Спокойную жизнь комиссара Адамберга омрачают несколько обстоятельств: кто-то в округе издевается над голубями, в сгоревшем «мерседесе» найден труп промышленного магната; в полицейском управлении появляется тихая, застенчивая женщина, которая рассказывает средневековую легенду о Воинстве Сатаны. Именно ее история побуждает Адамберга отправиться в провинциальный городок, который неожиданно становится местом действия дьявольских сил, ополчившихся против мирных жителей. А начинается все, как в сказке «Мальчик-с-пальчик», — с хлебных крошек!
Глава из книги:
Утром Адамберг влез в брюки, тихонько вышел во двор и зашлепал босиком по влажной траве. Было полседьмого утра, роса еще не успела испариться. Он прекрасно выспался на старом шерстяном матраце с углублением посредине, зарылся в него, как птица в гнездо. Несколько минут он расхаживал по лужайке, пока не нашел то, что искал: гибкий прутик, который, если его разлохматить на конце, можно было бы использовать вместо зубной щетки. Когда он обдирал кору с прутика, в окне показалась голова Лео.
— Хэллоу, звонил капитан Эмери, он требует вас к себе, и голос у него недовольный. Идемте, а то кофе остынет. Если долго стоять босиком во дворе, можно заболеть.
— Как он узнал, что я здесь? — спросил Адамберг, идя за ней.
— Наверно, не клюнул на байку про родственника. К тому же ему доложили, что на вчерашнем автобусе прибыл пассажир из Парижа. Он сказал, ему не нравится, что какой-то легавый действует у него за спиной, а я этому потворствую. Можно подумать, мы партизаны и сейчас военное время. Знаете, он может устроить вам неприятности.
— Я скажу ему правду. Скажу, я приехал посмотреть, что это за штука такая — гримвельд, — сказал Адамберг, отрезая себе толстый ломоть хлеба.
— Правильно. И что гостиница на ремонте.
— Ага.
— Поскольку вас вызывают в жандармерию, вы не успеете на поезд из Лизье, который отходит в восемь пятьдесят. Следующий, из Сернэ, будет в четырнадцать тридцать пять, но не забудьте, что вам надо еще полчаса на автобус. Как выйдете отсюда, поверните направо, потом еще раз направо, потом пройдите прямо еще восемьсот метров к центру города. Жандармерия — сразу за сквером. Оставьте кружку, я вымою.
Прошагав примерно километр через поля, Адамберг вошел в здание жандармерии, выкрашенное в веселенький желтый цвет, словно какой-нибудь пляжный домик.
— Комиссар Жан-Батист Адамберг, — представился он толстому бригадиру. — Капитан назначил мне встречу.
— Прекрасно, — ответил бригадир, взглянув на Адамберга с сочувствием, как на человека, на месте которого ему не хотелось бы оказаться. — Кабинет — в конце коридора. Дверь открыта.
Адамберг остановился на пороге и несколько секунд наблюдал за капитаном Эмери, который нервно расхаживал по кабинету. Он был очень напряжен, но безупречно элегантен в тщательно подогнанной форме. Красивый мужчина чуть старше сорока, правильные черты лица, густые белокурые волосы без проседи, под форменной рубашкой с погонами — втянутый живот.
— В чем дело? — спросил Эмери, оборачиваясь к Адамбергу. — Кто вам разрешил войти?
— Вы, капитан. Вы вызвали меня сегодня рано утром.
— Адамберг? — спросил Эмери, окинув быстрым взглядом комиссара в измятом костюме, не имевшего возможности побриться и причесаться.
— Извините за щетину, — сказал Адамберг, пожимая ему руку. — Я не рассчитывал заночевать в Ордебеке.
— Присаживайтесь, комиссар, — сказал Эмери и снова посмотрел на Адамберга.
