От ближайших и до самых дальних родственников мы — Боярские — были единым целым. Делили и печали, и радости, близко ощущая кровную связь.
Недавно мне приснился дед. Живым его я никогда не видел. Митрополита Ивановского и Кинешемского Александра Боярского расстреляли еще в 1937-м, задолго до моего рождения. Появился он в шляпе, в рясе. Очень обрадовался, увидев меня, отвел в сторонку: «Ну, что с нашей семьей?»
Так много хотелось ему рассказать! Что я артист, что у меня дети, внуки. Он был весь в предвкушении: сейчас узнает, что происходило за его долгое отсутствие. Но тут я проснулся!
«Какой у тебя был дед!» — непременно с восклицанием повторял папа. Александр Иванович постоянно присутствовал в наших разговорах, отец показывал мне его фотографии, чтобы приобщить к семейной истории. Дед мой служил в Колпино в Троицком соборе. Прихожане — в основном рабочие и служащие Обуховского завода — обожали молодого священника: Боярский был речист и красив. Народ на его проповеди валом валил.
Бывший митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир как-то заговорил со мной по-французски и очень удивился, когда я его не понял: «Думал, ты владеешь языками! Нехорошо!»
Владыке, к слову, преподавала французский, немецкий и английский моя бабушка. Дома хранится фотография, запечатлевшая их вдвоем во время занятия. А внук остался неучем, и правда — нехорошо, но что было делать, война нарушила течение жизни. Так бы я с удовольствием. Тяга к чтению философских книг мне, наверное, тоже досталась по наследству от деда. Блестяще знавший историю, культуру, языки Александр Иванович вел остроумные философские диспуты с Луначарским. Он принял революцию и представлял обновленческую церковь, был христианином прогрессивных взглядов. Деревья под ветром гнутся, ветки трещат, но ствол остается целым. Не сломался и дед.
У них с бабушкой постоянно жили странные люди, которых Александр Иванович находил по пути из церкви домой, привечал и кормил. Для них обустроили специальную комнату, сирым и убогим предоставляли на время кров. При этом деда ничуть не смущало, что иногда за компанию с едой и одеждой, которые давали нищим в дорогу, отправлялись из дома серебряные ложки и вилки.
Несмотря на сан, бороду и рясу, дед катался с сыновьями на карусели и хохотал как ребенок! У него было четверо пацанов, все разного возраста, и каждому он успевал уделить время. Дед в рассказах отца был хорошим, добрым, веселым. Отправляясь на поезде из Петербурга в Москву, готовил коробку с подарками для деревенских мальчишек, которые сбегались поглазеть на поезд. В ней были пирожные, конфеты и оловянные солдатики. Когда состав замедлял ход, дед выбрасывал коробку так, чтобы детвора видела, куда она приземлится. Мальчишки неслись к ней наперегонки. Внутри, конечно, оказывалось месиво из крема, фруктов вперемешку с солдатиками, и пацаны счастливо облизывали игрушки... Я настолько зримо представлял себе деда, выкидывавшего коробку из окна поезда, и мальчишек, разбирающих сладости, словно сам все это видел...
Дед был сообразительным мужиком, даже хитрым. На церковных чердаках хранилось много старых, пыльных, засиженных голубями риз. Он время от времени спускал их вниз, клал в камин, и после «переплавки» в его распоряжении оказывался немаленький кусок серебра. Дед относил его в Торгсин, а на вырученные деньги накупал шоколада и всяких вкусностей.
У отца в детстве были маленькая ряса и кадило, если бы не революция, думаю, он тоже стал бы священником. Из всех сыновей дед почему-то выбрал именно его для продолжения династии. Возможно, как самого артистичного и музыкального, а может потому, что отцу искренне нравилось все, связанное с православием.
Бабушка Катя ждала мужа до последнего дня. Готовила еду, словно он вот-вот появится на пороге и надо будет его накормить. В семье долго не знали, что случилось с дедом. Ходили слухи, будто сбежал и живет в Финляндии. Почему бы Александру Ивановичу не спастись, если ему помогал сам Бог? В нашей семье живет легенда, которую рассказывали мне бабушка Катя и все мои дядья по очереди: как за дедом приехали в первый раз. Его посадили на заднее сиденье и повезли, дед стал молиться, и машина чекистов заглохла. Ее завели и снова тронулись в путь. Дед опять стал читать молитву, и эмка остановилась повторно. «Если такой верующий, останови машину в третий раз, мы тебя отпустим». Автомобиль снова встал: то ли от силы слова Божьего, то ли был технически неисправен. Деда отпустили, но спустя несколько дней все же забрали... Потом говорили, что он попал в число тех священнослужителей, кого погрузили на баржу и утопили.
