Обычно инспектор лондонской полиции Томас Питт не занимался пожарами, тем более за пределами своего участка. Но только не в случае поджога. А именно поджог произошел в Хайгейте, весьма благополучном пригороде столицы. Картина преступления была ясна – дом доктора Шоу загорелся сразу в четырех местах. Сам доктор в это время находился у очередного пациента и не пострадал, а вот его жена Клеменси погибла. Высокое начальство поручило это дело Питту. Как обычно, не смогла остаться в стороне и его жена Шарлотта…
Отрывок из книги:
Куинтон Паскоу уже встал и был одет. Он сидел в гостиной перед ревущим в камине пламенем, но по-прежнему имел вид промерзшего до костей человека, по-видимому, от усталости. Под глазами у него виднелись темные круги, руки были судорожно стиснуты на коленях. Сейчас он казался старше, чем Питт решил при их первой встрече, и, несмотря на плотное телосложение, менее крепким и здоровым.
– Заходите, инспектор, констебль, – сказал он, не вставая с места. – Извините, я не смог поговорить с вами вчера, но я и на самом деле ничего не могу вам сообщить. Я принял на ночь настойку опия – меня очень расстроили все эти последние события, и мне хотелось хорошенько выспаться и отдохнуть. – Он с надеждой взглянул на Питта, выискивая признаки того, что тот правильно его понял. – Такая череда несчастий! – добавил он, качая головой. – И я, кажется, все время в горе и печали. Напоминает конец историй о короле Артуре. Все рыцари, один за другим, отправляются на поиски Святого Грааля, и никто не возвращается назад. И вся былая честь и слава, все их товарищество разваливается и уходит. Былые связи, былая верность и преданность – все пропало. Мне даже кажется, что вместе с рыцарством умерло само понятие о чести и благородстве, о мужестве ради самого мужества; умерли все идеалы, истинные добродетели, готовность сражаться и умирать за то, чтобы их сохранить; умерли все, кто единственной достойной наградой для себя считал честь и привилегию идти в бой.
Мёрдо стоял совершенно растерянный, в полном замешательстве.
Питт пытался припомнить сюжеты из «Смерти короля Артура» Томаса Мэлори и «Королевских идиллий» Альфреда Теннисона и в итоге решил, что, кажется, что-то понял из речей Паскоу.
– Вы были так расстроены смертью миссис Шоу? – спросил он. – Или вас еще что-то беспокоит? Вы говорили о зле – в общем значении этого слова…
– Все это просто ужасно. – Лицо Паскоу, казалось, утратило нормальный цвет, как будто последние события ввергли его в полное замешательство, поставили в тупик. – Да, есть и другие вещи… – Он чуть покачал головой и нахмурился. – Я знаю, что все время твержу о Джоне Далгетти, но его пренебрежительное отношение к истинным ценностям и добродетелям, его стремление все это разломать и уничтожить, чтобы построить новое… – Он поднял глаза на Питта. – Я вовсе не осуждаю все эти новые идеи, вовсе нет. Но многое из того, что он пропагандирует, носит деструктивный характер.
Томас ничего ему не ответил, понимая, что должного ответа все равно не найдет, и решил просто послушать дальше.
Паскоу прищурился.
– Он ставит под сомнение фундаментальные ценности, которые мы создавали столетиями, он усомнился даже в самой сути отношений между человеком и Богом; он заставляет молодых думать, что они неуязвимы перед лицом зла или к воздействию фальшивых идей, перед угрозой разложения и гибели под влиянием цинизма и безответственности. И одновременно лишает их той брони, той защиты, которую дает вера. Он и ему подобные желают все разрушить и все изменить, не задумываясь о последствиях. Они полагают, что могут приобрести все, но без всяких трудов. – Паскоу прикусил губу и скривился. – Что же нам делать, мистер Питт? Я ночью лежал без сна, все думал об этом. И ничего не придумал. И теперь уже ни в чем не уверен; сейчас я понимаю меньше, чем когда впервые об этом задумался.
Он встал и прошел к окну, потом повернулся и возвратился на прежнее место.
