Сибирский предсказатель легендарный Григорий Распутин оказывается в курортной Ялте в одно время с присяжным поверенным Климом Ардашевым, который приехал присмотреть себе уютную дачку, а столкнулся с очередным международным заговором! Английская разведка и русский генштаб готовят устранение «опасного старца», владеющего тайной чертежей геликоптера — тактического оружия войны. И только Ардашев понимает, что Распутина нужно спасти любой ценой, поскольку он просто пешка в игре империй…
Отрывок из книги:
Обед с Государем
В ливадийском храме шла пасхальная литургия. Служили обедню. Их Императорские Величества с августейшими дочерьми внимали «Христос воскресе из мертвых…».
В такие минуты Николаю Александровичу становилось особенно грустно — вспоминался последний спокойный для него 1894 год. Тогда он мог еще просто жить, а не править. Ведь на троне был его отец. Но монарх, которого уважала вся Европа, тяжело болел. Некогда могучий, суровый и властный самодержец превратился в худого и высохшего старика. Приступы почечных колик уложили царя в постель и не давали возможности работать. По совету профессоров его отправили в Ливадию. Предчувствуя скорый конец, Александр III позвал к себе молодого царевича и дрожащими губами проронил: «Будь твердым и справедливым, люби свой народ, почитай Господа. И главное — избегай войны. Война для России — погибель…» Едва с его уст сорвались последние слова, как он впал в забытье. А в четверг, 20 октября, у отца началась агония. Но Император уходил из жизни с достоинством — он пробормотал короткую молитву и простился с матерью: «Я чувствую, что моя жизнь завершается. Будь спокойна. Я готов к смерти». Он смежил веки и положил голову на плечо Императрицы. Казалось, он заснул, и она не сразу заметила, как ее муж перестал дышать. Вскоре залпы военных кораблей, стоявших в Ялтинской бухте, возвестили, что душа Александра III отправилась к небесам.
«Пресвятая Богородице, спаси нас!» — неслось под сводами собора, и пахло ладаном. Николай II молился. Украдкой он окинул взглядом тех, кто клялся ему в преданности. За его спиной стояли министр внутренних дел сенатор Макаров с супругой, генерал-адъютант Трепов с супругой кавалерственной дамой, жена дворцового коменданта госпожа Дедюлина, таврический губернатор церемониймейстер граф Апраксин с женой, генерал-майор Янев с супругой, генерал-майор Думбадзе и архитектор Высочайшего двора Краснов. Во втором ряду — свитные дамы Государыни Императрицы, министр Императорского двора, а также офицеры Собственных Его Императорского Величества конвоя и сводного пехотного полка.
«Слава Отцу и Сыну и Святому Духу… Яко живоносец, яко рая краснейший, воистину и чертога всякаго царскаго показася светлейший, Христе, гроб Твой, источник нашего воскресения. И ныне и присно и во веки веков. Аминь… Вышняго освященное Божественное селение, радуйся: Тобою бо дадеся радость, Богородице, зовущим: благословенна Ты в женах еси, всенепорочная Владычице… Господи, помилуй, господи, помилуй, господи, поми-илу-уй!» — раздавались песнопения.
Государь вспомнил, как в этой церкви Аликс принимала крещение. А потом, всего через неделю после смерти отца, состоялось их бракосочетание. Медовый месяц оставил грустное воспоминание — он протекал в атмосфере панихид и траурных визитов. Молодая жена часто плакала и все твердила, что это дурное предзнаменование.
Вскоре служба закончилась. Николай Александрович с семьей покинул Крестовоздвиженскую церковь и проследовал во дворец. За ним потянулись приглашенные к разговению — все те, кто только что молился вместе с ним в храме.
По традиции перед обедом Их Императорских величеств поздравили с Великой Пасхой. К присутствующим на молебне присоединилось все придворное духовенство, выехавшее в Ливадию, а также депутация от 51-го Литовского наследника цесаревича полка, генерал-лейтенант Гернгросс с офицерами лейб-гвардии конного Его Величества полка, заведующий хозяйством гофмаршальской части генерал-лейтенант Аничков, комнатная прислуга их Императорских Величеств и Их Высочеств, придворные служители и служащие конюшенной части, камергер Качалов с лицами ливадийско-массандровского управления, генерал-лейтенант Мосолов с чинами канцелярии министерства Императорского двора, дежурные фельдъегеря, служащие певчей капеллы и даже водители гаража. Все приносившие поздравления имели счастье христоваться с Государем и получить из его рук по пасхальному яйцу.
