В VIP-отеле для особых персон служит официант по прозвищу Кушать Подано. Красивый и обаятельный, он способен расположить к себе любого постояльца, будь то российский олигарх, испанская авантюристка, сын нацистского преступника или неаполитанский мафиозо. Кушать Подано мастерски проникает в сердца клиентов, он без слов понимает, чего именно от него хотят, и безоговорочно исполняет все желания. Взамен постояльцы открывают официанту свои души — порой черные, страшные, а порой отчаянно несчастные. Они доверяют ему удивительные и во многом узнаваемые истории своих неправедных жизней. А Кушать Подано ведет свою летопись. Летопись жизни воров, убийц и жертв… Но главная загадка — кто же такой в действительности обаятельный мулат по прозвищу Кушать Подано…
Отрывок из книги:
Эта хорошенькая женщина сорока пяти лет большую часть жизни провела скромно и достойно, пока не заболела одной из самых опасных болезней, чаще всего заканчивающихся летально, — безумной страстью к безраздельной власти. Вообще-то, я думаю, это заболевание тлело в ней с того самого момента, когда она стала впервые осознавать себя. Но внешние обстоятельства очень долго не способствовали развитию недуга. До поры до времени.
Она, в девичестве Красовская, вышла замуж еще в студенчестве, родила дочь и сына.
Ее муж, историк, занимался изучением исторических корней их народа. Он защитил диссертацию, которую при старой власти сразу засекретили как вредную для изучения широкими доверчивыми массами. В соответствии с этой научной работой не Киев когда-то потерял свое значение и стал на долгие столетия вассалом Москвы, а очень даже наоборот. По работам историка выходило, что Москва всегда равнялась на Киев и, более того, отчитывалась перед ним и перед народом, живущим здесь, о своих делах и планах. Москвой же испокон веков владели либо бояре-дикари, они же убийцы и прихвостни Золотой Орды, либо, в более поздние времена, амбициозные иностранцы наподобие любвеобильной развратницы и масона-вольтерьянки Екатерины Великой.
Москва, мол, никогда не могла удержаться на плаву, потому-то в противовес ее сомнительным амбициям даже такой безумец, как Петр Первый, недавний предшественник той самой Екатерины, сбежал из самозваной столицы и построил, по существу, масонский город на холодных болотах, дав ему имя своего святого. А уже много позже некий Ленин со своим инородным, опять-таки масонским, правительством вернулся в Москву, где мог существовать только такой ренегат и злодей, как он.
Это все, дескать, складывалось лишь потому, что когда, очень давно, уже существовал великий Киев, Москва была невзрачной, утопающей в грязи деревенькой с неблагозвучным названием Кучка — по имени бояр-дикарей, владевших ею и небольшой пристанью на слиянии нескольких речушек и ручейков. Они потом зарезали во Владимире своего князя Андрея, а вернее, в его резиденции «Боголюбово», а тот князь, в свою очередь, похитил чудодейственную икону Святой Богородицы из отеческих киевских земель и тем самым положил начало междоусобию и предательству.
Князь Андрей, мол, попрал память своего великого деда-киевлянина — Владимира Мономаха, и северо-восточные народы, теперь называющие себя русскими, предки которых приняли ренегата Андрея, вынуждены расплачиваться за его неискупаемые во веки веков грехи. А Киев, мол, как был святым городом, так им и остается по сию пору.
Ему, молодому, мятежному ученому, многое казалось несправедливым в истории страны, и он доносил свои обиды до хорошеньких ушек супруги Олеси, учительницы английского языка в средней школе. Он был теоретиком, очень неосторожным, я бы даже сказал, легкомысленным, а она оказалась практиком, причем на редкость восприимчивым и деятельным.
Я ничего в их запутанной политической истории не понимаю, хотя по линии матушки происхожу как раз почти из того же народа. Как предки матери очутились за Уралом, в Сибири, я теперь знаю… Их туда сослали нищета и власть, душившая все, до чего дотягивались ее лапы.
Моя мать, от которой ушел мой отец почти сразу после того, как привез ее в Сан-Паулу, не решилась возвращаться в холодную Сибирь. Может, из-за меня? Из-за младенца-мулата, которому нет места в Сибири? Мать кое-как устроилась на работу официанткой в ресторане одного старого еврея, бог знает какими силами когда-то заброшенного в Бразилию, и надолго стала его любовницей. Вот ведь и он не захотел возвращаться в Палестину, а ведь тогда там уже был Израиль, новое государство.
Да бог с ним, евреем, но почему все-таки мать, страдавшая от безденежья в Бразилии, не пожелала вернуться к себе? Возможно, по той же причине, что и древние князья когда-то решили остаться на новых тогда владимирских, суздальских, ростовских и московских землях и даже сговорились с очередными варварами о взимании дани со своей древней родины, что крайне возмущало молодого историка. Может быть, они были обижены на землю предков? Или же именно так мстили ей, а заодно и самим себе.
Если бы не примеры из жизни моей семьи, разумеется, неизмеримо малые по масштабам, я бы не понял и того, что так сердило ученого историка Богатого и его очаровательную женушку Олесю.
