой мощной бомбы, какую только можно представить. Одна такая способна уничтожить целый город с полумиллионом жителей. Вы доверяете мнению Эйнштейна?
Заковский отодвинул тарелку, откинулся на спинку стула и глянул в лицо Ашу.
– Боюсь, что да, Зяма, – очень серьёзно сказал он.
Приключения приключениями, а дело делом. Витюля не один час просидел за столом на кухне Цыгана и перепортил четыре тетрадки в косую линейку, составляя «хитрую маляву». За стенкой ворочалась и вздыхала Ванина мамаша, просила то попить, то помочь перевернуться на другой бок, то помочь с «уткой». Куцего она дико раздражала, сбивала с мысли. Орудовать карандашом оказалось совсем не простым делом. То было непонятно, о чём автор просит людей в своём послании. То приходилось долго описывать фраера, о котором нужно поспрашивать в «крытках» и на пересылках.
Конечный результат выглядел так: «Авторитетный человек ищет очкастого попа отца Павла, которого недавно этапировали из СТОНа».
Казалось, глаза капитана Скачкова стали светлее, словно олово расплавили в тигельке. От растерянности он часто помигивал, не зная, как себя вести.
– Вот, Джаба Гивиевич, – не то позлорадствовал, не то порадовался за «постояльца» начальник тюрьмы, – телеграфом приказ пришёл: незамедлительно этапировать вас в белокаменную. Подпись замнаркома.
О телефонном звонке самого Лаврентия Павловича капитан решил не упоминать. Тем более что он не понял: иронизировал заместитель председателя Совета Народных Комиссаров, когда называл этого толстого обсоска своим другом, или был совершенно серьёзен. А от этого напрямую зависела судьба опального чекиста, здесь ошибиться было нельзя.
– Лёвы или Богдана? – деловито спросил Ивакин.
– Кобулов затребовал, – после паузы (соображал – говорить или до Москвы оставить в неведении) ответил Скачков.
Заключённый развалился на жёстком казённом стуле, словно сидел не в кабинете царя и бога Соловецкой «крытки» в одном лице, а в кожаном кресле где-нибудь на кафедре искусствоведения МГУ. Капитан в университете никогда не бывал, да и что там было ему делать, но почему-то представлял себе кафедру искусствоведения именно так: массивные кресла, обитые выделанной толстой шкурой невезучей коровы. И массивные столы, на которых свалены толстые папки и книжки с золотым тиснением.
Джаба задумчиво барабанил толстыми пальцами по крышке начальникова стола.
– И насколько незамедлительно я должен явиться в Москву? На каком транспорте придётся ехать?
– Завтра вас будет ждать самолёт. До трапа я провожу лично.
Ничего хорошего от такого вызова доктор искусствоведения не ждал. Конечно, глупо было бы надеяться, что о нём забудут вообще. Но почему вспомнили именно сейчас? Более важных забот накануне большой войны не осталось? Уголовный авторитет не видел ни одной разумной причины для того, чтобы он понадобился в Москве. Разве что, попытка нащупать через откровенную шпану след какого-то очкастого «графа Монте-Кристо»? Ивакин взвесил шансы мелкого бандита Куцего сделать нечто такое, на что обратил бы внимание лично Богдан Захарович Кобулов. Он что, Сталина умудрился ограбить или какой-то из баб Лаврентия Павловича произвёл «взлом лохматого сейфа»? Представив такую картинку, Джаба Гивиевич улыбнулся. Чушь, конечно, реникса, как писал Антон Павлович Чехов, но смешно.
Выбора не было. Специалист по средневековой эстетике махнул пухлой ладошкой и согласился: «Поехали».
– Я ужасно извиняюсь, – смущённо проговорил Скачков.
– Что ещё? – недовольно осведомился заключённый.
– По инструкции я обязан этапировать вас в наручниках. Вы не будете возражать, если перед въездом на поле я надену «браслеты», а когда выведу вас из машины и передам сопровождающим, железки сниму?
– Как я, маленький невинно осуждённый, могу противиться исполнению инструкции, – неприятно захихикал Джаба. Он поднялся со стула. – Завтра вставать рано. Я пошёл отдыхать.
Путешествие из Соловков в Москву Ивакину не понравилось. Молчаливые сопровождающие – пятеро в цивильном – уже на трапе защёлкнули на запястьях наручники. Весь перелёт двое сидели по бокам, третий с револьвером в руке – напротив. Остальные отдыхали, чтобы через два часа сменить «утомившихся» конвоиров.