Знаменитое имя, которое одни произносили восторженно, другие злобно, совершенно не вязалось с этим маленьким, невзрачным человечком: все в нем, от смуглого лица до мешковатого черного костюма, казалось капитану неряшливым, нелепым и по меньшей мере неподобающим. Он попытался перехватить его взгляд, но не сумел и сосредоточился на улыбке, столь же любезной, сколь и ускользающей. От растерянности гневная речь, заготовленная заранее, почти что вылетела у него из головы, словно он натолкнулся на препятствие, вернее, на отсутствие всякого препятствия. И теперь не знал, как воздействовать на это пустое место, не знал даже, как вступить с ним в контакт. Разговор начал Адамберг.
— Леона сказала мне, что вы сердитесь, капитан, — сказал он, тщательно подбирая слова. — Но тут имело место недоразумение. В Париже вчера было тридцать шесть градусов, да еще я задержал старика, который убил жену хлебным мякишем.
— Как это?
— Затолкал ей в горло две компактные пригоршни хлебного мякиша. Поэтому меня соблазнила перспектива освежиться, прогулявшись по гримвельду. Надо думать, вы меня понимаете.
— Может быть.
— Я собрал и съел много ежевики. — Тут Адамберг заметил, что на руках у него еще оставались черные пятна от ягод. — Я не мог предвидеть, что встречу Леону, она сидела на дороге и ждала своего пса. Она тоже не могла предвидеть, что обнаружит в часовне тело Эрбье. Но я решил не посягать на ваши прерогативы, а потому не пошел на место преступления. Поскольку я опоздал на поезд, она предложила приютить меня. Я не ожидал, что буду курить настоящую гаванскую сигару и пить первосортный кальвадос у горящего камина, но именно этим мы и занимались. Очень славная женщина, как выразилась бы она сама, но это еще не все, что можно о ней сказать.
— А вы знаете, почему эта славная женщина курит настоящие кубинские сигары? — спросил Эмери и впервые за все время улыбнулся. — Вы знаете, кто она?
— Она так и не назвала свою фамилию.
— Это меня не удивляет. Лео — это Леона Мари де Вальрэ, графиня д’Ордебек. Чашку кофе, комиссар?
— С удовольствием.
Лео — графиня д’Ордебек. Но живет на старинной, полуразвалившейся ферме, а в свое время держала гостиницу, чтобы заработать на жизнь. Она хлебает суп огромной ложкой, сплевывает табак. Капитан Эмери вернулся с двумя чашками кофе, на сей раз он улыбался искренней, дружелюбной улыбкой, свидетельствовавшей о том, что он, как сказала Лео, «парень не злой, а совсем наоборот», прямой и добросердечный.
— Вы удивлены?
— Да, порядком. Удивительно, что она бедна. По ее словам, у графа д’Ордебека крупное состояние.
— Лео — первая жена графа, но с их свадьбы прошло шестьдесят лет. Вспышка безумной любви, как часто бывает у молодых. Графская семья подняла дикий скандал, они постоянно давили на сына и два года спустя добились развода. Говорят, что эти двое еще долго продолжали встречаться. Потом образумились, и каждый пошел своей дорогой. Но хватит о Лео, — сказал Эмери, и улыбка исчезла с его лица. — Когда вчера вечером вы приехали сюда, вы еще ничего не знали? Я хочу сказать: когда вчера утром вы позвонили мне из Парижа, вы не знали, что Эрбье мертв и что смерть застала его у часовни?
— Нет.
— Ну, допустим. А вы часто так делаете — бросаете вашу Контору, чтобы пошататься по лесу под надуманным предлогом?
— Часто.
Эмери отпил кофе и поднял голову:
— Правда?
— Да. А тут еще этот хлебный мякиш с утра пораньше.
— Интересно, что думают по этому поводу ваши подчиненные?
— Среди моих подчиненных, капитан, есть парень с повышенной сонливостью, который в любой момент может заснуть на рабочем месте; есть зоолог, специалист по рыбам, особенно речным; есть вечно голодная девица, которая внезапно исчезает, чтобы прикупить еды; есть старый журавль, живущий среди сказок и легенд, а также ходячий справочник, подсевший на белое вино. И весь остальной личный состав — в том же роде. Так что с их стороны было бы неразумно придираться ко мне.
