Семь детей, воспитанников интерната, отправляются в закрытое крыло старинной усадьбы, чтобы выручить попавшую в беду собаку. Но благое дело оборачивается трагедией: одну из девочек находят мертвой.
Прошло пятнадцать лет, и жизнь Ады, одной из семи воспитанниц, превращается в кошмар. Один за другим погибают ее бывшие товарищи. Опасность грозит и самой девушке. Чтобы спастись, ей предстоит разобраться в прошлом и понять, что же происходит в настоящем…
Глава из книги:
К Новому году готовились со всей тщательностью: на этот раз в интернате ожидалось не просто празднество, а настоящее событие. «Настоящее событие» – это были слова воспитательницы Макароновны, повторенные следом за директрисой. Обычно новогоднее празднование представляло собой концерт самодеятельности в актовом зале, в котором собирались все воспитанники и персонал, а затем следовал праздничный ужин, на который подавали холодец, запеченную курицу с гарниром и пирог. Малышей укладывали спать сразу после боя курантов. А для старших в актовом зале устраивали дискотеку, к которой девочки готовились со всей тщательностью: неумелыми руками вырисовывали жирные «стрелки» в уголках глаз, щедро покрывали веки блестящими тенями, подводили губы яркой помадой. Частенько макияж воспитанниц напоминал боевую раскраску индейцев, а лица казались копией друг друга, потому что использовалась одна и та же косметика «на всех», да и способы ее нанесения не отличались разнообразием и тонким вкусом. Этот вечер был, пожалуй, единственным в году, когда щедро обменивались нарядами, аксессуарами и даже обувью, – претензии за испорченные юбки и блузки «товаркам» выдвигали уже в следующем году. Мальчишки же на дискотеку приходили в том виде, в каком обычно посещали занятия. Они толпились у стен и глупо ухмылялись, глядя на раскрашенных девчонок, выписывающих такие горячие движения бедрами, что позавидовали бы танцовщицы с бразильских карнавалов. А если кто-то из видных мальчишек в итоге отваживался пригласить на медленный танец одну из девочек, это становилось событием, которое долго еще обсуждалось. Хотя бывало по-всякому, и на танец мог пригласить не парень, по которому вздыхали большинство девчонок, а какой-нибудь аутсайдер, и тогда «даме сердца» не избежать было страданий от насмешек. Но в большинстве своем наряжались и красились не ради завоевания мужского внимания, а ради того, чтобы стать на пару недель героиней завистливых перешептываний.
В тот год к празднеству готовились с особым старанием и тщательностью, потому что ожидался приезд спонсоров, на средства которых закупили новую мебель, одежду, игрушки, а сын директрисы обзавелся новенькой «Ладой». Ходили слухи, что пожалует на скромный праздник сам директор предприятия, взявшего под шефское крыло интернат. И директриса пребывала в сомнениях, каким показать дорогому гостю опекаемое им детское учреждение. Без прикрас, так как есть, чтобы выбить еще финансовой помощи? Или, наоборот, встретить по мере возможности щедро? И в итоге решила, что одно другому не помешает, поэтому поварам были отданы особые распоряжения насчет праздничного ужина, воспитателям – свои наставления, а с воспитанниками ежевечерне проводились беседы на тему, как вести себя при гостях, участвующие же в концерте репетировали свои номера до изнеможения.
Ада талантами не блистала: певческого голоса у нее не было, достаточной пластики для сложных танцев – тоже, поэтому от репетиций она была свободна, тогда как Марину обязали спеть сочиненные воспитателями частушки об интернатовской жизни, Зинаида, имевшая хорошую спортивную подготовку, разучивала трудный танец, а красавице Светлане отвели роль ведущей. Эти вечера, когда соседки по комнате в большинстве своем расходились на репетиции, Ада проводила сидя на подоконнике в спальне и разглядывая в сумеречном свете торчащие из снега голые ветви кустов в палисаднике. Событие, случившееся полгода назад, что-то сломало в ней, будто тогда с Раей погибла и частичка ее самой. И хотя на нее не давили, не угрожали, не запугивали в стремлении выведать правду о гибели девочки, Аде каждый раз от тех разговоров становилось физически больно.
