Позднее лето 1938 года. До начала Второй мировой войны остается все меньше времени. Вот только… суждено ли выиграть в этой войне России? Нет, не Советскому Союзу, который в этом мире так и не был построен большевиками. А Российской Империи, во главе которой стоит Государь Император Михаил Второй?
Иван Саблин, поручик Особого гренадерского батальона — русский офицер, честный человек и отважный воин. Нелегкий путь придется пройти ему всего за год, от осени 1938-го до осени 1939-го. Бои с немецкой ударной группировкой, борьба с террористами, вооруженными новейшим оружием, и противостояние с польскими националистами.
Ратный труд с ним делят бойцы гренадерского взвода и контрразведчики. И вот приказ — уничтожить секретную гитлеровскую установку, грозящую всему миру гибелью.
Сумеет ли поручик Саблин справиться с хитрым и коварным врагом?..
Отрывок из книги:
Если свернуть с широкой и длинной Городецкой улицы, которую поляки называют Грудецка, а русские Городецкая, после свернуть на улицу Королевы Ядвиги и дойти до Немцевича, то где-то в этом районе старинной застройки можно найти пивную пана Радзинского.
Посетителей в дневное время здесь бывает мало, и сейчас в небольшом сумеречном зале, за столом, накрытым несвежей скатертью, сидели двое. Один помоложе, русоволосый и сероглазый, жевал солёную баранку, не притрагиваясь к кружке. Кепку он положил рядом с собой на стол, одет был в потёртую кожаную куртку, какие носят летчики, польские армейские галифе и армейские же ботинки с обмоткой. Второй был темноволос, имел вороватые черные глаза навыкате, неприлично яркие для мужчины губы и трёхдневную щетину на подбородке. Под распахнутыми полами его пиджака виднелась атласная, до крайности заношенная рубаха навыпуск. Мягкая шляпа с широкими полями была сдвинута на затылок. Он жадно, большими глотками пил пиво.
— Марек, ты слишком много пьёшь в последнее время, — проговорил первый, неодобрительно поглядывая на быстро пустеющую кружку.
— Жизнь столь отвратная штука, пан Янек, — отвечал тот, отставляя опустевший сосуд, — что без хорошей дозы спиртного сносить её нет никакой возможности.
— И всё же давай к делу. — Русоволосый положил на блюдце недоеденную баранку. — Что тебе удалось узнать?
— Сказывали варьяты, таки бардзий фунясты паняга приехав.
— Давай нормальным языком, — поморщился русоволосый. — Мне этот батярский жаргон ни к чему. Да и тебе не к лицу. Всё же в университете учился, хоть и недолго. Кто приехал, когда, где остановился?
— Ха, вспоминай молодость, пан Янек, — усмехнулся Марек, но жаргона поубавил. — Вчера приехал очень важный господин со Станислава. С ним компания. Гошцюньо такие, что лучше не связываться. С вопросами полезешь, тут же без языка останешься.
— Дальше что? — терпеливо спросил пан Янек.
— Приехали типы не просто так, а чтоб встретиться с местным паханом.
— Когда и где?
— Того варьяты не знают, но Ося Шифман вчера фест кирус… совсем пьяный приплёлся. Говорит, обмывал с братом задаток…
— По делу давай, — оборвал пан Янек.
— Я ж и байтлёваю, Ося под киром хвастал, что должен завтра фунястым панягам к вечеру авто подогнать. И что, мол, за это ему хороший куш отпадёт, а он, мол, всех варьятов харой напоит.
— К вечеру? А у этого Оси машина есть? — поинтересовался собеседник.
— Не, своей нету. Но Ося Шифман всегда колёса добудет. Спецуалист. — Марек осклабился, его цыганские, шальные глаза блеснули. — Пан Янек, будь ласка, закажи ещё кружечку пенного…
Русоволосый со вздохом подвинул к нему свою нетронутую кружку.
Марек был не единственным контактом прапорщика Коваленко, сотрудника русской контрразведки. Когда-то, в далёкой молодости, он приезжал во Львов к своей тётке, водился с местными босяками, называвшими себя бацярами, и сейчас ему удалось приблизиться к одной из ватаг этих проходимцев и хулиганов. Выдавал себя Коваленко за авторитетного вора, мол, бежал от полиции из Киева и, дескать, ищет крупное дело. А жирный кусок можно взять только с серьёзными людьми.