— И что, вся эта компания работает?
— Еще как.
— Что вам сказала Лео, когда вы с ней встретились?
— Поздоровалась со мной: она уже знала, что я полицейский и приехал из Парижа.
— Ничего удивительного, у нее нюх в тысячу раз лучше, чем у ее собаки. Хотя она бы обиделась, услышав, как я называю это свойство нюхом. У нее своя теория, что всякие там несущественные детали взаимодействуют друг с другом и это многократно усиливает их последствия. Ну, вроде истории с бабочкой, которая взмахнула крылышками над Нью-Йорком, а потом в Бангкоке случился взрыв. Не помню, где я это слышал.
Адамберг покачал головой: он тоже не помнил.
— Лео верит в эффект бабочки, — продолжал Эмери. — Главное, говорит она, заметить эти крылышки в момент, когда они шевельнутся. А не тогда, когда все взлетит на воздух. И к этому, надо сказать, у нее большие способности. Итак, Лина видит Адское Воинство. Это крылья бабочки. Ее шеф пробалтывается, Лео узнает о случившемся, мать Лины пугается, викарий советует ей обратиться к вам — ведь так все было? — она садится в поезд, завораживает вас своей историей, в Париже тридцать шесть градусов, какую-то женщину задушили хлебным мякишем, вы мечтаете о прохладе гримвельда, Лео поджидает вас на дороге, и вот вы сидите здесь.
— Но это все-таки не взрыв.
— А вот смерть Эрбье — уже взрыв. Сон Лины получил продолжение в реальной действительности. Так сказать, вызвал волка из леса.
— Владыка Эллекен указал на будущих жертв, и какой-то человек посчитал себя вправе убить их. Вы это имели в виду? Что видение Лины побудило убийцу к действию?
— Речь идет не просто о чьем-то видении, а о легенде, которая живет в Ордебеке уже тысячу лет. Могу поспорить, что минимум три четверти местных жителей боятся этой кавалькады живых мертвецов. Каждый из них трясся бы от страха, если бы Эллекен назвал его имя. Но не признается в этом. Уверяю вас, никто не решается выйти на гримвельд ночью, кроме горстки молодых людей, которые таким образом демонстрируют свою храбрость. У нас провести ночь на Бонвальской дороге значит пройти своего рода обряд инициации, доказать, что ты стал мужчиной. Отголосок средневековых обычаев, если хотите. Но верить в легенду настолько, чтобы сделаться палачом при Эллекене — нет, до этого им еще очень далеко. Правда, кое с чем я должен согласиться. Причиной смерти Эрбье действительно стал страх, который люди испытывают перед Воинством. Заметьте, я сказал «смерти», а не «убийства».
— Лео говорит, в него выстрелили из ружья.
Эмери покачал головой. Теперь, когда воинственный настрой капитана почти улетучился и он уже не считал необходимым держаться официально, его поза и выражение лица разительно изменились. Адамберг опять подумал об одуванчике. Вечером, когда он закрыт, на него не хочется смотреть, а днем он выглядит нарядно и приветливо. Правда, если мамаша Вандермот казалась хрупкой, как цветок, о здоровяке-капитане этого никак нельзя было сказать. Адамберг в очередной раз стал вспоминать, как называются семена-парашюты, и прослушал начало ответа.
— …из его собственного ружья системы «дарн», точнее, это не ружье, а обрез. Этот мерзавец получал удовольствие, если мог прикончить самку и детенышей одним выстрелом. В данном случае стреляли с очень близкого расстояния, и вполне возможно, что он направил ствол на себя и выстрелил в лоб.
— А причина?