Отношение к ней соседок, после того как ее нашли в отрешенном, полубессознательном состоянии возле тела Раи, тоже изменилось: сочувствовали, но тем не менее еле скрывали жадное, нездоровое любопытство. Произошедшее списали на несчастный случай, и с Ады были сняты подозрения в виновности гибели Раи, но все равно та трагедия так и оставалась окутанной мрачной тайной. А все тайное, как известно, манит. Всем хотелось знать, почему и как погибла Рая, но задавать Аде вопросы врачи и воспитатели строго-настрого запретили. Поэтому девочки частенько «подлизывались», стараясь завоевать ее дружбу в надежде, что Ада в порыве доверия сама расскажет о загадочных событиях той ночи. Да только девочка сама ничего не помнила.
Когда к ней в предпоследний вечер перед Новым годом с многозначительной улыбкой подошла Зина, Ада даже не удивилась.
– Хочешь надеть это платье? – спросила соседка и протянула синюю «тряпку». Такая щедрость не была присуща Зинаиде: вещами она никогда не делилась, и стоило кому-то хотя бы даже притронуться к чему-то ее личному, как тут же набрасывалась с руганью. Ада молча и непонимающе смотрела на подошедшую к ней девочку.
А соседка тем временем развернула платье и потрясла им перед Адой. Сшито оно было самой Зиной, но по виду не уступало магазинному и даже было красивее, потому что Зина вложила в платье свою душу. Цвет берлинской лазури интересно оттенял смуглую Зинину кожу и подчеркивал выразительность ее черных глаз. Девочка выбрала удачный фасон, который должен был скрыть угловатость и худобу и придать немного женственности ее мальчишеской фигуре. Ада как завороженная рассматривала кружевные оборки на лифе и пышную юбку. И даже мысленно представила себе, как кружится в платье по паркетному полу, ловя свое отражение во множестве зеркал.
– Нравится? Бери! Даю тебе надеть на Новый год.
– С чего такая щедрость? – подозрительно спросила Ада, предполагая какой-то подвох. Зинка в последнее время со своим шитьем не расставалась, пропадала в мастерской все часы отдыха – торопилась закончить платье к празднику.
– Я другое надену, – уклончиво ответила девочка, – в этом я по-дурацки выгляжу. Особенно когда ноги в танце задираю. Если бы Макарониха не поставила меня танцевать…
– Так на дискотеку бы переоделась.
– На дискотеку? В этом? – засмеялась Зина и вдруг, понизив голос, призналась: – Мне хотелось иметь такое платье… понимаешь? У меня никогда такого не было и вряд ли будет. Я просто хотела его иметь. Мерить. Трогать. Знать, что оно у меня есть. Это платье – моя мечта. Но носить я его не смогу. Меня засмеют! Задира Зинка – и в таком прикиде.
– А мне, значит, оно пойдет? – насмешливо спросила Ада. И тут же одернула себя: соседка, чего доброго, обидится – рассердить ее у Ады и в мыслях не было.
– А ты померяй! – подмигнула Зина.
Ада спрыгнула с подоконника. Не то чтобы ей хотелось наряжаться на Новый год, напротив, она собиралась высидеть лишь торжественную часть и ужин, а потом улизнуть в спальню и лечь спать. Но в угоду Зине, которой очень хотелось явить свой шедевр свету, взяла платье и удалилась за шкаф.
– Ну как? – спросила Ада, появляясь через минуту перед соседкой.
– Шик! – восхищенно присвистнула та, то ли любуясь своим творением, то ли тем, как оно сидит на Аде. – Словно на тебя сшито! И, кстати, оба глаза у тебя теперь кажутся синими!
Последний аргумент, оказавшись самым весомым, достиг своего результата.
Это синее платье сыграло в ее жизни судьбоносную роль, как бы пафосно это ни звучало. Но Ада, сама не любящая напыщенности, так и звала про себя то Зинино платье судьбоносным…
На того мужчину она обратила внимание, едва лишь он вошел в актовый зал. И сразу же, еще до того, как его представили публике, поняла, кто он: тот самый владелец предприятия, название которого Ада не запомнила за ненадобностью – спонсор, почтивший милостью забытый богом уголок. Ада подумала, что мужчине уже хорошо за сорок, судя по щедро посеребрившей его виски седине, и что по возрасту он годится ей в отцы. Под торжественно-восторженную речь директрисы, представлявшей гостя публике, Ада успела немного помечтать о том, как здорово было бы, если бы этот мужчина оказался ее отцом. Она даже придумала себе, чем вызван его интерес к их интернату – тем, что он узнал спустя годы о том, что у него есть дочь, разыскал ее и… Тут фантазия Ады иссякла, потому что дальше надлежало придумать свою реакцию на встречу, но она не смогла. Как и многие интернатовские, девочка мечтала о настоящей полной семье и, чего уж греха таить, частенько перед сном размышляла о том, кто ее отец и где он сейчас. Придумывала различные истории, но только свои возникшие чувства, если бы такая встреча на самом деле произошла, представить не могла.
