Отрывок из книги:
Сергей Кротов с конца прошлой недели начал посматривать на меня с тихим масляным подвохом, а если обращался словом, то всегда быстрым и с обглоданным окончанием, словно в горле у него застрял комкастый войлок. Хотя и начала слов тоже, бывало, терял. И когда я подходила к нему за мелкой надобностью, что-то уточнить в рабочих поручениях — он часто вздрагивал, словно на него в темной подворотне упала собственная искаженная моргающим фонарем тень. И тогда открывал мне сосредоточенную мордочку недоверчивого щенка — мол, что же от меня хочет эта блузка с двумя незастегнутыми верхними и эта помада цвета корицы, что же... И вновь зарывался носом в разбросанные по экрану иероглифы фаервола.
Два дня я безмолвно, лишь удивленными поднятыми веками, спрашивала: почему он медлит, не решаясь следовать принятым еще накануне решениям. И дождалась. Б конце третьего дня (или это уже был четвертый?) он с хитрым лицом зарылся в стопку ненужных бумаг, пытаясь управлять временем и подстроить его так, чтобы выйти из офиса вслед за мной. И чтобы никто не заподозрил его.
А я шла и затылком чувствовала: он тепленький и попался. А оглянувшись, будто что-то оставила на столе, — увидела его, на негнущихся ногах и с поджатыми вельветовыми губами.
И в тот момент, когда мы вышли — он неловко открыл мне дверь, и я первой протиснулась в проем, — зазвенели колокола в церкви через дорогу, негромкие и балалаечные. И он сказал просто и буднично: надо бы куда-то зайти поесть.
На улице плыло марево вечера — и из всех подъездов зданий по соседству высыпались люди, словно зерно из элеватора. Выбор был невеликий: дорогущее пентхаусное кафе «Библиотека», студенческое «Молоко» и заурядный «Макдоналдс». Кротов не спрашивал у меня совета, а направился прямо в макдак. Все говорило о том, что здесь он бывал не раз.
Перед нами заказывал еду заикающийся человек, и слово «макчикен» так прочно застряло в его рту, что потребовалась добрая минута, прежде чем оно явилось на свет. Нетерпеливая приемщица не преминула съязвить. Кротов попытался дать отпор хамке, но та совсем завелась. Очередь заклекотала, и симпатии людей были совсем не на его стороне.
Когда мы все же сели за столик, Кротов сказал:
«А ведь они находятся в состоянии невроза, даже не осознавая этого. Агрессия достигла высочайшего градуса, как в забытом на плите чайнике, — и выплеск ее ожидаем. Кажется, над страной сегодня бушуют непрекращающиеся магнитные бури, и солнечная активность совершенно зашкаливающая — оттого и психика неустойчива, и люди бросаются друг на друга в местах малейшего соприкосновения. От бессилия доказать оппоненту свою правоту появляется бешенство — оно как рентген пронизывает все пространство. Что с этим делать, не понимаю».
Он производил впечатление человека искреннего, не исключено — находящегося в плену у своей искренности. Кажется, такой не станет беречь патроны, когда надо целиком отдать себя победе. Закончив с макчикеном, он сказал:
«Психика устроена так, что человеку обидно мучиться вхолостую. Гораздо благостнее находить в страданиях смысл: пострадаешь, но не зазря, — в Раю пребудешь. Сейчас по всем телеканалам дали установку — страдаем, потому что самые великие. Страдать по этому поводу куда приятней, чем стенать, что флейтист-крысолов завел нас черт знает куда».
Кротов довел меня до моей машины. Своей он пока не обзавелся. И когда я предложила его подвезти, усмехнулся — не в первый же вечер. Однако присел ко мне, когда я вспомнила, что у меня остался чай в термосе и к нему конфетки.
Смех у него легкий. Не издевательский, не пошлый. Он смеется не потому, что ему хочется показать себя весельчаком и позитивчиком. Просто ему весело, и он умеет заражать своим настроением.
О своем брате Кротов не распространялся: не то что замалчивает тему, но рассказывать не спешит. Когда я с удивлением посмотрела на лишний макчикен и еще одну порцию картошки — сказал, что это для него. Пакет он чуть не позабыл у меня в машине — и пришлось сигналить ему, чтобы он вернулся из темноты и забрал его.
Ужин в «Макдоналдсе» длился не больше часа. Каждый сам оплачивал свою порцию.
* * *
Брата Кротов нашел там же, где оставил, — на белом озере разобранной кровати, с плавающими по нему листами контурных карт и обгрызенными цветными карандашами. Иван отвел взгляд от телевизора, вещающего о том, что обе стороны в боях понесли ощутимые потери в людях и технике, но боевой дух подразделений ополченцев по-прежнему стабильно высок, — и стал изучать Кротова, особенно пристально отслеживая амплитуду маятника руки с бумажным пакетом.