Император обратился к офицерам лейб-гвардии конного Его Величества полка:
— Господа офицеры! Сегодня, в день полкового праздника, я поднимаю этот бокал за славу и процветание старой конной гвардии, за здоровье настоящего состава полка, а также за всех, кто имел честь служить в нем!
С последним словом императора грянул полковой марш в исполнении хора музыки гвардейского экипажа.
Первой переменой шел суп «Святого Жермена» с растертым горохом и мелко нарезанными кусочками копченой ветчины; за ним подали холодную осетрину, соус «Ремулад» и маленькие кулебяки; следом — рагу из белого мяса домашней птицы с лапшой, эскалоп из телятины, молочный поросенок с кашей по-ялтински, фермерские перепела с красной капустой, салат винегрет. Десерт состоял из желе по-парижски, холодного маседуана, земляничного мороженого в шампанском и пирожных с кремом безе. Из алкогольных напитков пили сухое французское вино «Рафаэль», крымские вина из магарачских подвалов, «Шустовский» коньяк и «Смирновскую».
По окончании обеда Государь проследовал в кабинет, служивший ему и библиотекой. Почти сразу к нему пригласили генерала Думбадзе, который заранее просил аудиенции у монарха и был записан в камер-фурьерском журнале.
— Присаживайтесь, Иван Антонович, — Николай Александрович указал на кресло, стоящее перед его столом. — Как семья? Как дети?
Вопрос о детях не был самым любимым для генерала, потому что от трех разных браков Думбадзе имел пятерых сыновей, двух дочерей и одного пасынка.
— Спасибо, Ваше Величество, все живы и здоровы.
— Дай Бог, дай Бог. — Он достал из бокового кармана гимнастерки мундштук в золотой оправе, вставил папиросу и подкурил от массивной настольной зажигательницы в виде прыгающего дельфина. Сделав несколько глубоких затяжек, спросил: — Как я понимаю, вы хотели о чем-то со мной поговорить?
— Позвольте, Ваше Величество, коснуться одного вопроса, — голос генерала дрогнул. — В гостинице «Ялта» проживает Григорий Распутин. Ежедневно он наведывается к Вашему Величеству. Это обстоятельство вызывает раздражение не только среди обывателей, но и в рядах местного духовенства. Позвольте попросить вашего соизволения на принятие некоторых мер… Я имею в виду административную высылку.
Аромат турецкого табака наполнил комнату. Царь не проронил ни слова. С сосредоточенным видом он выравнивал в один ряд настольные приборы: серебряные часы, пресс-папье, перочинный ножик для оттачивания карандашей, книжную разрезку… Затушив нервными толчками папиросу, Государь отодвинул пепельницу, поднялся из-за стола и подошел к окну. Не отрывая взгляда от раскинувшегося до самого горизонта моря, он спросил:
— Это все?
— Да, Ваше Величество.
— Святой старец человек свободный. Он сам волен решать, где ему находиться. — Монарх повернулся к Думбадзе. — Я распорядился передать пасхальные подарки вашим детям — всем, независимо от возраста.
— Благодарю вас, Ваше Величество. Разрешите идти?
— Всего доброго, Иван Антонович.
Генерал прикрыл за собой дверь и, шагая к выходу, пытался избавиться от возникшего сомнения в правильности избранного им поступка. «Ничего, потомки рассудят», — успокоил он себя, спускаясь по мраморной лестнице дворца.
