Еще до поездки меня предупредили: никаких шортов, никаких бермудов. И маек тоже, рукав хотя бы до локтя. С женщинами на улицах не разговаривать, близко не подходить, в упор не смотреть, И не фотографировать!
«Здрасьте, - говорю. - А зачем мне тогда ехать?»
То есть я конечно, знал, что не за женщинами охотиться еду, а за уриалами. Уриал - это такая рогатая баранообразная конструкция, живет в горах Ирана, и самые настырные охотники всепланетного класса мечтают о том, чтобы уриальи рога у себя в офисе на иену приколотить. Лично я к баранам безразличен. Но я же фотограф и оператор протоколист действительности, и должен же кто-то Олеговы защитные штаны и Андрюхины горные ботинки запечатлевать, пока те по шесть часов в уриальей засаде валяются. А тут - Иран. Терра инкогнита, ось зла, страна победившего шариата. Я, может, никогда в жизни религиозную полицию не видел! Вот всякую другую видел, а защитников веры при электрошокерах - еще не доводилось.
- А что бы вам хотелось увидеть? - опрашивали меня.
Выяснилось, что поприсутствовать на публичной казни вряд ли получится. Нет, казнят по-прежнему, и да, кое-где могут и на подъемном кране вешать, но билетов на это не продают, нет. И от фотографов очень ждут, чтобы те вели себя прилично.
Прилично - это значит можно фотографировать природу, архитектуру мечетей и предметы народного промысла. Ну и уриалов, само собой. А все остальное - лучше не надо. Полицию - нельзя, государственные учреждения - нельзя, а больше всего нельзя - женщин на улицах. Вообще. Иначе может появиться хороший шанс пофотографировать полицию.
Вот тут я и спросил: «Здрасьте, а зачем мне тогда ехать?»
Тонкости перевода
Киев - Москва - Тегеран - Исфахан - Тегеран - Кашмар - Тегеран - Москва - Киев. Дорога, дорога, дорога, ночь, ночь, горы, горы, горы... Кашмар - на самой границе с Афганистаном. Там живут уриалы. Но до этого у нас по плану Исфахан. Там живут тоже какие-то замечательные туры, и в наших планах сделать так, чтобы этих туров стало меньше. Тридцать километров - дневной марш-бросок по горам с полной выкладкой. Бредем мы, спотыкаясь по осыпям, гонимые страстью увидеть турий хвост. Истинно мужской вариант жизнедеятельности, я горд собой.
В перерывах мы отлеживаемся в Тегеране. Я отмываю с ботинок турью кровь и ковыляю, хромая, на улицу: у ребят своя охота, у меня - своя. Я пытаюсь поймать суть тегеранской жизни.
Пока что вижу много старых автомобилей. Не кубинский, конечно, вариант, но все равно полно автохлама 80-х годов, много наших «лад», но встречаются вполне кондиционные «пежо» и «рено». Есть и диковатые изделия местного автопрома, идентификации не поддающиеся. Всюду стройка: выломанные плиты, нагроможденные мешки с цементом. При этом отремонтированных зданий странно мало. Ну и бардак, что греха таить. Но не азиатский пышный бардак, а так, скромное умирание достойной руины: ржавчина, потрескавшаяся краска в пять слоев, потеки, обветшание, серая пыль. Относительно ухоженными вы глядят только административные здания - местных служб безопасности, юстиции, министерств. Город низкий, малоэтажный, в три-четыре этажа, и явно нелюбимый своими жителями: здесь нет уютных уголков, мало красивых видов, мало растительности. Всю красоту тегеранцы скрывают от посторонних глаз за стенами серых,угрюмых и малоотличимых друг от друга домов. Улица же есть внешний космос, ничейная и не очень дружественная территория. Возможно, летом тут порадостнее, но тоже вряд ли: озеленением в Тегеране явно не озабочены.
Скромная закрытая одежда для мужчин. Дня женщин - обязательно прикрытые волосы, свободная верхняя одежда, доходящая хотя бы до середины бедер никаких открытых частей тела, кроме кистей рук, лица и стоп. Хотя на ноги тоже желательно надевать толстые носки. Мужчина и женщина могут идти рядом, ехать в одной машине или сидеть за одним столиком в кафе, только если они находятся в очень тесных родственных связях.