Это как представить себе форму земли по маленькому, забавному глобусу. У меня был такой. Я на нем в детстве разрисовывал Сибирь. Вклеивал туда картинки с изображением медведей, в основном почему-то белых. Тоже ведь свою теорию выдумывал! Мне даже казалось, что все люди, живущие там, по большей части чернокожие, мулаты, индейцы или креолы. То есть все так, как у нас. Ведь снежно-белокожей в нашем крошечном квартале в Сан-Паулу была лишь моя мама. А почему иначе должно быть в Сибири?
Каждый видит мир таким, какой ему дорог. В этом беда человечества, потому что для всякого дорого что-то одно, а остальное враждебно. Лишь наивное детство позволяет смириться с чужими фантазиями, а в зрелости разрешить тлеющий годами конфликт возможно только силой. Отсюда и войны, и завоевания, и захваты земель, и присоединение обширных территорий всеми правдами и неправдами.
Вот, скажем, Гитлер, этот ополоумевший упырь. Он с чего начал? С аншлюса Австрии, с присоединения Судетов… А дальше его понесло, как пьяного матроса в чужом порту. Он уже сам не знал, где палуба его шхуны, а где чужая портовая земля и чужие корабли. Ну и что из этого вышло? Матросу бы просто морду набили, а тут дело другое, тут масштабы! Вот где, например, теперь Пруссия? У Польши, у России и даже у Литвы. Нужны ли были все эти маневры, если в результате их у твоей страны отняли даже то, что ей всегда принадлежало?
А сколько народу угробил, в том числе свой собственный! Сколько же гениев, сколько талантов не появилось на свет, так как от мертвых не то что гении, вообще ничего не родится! Это все потому, что его больные фантазии, да и вообще фантазии всяких масштабных скандалистов, не ограничиваются школьным глобусом, а расползаются, как вирусы, по земному шару. Прямо по живому!
Семья Богатых была уже давно зрелой, когда в их огромной стране все в очередной раз перевернулось и в конце концов расползлось по швам.
Историк Богатый продолжал уже официально развивать свою бескомпромиссную теорию независимости, а его жена Олеся принялась выступать сначала на небольших квартальных собраниях, потом на городских митингах, а дальше с республиканских трибун — с его далеко идущими тезисами. Жаждущая бури толпа подхватила ее на руки и радостно понесла во мглу будущего. Толпе-то казалось, что погода как раз очень ясная и дорога хорошо видна, каждая ее песчинка высвечивается и отражает свет солнца. Очень коварная иллюзия зрения! Большой обман. Незрячий должен знать, что он незрячий, и сообщать об этом стуком палочки по мостовой, иначе за ним доверчиво пойдут толпы других несчастных слепцов. Куда они придут? А главное, зачем?
Во мне тихо кипят и булькают горькие мамины обиды. А обижаться ей надо было на себя. Она умерла совсем недавно от рака матки. Просто тихо угасла. А когда умирала, велела мне искать в жизни надежную платформу по размеру моей же задницы, не больше и не меньше. Чтобы можно было на ней усидеть до смерти. Она опоздала с этими своими советами. Да и кто прислушивается к советам родителей…
Впрочем, вся эта философия нашей Олесе Богатой не очень-то и подходила. Ее место занял холодный математический расчет, складывающийся из упрямых цифр о годовых объемах добываемой электроэнергии, угля, о наполняемости труб, по которым с востока на запад через святые земли ее «независимой» державы идут газ и нефть.
Этим или чем-то таким же приземленным и расчетливым обычно и заканчиваются все добрые сказки. То есть этим они прерываются. Гасится свет, и на самом интересном месте строгий родитель приказывает закрыть глазки и спать до утра.
Страна крепко заснула, зато бывшая учительница Олеся Богатая неусыпно бодрствовала. Тут возле нее появился решительный мужчина (нет, вы не подумайте, не в интимном смысле, исключительно в общественном), который сколотил патриотическую партию и втянул в нее Олесю. Как раз в это время объявились решительные гонцы с запада и с востока. Восточные ребята платили деньги одной части общества, в основном страдающей от тоски по неясному прошлому, а западные сорили деньгами в другой части общества, с не меньшим отчаянием тоскующей по столь же неясному будущему.
Те и другие похожи друг на друга, как уши на одной голове. Только одно ухо всегда обернуто к западу, а другое — к востоку. Звук с обеих сторон попадает в «среднее» ухо, то есть в голову. Выбивается искра, которая бьет в мозг. В нормальном организме все сбалансированно, потому что в нем работает мозг, переваривающий «звуки». А в организме, в котором мозг ворочается лишь вполсилы или даже вообще дремлет, случаются коллапсы, подвергающие смертельной опасности все тело вместе с ушами.
К чести Олеси, ее мозг в то время работал достаточно эффективно, потому что она быстро сообразила, что собирать урожай можно на любом Поле чудес, в которое вкапываются золотые. И не важно, каким ветром принесены эти золотые — западным или восточным. Решительный мужчина, который прослыл главным патриотом, после шумного, продолжительного скандала на главных площадях древней столицы выскочил на самый верх и протянул ей руку. Она ухватилась за нее, подтянулась, и вот они уже вместе.
