«Женщина при 1000 °C» – это история жизни нескольких поколений, счастья и драм их детства, юношества, их семейных и личных радостей и трагедий.
Это история нескольких европейских народов, рассказанная от лица женщины, которая и в старости говорит и чувствует, словно потрясенный подросток. Вплетенная в мировую исландская история XX века предстает перед читателем ошеломляющим триллером; язык повествования, в котором остроумие, чувства и отказ от табу составляют ярчайший авторский стиль и рождают выдающийся женский образ.
«Женщина при 1000 °C» Хатльгрима Хельгасона – его новый бестселлер, который признан в большинстве стран Европы одним из главных открытий 2013 года.
Глава из книги:
Несколько недель спустя в дверь моего гаража постучали. Но я, конечно же, ничего не могла поделать. Я не привыкла принимать гостей и не завела себе дверного звонка, а сама доковылять до дверей, разумеется, была не в состоянии, настолько в те годы одеревенели и ослабели мои ноги. (А еще позже семеро маленьких мэров заставили меня ходить в туалет.) Так что в тот раз попытка вторгнуться в мое жилище ни к чему не привела.
Но через несколько дней в дверь опять постучали, и мне повезло, ух как повезло, что еще не ушла моя Нэнси – девушка, которая занималась мной до Ловы. Она смогла впустить этого гостя, оказавшегося моим сыном, Магнусом Йоунссоном, родившимся в мае шестьдесят девятого. Он имел весьма толстокотовский вид. Я прикинула, что ему уже должно было исполниться тридцать три года.
Его отец был рано потолстевшим человеком, настолько толстым, что для того, чтобы начать с ним роман, мне пришлось напиться до белых облаков; а на землю с этих облаков я потом спускалась три года. Сейчас наш Магги уже вырос из своих волос и справил себе телесную куртку с подкладкой, готовясь к зиме жизни, поджидающей всех мужчин после тридцати лет. Мой Оболтус был грустноглазым, вялоруким – в общем, сплошное разочарование для женщины, выпустившей его в этот мир.
Нэнси подскочила к кровати и принесла многоколесный офисный стул, целых два года ожидавший гостей. Я заметила, что мой мальчик до сих пор сильно косолапит. А я-то ему без конца твердила, пока воспитывала, что стоять надо по-человечески, а не как в жалостливом стихотворении.
«Привет, мама», – сказал он, издал стон, поправил очки на своем коротком кошачьем носу и погладил себя по щеке, так что щетина зашелестела.
У его отца, Последнейоуна, борода росла обильно, так что он брился дважды в день, да и во многом другом он был г-н Дважды, ведь лысина у него была знатная, а низ мощный, несмотря на жир. Клеем, скреплявшим наш с ним союз, был секс. Но сразу после рождения Магнуса дважды превратилось в единожды, потом в редко и в конце концов в никогда. Так это жирное пламя мало-помалу угасло, и мне пришлось вызвать для него такси. «Угораздило ж тебя родиться!» – выдала я однажды в самый тяжелый период материнства, когда Оболтус изводил меня ревом. Так что не мешает бы принять его поласковее, коль скоро он притащился ко мне со своими проблемами, подумала я.
«Значит, ты тут?» – продолжил он, осматриваясь и подъезжая на стуле к моей кровати; он снял с себя шуршащую верхнюю одежду и засунул себе за спину на стул, где она смялась. От этого мне захотелось наорать на него, как в старые времена.
И все же я постаралась взять себя в руки, выключила компьютер, отодвинула его на кровати и пригладила нагревшееся от него место своей холодной ладонью. Нэнси быстро надела свой головной убор, улыбнулась нам наистыдливейшей улыбкой и попрощалась с новозеландским акцентом.
«Кто она?» – спросил Оболтус, едва девушка захлопнула за собой дверь, которая снаружи, разумеется, покрылась инеем, хотя внутри была теплехонька.
«Ее зовут Нэнси МакКорган. Она из Службы быта».
«Да?» – спросил он и затем замолчал, скорчил кислую мину и несколько раз кивнул, думая о чем-то своем: «Это… – это хорошо».
Тут мой толстячок наверняка вспомнил за двадцать секунд всю историю материнско-сыновнего союза: мол, ему больно смотреть, как я лежу, прикованная к постели в каком-то гараже, позабытая, позаброшенная, но я это заслужила, потому что превратила его детство в одно затяжное похмельное утро и дала ему пятнадцать отцов.
