Героев новой книги застали врасплох девяностые: трудные, беспутные, дурные. Но для многих эти годы стали «волшебным» временем, когда сбывается то, о чем и не мечталось, чего и представить было нельзя. Здесь для сироты находится богатый тайный усыновитель, здесь молодой парень вместо армии уезжает в Цюрих, здесь обреченной на бездетность женщине судьба все-таки посылает ребенка, а Екатеринбург легко может превратиться в Париж…
Глава из книги:
Ада пришла в турбюро на рассвете, хотя ей было назначено в девять, «подойти в восемнадцатый кабинет, к Клавдии Трофимовне». Имя ничего хорошего не предвещало, а зря. Когда Ада сжилась со своим местом на лавочке у главного входа и пообщалась с симпатичным бомжом, похожим на дворника, а потом — с прекрасным дворником, ничем не напоминавшим бомжа, стрелки на Адиных часиках наконец-то встали под прямым углом. Женщина в светлом плаще, который при известной недоброжелательности мог быть засчитан за медицинский халат, по-хозяйски зазвенела ключами, и Ада сразу поняла, что это — Клавдия Трофимовна, и окликнула ее. Та вначале нахмурилась, но, когда услышала фамилию Алешиного папы, — просияла. Так сияет солнце в древесной листве где-нибудь в Венсеннском лесу или в Харитоновском парке. Глаза у Клавдии Трофимовны очень подходили к ее профессии — они были похожи на маленькие голубые глобусы с коричневыми пятнами материков. Ада сразу поняла, что человек с такими глазами сделает для нее всё, что можно. Клавдия Трофимовна велела срочно подавать документы на заграничный паспорт.
— К октябрю успеем, — сказала она, как будто Ада куда-то опаздывала. То есть она, конечно, опаздывала — иногда казалось, что на целую жизнь, но вот так сразу, в октябре? Ей ведь нужно будет остаться в Париже, попросить убежища или уйти к клошарам, детали Ада еще не обдумала. Клошары — конечно, вариант, но Ада не была уверена в том, что сможет приспособиться к ночевкам под мостом и в рваном одеяле. Папа часто напоминал ей, как в детстве она собиралась «всю жизнь прожить пинчессой».
Вышла из восемнадцатого кабинета, в голове — туман, как утром по дороге на Химмаш. Туман помнит, что прежде здесь были болота, и возвращается на прежнее место, как убийца или кочевник. Может, есть какое-то сугубо научное объяснение этого явления, но Аду оно интересовало еще меньше, чем ненаучное. Намного более важный вопрос — где взять денег на поездку? Клавдия Трофимовна объяснила, что автобусный тур Москва — Париж, с остановками в Киеве, Варшаве и Вене, будет стоить дешево (но при этом всё равно дорого для студентки-второкурсницы).
Интересно, сколько людей вокруг нее думают сейчас о том же самом — где раздобыть денег?
«Да все, наверное», — решила Ада. На лестнице Главпочтамта стояли несколько человек, и Ада вдруг вспомнила историю, которую ей рассказывала мама. В юности она ждала на этой лестнице папу, он где-то задержался, а день был морозный, зимний. И вот стоит она на ступеньках, приплясывает, чтобы согреться, как вдруг какой-то прохожий тип ей заявляет:
— Вы, девушка, могли бы стоять повыше.
Мама не поняла, о чем он, и как раз в этот момент явился папа, а прохожий тут же исчез. Потом маме кто-то объяснил, что на лестнице Главпочтамта снимали проституток, и чем выше стояла девушка, тем больше она стоила. То есть тот прохожий отвесил маме пусть и неприятный, но всё же комплимент! Еще три года назад мама рассказывала об этом с возмущением, но сейчас в ее рассказе звучит скорее гордость. Отныне профессия путаны окутана героическим флером, и вся ее подлая сущность надежно скрыта. Девяностые: девочки — в путаны, мальчики — в бандиты, родители — в петлю. Однокурсница Олени, та самая Эль-Маша (жительница микрорайона Эльмаш, в честь которого и получила свое прозвище), однажды поехала за компанию с подружкой «на вызов». Возможно, Эль-Маше просто хотелось примерить на себя эту роль, хотя лучше бы она примерила что-нибудь приличное в коммерческом магазине. Рассказывала Эль-Маша об этой поездке вдохновенно — Ада считала, врет. У Эль-Маши был прыщ на подбородке — вечный, как огонь или студент, в зависимости от того, какой пример покажется здесь более уместным. И с этим пламенеющим прыщом, в длинной клетчатой юбке, в вязаной кофте с деревянными палочками вместо пуговиц — в проститутки?