Восточные же ребята избрали себе собственного партнера из местных. Тот, правда, оказался парнем с греховным прошлым. Тут очень кстати для его поддержки тоже была создана партия, объединившая некоторые центральные, но в основном восточные территории нового государства.
Одни орали до чертей в глазах, что мир оранжевый, как заходящее солнце, а другие, до тех же чертей, — что он кроваво-красный, как утренняя заря. Первых прозвали «оранжевыми» революционерами (с ними как раз и была наша Олеся), а вторых, по привычке, — красными. С этими был тот сомнительный тип с уголовной биографией.
Столкнулись лбами толпы возбужденного народа, несущие впереди себя свои святые иконы, хоругви и знамена. Было ощущение безумного марша сомнамбул, а поводырями у них стали вполне зрячие и совсем не глупые парни и одна хорошенькая девчонка.
По трубам с востока на запад по-прежнему текли газ и нефть. Олеся Богатая, как многие говорили (может и врали!), якобы вовремя сообразила, что в трубы можно ввинтить собственные краники. Чем больше был объем газа и нефти по главной трубе, тем эффективнее капал краник в ее личное корытце.
Вот так святая теория независимости стала очень для многих разрушительной практикой зависти и зависимости. А зависть — это всегда зависимость. Как бы она ни рядилась. Зависимость от амбиций, от чистогана, от чувства мести, от алчности и от прочей вредной муры. Кстати, в русском языке «зависть» и «зависимость» имеют даже как будто один корень. Во всяком случае, слова очень похожи.
Обе стороны руководствовались именно этим чувством как в отношении друг друга, так и внутри своих шумных обществ. Но кроме этого, было и кое-что похуже: святая, почти искренняя уверенность в своей непогрешимости и даже в избранности. Для таких уже нет ограничений, нет стыда, нет суда.
Человек думает, он бог, по крайней мере, его вечный белый ангел, а на самом деле он — дырявый сосуд, куда наливает свои помои черный сатана. Сатана же многолик. Он ведь и с запада заходит, и с востока. Вранье, что человек не может его распознать! Не хочет! Потому что тогда придется от многого отказаться. А человек ведь уже привык к этому «многому». Человек смертен, а сатана вечен. В этом наша главная трагедия! Мы приходим и уходим, а он остается. Ждет нас, новых, лживых и алчных.
Как-то в дальнем предместье Рио случился скандал с молодым «доктором»-креолом. Он вдруг вообразил себя мессией. То есть получалось, что господь одарил его не столько знаниями в великом деле исцеления страждущих, сколько способностью исцелять их без всяких медицинских знаний. Это потом уже выяснилось, что он никогда и нигде не учился, а был меньше года всего лишь медбратом в маленькой сельской больнице на западе Бразилии.
«Доктор» не выслушивал больных, даже почти к ним не прикасался, а сразу, воздев к небесам глаза, ставил диагноз и тут же прописывал им всякую дрянь, начиная от бесполезных порошков и заканчивая длительными, мучительными молитвами и жертвоприношениями. Потом брал за это огромные деньги и выталкивал несчастных взашей.
Двое его жуликов-помощников разносили по округе весть о божественном даре «доктора» исцелять Словом. Доверчивые люди поползли к нему на костылях, на четвереньках, на пузе. Те, кто чуть посостоятельней, — на автомобилях. Приезжали даже на тракторах. В погоду и в непогоду шли, хромали, позли и ехали. Я не знаю статистики, сколько померло по дороге к нему, а сколько на обратном пути, но слышал, что во втором случае значительно больше.
Так вот, этот «доктор» точно так же, как красотка Богатая, врезал в две главные трубы, а именно — в веру и исцеление — свой персональный краник и присосался к нему. В конце концов его арестовали за смерть ребенка от перитонита: вместо того чтобы срочно отправить несчастное дитя в больницу в Рио, он устроил над его пылающим тельцем сатанинские пляски, да еще потребовал от нищих родителей, кроме денежной оплаты, жертвоприношение — золотую цепочку и перстень.
Состоялся суд. Там и выяснилось, что у «доктора», когда-то принятого местной администрацией на работу врачом, не было ни диплома, ни какого-либо приличного образования, в том числе религиозного. А главное, суд не обнаружил у него зачатков совести, как и у тех, кто его на эту работу принимал. На площади перед судом собирались толпы рыдающих людей, уверенных, что святого человека преследует безбожная судейская власть.
Зато в тюрьме его быстро раскусили. В тюрьмах люди обычно быстрее, чем на воле, теряют иллюзии. Я ведь тоже когда-то сидел по подозрению в убийстве одного торговца. Мне, правда, ничего предъявить не сумели. Я вышел из тюрьмы через полгода почти таким же, как вошел туда, разве что легче на небольшой невидимый мешочек с иллюзиями. Где-то там их успел растерять. Такой мешочек обычно у человека подвешен под сердцем. Но вот хватишься — а он уже пуст.