То есть нюансы есть. Я пытаюсь разобраться в них с помощью Резы - молодого человека, который уже полчаса курит со мной на лавке недалеко от отеля. Реза говорит, что он студент и хочет попрактиковаться в английском языке. Я честно признаюсь, что в моем обществе практиковать английский язык - это занятие совершенное в своей бессмысленности.
- Ничего, - вежливо отвечает Реза. - Тебя вполне можно понять. Но у тебя беда с определенными и неопределенными артиклями.
- Да, - соглашаюсь я. - С этим у меня беда.
Мы начинаем разговор о прекрасном и великом Иране. Мы безудержно политкорректны.
- А две супружеские пары могут ехать в одном автомобиле?
- Да.
- А одна супружеская пара и одна подруга жены?
- Да, если она сидит на заднем сиденье. Та девушка, которая не жена.
- А таксист-мужчина может возить женщин-пассажирок?
- В такси можно. Если женщина сидит сзади. Но есть специальные такси для женщин с женщинами-водителями.
- А если останавливают машину, мужчина говорит, что он таксист, а на самом деле они любовники?
- Тогда его попросят показать лицензию.
- А если он любовник, но при этом на самом деле таксист?
- Наверное, все равно отпустят. Откуда они уз нают, что он любовник?
- Тогда вопрос решен. Всем в Тегеране просто надо сделать себе таксистские лицензии и ездить куда угодно и с кем угодно.
Реза смотрит на меня с интересом.
Чаевых в благодарность за этнографическую лекцию Реза не берет. Но и не обижается на предложение. Многие иранцы были бы рады этим пяти долларам, потому что страна, мягко говоря, не роскошествует.
А я продолжаю бродить по улицам, общаясь с местным населением.
Разделенные надвое
- Пойми, - говорит Хамед, с которым мы разговорились в тегеранском ресторане (пластиковые столы с клеенками, кебаб, рис, соус, чай в стаканчиках без ручек, леденцы вприкуску), - здесь все живут как хотят, просто никому это не показывают. А если у тебя есть деньги, ты вообще можешь жить как в Европе. У тебя есть вилла. Вокруг виллы забор никто не видит, что внутри, - делай что хочешь. И в домах, в квартирах - так же. Спутниковые антенны запрещены? Но они есть у всех! Алкоголь запрещен? Да все пьют! «Фейсбук» запрещен? Так все, у кого есть голова и кто читает по-английски, умеют обходить этот запрет. У нас даже комнатных собачек все заводят - просто назло. А наши женщины! Они вообще делают что хотят! Собираются друзья, компании, на вилле ходят раздетые, неприкрытые, пьют, шутят с мужчинами. И не только шутят. Главное, чтобы никто этого не видел. А если донос будет, придет облава, выломают дверь - быстро замотались в чадор разбежались по комнатам. И никто ничего не докажет. Приличные, интеллигентные люди всегда будут друг друга прикрывать: муж - жену, дети - родителей, братья -сестер.
- Что, вообще все делают что хотят?
- Нет, есть религиозные. Особенно те, которые из деревень. Вот они ничего не делают. Только следят, чтобы все делали вид, что они такие же.
- И много у вас религиозных?
- Много, - говорит Хамед, орудуя вилкой. - А кто делал Исламскую революцию, думаешь? Много! С каждым годом все меньше, но все еще много. И остальные теперь должны делать так, как хотят эти, деревенские. Притворяться. Здесь как бы два народа, один в плену у другого. Но всех это устраивает. Мы хорошо живем.
- А почему тогда у вас который год протесты, восстания, студенческие волнения? Сколько оппозиционеров по тюрьмам, сколько арестованных...
- Ну... - Хамед смотрит на меня внимательно, потом все-таки говорит: - Иногда очень-очень устаешь притворяться, понимаешь?
Протестующие ногти
Я поступаю плохо. Я фотографирую женщин. Украдкой - с живота, из-под локтя. Некоторые замечают: одни улыбаются, другие сурово сдвигают густые брови.