Старец
В тот самый момент, когда мучимый догадками судебный следователь Лепищинский бросился на поиски библиотекаря, Клим Пантелеевич Ардашев ехал в «Руссо-Балте» в гостиницу «Ялта». Рядом с ним восседал некий господин с бритым лицом, представившийся Ароном Симановичем — секретарем Григория Распутина. Еще вчера вечером, придя с «экскурсии» по Мордвиновскому парку, присяжный поверенный получил от портье запечатанный конверт, в котором в самой вежливой форме была изложена просьба о личной встрече с Григорием Распутиным. Аудиенция предполагалась в гостинице «Ялта» в десять утра. Секретарь старца обещал прибыть за пятнадцать минут до рандеву.
Откровенно говоря, большой радости от предстоящего знакомства адвокат не испытывал. «Допустим, этот Распутин мне неприятен, — мысленно рассуждал Клим Пантелеевич, — ну и что с того? Добавлю в свою коллекцию персонажей еще одного отрицательного героя. Глядишь, и выплывет в будущем романе. Надо использовать пресловутое «правило лимона»: если от кислоты сводит оскоминой скулы — посыпь дольки сахаром и съешь их с удовольствием».
У парадного входа стояло несколько полицейских пролеток и больничная карета. Два санитара — один толстый, другой тощий — с трудом несли носилки, закрытые серой больничной клеенкой. «Ну что, мистер Борнхил, — усмехнулся про себя Ардашев, — на этот раз вы проиграли. Но ничего не поделаешь, такова наша с вами судьба. Сегодня вас перехитрил я, а завтра и меня кто-то отправит к праотцам. Как говорится, еvery bullet has its billet».
Номер, который снимал Распутин, располагался на втором этаже. Сопровождающий Ардашева человек постучал в дверь с цифрой «12» и, услышав одобрительный возглас, пригласил войти.
Перед Климом Пантелеевичем возник простой русский мужик с густой, неухоженной бородой. Его длинные, расчесанные на прямой пробор волосы спадали на плечи, и от этого он походил на монаха. Большой открытый лоб, свето-серые глаза, сидевшие глубоко, прямой мясистый нос и острый пронзительный взгляд встретили присяжного поверенного у самого входа. Он был одет в лиловую шелковую рубаху с поясом, английские полосатые брюки, заправленные в высокие хромовые сапоги-бутылки. В комнате невыносимо пахло ваксой.
— А вот и гость пожаловал, — пробасил хозяин. — Ну садись, садись, дорогой, разговоры будем разговаривать.
Не произнося ни слова, Клим Пантелеевич опустился в кресло. Распутин уставился на адвоката, словно пытаясь его загипнотизировать. Ардашев поймал недобрый взгляд и вперился прямо в переносицу визави. И вдруг старец вздрогнул, прикрыл на миг глаза и, будто пытаясь снять с лица паутину, провел по нему ладонью. Затем он отнял руку и сказал:
— Ох и крови на тебе, мил человек! Но ты молись, кайся перед Господом! Он простит! А грех на то и дан, чтобы каяться!
— Я вас слушаю, — сухо выговорил Ардашев.
— Да-да. — Он посмотрел на секретаря. — Ты ничего еще ему не говорил? — Секретарь отрицательно покачал головой. — Ну дык, тада я и поведаю. Вишь какое дело… Ароша сказывал, что ты мастак всякие загадки отгадывать. Но берешь за это немалые деньги. — Он вынул из кармана брюк толстую пачку перевязанных бечевкой радужных и положил на журнальный столик.
— На, возьми.
Клим Пантелеевич не шелохнулся.
— Мы просить тебя хотим, чтобы ты помог России-матушке… Ты понял?
Ардашев покачал головой.
— Григорий Ефимович, позвольте я все объясню? — вмешался секретарь.
— Ладно, валяй. У тебя язык побойчей.