— Причину мы с вами уже обсудили. Это страх перед Адским Воинством. Связь событий легко проследить. Эрбье слышит о предсказании. Он — черная душа и знает это. Ему становится страшно, психика не выдерживает. Он опорожняет морозильники, тем самым отрекаясь от своих охотничьих подвигов, и сводит счеты с жизнью. Ибо, как гласит легенда, Эллекен не отправляет в ад того, кто покарал себя сам.
— Почему вы сказали, что он направил ствол на себя? Ведь стреляли в упор?
— Нет. С расстояния в десять с небольшим сантиметров.
— Если бы он сделал это сам, то, скорее всего, прижал бы дуло ко лбу.
— Не обязательно. Может быть, перед смертью он хотел увидеть выстрел. Увидеть дуло ружья, направленное ему в лицо. Пока что на прикладе мы обнаружили только его отпечатки.
— Значит, можно также предположить, что кто-то воспользовался пророчеством Лины, чтобы избавиться от Эрбье, имитировав самоубийство.
— Тогда непонятно, зачем понадобилось выбрасывать все из морозильников. У нас тут охотников гораздо больше, чем защитников животных. А все из-за кабанов, от которых огромный вред. Нет, Адамберг, этот поступок свидетельствует о раскаянии, о желании искупить свои грехи.
— А мопед? Зачем он спрятал его в орешнике?
— Он его не прятал. Просто поставил между кустов, чтобы не торчал на виду. Думаю, это было сделано по привычке.
— Но зачем лишать себя жизни в часовне?
— Хороший вопрос. Согласно легенде, тех, кого схватили, часто находят мертвыми вблизи заброшенных церквей. Вы знаете, что значит «схватили»?
— Знаю.
— Они оказываются там, где обитает нечистая сила, то есть там, где властвует Эллекен. Эрбье, желая опередить события, приезжает туда сам и добровольно лишает себя жизни, чтобы избежать грозящего ему наказания.
Адамбергу надоело сидеть, у него затекли ноги.
— Можно я пройдусь по кабинету? Не люблю долго сидеть.
Лицо капитана окончательно посветлело, теперь оно выражало горячую симпатию.
— И я тоже, — произнес он с радостью человека, встретившего родственную душу. — У меня от этого что-то делается в животе, должно быть, на нервной почве, там будто скапливается электричество и образует маленькие шарики, которые перекатываются по желудку. Говорят, мой предок, наполеоновский маршал Даву, был нервным человеком. Мне надо час или два в день ходить, чтобы разрядить эту батарейку. А что, если мы пройдемся по городу и заодно продолжим разговор? Вы не пожалеете, городок у нас красивый.
И капитан повел коллегу по узеньким улочкам, мимо старинных глинобитных стен и низеньких домиков с потемневшими балками, мимо заброшенных амбаров и накренившихся яблонь.
— А вот Лео другого мнения, — сказал Адамберг. — Она уверена, что Эрбье убили.
— Она как-то обосновала свою уверенность?
Адамберг пожал плечами:
— Нет. Очевидно, знает просто потому, что знает, вот и все.
— Вечно с ней так. Она очень хитрая и с годами привыкла думать, будто никогда не ошибается. Конечно, если бы ей отрубили голову, Ордебек лишился бы значительной части мозгов. Но чем старше она становится, тем реже обосновывает свои соображения. Ей приятно, что ее считают всезнайкой, и она стремится поддерживать эту репутацию. Она совсем ничего не сказала?
— Нет. Только то, что невелика потеря. И что она не испугалась, когда нашла труп, потому что уже знала о его смерти. Она больше говорила о лисе и его птице, чем о том, что видела в часовне.
— О синице, которая привязалась к трехлапому лису?
— Да. А еще рассказывала о своем псе, о его любимой сучке с ближней фермы, о святом Антонии, о своей гостинице, о Лине и ее семье, о том, как она вытащила вас из пруда.