– Я не раз был у него, убеждал, умолял придержать кое-какие публикации, которые он распространяет, просил не расхваливать, не рекламировать некоторые свои произведения, особенно эту политическую философию фабианского социализма. Бесполезно. – Он взмахнул руками. – Все, что он говорит, это то, что право иметь информацию священно и все люди должны иметь право ее получать и сами судить о том, во что им верить. И, аналогичным образом, всякий человек должен иметь свободу и право высказывать любые идеи, какие ему нравятся, истинные они или фальшивые, добро они несут или зло, созидательные они или разрушительные. И ничто из того, что я ему говорю, не может его разубедить. И, конечно же, Шоу его одобряет и поддерживает собственным пониманием того, что достойно юмора и насмешки, хотя все эти его насмешки лишь обижают и оскорбляют других.
Мёрдо не привык к подобным страстным высказываниям насчет идей и их одобрения или неодобрения. И лишь неуклюже переступал с ноги на ногу.
– Дело в том, – настойчиво продолжал Паскоу, – что люди не всегда понимают, когда он шутит, а когда нет. Возьмите, к примеру, случай с несчастным Линдси. Я по-настоящему опечален его смертью – лично я к нему неплохо относился, вы понимаете, – но я всегда считал, что он глубоко заблуждался и был не прав, когда написал ту монографию. Есть ведь глупые люди, вы сами знаете, – тут он внимательно вгляделся в лицо Питта, ища подтверждения, – которые верят в этот вздор относительно нового политического устройства, обещающего справедливость через отъем частной собственности и выплаты всем и каждому одинаковых сумм вне зависимости от того, насколько человек умен или прилежен. Не думаю, что вы читали работы этого жалкого ирландца – Джорджа Бернарда Шоу, верно? Он такие вещи пишет, которые лишь ведут к разногласиям и сеют рознь; он как будто старается вызвать раздоры и заставить людей чувствовать себя несправедливо обиженными и обделенными. Он пишет о голодных, которым нечем пообедать, и, с другой стороны, о тех, у кого на обед подают великое множество блюд, а у них и аппетита никакого нет. И, конечно же, он выступает за свободу слова. – Паскоу резко рассмеялся. – Да и должен за нее выступать, не так ли? Он же желает иметь возможность высказывать все, что ему нравится. А Линдси его публиковал.
Он вдруг остановился.
– Извините меня. Я не знаю ничего такого, чем мог бы вам помочь, и мне не хотелось бы дурно говорить о людях, особенно о мертвых, когда на кон поставлено так много. Я крепко спал, пока меня не разбудили колокола пожарных, а дом бедного Линдси к тому времени уже вовсю пылал, как праздничный костер.
Питт и Мёрдо вышли от него, оба погруженные в собственные мысли, выбрались на улицу, сошли с крыльца и попали под порывы ледяного ветра. В течение всего бесполезного визита к Клитриджам они не обменялись ни словом. Лакей Линдси тоже ничем не мог им помочь – он не знал, где и как начался пожар; сообщил только, что проснулся от запаха дыма, проникшего в его комнату в задней части дома, а к этому времени главная часть дома уже вовсю горела, так что все его попытки спасти хозяина были тщетны. Он открыл дверь в комнаты Линдси, но был встречен стеной пламени. И теперь, когда он, сгорбившись, сидел в кресле Клитриджа, на его лице была написана невыразимая словами преданность покойному. Кожа у него вся покраснела и была покрыта волдырями, руки перевязаны бинтами и полотном и пока что были для него совершенно бесполезны.
– Доктор Шоу был у нас нынче рано утром, смазал ему все ожоги мазью и перевязал, – сообщила Лелли, сияя глазами от восхищения профессиональными действиями врача. – Уж не знаю, откуда у него берутся силы после этой новой трагедии. Он так любил и уважал Эймоса Линдси, не говоря уж об ужасе этого происшествия… Мне кажется, он самый сильный человек из всех, кого я знаю.