Несмотря на трагический финал, об Александре Ивановиче у нас остались не горестные, а светлые воспоминания. Рассказы отца были так ярки и живы, что возникло чувство, будто помню, как дед держит меня на коленях. Веселый, с бородой...
Жаль, что я рос без него! Это очень крепкие родственные узы — внуки и дед. Уходящая натура и приходящая. Уровень понимания мира маленьких и стареньких невероятно близок Ты живешь в пределах территории, доступной взору: несколько квадратных метров, где обитает твоя семья. Мне кажется, к концу жизни большего и не нужно. Главное - любить ближних как самого себя. Поэтому бабушки и дедушки всегда так трепетно относятся к внукам, а те — к старикам.
Жаль, не успел в недавнем сне поговорить с дедом. Обязательно рассказал бы, что три его сына пошли в актеры. Думаю, Александр Иванович не возражал бы. Бабушка, учась в Смольном институте благородных девиц, играла Антигону. Любила театр всей душой, не пропускала ни одной премьеры и задала камертон той атмосфере, в которой жила семья. Первым воплотил несбывшиеся мечты матери о сцене Сережа. Папа уже лет с четырнадцати знал, кем ему быть. Но поступить в театральный институт получилось не сразу. Сына священника не хотели принимать. Режиссер и педагог народный артист России Борис Сушкевич увидел в Боярском перспективного студента и настоял, чтобы его взяли в студию при Ленинградском театре драмы имени Пушкина. Потом к отцу примкнула остальная родня: дядя Коля, окончивший театральный после войны, дядя Леша, мой брат Саша... Жена дяди Коли и моя мама — тоже актрисы. Такая вот театральная семейка сложилась. Только дядя Павлуша стал инженером, запатентовал несколько изобретений.
«Он был невероятно мощным», — так говорили о моем отце. Тогда, по счастью, кино и телевидение еще не приобрели сегодняшних устрашающих масштабов и в театре видели храм, папа относился к сцене как наш дед к церкви. Это было великое служение. Нельзя войти в театр в шапке, недопустимо громко топать за кулисами, опаздывать на репетиции, роль следует заучить наизусть на следующий же день после получения. У отца была фантастическая память. Он мог за ночь запомнить любой текст! В труппе этим часто пользовались. Когда заболевал артист, вместо того чтобы отменить спектакль, обращались к Боярскому:
— Сереж, выручишь?
— Да!
Всю ночь он ходил взад-вперед по комнате, что-то бормотал, дымил папиросой, а на следующий день был готов играть.
И мне по наследству от него досталась хорошая память. Тридцать первого декабря молодому актеру Боярскому, недавно принятому в труппу Театра Ленсовета, позвонил (это было невероятно!) сам Игорь Владимиров:
— Миша, сможешь сыграть завтра спектакль? У нас артист решил отметить Новый год и взял справочку, записавшись в больные.
Я сказал:
— Да.
Мне достался счастливый билет — главная роль! Я поехал в театр за пьесой. Не знаю, отмечал Игорь Петрович Новый год или нет, но первого января он пришел в театр посмотреть на меня. Наверное, я не слишком хорошо играл и не очень громко говорил, но ведь не сорвал спектакль! После первого акта Владимиров сказал: «Нормально, будешь играть в очередь».
Худрук даже премию выписал — десять рублей! Я был счастлив! Меня, недавнего студента, заметили!
Если б я рассказал деду эту историю, он бы гордился внуком. И про сыновей его, моих дядек, поведал бы ему. Павел и Николай, один танкист, другой пехотинец, уцелели на фронте, дошли до Кенигсберга. И их дети тоже в грязь лицом не ударили, наверстывают то, что упустили отцы, - языки, образование, поездки за рубеж. Никто из старшего поколения ведь никогда за границей не был. Только Лидии Петровне Штыкан (жене дяди Коли) довелось однажды побывать в Париже. Потом чуть ли не месяц она рассказывала, как там и что, делилась впечатлениями. Боярским только дай повод собраться!
Большую часть своего времени я проводил с родными. Не в школе, не с друзьями, а дома, в семье. Боярские помогали друг другу продуктами, усаживали детвору в одну машину и отправляли то на дачу, то в деревню. Так и выживали за счет взаимовыручки.