— Верно, — улыбнулся Эмери. — Я обязан ей жизнью, и это мое самое раннее воспоминание. Ее называют моей второй матерью, ведь я и в самом деле тогда заново родился. После того дня мои родители души не чаяли в Лео, они наказывали мне, чтобы я всегда любил и почитал ее. Это случилось в разгар зимы, и пока Лео вместе со мной выбиралась из пруда, она промерзла до костей. Говорят, ее три дня знобило. Потом у нее начался плеврит, и все уже думали, что ей конец.
— О плеврите она мне не рассказывала. Как и о том, что была замужем за графом.
— Лео никогда не хвастается, просто незаметно навязывает вам свою точку зрения, но этого достаточно. Никто из здешних жителей не тронул бы ее трехлапого лиса. Никто, кроме Эрбье. Лис угодил в один из его капканов и потерял лапу и хвост. Но Эрбье так и не успел его прикончить.
— Потому что Лео убила его до того, как он убил лиса.
— Она на это вполне способна, — весело заметил Эмери.
— Вы возьмете под охрану человека, которого Лина назвала вторым? Стекольщика?
— Он не стекольщик, он мастер-витражист.
— Да, Лео сказала, что он очень талантливый.
— Глайе мерзкий тип, он никого не боится. Такого не запугаешь Адским Воинством. Но если на него нападет страх, тут, к сожалению, ничего не поделаешь. Нельзя помешать человеку свести счеты с жизнью, когда он действительно этого хочет.
— А вдруг вы ошибаетесь, капитан? Вдруг Эрбье все-таки убили? Тогда могут убить и Глайе. Вот о чем я.
— Вас не переубедишь, Адамберг.
— Вас тоже, капитан. Потому что вы в безвыходной ситуации и версия о самоубийстве для вас — наименьшее зло.
Эмери замедлил шаг, потом остановился и достал пачку сигарет.
— Объясните, комиссар, что вы имеете в виду.
— Об исчезновении Эрбье стало известно еще неделю назад. За это время вы ничего не сделали, разве что послали людей осмотреть его дом.
— Это все, на что я имел право, Адамберг, если бы Эрбье захотел уехать втайне от всех, преследовать его было бы противозаконно.
— Хотя его видели с Адским Воинством?
— Когда жандармерия ведет расследование, то не прислушивается к бреду сумасшедших.
— Нет, прислушивается. Вы допускаете, что Воинство может быть повинно в его смерти, какой бы эта смерть ни была, добровольной или насильственной. Вы знали, что Лина назвала его имя, но вы ничего не сделали. А теперь, когда тело обнаружено, уже слишком поздно искать улики.
— Думаете, мне устроят нагоняй?
— Думаю, да.
Эмери затянулся и выпустил дым со звуком, похожим на вздох, потом оперся на каменную стену, тянувшуюся вдоль улицы.
— Ну хорошо, — согласился он. — Мне устроят нагоняй. А может, и нет. Нельзя же привлечь меня к ответственности за его самоубийство.
— Вот почему вы допускаете только эту версию. Цена ошибки здесь не так велика. А если это убийство, вы по уши в дерьме.
— Нет доказательств, что это было убийство.
— Почему вы не стали искать Эрбье?
— Из-за Вандермотов. Из-за Лины и ее братьев. Мы с ними не очень-то ладим, и я не хотел им подыгрывать. Я здесь представляю порядок, а они — отсутствие здравого смысла. Одно с другим несовместимо. Я несколько раз задерживал Мартена за незаконную охоту по ночам. И его старшего брата, Ипполита. Однажды он взял на мушку компанию охотников, заставил их раздеться, собрал их карабины и бросил всё в реку. Поскольку он не мог заплатить штраф, я посадил его на двадцать дней в кутузку. Они просто мечтают, чтобы меня убрали отсюда. Вот почему я ничего не сделал. Чтобы не попасться в их ловушку.
— Какую ловушку?