Только по бровям обычно можно понять, с кем имеешь дело: религиозные мусульманки до замужества их не выщипывают. А с бровями у персиянок дело обстоит хорошо: богатые брови.
Вообще, конечно, очень красивая нация. Точеные черты лица, выразительные, живые глаза, чистая светлая кожа, носы дивной формы с изумительной горбинкой. Жаль, что они их так уродуют. Почти каждая вторая женщина носит на себе следы пластической операции, да и носы многих мужчин тоже подверглись реконструкции. В моде маленькие, вздернутые кнопочки, вполне уместные, допустим, для рязанского типажа, но вступающие в странный диссонанс с персидскими очами и скулами. Повсюду видны послеоперационные пластыри на переносицах. Мне уже насплетничали, что некоторые юноши и девушки носят пластыри на носах просто так, без всяких операций. Потому что это модно, а операция - штука дорогая, свидетельствующая о твоих крутых финансовых возможностях.
По моим наблюдениям, примерно половина тегеранок выражает протест против исламского режима. Протест обычно выражен так: никакой чадры. Манто - обязательное верхнее пальто для женщин без чадры - едва достигает середины бедра. Под ним - очень обтягивающие брюки и туфли на каблуках. Шарф-платок сдвинут назад так, что непонято, на чем держится. Спереди - пышно взбитая челка, часто выкрашенная в светлый цвет.
Иногда патрули блюстительниц нравственности останавливают протестанток на улицах, требуют поправить платок, убрать лохмы, застегнуться. Некоторых отправляют в полицейские участки - слушать лекцию о нормах исламской морали и платить штраф. Такие досмотры провзодятся кампаниями: иногда целый месяц на улицах шерстят женщин на каждом углу, иногда контроль надолго ослабляют- и тогда белые челки опять гордо вздымаются до небес.
И, конечно, маникюр. По канонам шариата молиться надо пять раз в день, после обязательного омовения лица и рук, и ни одна истинная мусульманка не может позволить себе маникюр, так как лак, закрывающий доступ воды к пластинкам ногтей, делает молитву недействительной.
Нигде в жизни я не видел такого количества мощнейшего и вызывающего маникюра, как в Тегеране: яркие краски, длиннющие ногти, инкрустация стразами. Придраться довольно трудно: любая арестованная обычно сообщает, что да, она пять раз в день смывает лак и наносит его заново.
На входах в госучреждения (на женских входах, отметим, так как сплошь и рядом половая сегрегация работает и тут) выдают обязательную чадру посетительницам.
Я купил иранский чадор по просьбе своей киевской приятельницы. Досконально изучил его и теперь знаю, что более неудобную конструкцию и придумать трудно. На голове он держится с помощью легко сползающей резинки, и на улицах я видел, что многие женщины удерживают его заколками. На нем нет застежек, края разлетающегося и норовящего все время свалиться чадора женщины придерживают руками. Оттого походка иранки в чадоре, даже опытной носительницы, весьма специфична: нагнутая голова, кулак, сжимающий на груди чадор и сведенные плечи. Поэтому школьницы от чадора избавлены. Девочки тут с самого нежного школьного возраста носят на головах макнаэ - что-то вроде длинного шлема из ткани, закрывающего голову, грудь и плечи. Дети в макнаэ похожи на черепашек-ниндзя.
Любовь иранская
Законы тут суровы. За прелюбодеяние - тюрьма и плети, за пьянство - тюрьма и плети, за прелюбодеяние замужней женщины - смертная казнь, за оскорбление ислама - смертная казнь. Учитывая, что под оскорбление ислама теоретически может попасть что угодно, в том числе переход, скажем, в христианство, открытое признание в атеизме или высказанное сомнение в уместности какой-то из норм шариата, - лично мне тут находиться несколько не комфортно.
Но один из моих уличных знакомых сказал: «Любить, зная, что тебя может ждать за это смерть, - это прекрасно. Это для настоящих мужчин».
Не знаю. Лично мне любить, зная, что мою любимую, если она вдруг снизойдет к моим чувствам, могут побить палками, а то и повесить на стреле подъемного крана, было бы нерадостно. Видимо, я ненастоящий мужчина.