А мужчину тем временем усадили со всеми почестями в передний ряд, Ада заняла скромное место в углу, откуда ей было видно и сцену, и зрителей. Перед публикой появилась Светлана и объявила первый номер. Ада с неожиданно кольнувшей сердце ревностью отметила, что мужчина хлопает девушке с большим удовольствием. Наверное, если бы у него на самом деле была такая «потерянная дочь», то на эту роль больше всего подошла бы красавица Светлана.
Во время концерта смотрела Ада не столько на сцену, сколько на передний ряд, следя за реакцией мужчины на выступления, ловя украдкой его улыбки, адресованные не ей, представляя, что это она кружится на сцене и гость аплодирует именно ей, Аде. Она впитывала жадно каждый его жест: как он покачал головой, как провел ладонью по волосам, как наклонился к собеседнице – директрисе. Ей нравилось смотреть на него, разглядывать профиль, который она для себя окрестила орлиным, хотя на самом деле нос у мужчины был самый обыкновенный, прямой, без горбинки, не особо большой, не особо маленький. Но такое определение ей вдруг пришло на ум и показалось интересным. Нравилось смотреть на его подбородок – чуть загнутый кверху, так, что между ним и нижней губой образовывалась уютная ямочка. Любовалась круто изогнутой и будто углем вычерченной бровью. И вдруг мужчина, словно почувствовав взгляд, повернулся. И подмигнул. Подмигнул ей – Аде, мгновенно покрасневшей. Как хорошо, что в полумраке не видно румянца! Спрятаться за чью-либо спину она не могла, потому что стояла одна. И вот, пожалуйте, сама оказалась как на ладони. Уйти? А вдруг гость поймет, что она смутилась и ушла именно из-за него? И она осталась. А мужчина, потеряв интерес к происходящему на сцене, то и дело бросал взгляды в сторону Ады: то улыбался, то в шутку хмурил брови-дуги, то качал головой. Девушка смущенно комкала руками подол платья, казавшегося ей теперь слишком расфуфыренным, и металась от желания провалиться сквозь землю до вызывавшего щекотку в животе стремления подойти к этому мужчине и заговорить с ним.
Он сам нашел ее в тот вечер после ужина. Нагнал Аду по дороге в актовый зал, остановил и немного поговорил о чем-то совсем незначительном. Об учебе, соседках по комнате, распорядке дня. Ада отвечала, как послушное дитя. И все ждала, что он скажет что-то важное, что-то такое… судьбоносное, способное в одно мгновение перевернуть всю ее жизнь. Но ничего такого он не говорил. Но в то же время что-то происходило. Какая-то магия – невидимая, но ощущаемая. Объяснение этому волшебству девочка дать не могла, но чувствовала, что картина ее мира будто заиграла новыми красками, так, словно всю жизнь Ада смотрела сквозь затемненные очки, а теперь их сняла. Магия скрывалась в жестах, мимике, интонациях гостя. Увы, их беседу прервала подошедшая директриса:
– Борис Борисович, пойдемте, я вам покажу еще, как мы оборудовали компьютерный класс.
Ада, как ни странно, не рассердилась на директрису за то, что она под локоток увела гостя смотреть мало кому интересное оборудование, а удивилась, как можно в новогоднюю ночь чудес думать о работе и делах. И еще подумала: почему этот мужчина проводит самый важный в году праздник не с семьей, а в их интернате? Это уже потом, спустя время, Борис рассказал ей, что в тот раз, будучи в командировке в Москве, задержался в столице, а приглашение директрисы принял скорее потому, что в ту ночь ему не хотелось идти с партнерами в ресторан. Детский праздник показался ему привлекательнее.