Недоучившегося студента Марека, прибившегося к бацярам и мечтавшего стать настоящим хайраком, он зацепил на мелкой краже. Прихватил с чужим чемоданом на вокзале, но не милиционеров свистнул, а пообещал взять на стоящее дело. Только вот связей у него здесь нет, наводка нужна. Под это и доил на информацию. Независимый источник донёс, что Тиртый собирается устроить обед важному гостю, с которым что-то затевает. Получалось, некоего Шифмана подрядили добыть машину. Для чего-то им понадобился автомобиль. В любом случае, Тиртый с Захарченко должны оказаться в одном месте. И в определённое время.
— Куда велели подать авто? — спросил Коваленко столь резко, что Марек чуть не подавился пивом.
— Так на Зелёную. Там, за Январём, коттеджи понастроены, паны жили. Не магнаты, конечно, но при деньгах. Многие сбежали, кое-кто остался. А среди коттеджей дом двухэтажный, жёлтый, для панов сержантов. Военные в августе первыми драпанули, дом заселили украинцы, что в лачугах на Погулянке бедовали. Вот туда Ося и подъедет. К восьми вечера, так он байтлёвал. А пан Янек желает с теми панягами зазнаться?
— Да. Думаю, это те, кто мне нужен.
— Ой-ля! — поразился Марек. — Я слышал, паняги те сечевые…
— Вот и разберёмся. Увижу их, дальше сам решу.
Он не успел закончить мысль — боковым зрением уловил, как тень легла от двери к столу. На рассуждения времени не оставалось, отточенные рефлексы, распознающие любую неожиданность как опасность, вмиг превратили тело в сжатую пружину. Рука сама сбила кепку, под которой лежал маузер, и в следующую секунду прапорщик уже падал назад вместе с лёгким плетёным стульчиком, направляя оружие в сторону двери.
В тот же миг от двери затараторил пистолет-пулемёт. Коваленко крутанулся вбок и сам нажал на спуск. Негромкие хлопки маузера утонули в автоматном перестуке… Очередь прошлась по столу, с грохотом сметая кружки и блюдца, сбила со стула Марека, рубанула по стене, выбивая штукатурку. Но и прапорщик, лёжа на полу, не наугад уже, а прицельно выстрелил в здоровенного детину, лупившего с порога из МП, — раз! и другой! и третий!
У детины подкосились ноги. Он начал заваливаться на бок, но палец намертво зажало на спуске, и свинцовая плеть стегнула по стойке, по бутылкам с польской водкой. Пальба стихла с коротким щелчком затвора. Бандит упал.
Ещё раскатывались по паркету стреляные гильзы, за стойкой сыпались осколки битого стекла, а на месте упавшего громилы уже появился второй, небольшого росточка, в тужурке гимназиста. Гимназист замахнулся, и у прапорщика не было ни малейших сомнений — что последует за этим. Он выстрелил, в отчаянной надежде опередить бросок, но рука уже начала движение, и от неё, от руки этой, отделился тёмный продолговатый предмет, полетевший, как показалось Коваленко, точно в него. Особист перекатился, опрокинув стоявший рядом столик, и тут же оглушительно лопнул взрыв. Противно завизжали осколки.
На миг Коваленко ослеп, оглох, задохнулся, нажал на спуск, уже не целясь, но выстрела не последовало, магазин был пуст. Навалилась тишина.
Несколько секунда он лежал, ожидая выстрелов, взрывов, ещё чёрт знает чего, что могли припасти для него нападающие. Но ничего не происходило, только тонко звенело в ушах и удушливо воняло сгоревшей взрывчаткой. Тогда он попытался встать, и тут обнаружил, что левой руки он не чувствует, а бок залит кровью.
Со второй попытки Коваленко поднялся. Добрёл, шатаясь, среди обломков мебели, мимо дыры в полу, мимо трупа Марека с широко открытыми, мёртвыми глазами навыкате, до посечённой осколками стойки. За ней лежал ещё один труп — сам пан Радзинский. Пуля угодила бедняге в голову, он умер на месте. «Не повезло», — подумал Коваленко и потянулся к телефону.
К счастью, аппарат не пострадал. Прапорщик отложил ненужный уже пистолет и набрал номер. Когда телефонная барышня откликнулась, произнёс три цифры добавочного номера.