На лице самого Клитриджа было унылое выражение человека, потерпевшего полное поражение. Когда он заговорил, Питт понял, что за этим стоит целый мир разочарований и рухнувших надежд, мелких бед от неспособности должным образом выполнять свою миссию, страх перед грубыми проявлениями чувств других людей – то есть все то, что составляет долю викария. Гектор был не из тех, кто легко поддается страсти; скорее, он принадлежал к той категории людей, кто закипает очень медленно и медленно же горит, переживая внутреннее смятение и наплыв подавленных чувств, задавленный слишком мощным потоком мыслей и слишком большой неуверенностью в себе. В настоящий момент Питт чувствовал огромную жалость к этому человеку; а потом, повернувшись и увидев исполненное пыла и страсти лицо Лелли, пожалел и ее. Шоу явно притягивал ее к себе; несмотря на все ее усилия, она старалась объяснить это с помощью приемлемых выражений, говоря о своем восхищении его добродетелями и достоинствами, но сама прекрасно понимала, что это ее чувство гораздо глубже и вообще совершенно другого рода.
Полицейские вышли от Клитриджей, не выяснив ничего нового – разве что адрес Олифанта, где узнали, что Шоу нет дома: он опять уехал на вызов.
В пабе «Красный лев» они съели по горячему бифштексу и пудингу из почек с толстой жирной корочкой, нежной, как пена, и со свежими овощами, а потом закусили огромными ломтями фруктового пирога и выпили по стакану сидра. После чего Питт поднялся на ноги – к неудовольствию и огорчению Мёрдо.
– Теперь к двум мисс Уорлингэм, – объявил Питт. – Кстати, вам известно, кто первым поднял тревогу по поводу пожара? Как мне представляется, ни один из тех, кого мы опрашивали, не видел пламени до того момента, когда на место уже прибыли пожарные. За исключением лакея Линдси – но тот был слишком занят, пытаясь вытащить хозяина из огня.
– Да, сэр, это был один мужчина из Холли-Виллидж, он возвращался домой из Холлоуэя. – Мёрдо чуть покраснел, стараясь подобрать нужное слово. – Свидание у него было. Он заметил зарево и, помня о недавнем пожаре, сразу понял, что это такое. И вызвал пожарных. – Констебль неохотно последовал за Питтом на улицу, на ледяной ветер. – Сэр, что вы ожидаете выяснить у сестер Уорлингэм?
– Сам не знаю. Что-нибудь еще о Шоу и Клеменси, возможно. Или о смерти Теофилиуса.
– Вы думаете, Теофилиус был убит? – Голос Мёрдо дрогнул, и он споткнулся, когда эта мысль пришла ему в голову. – Думаете, Шоу убил его, чтобы его жена поскорее получила наследство? А потом и жену убил? Но это ж ужасно! Сэр, но тогда зачем было убивать Линдси? С этого-то он что поимел? Да не стал бы он этого делать – это ж бессмысленно! – От этой сумасшедшей мысли Мёрдо даже вздрогнул и чуть не свалился с дорожки.
– В этом я сильно сомневаюсь, – ответил Томас, идя теперь более широким шагом в надежде согреться и потуже затянув шарф вокруг шеи. Было достаточно холодно, вполне мог пойти снег. – Но он несколько дней оставался у Линдси. А тот был отнюдь не дурак. Если Шоу сделал какую-то ошибку, чем-то себя выдал – словом, умолчанием, – Линдси наверняка это заметил бы и понял, что это означает. Он мог ничего не сказать по этому поводу, но Шоу, зная за собой этот грешок, мог опасаться чего угодно, даже самой малости, и тут же стал действовать, чтобы защититься.
Мёрдо сгорбился, его лицо застыло при гнусности такого предположения, заставившего его задуматься. Он выглядел замерзшим и несчастным, несмотря на обожженное лицо.
– Вы так считаете, сэр?
– Не знаю. Но это возможно, так что не следует эту версию игнорировать.
– Это ужасно жестоко!
– Гибель людей в огне тоже очень жестокая штука. – Томас сжал зубы, отворачиваясь от ветра, секущего кожу и забирающегося во все недостаточно прикрытые щели – под шарф на шее, в рукава, в брючины. – Мы ведь охотимся не на скромного и брезгливого мужчину. Или женщину.
Мёрдо отвернулся, не желая встречаться с инспектором глазами и даже пытаться понять его мысли, когда тот упомянул женщину в связи с этими преступлениями.