Иллюзии — это всего лишь заблуждения. Если на воле они вылетают, как монеты через прорехи в кармане, то в тюрьме сначала плавятся от тесноты и духоты, а потом само время размазывает их по стенам. Отвратительная картина!
С «доктором» случилось почти то же самое. Но, кроме того что он утерял веру в гуманизм человечества по отношению к себе, он научился до зеркального блеска мыть туалеты, до больничной стерильности стирать чужое белье и вообще быть полезным многим, кто на этом настаивал.
Вне тюремных стен его забыли довольно скоро. Так обычно и бывает. Публика ведь любит и чтит своего героя лишь до тех пор, пока ей напоминают об этом. Но с глаз долой — из сердца вон. Мирская слава проходит до обидного быстро. Никаких иллюзий по этому поводу быть не должно. Никаких заблуждений!
Олеся Богатая к своим заблуждениям привыкла довольно быстро, сжилась с ними. Дети подросли к тому времени, и забота об их будущем стала для нее главной: в какой стране они будут жить, чем владеть и, главное, как долго?
Она всегда знала, что в геополитическом пространстве ее страны и вообще стран со славянской идеей нет ничего стабильного; иными словами, нет постоянства как в территориальных границах, так и в управленческих режимах. Славяне на протяжении всей своей истории упрямо сопротивляются англосаксонской агрессии, как латиноамериканцы — вначале европейской, а потом и американской. Сопротивляться-то сопротивляются, но соединиться в этом сопротивлении, создав общий фронт, не в состоянии. Пока чуждый им мир постигает новейшие технологии, разрозненные народы сползают к своей средневековой основе, как дети с ледяной горки: ползут, ползут наверх, вот вроде бы и вершина, ан нет! Собственная сила тяжести властно тянет назад. И все повторяется вновь.
Вот это Олесю больше всего и приводило в отчаяние. Она была убеждена: на ледяную горку нужно непременно забраться, потому что якобы другой не существует в природе. А силы убывали и убывали.
Муж продолжал совершенствовать свою старую теорию. К тому времени он уже стал академиком (каждому ведь свои преференции) и получил в полное распоряжение новый научный институт, который принялся формировать какую-то совсем уж нелепую национальную идею.
Олеся стала премьер-министром, а тот решительный мужчина — президентом. Но в какой-то момент они вдруг стали отдаляться друг от друга. Многоликий сатана подъезжал к каждому из них со своей стороны — то с востока, то с запада. Причем к ней в равной степени как с востока, так и с запада, а к нему всегда с запада. Шептал сатана одно и то же, но на разных языках. И выглядел всегда иначе.
Куда более цельным оказался конкурент с сомнительным прошлым. Это потому, что к нему тогда наведывался лишь темный дух с востока. Проиграв первый раунд междоусобной войны, он вдруг на глазах у всех вновь воспарил ввысь.
Олеся стала биться в сужающемся пространстве, как чудесная птица в золоченой клетке.
Я неплохо отношусь к властным бабам. Есть в них что-то эротичное, даже острое, чувственное. Это как выбор позы: кто сверху, кто снизу, кто свободнее в движениях, а кто — лишь пассивное звено. Согласитесь, в этом что-то есть. Но беда в том, что немногие мужики уступают свое право доставлять наслаждение или боль. Тогда начинаются проблемы. Ну не могут оба быть сверху! Хоть лопни! Кого-то все равно подомнут. А уж когда активного партнера пакуют в клеть, дела вообще идут из рук вон плохо.
У меня была одна сладенькая подружка лет восемь или девять назад. Очень бойкая, с необыкновенно развитой фантазией. Личико раскраснеется, нежная кожа тела покроется мелкими пупырышками, глазки засияют страстью, как два черных озерца под полной луной.
Она все стремилась забраться на меня. Тесно ей, видимо, было подо мной. А однажды додумалась привязать мои руки и ноги к кровати. Я сначала согласился, а потом вдруг во мне что-то поднялось снизу, а вернее, из прошлого, из генетической темени моего пола, и даже — моей расы.
«Что же это такое! — возмутилось мое сознание. — Я что ей, глупая кукла с черным членом? Я — всего лишь инструмент для ее наслаждений?»
Я взбунтовался, стал срывать с себя веревки, а она обиделась и больно хлопнула меня ладошкой по роже. Ну, я в ответ ей тоже двинул. Здорово двинул! Так здорово, что на этом наша с ней любовь и закончилась.
Не могут двое находиться одновременно наверху, да еще один из них — со связанными руками. Кто-то должен быть терпелив и любить больше, чем другой. В политике то же самое. Или ты наверху, а остальные под тобой, или ты под ними, а кто-то из них — над всеми, в том числе над тобой. Вот и вся любовь!
Такая «эротичная» ситуация сложилась и тогда. Один из партнеров должен был уступить другому. Или оказаться сломленным, изнасилованным, униженным. Тут и начался последний акт их любви. Как у меня с той моей подружкой. Очень скоротечный и болезненный.