И вообще, с какой стати Ада так долго думает о проститутках? Почтамт давно скрылся из виду, Ада дошла до Оперного, который любила с детства — он был как сказочный замок, в котором вполне мог жить какой-нибудь французский граф.
У театра тогда стояли скамейки, но их нужно было успеть занять. Бывает, идешь к пустой скамейке быстрым шагом, как вдруг тебя невежливо обгоняют и плюхаются.
Они договорились здесь встретиться с Оленью. Может, еще успеют ко второй паре? Олень, верный друг, сидит на скамейке и так воинственно поглядывает по сторонам, что сразу ясно — никого не пустит даже на краешек. С одной стороны — сумка, с другой — пакет, да и сама Олень — девушка корпулентная. Сильно поправилась в последнее время, но Ада ей об этом, конечно, не скажет. Только если Олень сама спросит.
— Адка! Ну что, едешь во Францию?
В те годы было не принято уточнять — «в Париж», «в Лондон», «в Милан». Называли всю страну — уважительно. Как будто по имени-отчеству.
Вот и еще одно хорошее качество Олени — она не завидовала Аде. То есть, конечно, завидовала, но лишь по пустякам, самым преглупым, навроде умения свистеть. Это Аду папа научил, еще в детстве, у них был такой семейный свист, которым они друг друга подзывали в толпе. Как птички! — завидовала Олень.
А ведь она тоже могла поехать за границу, попросить у Алеши помощи. Но тогда, на Дружининской, было совершенно ясно, что это предложение только на одну персону.
— Поеду, если деньги найду, — сказала Ада.
Олень задумалась. Когда она о чем-то размышляла, ей нужно было касаться Ады — она и так-то без конца ее оглаживала, снимала ниточки с пальто… Спасибо, хоть пуговицы не крутила.
Наконец решилась:
— Я могу тебя познакомить с одним человеком, но он, кажется, из этих.
Ада расстроилась. Нет ничего хуже, когда подруга укрывает от тебя какого-то человека, да еще из этих. Она так расстроилась, что даже отвернулась к оперному театру и начала подсчитывать колонны рядом с фигурами и вазоны, похожие на погребальные урны, какими Ада их себе представляла.
— Да я с ним только вчера познакомилась! Не успела рассказать.
По семь колонн — с каждой стороны, вазонов больше, но если только вчера познакомилась, тогда ладно.
Олень закинула ногу на ногу, и старичок, который шел мимо, резко встал на месте, будто услышал команду. Бедра Олени — в ямочках, нежные.
— Что-то часто ко мне в последнее время старики пристают, — расстроилась Олень.
— Проходите, не задерживайтесь! — крикнула Ада.
Старичок исчез, но настроение у Олени было испорчено. Она еще долго капризничала, прежде чем рассказать наконец свою историю.
О, эти вчерашние истории! Всегда становятся лучше с каждым часом.
Началось с того, что Олень была вынуждена пойти вчера на концерт с Эль-Машей.
Ада нахмурилась. Кромешная Ада!
Олень тем временем поменяла ноги с липким звуком, и очередной старец лет пятидесяти, если не больше, застыл, как турист перед «Джокондой». Почти минуту простоял.
— С Эль-Машей! — кипятилась Ада. — Как можно, так упасть?
— У нее были проходки на концерт, а у тебя — мамин день рожденья. Ну ладно тебе, Адка, не такая она и плохая. О тебе говорит только в превосходных степенях.
— Правда?
— А когда я тебе врала? — Олень припустила скороговоркой: — Концерт был так себе, мы ушли еще до «Чайфов». Эль-Маша уехала домой, а я хотела дойти пешком из «Молодежки». Где-то рядом с кладбищем вдруг останавливается машина. Иномарка. Цвет — «снежная королева».
Уму непостижимо, как удерживались у Олени в голове все эти цвета машин, тем более в темноте.