Прямо из аэроплана Джабу запихнули в машину. Уже новые сотрудники расселись так, чтобы этапируемый оказался на заднем сиденье между крепкими организмами, как кусок колбасы между ломтями хлеба. А тот, который оказался рядом с шофером, держал в кулаке воронёный «ТТ».
Шторы на окнах были задёрнуты. Автомобиль от Центрального аэродрома стал петлять по проулкам, и искусствовед, хоть он и неплохо знал Москву, быстро потерял ориентиры. Но когда экипаж вполз во двор Лубянки, этот интерьер заключённый узнал.
Потом его вели по запутанным коридорам, поднимались по одной лестнице и спускались по другой. В конце концов оказались в просторной приёмной, отделанной дубовыми панелями. Здесь наручники наконец-то сняли. Ивакин огляделся и обаятельно улыбнулся черноволосой красавице, сидевшей за столиком секретарши: «Гамарджоба, Манана. Ты всё хорошеешь. На тебя уже смотреть нельзя – ослепляешь».
– Здравствуй, Джаба, – приветливо отозвалась Мамиашвили. – А ты толстеешь. Сказывается недостаток движения.
– Я не могу много двигаться, – серьёзно пояснил Ивакин. – Я ведь сижу.
Секретарша рассмеялась.
– Сейчас доложу, – сказала она, сняла трубку внутреннего телефона и произнесла только одно слово: «Доставили». Выслушала такой же короткий ответ и махнула длинными пальцами. – Проходи. А вы подождите в коридоре, – жёстко приказала конвоирам.
Джаба Гивиевич шагнул из тамбура в огромный, ярко освещённый кабинет. Хозяин его уже спешил, выйдя из-за могучего стола, навстречу, сверкая чисто протёртыми стёклами пенсне.
– Здравствуй, мой дорогой друг, – сказал Берия и сделал широкий жест в сторону глубокого кожаного кресла. – Проходи, располагайся.
На маленьком столике, примостившемся рядом с письменным, стоял грузинский коньяк, красная и чёрная икра в хрустальных вазах, парил тёплый лаваш, сияющие бока помидоров оттеняли зелень кинзы.
Лаврентий Павлович включил настольную лампу, потом выключил верхний свет.
– Ты, конечно, устал с дороги и проголодался, – продолжал гостеприимный хозяин, разливая в бокалы с широким донцем и узким горлышком пахучий напиток. – Конечно, это не то, что бывало в двадцатом в Тифлисе. Помнишь?
– Такое не забудешь, Лаврентий, – отозвался Джаба. – Мы были молодые, могли трое суток пить кахетинское вино и не уставали любить наших замечательных женщин. Мы делали смешные и трогательные глупости, не задумываясь, чем придётся за них расплачиваться.
– Ты красиво сказал, старый товарищ, – растроганно произнёс Берия, достал из кармана пиджака белоснежный платок, снял пенсне и вытер глаза. – И хорошо, что ты понимаешь, что за сделанное всегда приходится отвечать.
Ивакин потупился. Руки его порхнули над столешницей и тут же замерли на краю.
– Выпьем за нашу юность, – нарком поднял бокал, чокнулся с гостем и неторопливо пригубил коньяк, с видом знатока погонял жидкость во рту, прислушался у аромату. Джаба, наплевав на все приличия, опрокинул содержимое в горло. Нервы не выдерживали предложенной игры. Хорошо Берии, он кот, а доктор искусствоведения всего лишь полузадушенная мышь. Но и у маленького серенького зверька есть в запасе какие-то трюки. Или нет?
Хозяин кабинета намазал тёплый лаваш замороженным маслом, подождал, пока оно начало подтаивать, зачерпнул серебряной ложечкой чёрной икры, толстым слоем размазал её и откусил от бутерброда.
– Ты думаешь, если я заместитель председателя Совета Народных Комиссаров, так я каждый день так пирую? Нет, это только в честь приезда дорогого гостя. Обычно я питаюсь в столовой, вместе со всеми сотрудниками. Товарищ Сталин не одобряет, если наркомы начинают шиковать. За это он привлёк к ответственности даже Блюхера. И не только его, многих. Но товарищ Сталин понимает: если после долгой разлуки принимаешь испытанного товарища, на столе должно быть всё самое лучшее. Он же кавказец, наш любимый вождь и учитель.