Я потратила это время на то, чтоб удивиться, как такой молодой человек может быть моим сыном. Как у залежавшейся легочницы может быть тридцатилетний сын? Ах, мне тогда, наверно, было всего семьдесят с небольшим. Хотя врачи давали мне все девяносто. Прокопченное мясо всегда выглядит старее. Когда я родила Магги, я почти дотопала до сороковника. Уже, считай, вышла из детородного возраста, и меня предупреждали об огромном риске того, что ребенок родится умственно отсталым. Боюсь, он уже приблизился к этому на опасно короткое расстояние. Ах, скажи же что-нибудь, компьютерный ты котик!
«А где ты была?.. Ты здесь и была с тех самых пор, как…?»
«С прошлой осени. Помню, я смотрела про крушение самолета… ну, в смысле, про башни-близнецы, по телевизору, который стоял здесь».
«Да? И… что ты?..»
Я немного подождала и чуть-чуть похлопала глазами, но наконец произнесла:
«Магги, ты не умеешь заканчивать предложения».
«Да, я… Прости». – Он тяжко вздохнул, а потом сказал, преисполненный какой-то эдакой обществоведческой искренностью: – «Мне так плохо, мама».
«Мама?»
«Да, ты же… моя мама».
«Правда?»
«Прости».
«Я ничего не прощу тебе, Магнус Йоунссон. Где деньги?»
«Какие деньги?»
«Где сорок миллионов, которые вы с Рагнхейд выручили за Скотхусвег?»
«Мама, там не было сорока миллионов. От силы – двадцать. Квартира ушла за 63 миллиона».
«Разве? Мне риелтор другое говорил».
«Он тебе просто мозги пудрил».
«Ты хочешь сказать, что у меня мозги уже приходят в негодность?»
«Нет. Я просто знаю, что там были примерно двадцать миллионов, которые… которые мы… должны были приберечь для тебя».
«Приберечь для меня?!»
«Да, как мы и договаривались. Мама, эти деньги твои».
«Мои? А что же я тогда торчу в гараже, как древний ‘Форд’?»
«Ты можешь взять их когда угодно».
Тут я стиснула зубы – фальшивое с фальшивым – и прорычала сквозь них, так что каждое мое слово дрожало:
«Магнус, как по-твоему, почему я оказалась здесь?»
«Мама, успокойся. Мы храним эти деньги для тебя. Ты можешь взять их, когда захочешь».
«Где они?»
«Гм… точно не знаю. Этим занимается Рагга».
«Рагга?»
«Да».
«И ты ей доверяешь?»
«Э-э… да, она…»
«Она отличная супруга, хорошая и замечательная?»
«Да-а…»
«Но ты развелся?»
«Что?»
«Ты от нее ушел?»
«Ушел?»
«Да, ты ведь не собираешься и дальше держаться за этот прелюбодейский союз?»
«Прелюбодейский?»
«Ах, прости, Магги, я недивная женщина. И уже на полпути в крематорий. Но я тебе говорю как старица: твоя Рагнхейд мягка в теле, да хочет в шерстке спать, как выражались у нас в Брейдафьорде».
Он сощурил глаза, словно моряк, готовящийся встретить девятый вал.
«Что… Что это означает?»
«А как у нее, родимой, вообще дела?»
«Да все нормально. Она стала немножко такая… в церковь часто ходит».
«В церковь?»
«Да-да, она вдруг начала каждое воскресенье ходить на службы».
«Да? Вот черт!»
«Да, как-то странно это все. Причем она никогда не ходит в одну и ту же церковь. В это воскресенье она ездила в Хапнафьорд, а в прошлое – в Мосфетльсбайр».
Он покачал головой, снял очки, отер с них конденсат и надолго замолчал. А я в это время с хохотом носилась по задворкам мозга на внушительных пружинных башмаках – это было то еще зрелище.
«Да… – сказал он наконец и издал тяжкий стон. Его глаза прятались глубоко в нащечном жире на лице, будто две сверкающие изюминки, вдавленные в разбухшее тесто. – Она от меня ушла».
«Что ты говоришь? Ушла?»
«Да, или… и все-таки из дома съехал я».
«Она от тебя ушла, но из дома съехал ты? Она тебя выгнала?»
«Нет-нет. Я… Мне просто там было плохо, вот я… взял и уехал».
«Да-да, я об этом слышала. Что женщины уходят от мужей на кухню. Значит, ты сейчас один на улице? В какой-нибудь гостинице для алкашей? А дети где?»
«У нее. Но мне дают с ними видеться».
«Правда? Ничего себе, расщедрилась! А тот другой мужик к ней въехал?»
«Какой мужик?»
«Ну, тот бородатик. И где деньги?»
«Деньги?»
«Да. Ты же сказал, что они у нее?»