— Слушаю, — коротко прозвучало в трубке.
— Двухэтажный дом на Зелёной и Двадцать Второго Января, — немеющими губами проговорил Коваленко. — Среди коттеджей, бывший сержантский, в восемь вечера уже уйдут… И рухнул под стойку.
Саблин сидел в кабинете Станкевича, когда того вызвали к телефону. Вчера они с Урядниковым и Сыроватко весь день бродили в районе Погулянки. Оделись в цивильное, хоть подпоручик и смеялся, мол, вас во что ни наряди, военная выправка всё равно так и прёт. Обошли сначала Погулянку, потом Торосевича и прилегающие проулки, часть Веглинской рощи, что обращена к пустырям между Погулянкой и Зелёной, сами пустыри и, наконец, Зелёную с улицей 22 Января в районах застроек.
Сейчас поручик всё это ещё раз прикидывал на карте-трёхвёрстке, восстанавливая в памяти увиденное, представляя возможные пути перемещения. Подпоручик не вернулся, а ворвался в кабинет.
— Звонил наш человек, — выпалил он взволнованно. — Встреча состоится. Коттеджи на углу Зелёной и 22 Января, среди них жёлтая двухэтажка, бывшая сержантская. Знаешь?
— Да, — быстро ответил Саблин. — Видел этот дом, помню.
— Туда к восьми подгонят машину. То ли собрались наши клиенты куда, то ли что перевезти нужно. Нам необходимо успеть раньше и взять их тёпленькими. У тебя, Иван Ильич, три часа на всё, от силы четыре. Успеешь?
— Высылай «летучку» к Дому инвалидов. У ребят твоя уоки-токи, я им сейчас же объявлю готовность. Через двадцать минут они будут здесь.
— Работаем.
Через сорок минут первый взвод, силами первого и второго отделений, оцеплял жёлтый многоквартирный дом на Зелёной. Третье отделение блокировало выход на пустырь, со стороны Веглинской рощи.
Такие здания поляки строили в предместьях Львова последние двадцать лет. Функциональный стиль, ни лепнины, ни эркеров, ничего лишнего. Обыкновенные балконы на втором этаже, сквозные подъезды. Крыша высокая, наверняка есть чердак. Перед домом небольшой двор с беседкой. Раньше в ней, наверное, паны польские сержанты курили по вечерам, обсуждая политические новости. Или собственных жён. К дальнему торцу дома прилепилось крошечное ветхое строеньице, скорее всего заброшенный сарай. На перекосившейся двери висел могучий замок.
«Сержантский» дом стоял у пересечения Зелёной и 22 Января, фасадом на Зелёную. Вторая улица — её для краткости все звали Январём — загибалась вокруг коттеджей и заканчивалась тупиком. Обе они походили более на степные дороги, чем на городские улицы. С задней стороны к зданию прижимались коттеджи, как называли здесь одноэтажные деревянные домики на двух владельцев.
Место встречи выбрано с умом, не мог не отметить поручик. В случае опасности можно уйти: по Зелёной — хоть вверх, хоть вниз, а можно рвануть по Январю. Между коттеджами легко просочиться к роще, а если повернуть севернее, окажешься на пустыре, через который легко попасть в районы застроек Торосевича и Погулянки. Все эти направления придётся контролировать. Однако около дороги, напротив жёлтого дома, стояла заколоченная будка сапожника. Отличный пункт для наблюдения и за домом, и за дорогами.
В четыре часа пополудни около будки тормознула запылённая полуторка. Стала так, чтобы будка прикрывала кузов от дома. Шофёр вылез из кабины и принялся озабоченно ковыряться в моторе. В то же время старший унтер Филонов ловко выбрался через люк в днище кузова и за считаные секунды справился с простеньким замком. Еще через минуту в будке обосновались бойцы его тройки, Потёмкин и Никаноров, притом Никаноров тащил ручной пулемёт «Сапсан» с запасом лент.
Гренадеры быстро оборудовали себе позиции, чтобы контролировать передвижения на перекрёстке и по дорогам. Приготовили оружие.
В это же время две тройки, ведомые Саблиным, и ещё две, руководимые Урядниковым, охватывали сержантский дом со стороны коттеджей. Домишки стояли притихшие, занавесив окна. Обитателей то ли не было дома, то ли сидели они тише воды ниже травы, чувствуя: вокруг творится нечто опасное. Но Саблин не верил, что у бандитов нет внешнего круга охранения.