Лаврентий Павлович на пару секунд задумался.
– Какой богатый и мудрый русский язык! Ты не задумывался, что значит слово «испытанный»? Ис – пытанный. Правда, глубоко?
Бокал коньяку на пустой желудок – покормить заключённого в дороге никто не удосужился – сделал свою работу. В голове слегка зашумело, стало жарко. Джаба последовал примеру Берии, соорудил бутерброд, только намазал его не чёрной, а красной икрой. Пожевал, наслаждаясь букетом вкусов.
– С тобой приятно и полезно общаться, Лаврентий, – сказал он, прожевав. – Ты обязательно откроешь в том, что вроде бы давно известно, новый, глубинный смысл.
– Так почему же ты пренебрегаешь возможностью обратиться к старому другу? К примеру, тебя что-то заинтересовало. Или кто-то заинтересовал. Позвони мне, я же для такого случая тебе поставил телефон. Или Скачков приказ не выполнил?
А ты пытаешься меня обойти, каким-то абрекам поручаешь собирать информацию в уголовном подполье. Почему ты так не доверяешь мне? Обидно, дружище.
Джаба молчал. Значит, Лаврентий прознал, что «старый друг» попытался выведать какую-то его тайну. Если бы удалось, беседа могла бы потечь по совсем другому руслу. Но ещё не вечер. Джокер по имени Мика Кедия должен выручить и на этот раз.
Берия, разволновавшись, встал, отпер сейф, достал тоненькую папку и бросил её перед Ивакиным.
– У меня нет от тебя тайн. Вот человек, которого ты поручил искать бандитам. Они никогда его не нашли бы, потому что я перевёл его в «шарашку». Ты не знаешь, это моё новое изобретение. Талантливых учёных, толковых инженеров, даже если они провинились перед нашей властью, гноить на лесоповале глупо. А использовать их с полной эффективностью в лагерных лабораториях тоже невозможно. Я придумал собирать из таких целые научные институты. Без отрыва от исполнения наказания. Для тех, кто честно работает и добивается результата, предусмотрены различные льготы и послабления режима содержания. Но это даже не главное для них. Главное – возможность заниматься любимым делом. Я всегда был убеждён, что для того, кому это дано Господом, творчество превыше всего. Я ведь и сам – творец по профессии, инженэр.
Коньяк в бокале Берии был почти не тронут. Нарком опьянел от возможности высказать свои заветные мысли.
Ивакин взял папку, всмотрелся в нерезкую фотографию. Тёмноволосый человек в очках и в рясе.
– Павел Александрович Флоренский. 1882 года рождения. Русский, – прочёл Джаба Гивиевич, захлопнул папку и посмотрел на «старого испытанного товарища». – И зачем тебе нужен этот поп?
Лаврентий наклонился над столом так, что лицо его чуть не коснулось лица Ивакина.
– Я расскажу, я всё тебе расскажу. Только ты должен знать, что тот, кто прикоснётся к самой важной тайне нашего столетия, должен будет унести её с собой в могилу.
Джаба не был трусливым человеком. Но когда он услышал такие слова от главы тайной полиции и второго по влиятельности человека в СССР, по спине потекла струйка холодного пота.
– Этот, как ты выразился, поп, придумал, как из обычных водорослей получать оксид дейтерия. Много, быстро и дёшево. Тебе это ничего не скажет, ты хоть и умный, а гуманитарий. Но формулу воды даже ты, наверное, помнишь. В нашем случае вместо водорода в молекулу входит дейтерий. Получается так называемая тяжёлая вода, точно как обычная – жидкость без цвета и запаха, но она способна тормозить частицы при делении ядра урана. Это чтобы не вдаваться в технические детали, тебе они всё равно ни к чему, даёт возможность создать самое мощное оружие – бомбу, которая взрывается не динамитом, а разлетающимися атомами. Сбрось такую на Берлин или на Москву, и города нет. От неё не убережёт танковая броня. От неё ничего не спасёт.
Первые исследования в этой области начал Гитлер. И затормозился, потому что оксида нужны тонны, а производить его дорого и долго. А потом, этот австрийский идиот ненавидит евреев, а среди физиков их большинство. Поп дал мне возможность сделать бомбу первым.