Муж Олеси вдруг потерял работу — то есть его научный институт перестали финансировать. Она сначала еще пыталась как-то сопротивляться, но парламент, где большинство постепенно перешло на сторону конкурента, заявил о незаконности этой бюджетной статьи. Ученый Богатый был отправлен в бессрочный творческий отпуск. Многие, даже те, кто еще радикальней, нежели он, смотрели на историческое прошлое новой страны, втайне потирали руки. Потому что все та же зависть, все то же чувство собственной неполноценности. Ведь люди значительно чаще в душе сами признают себя неполноценными, чем это делают за них другие вслух.
Следующим шагом стало разбирательство в парламенте: мол, почему ее дети учатся за границей, а не на родине. Правильно ли, задавались вопросом особенно неистовые парламентарии, что дети премьера подвергаются опасности подпасть под шантаж посторонних, например, западных недоброжелателей. Западных, потому что восточнее новой независимой страны почти никто уже учиться не ездил. Во всяком случае, из семей власть предержащих.
Президент, тот самый, с кем Олеся будто бы разделяла взгляды на национальный характер политики, по-прежнему был сориентирован в своих политических предпочтениях исключительно в сторону захода солнца, в отличие от своего конкурента, который внимал лишь восходам. Олеся же заняла нейтральную позицию, то есть ровно между ними. С одной стороны, разделяла некоторые визуальные преимущества захода, видя в этом, в определенном смысле, личную перспективу, а с другой стороны, понимала, что без восхода не будет и захода. Причем заход радовал ее цивильностью своей внешней эстетики, а восход — своим глубоким, холодным практицизмом, выраженным в совершенно конкретных для нее цифрах и счетах.
Госпожа премьер, благодаря этой своей гибкости, некоторое время еще оставалась в зените. Но однажды все закончилось. Восточный сосед стал проявлять упрямство и время от времени отключал то газ, то нефть, а еще начал пробивать новую дорогу к зарубежным покупателям, обходя территории новой независимой страны, премьером которой была госпожа Богатая. Западные соседи, недовольные скандальным поведением восточных соседей, тем не менее считали, что дело также и в неустойчивости взглядов на проблему со стороны премьера новой независимой страны, то есть посредника, через территорию которого проходит все то, чего ради вообще варилась вся новейшая история человечества — то есть цен на энергоносители.
Amicus Plato, sed magis arnica veritas — произносилась в кулуарах двусторонних встреч Запада и Востока лукавая мудрость якобы времен антики. Следом за этим дружба с упрямой страной разменивалась на золотой доллар, который единственный знал, что чего стоит на этом свете. Акции очаровательного премьера и уставшего от постоянных проблем президента стремглав полетели вниз.
Началась чехарда из очередных и внеочередных выборов, сопровождаемых громкими скандалами. Одна часть общества по-прежнему требовала дрейфа на запад, а вторая — в сторону востока.
Президент и кабинет министров во главе с Олесей Богатой были в конечном счете низвергнуты, а их конкурент, о сомнительной биографии которого все успели уже позабыть, напротив, вознесен. Теперь в дело энергично включились прокуроры и судьи.
Все договоры и соглашения, подписанные в свое время мадам, были подвергнуты строжайшим экспертизам. Как и следовало ожидать, она оказалась виноватой во всем, кроме наступления ледникового периода два с половиной миллиарда лет назад. Также ей пока не стали вменять в вину извержение Везувия и гибель Помпей. Но все остальное, что происходило в этой части света, несомненно, было прямо или косвенно связано с ее недоброй волей.
Мадам арестовали и тут же начали судить. Солнце вновь восходило на востоке и заходило на западе. Это тоже было признано положительными последствиями гневного суда над мадам Богатой. Она, разумеется, отказалась признавать вину. Ни в чем! Но обвинения тем не менее множились и множились. Ее уже стали обвинять в организации политических убийств. Мадам всерьез разболелась в тюрьме.
Ее супруг и дети срочно убыли за линию горизонта — ту, что лежит в стороне заката, и оттуда искренне сопереживали ей.
Восточный сосед сначала сильно взволновался из-за того, что судебное расследование стало слишком энергично копать во всех направлениях. Но мадам Богатая стойко молчала и некоторые важные векторы своей политики в бытность премьером старалась держать при себе. Это, видимо, пока устраивало все стороны.
Однако новый глава государства вдруг закусил удила и проявил такие черты характера, которые напоминали некоторые острые углы его биографии. Вот тогда и встал вопрос о лечении болеющей в тюрьме мадам в свободной и демократичной европейской стране.
Но парламент, придерживающийся иных взглядов на пошатнувшееся здоровье бывшего премьер-министра и на методы ее лечения, на это никак не соглашался. Упрямствовал, и все тут! Пусть к черту идет лукавая западная помощь нищей стране, пусть катятся они со своим Европейским союзом и со своей валютой! Истина ведь дороже!
Новый президент бы не возражал. Однако глаза его бегали туда-сюда. Больно уж вся эта помощь выглядела заманчиво! Но голос подать он опасался. Восточные соседи могли здорово рассердиться.