Он зачастил к ним в интернат. Каждый свой приезд в столицу (а в то время он ездил в Москву часто, налаживал бизнес и там) обязательно завершал поездкой в область, в Боярышники. И привозил подарки – детям и директрисе, которая помогала организовывать встречи Бориса с Адой: вызывала девушку с уроков, предоставляла для их общения свой кабинет и тщательно оберегала чужую тайну, боясь, что если вскроется эта связь (пусть на тот момент и целомудренная, близкими они стали уже после совершеннолетия Ады), не поздоровится и ей.
Их беседы могли длиться часами. Так интересно Аде не было ни с кем. Так интересно, волнительно, грустно и одновременно радостно. Она уже не представляла этого мужчину в роли своего отца, но все чаще и чаще представляла себя в наряде невесты… Хотя и знала (с самого начала Борис не скрывал от нее правды), что есть у него семья, что его сын – старше самой Ады лишь на два года – учится в престижном университете. И что жена у Бориса – не холодная стерва, как хотелось бы думать, а мягкая и домашняя женщина, обеспечивающая мужу стопроцентный уют. И все же не прекращала мечтать о несбыточном. А Борис говорил ей о серьезных вещах: о том, что в жизни нужно искать свое место и что без хорошего образования ей не подняться высоко. Он обещал взять ее под свое покровительство, помочь поступить в университет. Ада соглашалась с планами Бориса не столько умом, сколько влюбленным сердцем.
Борис сам выбрал для нее университет: просчитал все так удачно, что и образование девушка получала нужное, и учиться ей было легко и интересно. Сложил свои ожидания с ее возможностями и получил результат, на который рассчитывал: молодого, хорошо подкованного специалиста. Во время учебы Борис снимал Аде скромную однокомнатную квартирку на окраине Москвы. А после окончания вуза увез девушку на два года в свой город, перед этим четко объяснив ей, что их личным отношениям наступает конец, но начинается новый этап в жизни Ады – карьерный. Сказать, что его решение оказалось для нее ударом, – значит ничего не сказать. Но Ада нашла в себе силы зашить эмоции в мешочек с камнями и утопить. Борис сказал ехать, значит, надо ехать – важно то, что они будут вместе… пусть и просто работать. Но ее надежды на то, что находиться они будут под одной крышей, бок о бок, не оправдались: Борис для начала отправил Аду знакомиться с самим производством, а не «перебирать бумаги» в офисе. «Как ты сможешь управлять, если не знаешь самого производства?» – так сказал он, когда она устроила истерику, узнав, что ее отправляют «на рудники». И она замолчала, поняв, что готовит он ей место не на нижней ветке, а на самой верхушке.
О своем родном сыне Борис так не пекся, как о ней, что служило лишним поводом для упреков и ссор со стороны жены. В семье о связи Бориса с Адой стало известно давно, но буря отшумела, и все как-то улеглось. Он не развелся, не бросил жену с сыном, и Ада в тот момент поняла, что ее мечтам о подвенечном платье не суждено сбыться. Странно, но она успокоилась. И набиралась опыта, вкладывая в работу всю страсть и любовь, которую могла бы отдать Борису. Он же радовался тому, что не ошибся в ней.
А потом он вновь привез Аду в Москву и устроил вначале начальником отдела, а затем – сделал управляющей московским филиалом. «На разговоры внимания не обращай, они будут, не всем понравится твое назначение, потому что на это место метили другие. Но ты знай делай свое дело. Сташков и Писаренков тебе помогут, им можешь во всем доверять», – такими словами напутствовал ее Борис перед первым рабочим днем на новой должности.
Их любовные отношения возобновились и тянулись еще сколько-то лет. Пока два года назад Ада сама не приняла решение поставить точку.
* * *
Вся лента истории их отношений пронеслась в памяти скоростным поездом, пока Ада ехала в метро. Все взлеты и падения пережила она вновь, вспоминая этот даже не фильм, а составленный из самых важных моментов триллер. И когда вошла в кафе, в котором ожидал ее Борис, ее сердце уже стучало в своем обычном ритме.
– Рассказывай! – сказал он, после того как им принесли заказы. Сказал тем спокойным тоном, каким обычно вел любые разговоры – деловые или личные. За все годы знакомства с Борисом Ада ни разу не слышала, чтобы он повысил голос. Даже тогда, когда однажды, бледный от гнева, при ней отчитывал сына за какую-то крупную провинность, не изменил себе. Напротив, его голос тогда звучал на полтона ниже и тише, но казался раскатами грома, такими сильными и страшными, что хотелось втянуть голову в плечи, потупить взгляд и лепетать испуганно извинения. В тот раз Ада поняла, почему о Большом Боссе говорят с уважением, страхом и трепетом.