«Да? Ну, да. Но, мама, с ними ничего не случится. Они у нее на какой-то такой книжке, которую она…»
«Магнус! А вот сейчас я скажу ‘Стоп!’ Полный стоп, абсолютный, совершенный. Она оттяпала дом и у меня, и у ТЕБЯ. Но хоть машина у тебя осталась?»
«Э…»
«Машина у тебя осталась?»
«Нет, но я взял напрокат, и…»
«Да что она, в конце концов, за тварь окоростелая!.. А еще она кувыркалась в помещении для инвалидов с этим оголтелым… да, телом».
Эх, сейчас он смотрел на меня, как на лежачую больную, которая попросту несет бред. Это сопровождалось скулосводительным молчанием, которое было полно жизненных поражений и говорило: вот встретились два неудачника, единственное, чего они достигли в жизни, это обладать друг другом. Но и тут мы были неравны: мне удалось впустить его в мир, а ему до сих пор не удалось сжить меня со свету.
«А она каждый день приходит, эта… Нэнси?» – наконец спросил он.
«Да не волнуйся ты за меня».
«Мама, эти деньги твои. А лежат они на счете».
Я дала себе труд посмотреть на него долгим взглядом. А потом сказала неторопливо и спокойно:
«Магнус! Сюда никто не заходил… четырнадцать месяцев. Ни ты, ни Халли, ни Оули или ваши дети. Никто – с тех пор, как вы получили сбережения, которые я копила всю жизнь. Вы мне даже имэйла не прислали, не то чтоб по телефону позвонить, да… разве что Гвюдрун Марсибиль позвонила мне в мой день рождения. Как по-твоему, это?..»
Дальше я не смогла, потому что в голосе появились какая-то мочекислость, проклятая горечь и самообхныкиванье. В моих недрах до горячей воды копать надо глубоко, но когда водоносная жила отыскалась, брызнул фонтан.
«А у тебя есть имэйл, мама?» – спросил он с неподдельным удивлением.
«Конечно, у меня есть имэйл, – выпалила я. – У меня здесь есть сеть, я же сказала. Я всегда на связи, у меня компьютер! Что за дурь! Ты совсем не знаешь собственную мать… да и собственную жену тоже не знаешь! Ты ее уже побил?»
«Побил? – возмущенно фыркнул он, как будто был представителем новой формации мужчин, выведенной общими усилиями государства и СМИ, никогда не поднимающих руку на женщин. – Нет-нет, мы расстаемся по-хорошему».
«По-хорошему? А у нее между ног другой мужик?»
«Нет-нет, мама, другого там нет».
«Магнус, мне обидно думать, что мой сын – совсем придурок. Сейчас ты пойдешь домой, в твой собственный дом, и скажешь своей неутомимой женушке… пойти с тобой на зеленый лужок… да, где белая роса падает на листья…»
Я выдохлась. Он смотрел на меня так удивленно, что изюминки чуть вылезли из теста.
«Мне… мне надо будет ей прочитать этот стих?»
«Ах, лучше давай, я тебе его имя напишу. Ты скажешь, что у тебя есть улики и что ты пришел мстить за обиду. Что ты вне себя от гнева и требуешь обратно свой дом, машину и детей, а также сорок миллионов, принадлежащие твоей матери».
«Ты хочешь сказать – двадцать?»
Я записала настоящее имя Йоуна Наложника на обороте вскрытого конверта, который он принес с кухни, и протянула ему, словно самая кровожадная мать-подстрекательница эпохи викингов. Он прочитал, шевеля губами, а потом посмотрел на меня, словно страшащийся мечей сынок-теленок: мол, я правда должен его убить, мама? Его тон был просто несносным.
«А как… Откуда ты это знаешь, мама?»
«Кто лежит в сторонке – тот знает все».
Он больше ни о чем не спрашивал, просто сложил конверт пополам, будто свое достоинство, и спрятал в карман. Затем я наблюдала, как он нащупывает у себя за спиной куртку и наклоняется надо мной, обдавая меня сильным запахом улицы.
«Пока, мама».
Поцелуй у него получился неуклюжий – мне пришлось после этого вытереть щеку. А когда я увидела, как он идет к входной двери своей котопоходкой, я осознала, что в упор не понимаю, как это мне, убитой в хлам женщине, с печенью, как изюминка, и грудями, как варежки, удалось выродить из себя это стокилограммовое мужское тело. Для меня это было так же невероятно, как если бы засохшему кактусу сообщили, что у него сын – взрослый кенгуру. Он попрощался со мной с тоской в синих глазах, и больше от него, конечно же, не было ни слуху ни духу.
 | Хальгримур Хельгасон. Женщина при 1000 °С |
Электронная книга: Хальгримур Хельгасон. Женщина при 1000 °С