Площади и улицы столицы и главных городов вновь забурлили, задымили, завопили. Появились другие лидеры и потащили дальше расшатанную телегу независимости по той же старой, разбитой дороге. Новый президент с сомнительным прошлым и с очень неясным на тот момент будущим вновь в панике заметался, парламент продолжал скандалить, а правительство то срочно принимало присягу, то вдруг срочно же уходило в отставку.
О бывшем премьере вспоминали все меньше и меньше. Она перестала быть нужной теперь уже всем. И однажды исчезла. Исчезла, чтобы появиться у нас, в парк-отеле «Х», территорию которого невозможно разглядеть на картах Google, куда не заглядывает Интернет, где не светятся экраны телевизоров и не мерцают шкалы радиоприемников. Мадам заняла один из семнадцати роскошных апартаментов.
Ее здоровье, как я успел заметить, быстро пошло на поправку. Однако в чарующих глазах мадам застыло трепетное ожидание своей судьбы. Впрочем, сегодняшним днем ее мятежная судьба не заканчивается. Я-то знаю!
Я ничего не говорю ей об этом. Не смею. Не мое это дело.
Там, у нее на родине, уже случился очередной кровавый скандал. Он бушует, как ураган, сметая все на своем пути. Так бывает в природе: сначала две-три крупные, полновесные капли, кажущиеся облегчением от зноя, но потом вдруг обрушивается на голову неудержимый ливень, и ревущий смерч рвет на куски землю.
Только кое-кто из нас, из обслуги, имеет возможность припасть к Интернету и понять, что происходит за пределами парк-отеля «Х».
Я уже знаю, что за Олесей Богатой летит самолет. Это решили хозяева. Ее отвезут домой и «обрадуют» тем, что страна с треском и болью дробится на три неравные части, над одной из которых, возможно, вновь вознесут ее. Она сначала станет кокетничать, уверяя, что с нее хватит, что устала, а затем начнет отчаянно биться за единство страны и за свое в ней место, но, если не остановится, задохнется от дыма, ослепнет от слез и оглохнет от воплей ненависти.
Но она непременно проиграет, потому что любой народ всегда следует жестокому правилу: с глаз долой — из сердца вон.
Ее старый партнер, бывший президент, давно уже растворился в дымном прошлом страны, а новые «друзья», пришедшие взамен всем своим не очень удачливым предшественникам, вылезли из дымного будущего. Они хитры, богаты, тщеславны, по-своему даже умны, но по-человечески, то есть по большому счету, все же неисправимо глупы.
Умны — потому что ищут поддержку лишь в стане сильных (как им кажется!), пусть даже чуждых их народу по духу и по конечным целям; а глупы — потому что в далеких краях найти возможно лишь хозяина или раба. Если ты сильнее, то найдешь раба, а если слабее — то хозяина.
Тот, что был с уголовным прошлым, считавший себя законным президентом, исчез где-то в политических зарослях восточных земель. Он тоже все время пребывал в поисках хозяина, но ведь и не каждому хозяину нужен трусливый раб. Иногда все лучше делать самому. Хозяин — он ведь и есть хозяин!
Так теперь складывалась жизнь для Олеси на воле.
Тем не менее госпожа Богатая — тот самый уникальный случай в нашем парк-отеле, когда еще отрыта дорога назад. Но назад ли это? Или в другой парк-отель, если он существует? Просто отложили до других нелегких времен.
Солнце-то все равно должно восходить только на востоке…
Я бы и забыл эту даму со столь драматичной историей, если бы не воспоминания, связанные даже не с ней, а с одной большой семьей у нас, в Бразилии. Дело в том, что история «независимой» страны, куда улетела наша очаровательная Олеся, очень живо мне напомнила историю той семьи. Там тоже кое-кто рвался в «независимый» загон… И дорвался, черт бы их сожрал, дураков несчастных!
Много лет назад, когда я еще был подростком и надоел всем в округе своим дрянным характером и дурацкими манерами, мать отвезла меня на крупную родовую фазенду в семью старика Аугусто Кордейро. Фазенда эта и прилегающие к ней плантации кофе, тростника и хлопка славились не столько тем, что были одними из самых богатых владений на западе страны, сколько тем, что великолепно управлялись всего лишь одним человеком — мудрым стариком Аугусто Кордейро.
Имел этот старик столько всякого разного, кроме плантаций, что потом в судах судьи и адвокаты тратили по целому дню, чтобы просто перечислить это. Это и гигантские загоны для лошадей, стада быков и коров, отары овец, две свиные фермы, птичник размером с дом, пастбища, угодья, скотобойня, похожая на целую фабрику, несколько громадных холодильников, две молочные фермы, дубильня, мельница и много-много еще всякого разного. А еще поля, свои дороги, громадные амбары для зерна, десятки хранилищ для сена и кормов… Говорю же, если перечислять, то и дня не хватит!