До сих пор я являюсь винтиком, кирпичиком в семье Боярских, не воспринимаю себя отдельно от фундамента. Жалею, что основатели и основательницы династии уже ушли. Но постоянно появляются юные веточки на нашем семейном древе.
Вроде бы все хорошо, жизнь продолжается, но, видимо, возраст дает о себе знать, иногда хочется поворчать. Ведь такой, как раньше, преемственности, общности всех родных душ уже не будет. От ближайших и до самых дальних родственников мы — Боярские — были единым целым. Делили и печали, и радости, очень близко ощущая кровную связь. А сейчас стали разобщеннее, хотя и собираемся по случаю юбилеев, дней рождения.
Мы все друг о друге знали, не было никаких тайн, успехи, недостатки — все на виду. Кто-то не умеет сочинения писать — пойдем к дяде Коле, он научит. Отстаешь по математике — дядя Павлуша подтянет. За грибами, на рыбалку отправлялись все вместе. Тетя Лида едет на гастроли? Давайте ей Мишку впихнем. Все варились в общем котле, как на кухне. Стол, может, не изысканный, но всегда сытный. Детей поощряли крюшоном, лимонадом и конфетами. Огромная компания загадочным образом помещалась за одним столом. Пока женщины хлопотали на кухне, мужчины курили, обсуждая успехи молодежи.
— Ну-ка, Мишенька, расскажи, что играешь в музыкальной школе?
— Баха, Мендельсона.
— Молодец!
Самым ужасным было, когда родственники, выпив и повеселев, просили подойти к инструменту и блеснуть талантом. У меня слезы текли ручьем. А родня знай потешалась беззлобно:
— Надо же — вылитый Бетховен!
Приходилось садиться за пианино. Чем скорее сыграешь, тем быстрее отцепятся. Это же гордость семьи: ребенок учится в лучшей в Ленинграде музыкальной школе при консерватории!
Удивляюсь, откуда у моих родителей было столько времени на общение со мной, на уговоры оставить игрушки и заняться музыкой, на книги. Отец, словно аудиоплеер, с утра до ночи читал. А вслух он это делал фантастически! Чтец был великолепный! В его исполнении я прослушал Джека Лондона, Чехова. Умолял:
— Пожалуйста, ну еще немножечко! — хотя пора было уже выключать свет и засыпать.
— Ладно, давай, еще десять страниц.
Меня все ругали: «Как ты можешь не читать?!» А зачем? Если сам прочту рассказ Чехова, ни разу не улыбнусь, а папа вслух выдаст такое — обхохочешься! Потом его сменил мой родной брат по отцу. «Трех мушкетеров», «Красное и черное», «Над пропастью во ржи» я прослушал в исполнении Саши.
Были и другие вопросы, связанные с просвещением взрослеющего сына. Их тоже пришлось решать отцу. Горячей воды дома не было, малышом я ходил в баню с мамой. Стоял под душем и мылся, пока однажды женщины не возмутились: «Он уже взрослый, нечего его сюда водить!»
Тогда эстафету подхватил отец и взял меня в мужское отделение.
— Миш, тебе уже много лет, надо поговорить... — однажды неуверенно начал он.
— Пап, давай я тебе сам все расскажу!
Интимно-просветительский опыт, как правило, идет не от родителей. Меня образовывали пацаны во дворе. Со своими детьми я тоже на эти темы не говорил, но они откуда-то все узнали. Не из семьи, это уж точно.
Похождения мужчин в нашей семье всегда оставались за кадром. Никаких разводов на моей памяти не случалось, и это положительно повлияло на нас — детей. Хотя по молодости в семье страсти бурлили. Я переживал, конечно, мне хотелось, чтобы папа с мамой оставались вместе. Папа был, безусловно, интереснее, романтичнее. Мама же олицетворяла скромность и утилитарную сторону семьи — постирать, приготовить. С отцом мы путешествовали на водном трамвайчике, я катался у него на плечах, мы вместе плавали, прыгали в воду...