Тем не менее иранское общество пронизано чувственностью, пропитано любовью. Тут действительно могут прожечь взглядом. Мне удалось пару раз испытать это, когда мимо проходившая девушка с безразличным, скучающим лицом вдруг на какую-то секунду бросала на меня заинтересованный взгляд. Это на самом деле похоже на разряд молнии - настолько этот взгляд был быстр глубок, запретен, настолько стремительно он отводился в сторону.
- Забудь о средневековье, - говорил мне Хамед. - В Иране, в Тегеране по меньшей мере, женятся по любви. Почти все.
- А как же договорные браки, через родителей?
- Э-э-э, - отвечает Хамед, - представь, тебе двадцать лет, до сих пор все, что тебе удавалось с женщиной, - это поцеловать девочку на свадьбе у знакомых, когда тебе было пятнадцать. А тут тебе подводят девушку и говорят: «Она может быть твоей женой». Ты не представляешь, как ты сразу влюбишься! И у девочек так же. Но вообще у нас обычно молодежь сама знакомится.
- Но как? Где? Если нет дискотек, нет совместных вечеринок, если обучение по большей части раздельное, за исключением университетов?
- Во-первых, у нас нужно иметь сестру. Чтобы она снимала на телефон всех девушек на девичьих встречах и в школе, а потом тебе показывала, все про них рассказывала и телефоны давала. Во-вторых, в Интернете знакомятся. Да и на улице знакомятся многие.
- Но каким образом?
- Смотришь на девушку,улыбаешься ей. Кидаешь ей свой номер телефона на бумажке. Захочет - позвонит. Если понравится, как ты говоришь, о чем думаешь - будете говорить часто. Потом можно в кафе ходить: она за одним столиком, ты - за другим, ничего друг другу не говорите, иногда смотрите. Потом можно жениться. Если деньги есть.
- А много денег надо?
- Ох много!
Сами расходы на свадьбу - шумную, многодневную, с отдельно арендованными помещениями для гостей-женщин и гостей-мужчин - могут быть больше дохода всей семьи жениха за несколько лет. Но ведь требуется еще и брачный дар - махр. Это те деньги, которые муж обязуется выплатить жене в случае развода; это средства, которые у нее должны остаться, если ты умрешь. Обычно махр измеряют в старинных золотых монетах, средняя цена махра - 40-50 тысяч долларов.
Учитывая, что средняя зарплата в Тегеране примерно 400 долларов, понимаешь, почему многоженства тут как такового нет.
- Не очень справедливо, - говорит Хамед. - Раньше, когда муж работал, а жена сидела дома, все было понятно. Но сейчас женщины работают и получают больше мужчин, потому что, пока она учится в институте, он собирает деньги на махр на стройке! У нас на каждого студента - две студентки! И детей они не рожают, нет. Один ребенок в семье - обычное дело, два - уже редкость в Тегеране. У нас женщины-чиновницы, женщины-преподавательницы, женщины-ученые,а мужчины - вот, - показывает Хамед мозолистые руки. - Мужчины торгуют, строят, копают. И мы еще в армии должны служить, пока они карьеру делают. А потом махр им подавай. Ты думаешь, у нас тут женщины угнетенные? Ха! Я вот что тебе скажу: ты не прав, брат! У нас плачут, когда мальчик рождается. Вот берут родители ребенка и плачут над ним. «Бедный ты, - говорят, - бедный! А уж какими мы бедными через тебя будем!» Вот завтра приходи. Я друга приведу он тебе расскажет, как с ним жена поступила. Все у него забрала и развелась, а он теперь долги будет до смерти выплачивать.
- Я завтра не могу. Я в Кашмар еду.
- О, - говорит Хамед, - там по-другому. Там не Тегеран, там старый Иран. Там совсем дикие люди живут, даже Америку по-настоящему не любят, а ты на американца похож.
- Да меня в городе не будет, мы в горы, на охоту, будем скакать по скалам за уриалачи.
- Это можно, это безопасно, - говорит Хамед.
Десять долларов он принимает с удовольствием. Как-никак, собирает на махр и надеется через пару лет начать поиски невесты.
(с) Василий Рожановский