Поселили братьев в общежитии Школы милиции, так с советских времен называли местную Академию МВД. Впрочем, вернее было сказать, поселили старшего лейтенанта Сергея Кротова, потому что его старший брат Иван родился с некоторым повреждением ума и проживал при нем иждивенцем. Они теперь вдвоем остались из всей семьи: Иван тридцати одного года — с морщинами огромных неразгребаных дел, и Сергей двадцати девяти лет — с души сиреневой цветью. Газовой плиты в жилище братьев не было. Для того чтобы согреть чайник или разогреть ужин, приходилось совершать прогулку на общую кухню, расположенную в конце крыла. Сергею не хотелось шлепать на кухню, потому что вечерами она превращалась в клуб веселых и находчивых. Обитатели всего крыла забивались в эти двадцать квадратов, беспрестанно куря и матерясь на несчастную жизнь.
— Ваня, руки помой и иди ужинать, — коротко бросил Кротов.
Брат вылез из озера и побрел в ванную.
Кротов разлил чай и громко прихлебывал, хрустя какой-то печенюшной мелочыо и наблюдая за уписывающим макчикен старшим. Попробовал спереть из его красного пакетика одного желтого картофельного червяка, но Иван быстрым движением прищемил запястье — мое, не трожь. Сергей рассмеялся. Тот отпустил запястье и улыбнулся зубами, забитыми крошками.
— Может, смелости набраться и за проделанное отчитаться? — спросил Иван. Была у него привычка все зарифмовывать.
— Давай, — отозвался Кротов. Хотя уже подыскивал причины, как бы увернуться от ежевечерней рутины. Где-то с год или чуть больше у Ивана появилась мания — копаться в географических картах и среди линий рек, автомобильных и железных дорог отыскивать профили героев щедрой российской истории. Сколько денег Кротов потратил на различные географические атласы — да на них можно было купить брату новые джинсы, новую куртку на зиму, но тому только карты подавай. Комната — несмотря на то что они въехали в нее педелю назад — была основательно захламлена картами различного формата. На многих из них были начертаны множественные линии. Было заметно, что автор много раз ошибался, стирал линии ластиком, рисовал новые лучи и векторы, но и те не раз поправлял. В некоторых местах ластик стер бумагу до дыр. Но если бы взгляд читателя упал на карту Красноярского края, то он бы увидел, что Иван нашел на ней профиль революционного Ильича, у которого затылок проходил по Енисею, подбородок лежал на Ачинске, а нос упирался в поселок Проточный, что расположен в Бирилюсском районе края. А если бы читателю на глаза попалась исчерканная Иваном карта Свердловской области, то там он бы обнаружил профиль древнего русского витязя в боевом шлеме.
Каких только исторических персонажей не находил Иван на географических картах — и Гоголя, и Толстого, который из Ясной Поляны, и Карла Маркса, и Диккенса, и даже Гагарина в гермошлеме.
— За проделанное отчитаться? Отчитаться, не сомневаться. На братца забраться, до сути докопаться. Добреньким да умненьким, вынырнуть умником. Умницей...
Рифмовать фразочки было старой страстью Ивана. Кротов уже не помнил, когда это началось. Возможно, когда у них в квартире провели кабельное телевидение, в котором обнаружился музыкальный рэп-канал, его Ваня смотрел запоем. И случалось, подпевал рэперам со странными именами Каста, Баста, Раста и Паста.
— Сейчас я схожу за картой, весь день провел я за партой. — Иван мягко слез с табуретки и побежал к кровати, неловко кидая руки в разные стороны. Оглянулся на полпути: — Ты только никуда не уходи, руки держи на груди. Пепел и алмаз, я вернусь тотчас...
«Да куда ж я уйду», — подумал Кротов. Он бы лу чше сейчас посмотрел какое-нибудь кинцо или сериальчик. Порой на него от нескончаемого общения с братом накатывали панические атаки — от беспомощности, от усталости. Но ужин с Мелиссой в «Макдоналдсе» придал ему сил. Что-то в этой девчонке есть...
Иван разложил на столе сложенный вдвое лист, где розовым цветом была отмечена центральная часть России, и внутри розового ломаной карандашной линией был начертан усато-носатый профиль Иосифа Виссарионовича. Ошибиться было нельзя — это был Сталин.
— Видал? Я и сам не ожидал!
Кротов кивнул. Он поднял глаза на брата, затем опустил взгляд на карту.
— Но ведь ты уже Сталина находил... Где же... Кажется, на Камчатке. Или где-то на...
Иван зашелся нервным кашлем. И указательным стучал по центру розового участка на карте.