В одном из папиных спектаклей в качестве театрального реквизита использовалась бутафорская машина величиной с настоящую. Она выезжала на сцену, потом ее уносили — эта штуковина могла двигаться лишь вперед. Когда спектакль сняли с репертуара, отец припер ее на своих плечах из Театра Комиссаржев-ской. Утром я проснулся и увидел чудо: под моим окном стоит настоящая машина! В то время, наверное, не у каждого американского мальчика было такое счастье, что уж говорить о советском ребенке. Посмотреть на нее собралось пацанов сто изо всех окрестных дворов. Они влезли в машину, и часа через три ей пришел каюк. Хоть она и производила впечатление настоящей, на самом деле была картонной. Отец только посмеялся, увидев, что от нее осталось. А я на всю жизнь запомнил ощущение счастья, праздника и фурора, который произвела МОЯ машина. Ведь в то время и велосипеды казались редкостью и роскошью, мы катались на самокатах, вместо колес приделывая шарикоподшипники, а футбольный мяч был один на весь двор.
Отец не раз выручал меня, снимая ненужные запреты. И я всегда принимал его сторону, хотя сочувствовал маме.
С возрастом страсти между родителями улеглись. В конце пути они стали ближе друг к другу. Вместе ездили отдыхать в Прибалтику, ходили в кино, но еще чаще сидели дома. Им никуда не хотелось. Когда отец заболел, я осознал, на какую жертвенность способна мама. В юности папе удачно вырезали язву желудка, он неплохо себя чувствовал многие годы, но, видно, то хирургическое вмешательство все-таки отразилось на здоровье.
Из больницы, пока мог, он ходил на репетиции. Последняя его роль — царь Иоанн. Папа репетировал на сцене собственное отпевание, но плохих мыслей не допускал, держался. Окна его палаты выходили на Неву. Когда болезнь отпускала, он смотрел в сторону театра, который ждал его на премьеру. Но надежды не оправдались, боль была настолько сильной, что папа сломал зубы, так скрежетал ими. Он переносил страшные муки, наркотиков никаких не было. Мама, пытаясь облегчить его состояние, постоянно пропадала в больницах, вымаливая для мужа лекарства. Дома она готовила соки, бульоны, хотела накормить папу, но он ничего не ел.
Как-то я спросил:
— Пап, может, ты повидать кого-то хочешь?
— Нет, сын...
И это при условии, что актеры Театра Комиссаржевской были как семья. После спектакля «Время любить», в котором Алиса Бруновна Фрейндлих сыграла папину дочку, отца стали называть папа Ваня.
Дядя Коля, навещая папу, приносил в бутылке из-под лимонада пиво. Врач сказал: пусть пьет что хочет и сколько хочет. Но папа не пил. Для меня это был последний страшный сигнал. Помню, я достал бутылку коньяка, принес в больницу, надеясь как на живую воду. Раньше он мог зараз опустошить ее, еще и мало было. А тут выпил одну рюмочку, а вторую отставил... Уже предчувствуя уход, папа говорил: «Мишка, когда меня не станет, будешь главой семьи...»
Потом его стали навещать во сне умершие. То мать позовет, то отец... Я успел с папой проститься, зашел перед спектаклем, и он поцеловал меня. А в антракте позвонила мама и сказала: «Отец приказал долго жить». «Люди и страсти» я доиграл с трудом. Отца тоже в свое время настигло горе, когда он был на сцене. В антракте стал замечать, что коллеги как-то странно на него смотрят.
— Что-то случилось? — спрашивал он.
— Нет, все нормально!
А после спектакля сказали, что его мамы больше нет...
Соседи по палате говорили мне, что Сергей Александрович написал предсмертное письмо и положил в тумбочку. Но едва он умер, уборщицы выкинули все, что там было, — продукты, вещи. Я обошел все окрестные помойки, но письма так и не отыскал...
Без отца стало пусто. Какими бы мы ни казались опытными, матерыми мужиками, наши отцы были более... настоящие, что ли. А мы с червоточинкой, словно второсортные. Их принципы остались незыблемыми, а мы то и дело соглашаемся на компромисс, объясняя себе: мол, это бизнес, все так поступают. Наши отцы совестливо относились к делу, брались за любую работу, чтобы принести деньги в семью, но не признавали халтуры. Ведь за плечами осталась война, как после этого изменять принципам? А нам, боюсь, уже никогда не отмыться от сделанного и сыгранного...