Скоро между домов обнаружился пьяный мужик, сидевший у забора. Его без лишних слов скрутили и утащили в кусты. При мужике обнаружился парабеллум, и на поверку оказался он трезвёхоньким.
Следующим на подозрении оказался дворник, подметавший первые жёлтые листья во дворе дома.
Не столько мёл, сколько покуривал да поглядывал по сторонам. Однако его трогать пока не стали: махнёт особым образом своей метлой — и объекты тотчас начнут уходить. Рано. Неподалёку от дворника оставили унтера Мазепу из второго отделения, в случае чего тот должен был присмотреть за трудолюбивым метельщиком.
В беседке курили двое. Тут уже сомневаться не приходилось — приглядывают за обстановкой. Ладно, пусть пока сидят.
Отделения охватывали дом с обеих сторон, брали в клещи, но штурмовать разом двухподъездный дом глупо. Необходимо узнать квартиру, где сидят Тиртый с Захарченко. Возможно, в смежных хавирах, как здесь называли жильё, обосновались группы поддержки. Неизвестно, сколько соратников захватили с собой на встречу паханы.
Единственное, чего не боялся Саблин, так это применения всяческих диковинок, на которые были так горазды оуновцы. Из гранатомёта не пальнёшь, прямую видимость закрывают всё те же коттеджи, а со стороны дороги или пустыря стрелки сами окажутся как на ладони. Там их перестрелять недолго, дёрнуться не успеют. А о трёхметровом блюдце и речи нет, его сюда незаметно ну никак не протащишь.
Значит, остаётся старое доброе стрелковое оружие и ножи, а в этом гренадеры потягаются с кем угодно. Можно ещё побоксировать, неожиданно подумал поручик. Мысль немного развеселила.
Но вот вопрос — который из подъездов? — волновал его куда больше. Попытки выяснить фамилии жильцов дома ни к чему не привели, нашлись старые польские списки, бесполезные и неполные. После бегства сержантов дом заселили бездомные с Погулянки, о них никаких данных не имелось. А кров Тиртому предоставит любой.
Саблин думал: «Попытаться прощупать дом? Кого послать? Почтальона? Телефониста? Не то. Газеты и письма здесь разносит человек, которого наверняка все знаю в лицо. Телефон? — Он вообще не знал, есть ли в доме телефон. — Коммунальные службы? Не пойдёт… Коммивояжеры! Этакие коробейники на польский манер». Он видел их в центре города, разбитные молодые люди с небольшими котомками товара. Ходят, пристают к прохожим, подсаживаются за столики в кафе. Во всяком случае, привычное явление. В пригороде чаще встречаются продавцы водки. Хара обычно ворованная, потому дешёвая. Берут её хорошо.
— Урядников! — позвал Саблин схоронившегося невдалеке прапорщика.
— Туточки, ваш-бродь, — откликнулся верный помощник.
— У нас унтер Эдельман откуда родом?
— Та с Житомирщины, ваш-бродь. Бывает, пойдёт вечерком в увольнение, обязательно у местных что-нибудь выменяет. Колбаски там, сальца, ещё чего…
— А водка у тебя есть?
— А как же. В машине три бутылки казённой, выдали для поднятия боевого духа. Только нашим парням поднимать нечего, и так всё на уровне. Так что водка целёхонька.
Пиджак и штаны сняли с арестованного мужика, игравшего роль пьяницы.
Израиль Эдельман действительно родился и вырос в еврейском районе Житомира. С детства, сколько он себя помнил, все вокруг торговали. Поношенными вещами, примусами, мылом, папиросами, хромовыми сапогами — чем угодно, лишь бы вещь имела хоть какую-то продажную стоимость.
Только отец Изи трудился сапожником, за что жена, Мария, называла благоверного дураком косматым. Батя был человеком тихим, жены побаивался и большую часть времени проводил в мастерской, постукивая сапожным молоточком. Изя такой судьбы не хотел. Но и выбиться в удачливые коммерсанты, как мечтало большинство сверстников, он тоже не стремился. Изя стал военным. И не просто военным, а гренадером, славой и гордостью российской армии.