— Видите ли, какое дело, уважаемый Клим Пантелеевич. Несколько дней назад к Григорию Ефимовичу напросился на встречу один полковник откуда-то из периферии. Из его слов следовало, что он сделал очень важное открытие, связанное с геликоптерами. Как он нам объяснил, в настоящее время французские конструкторы жиропланов бьются над одной проблемой: они не могут заставить эту машину подняться и совершить горизонтальный полет. По его словам, все дело в некоем устройстве. Вот его-то и придумал полковник. С чертежами и выкладками он поехал в Москву на выставку воздухоплавания. Но сколько он ни пытался обратить внимание военных на его открытие — все тщетно. Даже великий князь Александр Михайлович, который помогает авиаторам, не удостоил вниманием его разработки. Но, узнав из газет, что царская семья собирается в Ливадию, он отправился в Ялту. Здесь Левицкий пытался пробиться на прием к Государю, но такой чести ему не оказали. И тогда он пришел к Григорию Алексеевичу и попросил проинформировать Его Величество о важном открытии. Естественно, я объяснил ему, что для этого нам потребуются чертежи и пояснения. Кое-что было при нем. — Он вынул из папки три листа обычной почтовой бумаги и передал их Ардашеву. — Вот, возьмите.
— Это все?
— Нет. По его словам, он снял почти все, но оставался один самый важный лист, который полковник пообещал принести сразу, как только снимет с него копию. Правда, перед самым уходом он обмолвился, что ему кажется, будто за ним ведется слежка, и он очень опасается, что это связано как раз с его новшеством. А на следующий день он повесился в собственном номере. Согласитесь, все это весьма странно. Совершенно случайно от одного официанта я узнал, что вы, господин Ардашев, находитесь в Ялте. Я читал в газетах о ваших расследованиях, и потому мы решили обратиться именно к вам, а не в полицию. Во-первых, полиция все равно ничего не отыщет, а во-вторых, генерал Думбадзе и полицейский начальник Гвоздевич не питают к Григорию Ефимовичу добрых чувств.
Распутин потряс кулачищами и воскликнул:
— Нехристи! Вот напущу на них Демонов! — И, глядя на Ардашева, уже совсем смирным тоном сказал: — А деньги ты возьми. Они пригодятся. За всяку работу должно людям платить.
Симанович вынул из той же папки лист гербовой бумаги и протянул его адвокату.
— Вот, Клим Пантелеевич, прочтите. Это прошение Левицкого на имя Государя.
Ардашев читал и не верил своим глазам:
«…мною сконструирован воздухоплавательный аппарат с новым принципом полета. Заключается он в том, что если над летательным аппаратом создать за счет вращения винта искусственную бурю, то под влиянием этой силы он будет держаться в воздухе, подниматься и опускаться, а также передвигаться в разные стороны, обеспечивая при этом полную безопасность полета. Таковое было бы невозможным без изобретения принципиально нового механизма, названного мною автоматом перекоса. Благодаря ему можно управлять несущим винтом геликоптера».
— А может, Ароша, мы мало денег аблакату дали? А? Пойди еще принеси. Они там… сам знаешь…
— Послушайте, господа, никакой оплаты мне не нужно. Погибший полковник Левицкий мой земляк, и я уже взялся за расследование этого дела. Так что обойдемся без денег. Вы позволите, я возьму с собой чертежи и это прошение?
— Да-да, забирайте всю папку! — замахал руками Симанович.
— Я, кстати, уже установил, что Левицкий был убит.
— Вот видите, Григорий Ефимович, я же вам говорил, что Клим Пантелеевич распутает любое дело.
— Так и хорошо! Вот пусть и деньжата возьмет.
— Благодарю вас, но я не настолько корыстен, как может показаться.
— Ай-ай-ай! — покачал головой Григорий. — Нешто можно так? А сколько в твоем городе храмов, мил человек?
— Семнадцать.
— Так будет восемнадцать! Ароша, неси капиталы! Серенькие давай! — Симанович не двинулся. — Я что тебе сказал! — прикрикнул Распутин и так стукнул кулаком по столу, что зашаталась фарфоровая ваза.
Секретарь стремглав, будто ему в штаны подлили скипидару, бросился в соседнюю комнату и тут же вернулся с еще более увесистой пачкой двухсотрублевых купюр.
— На вот, дорогой, возьми. Коли у самого нет нужды — на храм жертвуй! Грех не брать на доброе дело! Токмо скажи своим попам, что это от Григория Ефимовича, от святаго старца земли русской. Скажешь? Ладно? — попросил он умоляюще.
— Непременно. На храм, так на храм. Как вы отнесетесь к тому, если выяснится, что злодей, который расправился с полковником, сам уже на том свете? Тогда ваши деньги могут быть потрачены впустую.