— Но это... — на лбу его собрались волны морщин, — но это...
Он повел головой, словно цапля, и два раза сглотнул. И, замотав головой, почти закричал:
— Но это же Золотое кольцо!
— Золотое?
— Золотое. Не в мешочек и не крутое. Золотое-золотое, счастье наше худое. Святое золотое, катится в избу наливное...
Только теперь Кротов понял, что профиль Сталина точнехонько вписался в Золотое кольцо России — придуманный еще в шестидесятые туристический маршрут, что проходил по шести центральным областям.
Когда братьям было семь и девять лет, отец купил каюту на теплоходе, чтобы провезти семью по древним городам Золотого кольца и дать подышать теплым речным воздухом жене — в последний раз подышать, тогда уже было ясно, что рак ее в живых не оставит. И, несмотря на то что это был поздний сентябрь, как помнил Кротов, небеса не решились портить красоту момента, и в течение всего вояжа стояла роскошная бархатная погода, солице-солнце-солице! На всех остановках они закупались спелой антоновкой у загорелых морщинистых бабулек — и потом похрустывали, опираясь на перила третьей палубы. В Угличском кремле Ваня случайным образом отстал от экскурсионной группы и потерялся. На поиски его ушли часы — и догоняла семья пароход на частнике. И пришлось отвадить хозяину «Жигулей» хорошую сумму.
Разнервничавшийся отец тогда с досады влепил сыну оплеуху, но не Ване, а Сергею. Больного сына он трогать не смел. Но было понятно, кому предназначалась оплеуха. А отстал Ваня, потому что загляделся на пони, раньше он таких «маленьких коников» не видал. И перед сном требовал показать ему маленького коника. Пришлось накупить книжек с такими картинками.
— Да, хорошо... Золотое кольцо, — сказал Кротов. — А кому-то пора спать.
— Сталин в Золотом кольце, с усищами на лице, — отозвался Иван. — Как теперь спать? Надо урожай собирать.
— И Сталин будет спать, и Ваня будет спать. И вся наша королевская рать.
Кротов стал расстилать свою постель. Сзади брат дернул за майку.
— И Стадии будет?
— Что Сталин будет?
— И Сталин будет... будет спать, заберется на кровать? — спросил брат.
Кротов просиял печальной улыбкой, последней в этот день.
* * *
Когда Ваня с Сергеем уснули, в комнате ожили кастрюли, сковородки и тарелки.
За день они просмотрели двадцать три новостных включения из театра военных действий на юго-востоке Украины, получили добрую дозу государственной пропаганды — вот и им тоже захотелось повоевать.
Сковорода встала на ручку, словно мортира — и принялась пулять вилками-ложками в сторону предполагаемого противника. Тот из всех кастрюльных стволов отвечал прицельным огнем. Пехоте приходилось пригибаться в поспешно вырытых окопах. Атаки вилок и ножей с целью продвинуться вперед особого успеха не имели — противник достаточно прочно держал позиции. Впрочем, некоторые попытки оттеснить врага и сковать часть его сил увенчались успехом. И снайпер-половпик, лежа на верхней полке этажерки, продолжал прощупывать сковородочную оборону — каждым выстрелом разя зазевавшуюся живую силу. В связи с угрозой окружения нарастала паника. И даже убаюкивающие заверения представителей командования не могли успокоить хрупкий контингент чашек и блюдечек. Перед рассветом обе стороны плотно завязли в тактических боестолкновениях — пока не заснули с шатким миром.
* * *
Золотому выпускнику столичного эмвэдэшиого универа найти работу легче, чем моргнуть. Но Кротов напропалую отказывался от лакомых кусочков, чтобы в итоге ввергнуться в самый ад. Отец-подполковник, не мент, правда, а десантник, к тому времени соломенный вдовец и второй год присматривающийся к бывшей жене товарища по службе, пробивал сына в места, за которые другие лейтенанты продали бы душу мелкому бесу, но Сергей выбрал работу сам — он еще на младших курсах решил работать по наркотрафику. Больное место — лепший друг из квартиры напротив, с которым вместе бегали на хоккей и таскали в рукавах ореховые шоколадки из маркета, сгинул на пятнадцатом году, вот Кротов и дал себе слово отомстить. Скажете, детская наивная романтика — и будете правы, но таков уж был свежеиспеченный лейтенант.
Ему повезло, он попал в подразделение, где людей подбирали штучно, как бревна для деревенского колодца, чтобы из-за одной второстепенной гнили не напиться потом горькой отравы. Все старшие опера были ребята лютые — не сыпались трухой в перестрелках и надеялись в беде больше на себя и на друга, чем на зашитую в брюках иконку.