Сегодняшняя молодежь живет в обществе двойных стандартов и искалеченной человеческой совести. Мое воспитание зиждется на христианской морали, сын Сережа даже поругивает меня за те запреты, которые я в него вбил. Они мешают ему адекватно взаимодействовать с людьми в том бизнесе, которым он занимается. Дескать, люди миллионами ворочают, пока он миндальничает по моей вине! Лизе испытания миллионами не грозят — у нее другая стезя. Но девочка получила свою порцию негатива: многие были убеждены, что она поступила в театральный по блату, мол, папа подсобил. Ей приходилось нести эту ношу, но теперь, когда результат налицо, стесняться нечего. Сейчас считается нормой, если отец продвигает сына, муж снимает в кино жену или платит деньги, чтобы благоверную показали в эфире. Грязь накапливается, оседая на всех...
Родители должны помнить: нет ничего важнее, чем дети, нельзя пускать жизнь ребенка на самотек. А сегодня малыш пристроится у телевизора или айпада и выпадает из реальности. Мамам удобно, они отдают чадо на откуп цивилизации и могут беспрепятственно готовить, стирать, убирать.
У моих внуков общение с гаджетами ограничено получасом в день. А с телевизором — единственной передачей «Спокойной ночи, малыши!» Иначе познание природы сведется к экранной заставке из компьютера. Какая уж тут «унылая пора, очей очарованье»? Современный мир сходит с ума, полностью оградить детей от него сложно, но ограничить влияние на душу человеческую необходимо.
В свое время я привез Сереже из Америки игровую приставку Nintendo, ни сном ни духом не догадываясь, что за бомба таится в подарочной коробке. Сын увлекся, но, слава богу, хватило ума понять: это не главное в жизни. Сережа, как и я в детстве, тоже учился в музыкальной школе при консерватории и должен был уделять много времени инструменту. К счастью, компьютерные игры не перевесили... Я же до сих пор не попался в социальные сети, не пользуюсь Интернетом и электронной почтой. Зачем они мне? Если кому-то нужен, пусть пишут письма, которые я смогу взять в руки и прочесть. А что за дурная болезнь — стремление сфотографироваться во всех видах и выложить снимки на всеобщее обозрение? Зачем?! Лучший фотоаппарат — моя душа. То, что нужно, я в состоянии запечатлеть в сердце. На кой черт носить в паспорте снимок жены? Иначе забудешь, как она выглядит? Не столь часто случаются удачные кадры, которыми дорожишь. Недавно Лиза сфотографировала внука Андрюшу. Мне понравился кадр, я увеличил его, распечатал и дал карточки Лизе с Сережей. И телевизионщикам тоже не отказал, когда они попросили Андрюшино фото. Дома меня потом сильно ругали за это. Справедливо. Семья должна оберегать свой суверенитет, не допуская внешних вторжений.
Если бы не надо было созваниваться с детьми, внуками и женой, избавился бы и от телефона. Ведь из-за этих технических нововведений люди перестали ходить друг к другу в гости! Пропало живое человеческое общение, его заменил скайп. Наверное, мой консерватизм смешон и скучен, молодежь все равно будет жить как захочет. Но я не представляю, как стал бы общаться с папой и мамой по электронной почте. Мы писали друг другу обычные письма, на бумаге. И в больницу, чтобы навестить родного человека, по скайпу не ходят...
Знаете, почему раньше мы и в театрах бывали, и в гостях, и на книги время оставалось? Как говорил профессор Преображенский: «Успевает всюду тот, кто никуда не торопится!» Я не тороплюсь! И не загружаю себя лишней информацией. Кому-то в Руанде на голову упал кирпич. А в Конго оторвало ногу человеку, наступившему на мину. Сейчас все новости состоят из сообщений, какое горе случилось на планете. Не нужно мне это знать! Не хочу отвлекаться от главных людей в моей жизни.
В воспитании детей мы всегда железно следовали правилу: на первом месте — любовь и внимание к маленькому человеку. С ним ты словно за рулем. Свернешь не туда, скорость превысишь — разобьешься. И бросить машину на проезжей части нельзя, чтобы уйти по своим делам...
Думаю, жена Лариса не откажет мне в праве считать себя хорошим отцом. Возложенные природой на мужчину функции добытчика, охранника, нравственного воспитателя я всегда выполнял. Все делал не ради удовлетворения собственного тщеславия, а на благо семьи. Чучело (то есть я) — в огороде, ограда и запас семян сделаны, возделывайте почву, господа!