Но главное, что имел Аугусто Кордейро, так это его двенадцать взрослых сыновей (самому младшему из них, когда я приехал, исполнилось лет пятнадцать или шестнадцать), четыре дочери, сорок семь внуков и еще видимо-невидимо племянников и детей разных кузенов и кузин. Все молодые родственники были работоспособны и исполнительны. Никаких пьяниц, наркоманов или бандитов в двадцати трех постройках фазенды старика отродясь не было. В центре небольшого городка (а как его еще назовешь!) высился его огромный дом с колоннами, фонтаном, посадками, а вокруг разместились разные строения, где жили родня и работники.
Моя мать была знакома с женой Дона Аугусто. Та и предложила ей прислать меня. Мать потому согласилась, чтобы, во-первых, выбить из моей пустой башки сан-паулускую дурь, а во-вторых, заработать немного на учебу в следующем году, о которой она мне все время талдычила. Делать я ничего не умел, но супруга Дона Аугусто заверила, что, по крайней мере, к секретарскому и счетному ремеслу старик меня приучит. Ему якобы все время требовались более или менее грамотные работники в головную контору.
Вообще-то старик постоянно нанимал со стороны десятки людей для самых разных работ, предоставляя им кров и сносное питание. Единственное, что требовалось, — не болтаться попусту во владениях, не отказываться от дела, не пить спиртного, не принимать наркотики и не портить девок. А так — делай, что пожелаешь! Правда, я не знаю, что еще, кроме того, что нельзя, можно пожелать для души, но правила есть правила. И уж коли нанялся, делай, как велено. Иначе зачем ты сюда приперся?
Старика очень уважали не только в округе, но даже еще в двух западных штатах. Там ценили его продукцию: мясо, молоко, масло, шкуры животных, зерно, кофе, хлопок, тростник. Да и много чего еще. А какие лошади у него были! Загляденье прямо! А быки! Звери, а не быки! Их отбирали на главные «торадо» в году. У нас так корриды называют. Да что быки! А свиньи, птица, овцы… Все там было самым лучшим, самым чистым и здоровым.
Мудрец он был, этот Дон Аугусто. А ведь начал лет за сорок пять до этого с одного скромного загончика для лошадей и с маленькой одноэтажной фазендочки в тех же местах. У него тогда всего двое маленьких сыновей было, одна дочь и молодая красивая жена. Это потом они уже нарожали кучу детишек.
А еще старика уважали в банках. Ему давали кредиты, как у нас в Сан-Паулу, в нашем цветном квартале, девкам — поцелуи. Хочешь? На! Хочешь больше? На еще! Дай только немного подержаться за тебя. И сама подержись…
Всем, абсолютно всем командовал этот старик — невысокий седой худой человек с узловатыми крестьянскими руками и умными карими глазами.
Он был очень немногословен. Но когда требовалось что-нибудь сказать, Дон Аугусто умел вставить такое словечко, что после него вообще не имело смысла говорить. Вот какой был славный старик!
Сборищ он не любил, сам никуда не ездил и у себя редко кого принимал. Считал это пустым делом, лишней тратой времени и денег. Болтунов терпеть не мог. Гнал их прямо с порога. Зато для своих устраивал дважды в год целые фестивали. С артистами, танцами и даже с фейерверком.
Я на одном таком был, когда у него работал. Ешь, пей даром! Только на следующий день — марш на работу, трезвый и здоровый. У него и своя тюрьма была, для дураков. Подержит там какого-нибудь вредного болвана день или два, а потом под зад ему коленом. Иди куда хочешь, только на глаза не попадайся.
Очень был справедливый человек, этот Аугусто Кордейро!
Я тогда, между прочим, тоже кое-что заработать сумел и вернулся к матери в Сан-Паулу вполне собою довольный.
А потом, спустя лет пять, до нас стали доходить нехорошие слухи о том, что старик Аугусто здорово разболелся, а перед тем умерла его жена. Дело попало в руки к ее кузине, молодой и сильной бабе. Однако тут якобы взбунтовались сыновья, а затем и племянники, зятья и еще какая-то глупая родня.
На глазах у беспомощного теперь старика они стали делить его угодья, постройки, скот, птичник, бойню, плантации, кожевенную фабрику, зернохранилища. В общем, все что ни попадя!
Фазенда распалась сначала на четыре неравных куска, а потом вообще рассыпалась. Всего лишь за год знаменитая богатейшая фазенда превратилась в два с половиной десятка «независимых» нищих хозяйств, которые даже друг с другом уже не могли конкурировать, а только воевали за свою дурацкую «независимость» от смертельно больного старика.
Говорят, там даже убийства начались. То один истерзанный труп находили, а то и сразу несколько. Полиция с ног сбилась. А старик лежал себе в своей спаленке один-одинешенек и только мычал не то от боли, не то от горя.
Однажды туда из самого Рио-де-Жанейро приехали крепкие парни синьора Пинто, известного в столице как Хулио-Удав за то, что безжалостно душил и поглощал все, что ему, грязному ублюдку, попадалось. Сам он бразильцем был только по отцу, а по матери — костариканцем. И родился в Коста-Рике, в какой-то деревне. Это я точно знаю! Потом жил в Нью-Йорке и в Чикаго. Разбогател на торговле оружием и наркотой и только после этого приплыл на собственном судне в Рио. Ему уж тогда лет сорок было, а то и больше.