— Как это зазря? Да ежели Господ покарал душегуба, так, значит, и суд Божий над ним свершился! Вот ты и отблагодаришь Создателя — храму деньги пожертвуешь. Но и себя не забудь… А мы, буде понадобится, скоро снова в окаянную столицу махнем.
— Ну, хорошо, допустим. Как вы узнаете, что я выполнил обещание и отыскал преступника, если вы только что сказали, что, может быть, скоро из Ялты уедете?
— Я, милай, вижу, что ты честный интелихент и за нос меня водить не станешь.
— Послушайте, Григорий Ефимович, — присяжный поверенный бросил на старца испытующий взгляд, — а для чего вам все это нужно? Ну, зачем тратиться? Сообщили бы в полицию — и дело с концом.
— Нет, ну ты смотри, Ароша, что за человек! Никак уразуметь не хочет! — Распутин хлопнул себя по коленкам и нервно заходил по комнате. Остановившись, он несколько секунд молча смотрел в окно, потом резко повернулся и сказал: — Ты думаешь, Гришка — пьянь, Гришка — бабник, Гришка впился в царскую семью, точно клещ! Да? А я, ежели хочешь знать, токмо о России и думаю, о благе, о людяМЃх простых, коим жить невмоготу на свете… А скольким я помог? Тебе это ведомо? Кому коровку, кому на дохтора, кому избу новую справил… Да ежели бы не я, наш бы мужичонка уже давно в окопах бы сгнил. А я не дал!.. А может, ты чаешь, что землю нашу любит единственно тот, кто в Думе портки просиживает? Вот они кровопийцы и есть! И Царя нашего батюшку ненавидят… А он, — Распутин потряс над головой указательным пальцем, — помазанник Божий! Его власть самим Господом дадена! Вот я и хочу для самодержца нашего, а выходит, для России-матушки что-то хорошее сделать. — Он помолчал несколько секунд и добавил: — Да и полковника жалко. Добрый он был, не то что ты… в тебе зла много…
В комнате повисла неловкая тишина. На выручку пришел Симанович. Он протянул Ардашеву руку и сказал:
— Будем считать, Клим Пантелеевич, что мы договорились. Так?
— Хорошо, — адвокат ответил на рукопожатие и, глядя на «зеркальные» сапоги Распутина, вновь ощутил неприятный запах гуталина. Ардашев молча положил деньги во внутренний карман пиджака, забрал папку и уже у самой двери сказал:
— Мое «зло», Григорий Ефимович, во благо тех самых простых людей, которым, как вы изволили выразиться, «жить невмоготу на белом свете». Засим откланиваюсь.
— Позвольте, Клим Пантелеевич, я распоряжусь, чтобы вас довезли, — слюбезничал секретарь.
Присяжный поверенный кивнул и вышел в коридор. За ним торопливо проследовал Симанович.
Ночь на Уайтхолл — Корт
Менсфилд Камминг сидел в кабинете один. Портьеры были плотно задернуты, электрический свет выключен, а на столике перед креслом догорала свеча. В пепельнице дымилась трубка.
Настроение у начальника Иностранного отдела бюро секретных служб Соединенного Королевства было преотвратное. И даже любимый чай с молоком, казалось, горчил. То, что случилось в Ялте с Донном, он никак не мог объяснить. Вернее, он не знал точную причину произошедшего. Первым тревогу забил связной, когда на оговоренный адрес не пришла условленная телеграмма. А потом на запасной канал связи вышел Чинар — завербованный русский агент, тот, о котором знали только Камминг и Борнхил. Именно Чинар на свой страх и риск послал письмо с условленным количеством наклеенных марок на конверте. Их последовательность означала: «Куратор убит, действую самостоятельно».