Сейчас уже урожай поспел, собран. Можно и расслабиться. Гастрольный график стал не таким плотным. Дети встали на ноги, они, на мой взгляд, намного превзошли нас с Ларисой. Из Сергея вырос цепкий мужчина, с пониманием мироустройства и творческим подходом к жизни. Он попал в дамский цветник — девочки, няня, бабушка. Жена Катя не работает, занимается детьми. Сережа занят с утра до позднего вечера (сын — гендиректор канала «Санкт-Петербург»), но находит время, чтобы вырваться на дачу, где мы летом живем с внуками.
Дочка Лиза абсолютно самостоятельна в выбранной профессии. Не берусь ей ничего советовать. Она милое и доброе существо, но с твердыми принципами, которые никогда не нарушает.
Наша родительская задача выполнена, пользы от меня уже мало, единственное, в чем мы востребованы сегодня: можем посидеть с внуками. Возиться с ними нравится и мне, и супруге. Сейчас я чаще общаюсь с Сережиными девочками, они живут здесь, в Петербурге.
Кате шестнадцать, младшей Саше — шесть. Катя пока при папе, постигает жизнь телевизионного закулисья, присматривается. Ей интересно, как снимаются люди, как работают операторы, гримеры. После Нового года к нам из Москвы переберется младший внук — Лизин Андрюша.
Надо признаться: я был не готов выдавать дочку замуж. Первый раз Лиза привела к нам домой Максима Матвеева за год до того, как он предложил ей руку и сердце. Мы тогда вместе отмечали Новый год. Посмотрел на молодого человека — красивого, плечистого, на голову выше чем я ростом, безумно волнующегося, и он произвел на меня хорошее впечатление. С Ларисой Лиза по вечерам о чем-то шепталась, я в душу к дочери не лез, но спрашивал порой:
— Как у вас с Максимом?
Она отвечала:
— Все хорошо.
Когда через год Максим пришел и, соблюдая традиции, попросил у меня руки Лизы, я не сразу нашелся, что ответить. Сказать «да»? Но я ведь почти его не знал. Отказать? Вроде бы нет причин.
Поэтому немного подумал и нашел удобную формулировку: «Если Лиза не против, я буду только рад!»
Вроде бы правильно поступил, но чувствовал себя при этом не в своей тарелке. Сомневался: не ошибся ли? Наверное, мне следовало задавать вопросы: «Где и на что вы собираетесь жить? Как у вас с деньгами? Планируете ли сразу заводить детей?» Но я эту административно-бюрократическую ерунду выпустил из головы. Изобразить строгого отца не получилось. Я не готов соваться в чужие судьбы, не такой уж я мудрый и опытный, чтобы давать советы. Нынешние молодые умнее, сообразительнее и эмоциональнее. Мне хотелось, чтобы они были счастливы, вот и все. Лиза и Максим любят друг друга. Чего еще желать? Нельзя тормозить любовь! Нужно ловить момент, пока она есть. Мне кажется, у Макса много совпадений с нашей семьей, даже внешне он похож на Боярских, особенно на моего брата Александра.
Время летит быстро, внуку скоро три! Теперь знаю Макса лучше: он порядочный, интеллигентный человек. Ему присущи качества, которых никогда не было у меня, — упорство, трудолюбие, въедливость. Он без устали познает все, что может пригодиться в жизни, — от английского языка до ухода за грудным ребенком. В этом ему помогают прекрасная память и выносливость. Все он знает, все умеет. Макс безумно любит Андрюшу, к тому же умеет с ним обращаться. Лучше всех купает и кормит. Даже побаиваюсь порой: господи, неужели такие зятья бывают?!
Сегодня у Макса мало свободного времени. Он очень востребован, много снимается. Это правильно: он — добытчик, должен содержать семью. Но из сказанного не следует, будто Андрюша брошен родителями. У Лизы с Максимом все расписано: сначала Андрюша едет на море с мамой, потом ей на смену приезжает папа. Даже во время съемок Максим часто срывается бог знает откуда и летит повидаться с сыном. Это прекрасно!
Внук — любвеобильный мальчик, ко всем относится хорошо, но особенно к тем, кто его... не замечает. Не избавился от детской стеснительности. Приходишь утром: «Андрюшенька-а-а!», а он прячет нос в подушку. Проявление внимания со стороны взрослых его смущает. А дядя Сережа приехал, поздоровался и — мимо по своим делам. Андрюше сразу становится интересно: чем это там дядя Сережа намерен заняться, почему его не зовет?