Сергея они проверили в первые два дня — остались проверкой довольны и потом уже не оглядывались, если он прикрывал. И года не прошло, как Кротов с новыми друзьями сорвали крупный куш — распотрошили одну цыганскую хату, взяв сто восемьдесят кило маковой соломки. Но когда дело в суде развалилось — для Сергея это был первый звоночек. «Ну как же так? — приставал он к операм. — Накрыли же чисто, каждого дилера аккуратно задокументировали...» А те только смолили табак и посмеивались в поседевшие усы.
Была у них в ходу такая поговорка: хороший человек никогда не сможет остановить войну. Кротов не догонял: почему хороший не может? Тогда он еще совсем котенок был и подвигов больших пацанов не умел уложить в своей лейтенантской голове.
Он и психологии преступника не понимал. «Убивал?» — «Нет, не убивал». — и все. Но как раскрутить гада? Старшие опера терпеливо натаскивали, и выходило, что главная стратегия мента вовсе не стойкость, а наоборот, гибкость, порой даже способность мимикрировать, подлаживаться под обстоятельства. Не искать подпорки в убеждениях, в немилосердной силе, но слушать, что подсказывает инстинкт. Лишь инстинкту, интуиции под силу разобраться в ситуации и отличить своего от преступника. И еще он понял, что напряжение не всегда измеряется в вольтах, а часто, даже слишком часто — в правде и силе духа.
Если что и доставало Кротова, так это спускаемая сверху разнарядка — «палка» в день. Одно уголовное дело в день — вынь да положь. Не было времени досконально разработать операцию, и потому раз за разом довольствовались мелочевкой. Собирались с операми, раскидывали карту Подмосковья, на которой были размечены места, где изо дня в день шла торговля. Прикидывали, что у кого есть в разработке. От разведки поступал сигнал: привезли товар, с утра будут барыжить. Тщательно экипировались и выезжали на место. Пока снимали мелкого барыгу, пока пропускали меченые деньги, пока вламывались с обыском, пока искали по тайникам меченые купюры, уходила уйма времени. А за одну операцию бывало до семидесяти задержаний. Только до пяти утра всех протоколировали, фотографировали для картотеки. Запугивали, разумеется, но задержанный народец был тертый и ушлый, не раз попадались. Чтобы дело грамотно ушло в суд, приходилось изрядно убиваться.
А когда срабатывали без ошибок и дело наклевывалось верное — в отдел приходили ластиться ходоки с взятками. Кротов помнил свою первую встречу с цыганским адвокатом: открывался кейс, в котором зеленью цвело море счастья. Кротов тогда налился краснокожим гневом и долго матерно орал. Дело было зимой на улице — и шелковый пар от его сердитого дыхания рисовал загундолистые узоры.
Цыгане быстро смекнули, что до взяток подразделение совершенно непробиваемое, и потекли наверх — к прокурорским, а если пробуксовывало и там, тогда к судейским. Где-то да разруливалось.
Порой мотивация продолжать сражение висела на тоненьком волоске. Можно было рассуждать так: рухнуло дело, и черт с ним. А можно было пойти извилистым путем, и тогда тебя в сорок пять «уходили» на пенсию — так и случилось с самым борзым в подразделении майором. Он был честный от природы, практически феномен, таких, казалось, уже не рожают, а он вдруг голову из засады — опа! — и ваших нет! Да, таких сегодня уже не рожают. Не смогли мужика сломать, но «ушли». Где-то с месяц он пытался работать с операми на общественных началах, а те скидывались ему на небольшое пособие, но долго ли такая канитель протянется — вот и оборвалась. Кротов его через год встретил на каком-то городском празднике — тот сильно сдал, поседел, посерел. Эх, майор...
Кротов спрашивал себя: хотел бы он для себя такой судьбы... И слушал инстинкты. Те подавали разные сигналы. И он, бывало, ощущал себя лабораторным кроликом, все существование которого запрограммировано на то, чтобы поучаствовать в одном медицинском опыте и умереть никому не известным героем.
И тут грянул Майдан, а следом заалела война в Украине. И все вокруг изменилось. Проснулась машина смерти. Люди наперебой бросились делать несчастными других, не замечая, что это делает их самих несчастными вдвойне. Кротов с удивлением наблюдал, как страна проваливалась в депрессию. Или это были уже первые признаки маразма...
Друзья, ближние друзья с налитыми кровью глазами доказывали ему необходимость маленькой и победоносной, которая оказывалась, разумеется, бесконечной и смертоносной. На глазах рушились подобно доминошным заборам нравственные основы, сжигалась до атомных ядер порядочность, честь. И катастрофа никак не обнаруживала финальный пойнт — руины множились, жертвы росли.