Теперь Каммингу надо было сделать выбор: либо приостановить операцию до прибытия в Ялту нового руководителя Чинара, либо дать русскому агенту карт-бланш. Первый вариант грозил потерей времени, а стало быть, и возможным провалом операции. Второй же нарушал святое правило разведки — ничего не предпринимать до полного выяснения ситуации с провалом. А вот что же на самом деле случилось с Борнхилом, до сих пор было неясно. Позже из посольства в Петербурге пришла шифровка, что согласно заметке в «Русской Ривьере» тело библиотекаря Евлампия Гурьяновича Сорочинского обнаружили в парке гостиницы «Ялта» воскресным утром 25-го марта — в день православной Пасхи — с пистолетом в руке и дыркой в горле. Вот и все, что было известно на сегодня.
Естественно, Менсфилд предполагал, что виновником смерти Донна мог быть тот самый присяжный поверенный Ардашев, которого он и собирался ликвидировать. А если нет? А если Кадберта убрала русская контрразведка? Что тогда? Да и кто может поручиться, что Чинар не разоблачен и не ведет двойную игру? Понятно, что в любом случае теперь следовало отправить в Ялту нового человека. Только вот успеет ли он до отъезда Распутина? Но с другой стороны, а чем, собственно, рискует Лондон, если разрешит агенту самостоятельно устранить сибирского мужика? Если ликвидация удастся — сразу все прояснится: во-первых, будет достигнута желаемая цель, а во-вторых, Чинар докажет свою преданность Британии. Но оставалось еще одно обстоятельство, в которое совсем не хотелось верить, — Донна мог убить австрийский или немецкий агент.
Менсфилд откусил щипчиками нагар на фитиле свечи, и пламя разгорелось с новой силой. Он потянул несколько раз трубку, и в горле привычно защекотало. «Да, — подумал капитан, — с некоторых пор соперничество между британскими и немецкими тайными службами приняло характер жесткого противостояния. Немцы со свойственной им педантичностью развернули на территории России широкомасштабную кампанию по сбору информации. Они ухитрились заставить работать на себя не только своих колонистов, но и коммерсантов, торговавших на русской земле». Например, известная компания швейных машин Singer поделила всю европейскую территорию России на сорок два условных отделения. Во главе каждого стоял управляющий, как правило, немец. Отделения делились на депо, каждое из которых тоже возглавлял подданный Германии. Депо в свою очередь разделялось на участки городских и уездных сборщиков, а фактически — тайных агентов. Они должны были предоставлять своему руководству списки населенных пунктов с указанием не только количества жителей, дворов, но и расположения железнодорожных узлов, складов и дислокации воинских частей. Коммивояжеры Singer разъезжали по необъятным российским просторам и щедро предлагали военным и гражданским чинам «значительные» скидки. И многие легковерные чиновники, статские и военные, ради получения десятипроцентного уменьшения цены (а машинка стоила тридцать пять рублей) называли место работы, должность и в процессе разговора выбалтывали такие сведения, за которые шпики Вильгельма II выложили бы более щедрое вознаграждение.
Менсфилд усмехнулся, вспоминая, как недавно английским военным атташе был завербован русский князь из военного министерства, который за пять тысяч фунтов стерлингов продал Лондону все то, на что немцы потратили столько лет кропотливого труда со своими «Зингерами», отделениями и депо.
Сложности с Берлином у Лондона возникали тогда, когда интересы британских и немецких шпионов пересекались. Подопечные Камминга в таких случаях поступали просто — через двойного агента они «сливали» русским информацию о немецких шпионах. Немцы же предпочитали, не мудрствуя лукаво, тихо «устранять» коллег из туманного Альбиона.
Вот и сейчас нельзя было сбрасывать со счетов и такое вероятие событий касательно Донна. Тем более со всей очевидностью становилось ясно, что в Ялте действовал не один, а несколько агентов Nachrichten-Bureau. Не сильно отставали от немцев и союзники из Австро-Венгрии.
Когда за окнами уже забрезжил рассвет, а в фарфоровой чашке почти не осталось чая, Камминг принял единственно правильное, на его взгляд, решение. Он все-таки рискнет и разрешит Чинару провести операцию самостоятельно — Nothing venture, nothing have. И уже завтра направит в Россию другого офицера. Новому посланнику предстояло не только проверить лояльность агента, но и разобраться в истинной причине смерти майора Борнхила.
 | Иван Любенко. Черная магнолия |