Андрюша хороший, умненький. Память замечательная, знания в него не насильно впихивают, а подают в процессе игры. В свои почти три года он уже неплохо знает живопись. Одно из его любимых занятий — рассматривать репродукции картин великих мастеров: Ван Гога, Моне, Васнецова, Репина... Есть специальная игра, в которую включены эти полотна. Андрюша уже стал настоящим экспертом и без проблем определяет авторов. А все потому, что каждый день после завтрака внук с Лизой или няней отправляется в воображаемую «школу». Садится на ковер и рассматривает картины, кубики со слогами. Может прочитать и написать двусложные слова: па-па, ма-ма, де-да. Запомнил цвета, различает геометрические фигуры — треугольник, квадрат, овал. На детской географической карте покажет, где живут дельфины с пингвинами, а где находится Петербург и Эрмитаж.
Внуку это очень интересно. Полчаса или сорок минут в день он познает что-то новое. С помощью родителей Андрюша полюбил Бродского, наизусть знает «Балладу о маленьком буксире». Мы читали ее по очереди: Лиза, Максим, Лариса, я, няня.
— Что тебе прочесть перед сном? — спрашивал я.
— Бьёдского...
Помню, когда я был маленьким, раз за разом просил отца почитать «Стойкого оловянного солдатика» и каждый раз в конце ревел так, что приходилось успокаивать. На следующий день снова заказывал отцу Андерсена, обещал, что больше не заплачу, но когда оставались в печке сердечко и розетка, опять проливал горькие слезы. А сейчас я боюсь сказок — и русских, и Шарля Перро. Читаю Андрюше и прихожу в ужас: в каждой кого-то зарезали, задушили, съели. А «Мальчик с пальчик» — вообще сущий триллер! У меня волосы дыбом! Теперь тщательно просматриваю сказку прежде, чем читать ее ребенку.
В жизни современных детей появились и новые герои. Внук запал на диснеевские мультики — «Тачки». Все ботиночки, маечки, курточки у него с принтами этих машинок. Родители возили Андрюшу в парижский Диснейленд, чтобы погонял на тачках.
У Ларисы после рождения внуков поехала крыша. Я называю это не любовью, а диагнозом. Лиза с Максом строгие родители. Укладывают Андрюшу в кроватку и уходят из комнаты. Бабушка же караулит рядом, пока малыш не уснет. А он, вместо того чтобы спать, бесится! Когда родители возвращаются со съемок, ребенка приходится приводить в чувство после бабушкиного надзора. Лариса и со старшими внучками воркует до поздней ночи.
Если у Лизы и Макса есть возможность побыть дома, стараюсь не путаться под ногами. И Ларисе говорю: не суйся! Вот позовут, тогда и приедешь. Надо дать молодым возможность почувствовать семью. Не представляю, как бы я жил, если бы рядом находились теща с тестем.
Практически все лето внуки — Сашенька, Катенька и Андрюша — пробыли с нами под Питером. Дача объединяет. Катя и Саша с удовольствием приняли в компанию младшего, он для них живая игрушка. «Давай помоем руки! Надо съесть кашу!» — наставляют его сестры на путь истинный, хотя сами порой все это делать забывают.
Мне доставляет радость быть в семье, среди малышей, в атмосфере добра и удовольствия. Если устал, могу отойти в сторонку, почитать, покурить. Раньше стремился все перестроить, переделать. А сейчас не вижу смысла. Все меняется само собой. Катя приходит с подругами, они прыгают на кроватях, записывают клипы, переставляют все с места на место. Жизнь принадлежит им. И это правильно. В Питере у меня есть своя маленькая квартирка, куда могу спрятаться на время от детского шума и где кроме пыли ничего нового быть не может. Но вскоре опять тянет в круг самых близких родственников.
Какая от меня польза? Могу сходить в магазин, разжечь мангал, что-то приготовить. Могу погулять с младшими. Я не строгий дед, не наказываю за шалости, люблю поиграть на полянке в футбол, баскетбол, покачать на качелях, побоксировать. Люблю, когда читаю вслух, а внуки слушают. Еще умею рассказывать истории, под которые можно съесть что угодно. Андрюша, к примеру, пока не силен в застолье. Я научился заговаривать ему зубы так, что он даже не догадывается, сколько съел. Сашенька фантазерка не хуже деда, ее отвлечь сложнее. Девчонки очень азартные, носятся как сумасшедшие, визжат, пищат! Андрюшей управлять пока легче, хотя иногда тоже может устроить: жилы вздуваются на маленькой шейке, волосы встают дыбом! Нужно не кричать, не ругать, а отвлечь, переключить внимание. У нас в семье никогда детей не били. Ремнем по попе — это чудовищно!