– Что рассказывать? – улыбнулась она, поднося к губам чашку с зеленым чаем. – Все как всегда: в работе порядок, но ты это и без меня знаешь.
– Я не о работе, – поморщился Борис и оттянул двумя пальцами ворот свитера, будто тот душил его или натирал кожу.
– А если не о работе, то и рассказывать нечего.
– Плохо!
Она задумчиво посмотрела на него, окинула взглядом светло-серый свитер, который удивительно шел к его смуглой коже, светлым глазам, что в молодости были насыщенного голубого цвета, а с возрастом поблекли и посерели до оттенка пасмурного мартовского неба, к ровной седине во все еще очень густых волосах. Борис смотрел на Аду, чуть склонив голову набок и прищурившись. Сложно было понять, осуждает ли он ее или, наоборот, рад тому, что рассказывать ей нечего: в его глазах мелькнули смешинки, губы же оставались плотно сжатыми так, как если бы Борис был недоволен, а голос прозвучал ровно, без дающих подсказки интонаций.
– Отсутствие новостей иногда само по себе уже хорошая новость.
– Плохо то, что ты мне соврала, – сказал вдруг он. – Рассказывай, что случилось.
– Ничего, – пожала она плечами, удивляясь не столько его проницательности, сколько тому, что упустила из виду: Борис обладает удивительной способностью «сканировать» настроения по ему лишь видимым признакам, улавливать малейшие интонации и мгновенно анализировать их, не ошибаясь в выводах.
– Ладно, не хочешь рассказывать сейчас, потом расскажешь, когда будешь готова, – мягко отступил он. По опыту Ада знала, что это обманчивый ход: потом ББ вернется к теме в самый неожиданный момент.
– Не выспалась, да еще сон кошмарный привиделся, – отговорилась она без особой надежды на то, что он ей поверит.
Рядом с ним невозможно расслабиться из-за ощущения, что видит он насквозь, читает даже неродившиеся мысли. И в то же время в его обществе Ада обретала спокойствие.
Ей стоило нервов, слез, многих лет, чтобы наконец-то осознать, что он такой и есть, таким и будет. И ей его не исправить. Напротив, это он, получив ее податливой, как мягкая глина, лепил из нее другую Аду: по своему подобию и на свой вкус. Вначале она не сопротивлялась, потом – бунтовала. Потом, поняв, что бунтовать бесполезно, смирилась. Она любила его с такой же силой, с какой периодами ненавидела – до выгорающего дочерна сердца. И вновь возрождалась фениксом от его звонка, от его голоса, взгляда: собирала себя из пепла ради того, чтобы вновь умереть. На него она потратила – умирая и воскресая – все отведенные ее душе жизни. А потом просто ушла. И тогда впервые увидела, как он потерял самообладание. Закрывая за собой дверь, оглянулась: некрасиво ссутулив плечи, он сидел на кровати и беззвучно плакал – разом постаревший, потерявший свою привлекательность. И все же от возвращения ее остановило понимание того, что плачет он не из-за ухода любимой женщины. А потому, что понял: его девочка выросла. Не выпала из гнезда, как неоперившийся птенец, а вылетела, гордо расправив крылья. Об этом он сказал ей позже, год спустя, между обсуждениями какой-то важной сделки, мимоходом, обронил, как замечание о погоде. Сказал – и избавил душу от камня сентиментальности и сожаления о проявленной слабости.
И все же она поняла, что еще стояло за тем его проявлением эмоций. Страх.
Она была его поздней, осенней любовью, с дождями, порывами ветра, краткими улыбками-обманами бабьего лета. Когда она ушла, он осознал, что за осенью придет зима, вымораживающая сердце стужа, колкость льда, ранние сумерки и почти полное отсутствие солнца. Его зима, которую ему уже не перезимовать. А у нее еще будет весна.
– О чем задумался? – спросила Ада, заметив, что Борис уже долгое время сидит молча, с отсутствующим видом.
– Так. О разных глупостях, – улыбнулся он и вновь оттянул двумя пальцами воротник свитера. – О том, что у меня наступает зима. А у тебя еще будет весна, и не одна.
Он словно прочитал ее мысли.