— Открывается дверь, — продолжался рассказ, — а там сидит такая ряха! Голова размером с телевизор, и зубы сверкают, Адка, я так испугалась! А он мне говорит: «Не бойтесь, девушка, я вашу красоту довезу куда нужно». А я такая: «Спасибо, я живу вон там» — и показала на те дома, на Репина. Он такой: «В бараке, что ли?» А они едут медленно, вровень с моим шагом, водитель молчит, как немой. Этот такой: «Я давно заметил, что самые красивые девушки живут в самых страшных домах». Я ему говорю: «У вас страсть к обобщениям». А он такой: «У меня, может, к вам страсть. Вы мне обязательно позвоните завтра. Меня зовут Евгений, для вас просто Женечка». И дал визитку — вот, смотри.
Визитка черная, и золотые буквы с тиснением — Евгений Петрович Муромский. После такой истории им было даже не до Парижа — Ада, как верный друг, убрала свою мечту на время с глаз долой. Олень хотела позвонить Женечке, но не решалась. Ада собрала силы для моральной поддержки и нашла в кармане две копейки одной монетой.
— А ты уверена, что нужно ему звонить?
— Откуда я знаю, — рассердилась Олень. — Но, мне кажется, я буду жалеть, если этого не сделаю.
И они позвонили — из автомата у Центрального гастронома. Олень хихикала и краснела, Ада «работала» с возмущенной очередью желавших позвонить. Ну о чем бы стали говорить по телефону эти люди из очереди? Ясно, что о всякой ерунде. То ли дело Олень: с красным лицом усердно ковала свою судьбу, чтобы ни о чем не жалеть впоследствии. Она вывалилась из будки мокрая и дымящаяся, как из парной. Очередь роптала умеренно — у всех была когда-то юность, и некоторые даже об этом помнили.
Оказалось, Женечка зовет их в гости, прямо сейчас! Придется прогулять и третью пару… У Женечки был офис в центре, недалеко от ресторана «Океан». Олень припудрилась, а потом долго махала руками, чтобы высохли темные пятна под мышками — но они и не думали.
— Ты просто руки не поднимай, — посоветовала Ада.
Встретил охранник, вел узкими коридорами — они петляли, как переулки. И все заставлены коробками, ящиками, тюками. Из одного тюка просыпалось белое — Ада решила, сахар. Шли на свет, как в туннеле — в далекую комнату, где уже поднимался из кресла, подобрав брюхо, ражий детина в пиджаке. Сам красный, волосы — желтые, и зубы торчат, как лопасти мельницы. Ада почувствовала страх в животе — сейчас он начнет расходиться оттуда по всему телу, как яд. На Олень вообще было страшно смотреть — тряслась, как мамин холодец, когда несешь его в формочках на балкон.
— Девчонки! — ликовал Женечка. — Не, я честно, очень рад. Сейчас по коньяку и «Баунти», да?
Целая гора синих «Баунти» лежала в эмалированном тазу, почему-то это особенно поразило Аду и запомнилось чуть ли не на всю жизнь. Женечка в самом деле был нешуточно богат.
«Интересно, он был в Париже?» — подумала Ада. И шепнула Олени на ухо: «Не бойся!»
Коньяк, как всегда, пах потом и клопами, Ада и Олень глотали его, как лекарство. С симпатией вспоминали Алешу с улицы Дружининской — было бы неплохо еще раз посмотреть его работы. Можно даже всю папку, от первого до последнего рисунка.
А Женечка тем временем рассказывал, каким одиноким чувствует себя рядовой солдат бизнеса в наше непростое время. Говорил, кстати, неплохо, хотя и вправду питал слабость к фигуре обобщения.
— Когда-нибудь о нашем времени будут писать книги! — пророчествовал Женечка.
— Вот я, например, пишу статьи, — вмешалась Олень.
— Считай, уже у меня работаешь. А ты, черненькая? Тоже пишешь?
— И пишу, и читаю.
Женечка захохотал, как выпь, о хохоте которой, впрочем, у Ады было чисто умозрительное представление. Возможно, это сравнение было навеяно словом «выпить» — Женечка им изрядно злоупотреблял и тем вечером, и по жизни. Когда он хохотал, то становился совсем уж неприлично багровым, изо рта летели веселые слюнные брызги, напоминавшие фонтан «Каменный цветок» в погожий летний денек.
— Значит, тоже будешь работать. Денег дам. И шоколадок — сколько съедите за день, все ваши.
Олень так резко повернулась, что хлестнула Аду волосами по лицу — как лошадь хвостом.
— А вы бывали в Париже? — осмелела Ада.
— Неоднократно, — ответил Женечка. И налил всем еще по рюмке.
 | Анна Матвеева. Девять девяностых |
Электронная книга: Анна Матвеева. Девять девяностых