Классе в третьем я даже завидовал пацанам, которые делились пережитым: ох, меня отец отдубасил! «Здорово, — думал я по глупости, - вот бы и меня отец выдрал!» Например за курево. Я ведь дымить начал до школы, подбирал за взрослыми окурки. Потом был перерыв длиной в начальную школу. А затем, чтобы проявить себя, войти в компанию взрослых пацанов, снова взял сигарету.
Дома курили все, дым стоял коромыслом. В двенадцать лет отец застукал меня в туалете с сигаретой. «Немедленно прекратить! — велел он. — Продолжишь, когда исполнится четырнадцать». Спустя два года мне действительно разрешили курить дома. Дымил я с удовольствием, дело было даже не в пристрастии к табаку, а в причастности к взрослой жизни. Но старшие игнорировали меня, если подходил к ним с предложением покурить. Лишь после совершеннолетия меня признали полноправным членом семейного коллектива и даже рюмочку налили. Сейчас от курения отказаться не могу, несмотря на возрастные болячки. Для меня вопрос решается однозначно: если в кафе или гостинице курить нельзя — до свидания! Буду искать отель, где можно.
Это не значит, будто я защищаю курильщиков и говорю, что сигареты — хорошо. Категорически против того, чтобы дети или внуки следовали моему примеру. Сережа только в тридцать признался, что курит, и достал сигарету в моем присутствии. Ладно уж, он мужчина и работа у него нервная. Сын теперь сам решает, что можно, а что нельзя.
Мы научили детей быть самостоятельными, они умеют справляться с проблемами. Деньги не берут у меня уже давно. Воспитанием внуков занимаются прекрасно. Отдыхать едут куда хотят. На работе, в театре действуют без моей указки. Лиза выбирает роли, которые считает нужными, и ни у кого совета не спрашивает.
Что касается Сергея, то скорее я нуждаюсь в его советах. Какую машину купить? Как переслать текст по электронной почте? Все проблемы за нас сегодня решают дети и внуки.
А Лиза — не помню, чтобы о чем-то меня спросила. Я за нее спокоен. Хотя сам иногда встреваю с непрошеным советом: «Запомни, красота и востребованность — это не навсегда. Сегодня так, завтра иначе. Неизменной остается только семья. Если придется решать: поехать на съемки или побыть с ребенком — выбирай второе».
Но ей пока успешно удается совмещать, она берет Андрюшу с собой на гастроли, в киноэкспедиции. Я в ее возрасте тоже ни от чего не отказывался. Мы с ней в этом похожи. Но я-то вовремя остановился.
Не думаю, что кинематографу еще может быть от меня польза. В театре пока чувствую себя в своей тарелке, там есть роли, написанные для возрастных актеров. От добра добра не ищут. Я работал с великими людьми: Владимировым, Фрейндлих, Петренко, Дьячковым, Солоницыным... Всех не перечислить. Имел дело с великими авторами: Вампиловым, Дюма, Мольером, Достоевским, Гоголем. А сейчас не вижу для себя применения. Опасно быть смешным. Один мудрый человек сказал: после шестидесяти актеры и режиссеры впадают в маразм. Неоднократно убеждался в правильности этого суждения на собственном примере. Так что надо быть аккуратным.
Сейчас главное мое дело — внуки. Недавно Андрюшу спросили:
— Есть ли у тебя настоящие друзья?
— Есть, — ответил он. — Дедушка!
Быть другом такого маленького человека очень ответственно. Для меня это вполне подходящее амплуа.
Непредсказуемо, что впереди. Не хотел бы одалживаться даже у детей. Дожить надеюсь сам и на свои. Моральной помощи и психологической поддержки семьи вполне достаточно. Недавно Лиза отправила нас с Ларисой обследоваться в Германию: купила билеты, заказала отель. Я бы для себя этого в жизни не сделал. И дома-то по поликлиникам не хожу. А вот дочка взяла и организовала. Безумно приятно такое внимание. Лиза все правильно рассчитала: я не мог ее ослушаться. Пусть врачи проверяют, я ведь действительно хочу подольше побыть с дочкой, с сыном, с внуками... Но все же что-нибудь придумаю и верну Лизе потраченное на нас с Ларисой до копейки. Не умею получать подарки, умею только дарить...
Записала Айна Ванденко