— Вполне примитивную. Лина Вандермот заявляет, что у нее было видение, после чего Эрбье исчезает. Он с ними в сговоре. Я начинаю его активно искать, и Вандермоты немедленно подают на меня жалобу, обвиняя в злоупотреблении властью и посягательстве на личную свободу граждан. Лина дипломированный юрист, она знает законы. Предположим, я игнорирую эту жалобу и продолжаю поиски Эрбье. Жалоба доходит до высшего начальства. И тут в один прекрасный день объявляется Эрбье, живой и здоровый, и в свою очередь подает на меня жалобу. В итоге мне светит либо выговор, либо перевод.
— Зачем тогда Лина назвала еще двух заложников Адского Воинства?
— Для правдоподобия. Она притворяется этакой добропорядочной толстушкой, а на самом деле хитра как черт. Воинство часто утаскивает нескольких человек зараз, ей это известно. Вот она и назвала троих, чтобы задурить людям голову. Так я себе представлял ситуацию.
— Но все обернулось иначе.
— Да. — Эмери загасил сигарету о стену и засунул окурок между камней. — Впрочем, теперь это не имеет значения. Эрбье покончил с собой.
— Не думаю.
— Черт возьми, — повысил голос Эмери, — чего ты от меня хочешь? Ты ничего не знаешь обо всей этой истории, о здешних людях. Свалился на нас из своей столицы и отдаешь приказы.
— Это не моя столица. Я беарнец.
— А мне какая разница?
— И это не приказы.
— Я тебе скажу, что будет дальше, Адамберг. Ты сядешь на парижский поезд, я подпишу акт о самоубийстве Эрбье, и через три дня все об этом забудут. Если, конечно, ты не собираешься доконать меня этой версией об убийстве. Не знаю, какой шальной ветер занес ее в твою голову.
Ветер. Мать часто говорила Адамбергу: вечно у тебя ветер в голове, в одно ухо влетает, в другое вылетает, ни одна мысль надолго не задерживается, а сам ты ни минуты не можешь посидеть спокойно. На ветру — как под водой. Все колышется и гнется. Адамберг знал это и боялся самого себя.
— Эмери, я вовсе не собираюсь вставлять тебе палки в колеса. Я только говорю, что на твоем месте взял бы под охрану парня, которого она назвала вторым. Стекольщика.
— Витражиста.
— Да. Возьми его под охрану.
— Если я это сделаю, Адамберг, мне крышка. Неужели ты не понимаешь? Это будет означать, что я не верю в самоубийство Эрбье. А я верю. По-моему, Лине хотелось, чтобы он покончил с собой, и, возможно, она намеренно подтолкнула его к этому. Я мог бы начать расследование, привлечь ее по статье «Доведение до самоубийства». Братья Вандермот наверняка мечтали, чтобы Эрбье провалился в ад. Их папаша и Эрбье — звери, каких свет не видывал, и неизвестно, который из них был страшнее.
Эмери снова зашагал по улице, засунув руки в карманы, что несколько деформировало его элегантный силуэт.
— Они дружили?
— Они были как два пальца одной руки. Говорили, у папаши Вандермота застряла в голове алжирская пуля, и этим обычно объясняли приступы агрессии. А Эрбье был садист, и два приятеля, конечно же, вдохновляли друг друга на новые подвиги. Лина вполне могла отомстить Эрбье, заставив его свести счеты с жизнью. Я уже говорил тебе, она хитрая. Ее братцы — тоже, но у них не все дома.
Они поднялись на самую высокую точку в округе, холм, откуда открывался вид на городок и окрестные поля. Капитан указал на еле заметное пятнышко с восточной стороны.
— Дом Вандермотов, — пояснил он. — Ставни открыты, значит они проснулись. Загляну-ка я к ним, взять показания у Лео можно и позже. Сейчас, когда Лины нет дома, будет легче заставить их разговориться. Особенно того из них, который состоит из глины.
— Из глины?
— Ты правильно понял. Из хрупкой глины. Послушай меня, садись на поезд и забудь о них. В рассказах о Бонвальской дороге правда только то, что она сводит людей с ума.
 | Фред Варгас. Адское Воинство |