– Должны быть и другие мотивы, – упрямо заметил он. – Шоу ведь врач. Он может иметь дело с самыми разными болезнями, со смертями, которые кому-то требуется скрыть. Или, по крайней мере, скрыть причины, от которых эти смерти произошли. Что, если кто-то убил Теофилиуса Уорлингэма?
– Кто именно?
– Миссис Шоу, например. Она же ему наследовала.
– А потом сама себя сожгла? И Линдси тоже? – саркастически усмехнулся Томас.
Мёрдо с трудом подавил желание ответить резко и зло. Питт все же был старшим по рангу, и он не решился на открытую грубость, но скопившееся в его душе неудовольствие требовало выхода. Всякий раз, когда инспектор заговаривал о мотивах этих преступлений, ему вспоминалось лицо Флоры, вспыхнувшее от гнева, прелестное, полное страстного желания защитить Шоу.
Голос Питта ворвался в его мысли.
– Но вы правы: там имеется огромное количество мотивов, которые мы даже еще не начали выявлять и исследовать. Одному Господу известны все эти трагические и гнусные тайны. Надо как-то заставить Шоу все это нам рассказать.
Они уже почти добрались до дома Уорлингэмов, так что больше ничего друг другу не сказали, пока не оказались в утренней гостиной возле камина. Анжелина сидела в большом кресле, строго выпрямившись, а Селеста стояла позади нее.
– Я уверена, что мы ничего не можем вам сообщить, мистер Питт, – спокойно заявила Селеста.
Сейчас она выглядела старше, чем в прошлый раз, когда они ее видели; вокруг глаз и рта залегли явственные морщинки от усталости и напряжения, а волосы были стянуты назад более сильно и как-то совершенно некрасиво. Но от этого ее внутренняя сила и уверенность в себе были еще более заметны. Анжелина же, напротив, выглядела бледной и опухшей, и более мягкий овал ее нижней челюсти, сейчас чуть опущенной, выдавал ее нерешительность. Глаза выглядели заплаканными и покрасневшими, да и вся она смотрелась такой нервной и робкой, что, казалось, вот-вот заплачет снова.
– Мы спали, – добавила Анжелина. – Это просто ужасно! Что тут происходит?! Кто все это делает?!
– Возможно, если мы выясним, почему это произошло, то узнаем также, кто это сделал. – Питт направил разговор в нужное ему русло.
– Почему? – Анжелина заморгала. – Но мы же не знаем!
– А можете и знать, мисс Уорлингэм, сами того не сознавая. Это дело связано с деньгами, с правами наследования…
– С нашими деньгами? – невольно спросила Селеста.
– С деньгами вашего брата Теофилиуса, если точнее, – поправил ее Питт. – Но – да, с деньгами Уорлингэмов. Я понимаю, это вмешательство в ваши семейные дела, но нам необходимо это выяснить. Вы можете, мисс Уорлингэм, сообщить нам все, что помните о смерти вашего брата? – Он перевел взгляд с одной сестры на другую, желая удостовериться, что они поняли, что он обращается к ним обеим.
– Это произошло очень неожиданно. – У Селесты напряглось и погрубело лицо, рот сжался в тонкую линию и приобрел суровое и осуждающее выражение. – Боюсь, я согласна с Анжелиной: Стивен не слишком внимательно к нему отнесся, не так, как нам хотелось бы. Теофилиус до этого был совершенно здоров и прекрасно себя чувствовал.
– Если бы вы были с ним знакомы, – добавила Анжелина, – вы были бы точно так же шокированы, как мы. Он был такой… – Она попыталась отыскать в памяти достойное определение того, каким он был. – Он был такой активный и энергичный. – Женщина жалко улыбнулась. – Такой живой, жизнерадостный. Всегда знал, что нужно делать. Очень решительный, понимаете, лидер от природы, как папа. Он верил в то, что дух всегда должен быть здоров, а для тела требуется свежий воздух и физические упражнения – для мужчин, конечно, не для леди. Теофилиус всегда знал правильный ответ на любые вопросы, точно знал, во что человек должен верить. Конечно, он был не ровня папе, однако тем не менее я ни разу не видела, чтобы он ошибался по поводу действительно важных вещей. – Она всхлипнула и потянулась за совершенно не соответствующим ее потребностям платочком, вернее, крохотным клочком ткани. – Мы всегда сомневались в том, что его смерть произошла от естественных причин, я и сейчас могу это повторить. Неестественная это была смерть, совершенно не соотносимая с Теофилиусом.