Он сразу стал всех покупать, а кого не сумел купить, придушил и проглотил. С ним очень быстро сговорились наши главные бандиты. Сила — она ведь и есть сила! Тут легче договариваться и делить рынки, чем воевать и гибнуть.
Я его видел всего один раз. Жирный такой, с красной пропитой рожей, в белом костюме и в белой шляпе, а еще с маленькими золотыми очками на мясистом носу.
Так вот этот Удав решил проглотить многие владения и фазенды на западе, аж в трех штатах. Это ему почти удалось. Но вот фазенду старика поначалу никак не мог сожрать.
Тогда старик еще был здоров и все держал в своих узловатых руках. Дети и родня старика вполне могли оказать жестокой банде серьезное сопротивление, да и сам старик, оказывается, разбирался не только в мясе, молоке, кофе и тростнике, но кое-что соображал и в военном деле. Кроме того, за него горой стоял один из самых крупных банков в стране, заинтересованный в выплате больших кредитов. А у банка были надежные связи в полиции и в судах. Если бы старик не разболелся, этого Удава самого бы слопали целиком.
Но не успел Дон Аугусто после смерти жены слечь в постель, как его сыновья, дочери, зятья и племянники стали отстаивать каждый свою долбаную «независимость». Вот тут дело у бандита Хулио Пинто по кличке Удав пошло как по маслу. Сначала этот гад сговорился с несколькими сыновьями и зятьями старика, потом одного за другим «проглотил» вместе с семьями и владениями. Словом, эти идиоты в конечном счете потеряли все.
Старик однажды помер, а кузина его жены, которая сначала взялась всем управлять, вышла замуж за чилийского военного и смылась с ним. Но сначала продала свою очень немаленькую долю буквально за бесценок людям Хулио-Удава. Они на нее наехали, как обычно, и заставили все отдать. Банк отказал распавшейся семье в кредитах и даже что-то у них тоже заграбастал. А потом продал долги семьи Хулио Пинто за сущие гроши.
Сыновья старика и зятья с племянниками, наверное, думали, что они унаследовали от достойного Дона Аугусто Кордейро не только фазенду, угодья, скот, плантации и прочее богатство, но и его необыкновенные мозги. На самом деле мозги и сердце имел только старик, а они, дураки, были всего лишь крепкими конечностями их общего семейного тела. А ведь решили, что могут запросто прожить сами, без помощи его мозгов и сердца. Уроды!
По миру они пошли, и их дети, и внуки, а значит, потом еще и правнуки пойдут. Старик-то об этом думал, потому и был строг с ними.
Я потом кое-кого из этих идиотов встречал в Сан-Паулу и в Рио-де-Жанейро. Кто-то из них служил в малюсеньком банке на технической должности, мелочь какая-то, в которой ни считать, ни писать как следует не требуется, кто-то в полиции, а чаще они просто мыкались от одного гиблого дела к другому. И наркотой занимались, и проститутками, и оружием пытались торговать. Троих из них очень быстро посадили. Один с какими-то отморозками-революционерами связался, так его убили.
Двое, старший и средний сыновья, спились и подохли, две внучки каждый вечер раздевались в портовом кабаке в Рио под свист матросни и шоферни, а старшая дочь, уже в преклонном возрасте, умерла от передозировки героина. Думаю, просто покончила с собой. А в юности, многие воспоминали, была просто картинкой, так хороша! Я ее, правда, помню уже зрелой. Говорят, это ее муж и средний брат первыми начали делить богатство еще живого отца и тестя.
Вот тебе и независимость. Без мозгов и сердца она называется просто нищетой. А еще дуростью.
Все плантации и собственность покойного старика, все его земли, фазенду и прочие богатства потом уже не менее трех раз перепродавали, пока не загубили все под корень. Больше на той фазенде никто не живет, потому что ее самой со всеми чудесными постройками уже давно нет.
Да и могилу старика, его жены и нескольких сыновей и дочерей на их семейном кладбище никто не посещает. Я в позапрошлом году случайно оказался там и нашел только обрушившиеся памятники и проваленные могилы. Все рассыпалось в прах. Меня поразило, что так быстро. Всего-то за какие-нибудь неполные два десятка лет. А я ведь еще помню их огромную семью, завидное богатство, веселый фестиваль и мудрые глаза старика. И детей его помню, и внуков, и зятьев…
Вот как бывает, когда кто-то думает, будто тоже может быть сердцем и мозгом большой семьи, как ее глава, а на самом деле он в лучшем случае желудок или обыкновенная глупая конечность. Я бы сказал, чаще он даже оказывается кишечником, из которого лезет на волю всякая смрадная гадость.
Если уж в одной семье такое может случиться, что говорить о распадающейся огромной стране! Дело даже не в том, что на всех хватит Удавов, а в том, что в каждой семье всегда есть свои несчастные дураки. Достаточно одного. А если их много?
 | Андрей Бинев. Завтрак палача |
Электронная книга: Андрей Бинев. Завтрак палача