– Поздравляю, – ляпнул Ивакин, чтобы хоть что-либо сказать. Он, кажется, начал понимать планы своего старого знакомого. Больше всего хотелось броситься Берии в ноги и просить, умолять только об одном: не рассказывать больше ничего. Но доктор искусствоведения сидел молча и не шевелился.
– Ничего ты не понял, – тихо засмеялся нарком. – Тогда слушай дальше. Очень скоро начнётся большая война. Мы против Германии. Коба не ждёт нападения Гитлера, ведь военспецы убедили, что пик готовности немцев придётся на сорок второй год. Мне он сейчас не доверяет. Видишь, я говорю тебе всё. Поэтому я бомбардирую Хозяина записками, где предупреждаю: фашисты готовятся к вторжению. Они и на самом деле начнут этим летом. Для СССР первые дни будут ужасными. За пару недель танковые корпуса Гудериана займут Белоруссию и Украину. И произойдёт это только из-за близорукости Сталина. Его отстранят, а на место вождя единогласно выберут любого, кто сумеет предотвратить разгром. То есть остановить захватчиков. А это, как ты уже догадался, буду я, твой покорный слуга.
Стёкла пенсне отражали свет настольной лампы. Казалось, вместо глаз у наркома два горящих овала, словно лицом к лицу с Джабой беседовал сам Дьявол.
– А если фюрер решит, что надо идти до Урала… – начал Ивакин.
– Опять ты ничего не понял, – захихикал нарком. – У меня есть бомба, а у немцев её нет. Но бомба – только дубина. Ею не надо бить, достаточно вовремя её показать.
Мы обо всём договорились с Рейнгардтом Гейдрихом. Как только Гитлер чего-то захочет, он тут же превратится в Шикльгрубера. Или геройски погибнет на ниве служения Тысячелетнему Рейху.
А рассказал я тебе это, чтобы ты понял: документы, которые хранит Михаил Кедия, просто бумажки. Немцы не дадут сыну Мики опубликовать никакую информацию, способную повредить мне. За меня они сами свернут шею любому. Так что шантажировать меня, старый дружище, тебе нечем.
Джаба Гивиевич подавленно молчал. Руки, скрещенные на краю столешницы, пару раз дёрнулись, будто хотели взлететь, и замерли.
– Главный вопрос теперь, – продолжил с кривой усмешкой Берия, – что делать с тобой сейчас, когда ты слишком много знаешь. Надёжнее всего хранят секреты покойники.
Ивакин похолодел. Из его округлой фигуры словно выпустили воздух, и она обмякла в кресле.
Нарком внутренних дел внимательно следил за превращениями, которые происходили со «старым товарищем».
– Онемел от ужаса? – поинтересовался он. – Знаешь, пожалуй, я тебя не буду убивать. Я знаю, что ты ненавидишь меня. Я тебя тоже. Поэтому я с удовольствием буду иногда вспоминать, что где-то сидит в каменном мешке мой дорогой друг Джаба Ивакин, ни в чём не нуждается, пишет фундаментальный труд о… Над чем ты сейчас работаешь?
Доктор искусствоведения с трудом сглотнул и сиплым голосом ответил:
– Специфика средневековой эстетики. Космическая окраска, какую дало трактовке искусства богословие.
– Замечательно! – искренне восхитился нарком. – Вот и занимайся своей медиевистикой с космической, да хоть богословской окраской. Можешь даже при этом руководить ворами и налётчиками. Но если когда-нибудь, хоть один раз, хоть на одну секунду тебе придёт в голову…
Он говорил всё тише и тише и последние слова уже шептал:
– Ты понял?
Заключённый кивнул.
– Прекрасно, дружище, – Лаврентий Павлович налил в бокал коньяк. – Тогда давай устроим настоящий пир князей! Только сначала скажи мне честно, по-товарищески: кроме твоего Игоря хоть одна живая душа знала, что ты ищешь попа?
– Бандиты.
– Эти классово близкие дебилы не в счёт, – отмахнулся Берия. – Им ума не хватит что-либо понять.
– Больше никто, клянусь.
– Вот и славно, – промурлыкал хозяин кабинета и поднял свой бокал. – Давай выпьем за встречу. Конечно, надо чаще общаться. Но дела, дела…
И пригубил грузинский коньяк.
 | Василий Звягинцев, Геннадий Хазанов. Para Bellum |
Электронная книга: Василий Звягинцев, Геннадий Хазанов. Para Bellum