– Что было признано ее причиной, мисс Уорлингэм?
– Стивен сказал, что это был апоплексический удар, – холодно сказала Селеста. – Но, конечно, это только его утверждение.
– Кто нашел тело? – продолжал нажимать Питт, хотя уже знал это.
– Клеменси. – Селеста вдруг широко раскрыла глаза. – Неужели вы думаете, что это Стивен его убил, а когда понял, что Клеменси про это узнала, то убил и ее? А потом и бедного мистера Линдси… Боже мой! – Она конвульсивно содрогнулась. – Как это ужасно, какое это чудовищное преступление! Всё, ноги его больше не будет в нашем доме! Никогда!
– Конечно, никогда, дорогая. – Анжелина шумно всхлипнула. – Мистер Питт арестует его, и его посадят в тюрьму.
– Повесят, – мрачно поправила ее Селеста.
– Ох, боже мой! – Анжелина пришла в ужас. – Как ужасно! Слава богу, папа не дожил до этого! Чтобы кого-то из нашей семьи повесили… – Она начала плакать, плечи ее опустились, тело скрючилось; она была напугана и совершенно несчастна.
– Стивен Шоу не из нашей семьи! – резко провозгласила Селеста. – Он не Уорлингэм и никогда им не был! Это несчастная судьба Клеменси, что она вышла за него и стала миссис Шоу. А он не из нашей семьи!
– Все равно, это просто ужасно… Никогда с нами не происходило таких постыдных событий, даже близко ничего подобного не было! – протестующе воскликнула Анжелина. – Имя Уорлингэмов всегда было синонимом чести и достоинства самого высшего порядка! Ты только представь себе, что чувствовал бы бедный папа, если бы хоть малейшая тень бесчестья пала на его имя! Он никогда за всю свою жизнь не совершал ничего такого, что могло бы заслужить такое название. А теперь его сын убит – а его внучка тоже, и ее муж будет повешен! Он бы умер от стыда!
Питт дал ей высказаться, потому что ему было любопытно, как легко и полностью обе они приняли мысль, что Шоу преступник. А теперь ему предстояло довести до их сведения, что это только одна из возможностей.
– Пока что нет никакой необходимости так расстраиваться, мисс Уорлингэм. Смерть вашего брата вполне могла произойти в результате апоплексии, именно так, как заявил доктор Шоу, и мы пока еще вовсе не уверены, что он в чем-то виновен. Кроме того, это может не иметь никакого отношения к деньгам. Вполне может оказаться, что все дело в каком-то случае из его врачебной практики, который, как он понял, был связан с преступлением или же с некоей болезнью, которую страдавший ею хотел скрыть, и поэтому пошел на убийство.
Анжелина резко подняла голову и посмотрела на него.
– Вы хотите сказать, это было чье-то безумие? Сумасшествие? Кто-то сошел с ума и Стивен знает об этом? Тогда почему он ничего про это не говорит? Таких надо запирать в Бедламе, вместе с прочими безумцами. Им нельзя позволять свободно расхаживать по городу, где они могут устраивать пожары и живьем жечь людей!
Питт открыл рот, желая объяснить ей, что этот человек, возможно, только полагал, что Шоу известна его тайна. Но потом, убедившись, что Анжелина полностью поддалась приступу истерии, а Селеста тем временем напряженно и пристально смотрит на него, решил, что это будет пустая трата времени.
– Это только одна из возможностей, – ровным тоном сказал инспектор. – Могло также случиться, что чья-то смерть оказалась неестественной, а доктор Шоу знал об этом или подозревал такое. Может быть и много разных других мотивов, о которых мы пока что ничего не знаем.
– Вы меня пугаете, – слабым, дрожащим голосом произнесла Анжелина. – И я совсем запуталась. Так убил Стивен кого-то или нет?
– Никто этого не знает, – ответила ей Селеста. – Это дело полиции – разобраться и все выяснить.