Но продавать младший унтер-офицер Эдельман умел на генетическом уровне. И сейчас, чуть вихляющейся походочкой, засунув за пояс бутылку хорошей русской водки с двуглавым орлом на этикетке, он смело пошёл к беседке, не обращая внимания на напрягшегося дворника.
Встретили его недружелюбно:
— Это що за затилипанны жид притарабанил?
Угрюмый небритый мужик в пиджаке недоверчиво прищурился на Изю. Оба они были небритыми, с хмурыми, неприветливыми рожами. И в пиджаках. И пиджаки слева оттопыривались, а Изя очень хорошо понимал почему. Но за оружие хвататься бандиты не спешили, не видели опасности в плюгавом еврее.
— А не угодно будет панове отпробовать отличной москальской хары, — произнёс унтер тем самым голосом, которым в далёком детстве умели говорить все его знакомые. Было что-то магическое в этих интонациях, доверительных и вкрадчивых, с привораживающей загадкой, будто не водку жид продаёт, а воду святую или ещё что похлеще.
Не поверить этому голосу было нельзя, и мужик смягчился:
— Хара точно москальска? Или местна самогонка? Ты гляди, сивуху сторгуешь, голову срежу.
— Как можно, вельможный пан, всё без обману! — воскликнул Изя. — Вот, не изволите? — и протянул бутылку боевику.
Тот придирчиво осмотрел этикетку.
— Та вы спробуйте, панове!
— Нам нельзя, — отозвался второй на чистом русском. — Слышь, Назар, командир такую водку любит. Надо Михасю показать, может, пригодится. У тебя много, пархатый?
— Три ящика, пан!
— Откуда? — подозрительно прищурился боевик.
— Брат с Киеву привёз. Коммерция…
— Сиди здесь. Назар, если что, глотку ему перережь, — без эмоций пробубнил дозорный и потопал к левому подъезду.
Лишь только он скрылся за дверью, Эдельман вытащил папироску.
— Дозвольте прикурить, вельможный пан, — и потянулся к боевику с папиросой в руке.
Боевик машинально протянул окурок, и в тот миг, когда папироса унтера коснулась уголька, под печень бандита вонзился нож. Удар отработанный годами. Боевик выдал то ли вздох, то ли всхлип и откинулся на спинку беседки.
Тотчас исчез и дворник, только что подметавший двор, а к нужному подъезду метнулись быстрые тени. Гренадеры бесшумно заскочили внутрь, блокировали оба выхода. Расчёт оправдался, дозорный сам не посмел мешать беседе паханов, вызвал кого-то из подручных. На втором этаже слышался неразборчивый бубнёж: один голос убеждал, второй сомневался. Наконец переговоры закончились. Один из бандитов зашаркал вниз, наверху хлопнула дверь.
Правая, показал Саблин притаившимся на первом этаже гренадерам.
В тот миг, когда оуновец спустился на первый этаж:, где освещение было заметно хуже, чем на лестничной площадке второго, и глаза его не успели привыкнуть к полумраку, из-за угла выступила тёмная фигура. Сильнейший удар в челюсть послал бандита в глубокий нокаут. Для верности его спеленали и оттащили к стене.
Второй этаж:. На правой двери, куда обращался бандит, намалёвана цифра «5». Левая, под номером «4», закрыта, за ней ни звука.
— Григорий, — одними губами позвал Саблин.
Унтер Георгадзе вытащил из-за пазухи трубку, какими пользуются врачи, и приложил к филёнке.
— Несколько голосов, — тихо сообщил он. — Спорят, обсуждают.
Ясно, кивнул Саблин и указал на противоположную дверь. Георгадзе перешёл, приложил трубку.
— Есть люди, сидят тихо, но один кашлянул. И шаги слышно.
Кто? Группа поддержки или простые обыватели.
Вожаков приказано брать живыми, с теми, кто схватится за оружие, можно не церемониться. Саблин прикинул свои возможности. Строгову и Иванченко показал наверх, дуйте, мол, на чердак. Две тройки заняли места под окнами с обеих сторон здания. На площадке сейчас шесть бойцов, считая и его самого. Двоим он указал на «четвёрку»: блокируйте. Урядников и ещё двое за спиной. Остальные у коттеджей, контролируют обстановку, готовые вмешаться в любой миг.
Саблин глубоко вздохнул и постучал в правую дверь.
 | Олег Быстров. Гренадер |
Электронная книга: Олег Быстров. Гренадер