– А может, и не будет, – вырвалось у нее.
– Почему?
Ада не ответила, опустила глаза на пустую чашку, которую вертела в руках. Разговора не получалось. Просто они уже очень долгий период не говорили о чем-нибудь другом, кроме работы.
– Я сегодня вечером улетаю.
– А когда приедешь?
– Сложно загадывать, Ада. Я уже не молодой активный человек… понимаешь? – грустно усмехнулся он. Она понимала. Но не принимала. ББ был всегда. И будет. Даже если не будет ее.
– Пойдем погуляем, – взяла она его за руку. – Пойдем… Не знаю, куда. Куда угодно.
– Пойдем, – поднялся он и махнул официантке, чтобы та принесла счет. И вдруг, заметив, что у Ады блестят глаза, сел обратно. – Погоди… ты что, плачешь?
– Нет. Это линзы.
– Сними их. Мне хочется видеть твои глаза. Те, настоящие, а не эти, которые ты себе придумала.
Слово «придумала» прозвучало и смешно, и вроде неправильно, но в то же время точно передало смысл – Ада улыбнулась и послушно сняла линзы.
– Ну вот… Теперь ты – это ты, – сказал Борис, беря ее лицо в ладони. Как раньше. И Ада, поддаваясь наваждению, невольно прикрыла глаза, ожидая поцелуя. Но Борис, на мгновение задержав в ладонях ее лицо, опустил руки.
– Пойдем!
Он бросил короткий взгляд в папку со счетом и положил купюру. Затем подхватил Аду под локоть и вывел из кафе.
– Знаешь, у меня такое ощущение, будто эта наша встреча – последняя, – вдруг сказал Борис, когда они перебегали дорогу. Это тоже было его привычкой – шокирующие вещи иногда сообщать вот так, в самый неподходящий момент, когда внимание собеседника отвлечено на что-то другое.
– Не просто личная, а вообще, – повторил он, когда они оказались на другой стороне улицы.
Ада невольно вцепилась пальцами в локоть Бориса. «Ты даже не представляешь, как можешь оказаться прав…» Но вслух спросила совсем другое:
– О чем ты?
– Да так, не бери в голову, – засмеялся он. – Давай наслаждаться этим днем так, будто он и правда последний. Будто завтра наступит конец света. Это во мне говорит старик, который чувствует приближение зимы. Я просто хочу, чтобы мы насладились этим дарованным нам днем по полной программе.
– Ну если по полной… На корабль?
– И мороженое! – подхватил он.
Когда-то это было их излюбленным занятием: садиться у причала парка Горького на корабль, предварительно купив мороженое, подниматься на самую верхнюю палубу и, проигнорировав скамейку, стоять у бортика и смотреть то на воду, то на проплывающие мимо суда, глядеть на Москву, которая со стороны реки казалась совсем другой. Поднявшись на корабль, словно сходишь с транспортерной ленты и, созерцая город уже с водной поверхности, в другом ракурсе, подмечаешь детали, которые никогда не видишь, ежедневно пробегая мимо них – там, на суше. Аде почему-то всегда казалось, что на теплоходе время идет в другом ритме: на берегу оно стремительно исчезает в пасти какого-то ненасытного монстра, а здесь растягивается мягко и сладко, как нагретая карамель. И смакуешь здесь время, наслаждаясь каждой секундой, тогда как на берегу его глотаешь, не разбирая вкуса, как гамбургер в «Макдоналдсе».
Что ж, если бы этот день был у них последний, она бы и прожила его как последний: отпустив желания на волю, разбив принципы, стерев все обещания, данные самой себе. Потому что, если не будет будущего, не будет боли, не будет сожалений, не будет стыда. А останется счастливое удовлетворение от того, что хоть один день прожил не в клетке искусственных правил, а в радостном полете вольной, беззаботной птицы, став наконец-то полностью самим собой, без боязни сделать неправильный шаг и вызвать осуждение.
Что, если завтрашнего дня и правда не будет?..
– Борис? – позвала Ада.
– Что? – встрепенулся он так быстро, будто надеялся и ждал, что она его окликнет.
Его губы были испачканы остатками растаявшего мороженого. Как и раньше во время этих речных прогулок. И, как и прежде, она сама потянулась к нему, чтобы сцеловать с его губ эти следы.
 | Наталья Калинина. Семь сокрытых душ |