Томас задал им еще несколько вопросов, не в лоб, не напрямую, касающихся Шоу и Теофилиуса, но не узнал ничего нового.
Когда они вышли на улицу, оказалось, что небо расчистилось, а ветер стал еще более холодным. Питт и Мёрдо в молчании шагали рядом, пока не добрались до дома, где Олифант снимал меблированную комнату, и наконец нашли доктора Шоу, который сидел в общей гостиной у камина и писал что-то, разложив бумаги на бюро с убирающейся крышкой. Он выглядел усталым, под глазами темнели синяки; лицо было настолько бледно, что скорее напоминало бумагу. Плечи были печально опущены, а его обычный энергический нервный подъем сменился напряжением и подрагиванием пальцев.
– Нет никакого смысла расспрашивать меня, кого я лечил и от какого заболевания, – коротко бросил он, как только увидел Питта. – Даже если бы мне было известно о какой-то болезни, которая могла бы вынудить кого-то меня убить, ничего такого, несомненно, не было, чтобы кто-то пожелал убить бедного Эймоса. Кроме того, я уверен, что он погиб только потому, что я находился в его доме. – Тут его голос сорвался, ему стало трудно говорить. – Сначала Клеменси, а теперь еще и Эймос… Да, полагаю, что вы правы: если бы я действительно знал, кто это сделал, то и сам предпринял бы в этой связи какие-то меры. Не знаю, какие именно. Возможно, не сообщил бы вам, но что-то непременно сделал бы.
Питт сел в ближайшее к нему кресло, хотя его и не приглашали, а Мёрдо остался стоять возле двери, никем не замеченный.
– Подумайте хорошенько, доктор Шоу, – тихо и спокойно сказал инспектор, глядя на измотанного и утомленного врача, сидящего напротив, и ненавидя себя за то, что напоминает тому о его месте и роли в разыгравшейся трагедии. – Пожалуйста, подумайте и вспомните, о чем вы говорили, что обсуждали с Эймосом Линдси, пока находились в его доме. Весьма возможно, что вам был известен некий факт, который, если бы вы понимали его значение, дал возможность понять, кто совершил первый поджог.
Шоу поднял взгляд, и в его глазах – впервые за все то время, что прошло с их прихода, – вспыхнул огонек заинтересованности.
– И вы полагаете, что Эймос, возможно, понял это его значение? И убийца узнал об этом?
– Вполне возможно, – осторожно ответил Питт. – Вы ведь хорошо его знали, не правда ли? Может, он был человек такого сорта, который вполне мог отправиться к ним сам – возможно, в поисках подтверждения?
Глаза Шоу внезапно наполнились слезами, и он отвернулся. Голос его звучал глухо от переполнявших его чувств.
– Да, – ответил он так тихо, что Питт едва его расслышал. – Да, он был из таких. И, боже сохрани, я не имею ни малейшего понятия, с кем он виделся и куда ходил, пока я был там. Я был настолько поглощен собственным горем и злостью, что вообще ничего не видел вокруг. И вопросов никаких не задавал.
– Тогда подумайте еще раз, сейчас. – Томас поднялся на ноги, движимый более желанием не ковыряться и дальше в явно еще не зажившей ране, нежели неким безличным любопытством, которое диктовала ему его профессия. – И если что-то вспомните, все, что угодно, немедленно сообщите мне. И никому больше.
– Сообщу. – Шоу, кажется, снова ушел в себя, как будто Питт и Мёрдо уже его покинули.
Они вышли на улицу, на послеполуденное солнце, бледное и уже затронутое умирающим пламенем осени. Мёрдо посмотрел на Питта, чуть прищурившись от холода.
– Вы считаете, что именно так оно все и произошло, сэр? Что мистер Линдси понял, кто это сделал, и отправился за подтверждением?
– Одному богу это известно, – ответил Питт. – Что он такое видел, чего не видели мы?
Мёрдо помотал головой, и они, сунув руки поглубже в карманы, побрели обратно по дорожке по направлению к хайгейтскому полицейскому участку.
 | Энн Перри. Пожар на Хайгейт-райз |
Электронная книга: Энн Перри. Пожар на Хайгейт-райз